Взрослая любовь
КОМСОМОЛЬСКОЕ ПОРУЧЕНИЕ.
Девятый класс начался для меня легко. Учился я хорошо и не напрягаясь. Будучи самым высоким мальчишкой в классе, я постоянно ходил в лидерах. К тому времени я был комсоргом класса, капитаном сборной волейбольной команды трех девятых классов и капитаном сборной КВН школы, короче , нахватался должностей как дурак фантиков. В околокомсомольских кругах начали ходить слухи, что в следующем году меня изберут секретарем комсомольской организации школы.
Было начало сентября.
На переменке ко мне подошла Лена Зебницкая – секретарь комитета комсомольской организации школы.
- Ваш 9 -Б шефствует над каким классом ? – спросила она меня, раскрывая тетрадь и снимая колпачок с шариковой ручки.
- Над 7-Б, - нехотя ответил я и замер. Вопрос не предвещал ничего хорошего.
Комсомольский вождь раскрыла тетрадь , полистала ее страницы и начала что-то писать своим крупным каллиграфическим почерком.
- Так… Романов… Саша… Тут такое дело. Тебе надо взять в подшефные одного ученика из 7-б и подготовить его к вступлению в комсомол… Я отобрала пятерых, самых достойных. За тобой кого закрепить? – она подняла голову от тетради .
- Да мне без разницы, - без всякого интереса ответил я..
- Тогда запоминай, возьмешь себе Алексееву … Хорошая девочка, отличница…
- А пацанов нет, что - ли ?
- Первая группа должна быть из отличников. А пацаны у них в классе – середнячки. Давай, занимайся с ней. Сегодня подойди , познакомься, обговорите порядок и последовательность изучения устава… И пусть учит как следует – в райкоме поблажек никому не дают.. Понял?
- Да понял, - угрюмо протянул я.
Ни в какой 7-Б в тот день я, конечно же, не пошел. Сразу после шестого урока по плану чемпионата школы по волейболу у нас была встреча с десятиклассниками. Игра тяжелая и ответственная.
Я сидел в спортзале со своей командой. Уже была обговорена тактика ведения игры, определены главные приоритеты атак и расставлены игроки по номерам. Запасные игроки сидели тут же. Спортзал понемногу заполнялся зрителями. Игра сборной девятых классов против сборной выпускников всегда собирала много зрителей. Игра обещала быть тяжелой. Я уже зашнуровал кеды и потихоньку натягивал наколенник на левую ногу , когда ко мне сбоку подошла девчонка.
- Как настрой и бодрость духа ? – весело спросила она .
Я поднял голову и взглянул на девчонку. Была она худой и некрасивой, с короткой стрижкой своих белых волос.
- А…,- протянул я небрежно,- полтора часа мышиной возни и победа в кармане. Раскатаем как Бог черепаху…
- Ну и славненько, - я буду за вас болеть. Кстати, я – Оля из седьмого бэ класса. Ты – мой наставник по подготовке к вступлению в комсомол. Тебе Зебницкая обо мне говорила ?
- Да что-то говорила… Но… Не сейчас же… У нас игра начинается через десять минут. Давай завтра, а ?
- Конечно, конечно ! Я же понимаю. Игра будет то, что надо, у них команда сильная, там и Боря Макаров и Валерка Зубань – игроки классные… Через сетку лупят – что гвозди заколачивают… И над сеткой выскакивают по пояс – карандаши те еще.
- Ты откуда знаешь ?
- Так я же всегда прихожу на ваши встречи. Сижу на лавочке у турников, - она кивнула головой в противоположную сторону спортзала.
- Что-то я тебя ни разу не видел, - недоверчиво протянул я.
Девчонка засмеялась.
- Да ты меня видел сто раз. Ты меня просто не замечал. Внешность у меня такая – не броская.
- Это точно, - я встал, пару раз подпрыгнул на месте, несколько раз присел и шумно выдохнув воздух, чуть прикоснувшись к плечу девчонки, сказал:
- Болей за нас – авось поможет, - и потряхивая поочередно ступнями ног, словно сбрасывая с них тяжесть, пошел к своим ребятам, сидящим кучкой на спортивных матах в углу спортзала.
Я сел рядом на маты. Прослушали последние указания тренера – старшего пионервожатого школы. И тут подбежала радостная Ольга. Склонившись надо мной, она своими сухими губами радостно зашептала мне на ухо:
- Валерки Зубаня не будет – лежит дома с температурой, а Серёга Мордобой – укатил куда-то на машине с отцом сразу после окончания уроков…
Я тут же рассказал об этом ребятам. На душе стало спокойней.
Ту встречу мы выиграли во всех трех партиях. Раскатали выпускников как беспризорников с Курского вокзала .
В конце третьей партии Саша Мильченко красиво выдал мне пас – точно под правую руку, длинный и как будто замедленный рапидной сьемкой. Я рванулся, высоко выпрыгнул над сеткой. Зрители замерли. И тут же внезапно резкий девчоночий крик:
- Саша!!! В дальний левый !
Мгновенно над сеткой частоколом поднялись руки в двойном блоке. Пробивать его было бессмысленно. Я чуть - чуть прикоснулся пальцами левой руки к мячу и он весело забился между блоком и сеткой. Зал закричал, захлопал. Я повернулся и увидел Олю. Она весело хлопала в ладоши, а потом громко закричала:
- Обманули!!! Развели слабаков !!!
Домой шли все вместе. Вся наша команда и Оля. Я познакомил её с нашими ребятами и она как-то сразу стала своей. Весело, перебивая друг друга, переживали победу:
- Надавали по первое число…
- По самое немогу накостыляли…Оторвались по полной…
- Под занавес Мордобой заходил в спортзал. Постоял немного и от позора слинял быстренько…
- Гонишь ?
- У ребят спроси…
У моего дома мы с Олей присели на скамейку. Было тепло и по - осеннему прозрачно. Еще стояли зелеными деревья, но отдельные листки уже покрывались золотом. Пахло прелью травы, голубизной пространства и чуть слышно - дымком далёких костров.
Оля стала серьезной.
- Так что мне учить надо ? Лена Зебницкая такого наговорила, что и за год не выучишь…
- Успеешь. Не паникуй. Вашу группу будут принимать в комсомол где-то во второй половине октября…
- Откуда ты знаешь? - с тревогой спросила Ольга.
- Я же член бюро комсомола школы и потом 29 октября годовщина образования ВЛКСМ. К этой дате и приурочено вступление в комсомол первой группы. Так что у нас есть больше месяца на подготовку. Успеем. Ты устав читала?
- И читала, и учила. Я способная ученица.
- Ну, тогда первый вопрос: кто может быть членом ВЛКСМ? Раз учила – должна знать…
Щеки Оли покраснели.
- Значит так. Комсомольцем может стать любой… человек…от 14 лет, который подчиняется требованиям устава и …платит деньги.
- Понятно. Оценка – два. Слушай внимательно: членом ВЛКСМ может быть любой человек Советской страны… признающий Устав ВЛКСМ, активно участвующий в строительстве коммунизма… работающий в одной из комсомольских организаций , выполняющий решения комсомола и уплачивающий членские взносы, - быстро по памяти произнёс я.
- Супер… Ты гений, Саша… Такая память… Долго учил устав?
- Прочитал внимательно пару раз. Память у меня хорошая – это ты правильно сказала. Сделаем так. В уставе, перед первой главой есть вступительная. Она никак не обозначена. Вот с нее и начнем. Прочти её внимательно несколько раз. Вникни в смысл. Постарайся запомнить.
- Хорошо… Буду стараться. Пойду я , Саша, домой, а ?
- Иди.
Она поднялась, подхватила свой портфель и медленно пошла к своему дому. В моей голове назойливо звучала песня: я смотрю ей вслед – ничего в ней нет.
Вдруг она остановилась, повернулась и крикнула:
- А играл ты сегодня классно ! Знай наших !!!
Я махнул ей вслед рукой.
ВМЕСТЕ.
Прошло еще чуть больше десяти дней.
После уроков мы сидели на берегу речки. Была она не широкой и не быстрой. Но рыба в ней ловилась. На высоком косогоре, в густой и пахучей невысокой траве мы постелили мою ветровку и теперь сидели и вдвоем смотрели на реку. Было тихо и солнечно. Солнце светило прямо нам в спины, ласково прогревало через одежду, играло на чуть рябившей поверхности реки. Еще пахла трава, горчинкой несло от полыни, сладостью и кислинкой от недалеко растущих кустов дикого тёрна, от прибрежного песка отражалось тепло и спокойствие природы. Вода в реке была синей , прозрачной и уже остывшей от летнего зноя. Казалось, что и река, и трава, и косогор, и солнце поют еле слышную песню, - медленную, с волшебно подобранными нотами, с запахом юности и обещанием вечности, тепла и любви.
Сзади, бесшумно подошел Серёга Мордобой. Пожал мне руку, Ольге кивнул,- привет, Оливия.
- Посижу с вами немного…
- Посиди… Ты чё играть в волейбол перестал? Твои орлы без тебя всухую проигрывают…
Мордобой провёл своей огромной пятерней по лицу.
- Да нельзя мне больше в волейбол играть… Тебе и Оливии скажу – вы свои. С сердцем у меня нелады. Что-то врожденное, а что конкретное – родители не говорят… Накрылся и волейбол и лётное училище. Врачи сказали – никаких прыжков , только неторопливая ходьба. Ну, а потом еще будут исследования, может диагноз и переменят… Пока никто не знает. Только – никому. Не надо распространяться. Может еще все пройдет…
Я предложил ему сигарету. Он отказался:
- Санёк, тут прыгать и быстро ходить нельзя, а ты, блин, отраву суешь… Завязал я курить.
Мордобой поднялся.
- Мы с отцом утром штук пять донок поставили. Пойду, посмотрю. Пока!
Он медленно стал спускаться к реке.
Я повернулся к Ольге.
- А почему Серёга тебя Оливией называет ?
- А меня так многие называют. У нас было сочинение о любимых книгах, так я написала о романе Войнич “ Оливия Лэтам”. Так и привязалось ко мне это имя. Оливия – это почти Оля.
- Войнич? Где-то я слышал о нём…
Оля улыбнулась.
- Это женщина. Этель Лилиан Войнич. Она еще роман “Овод” напиcала.
- Точно ! Не читал, но слышал.
Я взял её за плечи и чуть притянул к себе. Она покорно легла , свернувшись клубком на ветровке, голову положила мне на бедро.
- Хорошо так. Тепло и в сон клонит.
Мне показалось, что Оля заснула. Она лежала и не двигалась и только крылышки её прямого носа чуть вздрагивали при дыхании. Я смотрел на нее и мне виделось, что она не девчонка, а котенок – маленький, пушистый и ласковый. Мне даже показалось , что если я сейчас осторожно поглажу её за ухом, - она выгнется и во сне начнёт мурлыкать нежно и едва слышно.
“Странно, думал я, разглядывая Олю. Почему тогда, в спортзале, при нашей первой встрече она мне так не понравилась…? Ведь она такая красивая… Красивая, и умная. И какая - то ненавязчивая, веселая, но в меру. Может весело крикнуть, но только тогда, когда это действительно надо. Она никогда не хвастается и всегда говорит правду, она никого не обсуждает и сторонится школьных сплетен и, наконец, она умница. Ей на все хватает время - и на учебу, и на чтение романов, и на посещение волейбола, и на подготовку к поступлению в комсомол”.
Я осторожно провел рукой по её коротким волосам цвета седого ковыля. Потом погладил её плечо и маленькую, словно детскую, вытянутую ладошку. Её тонкий шерстяной пуловер красивыми складками покрыл её тело и вдруг я с удивлением и какой-то внутренней дрожью увидел сквозь ткань очертания её груди, маленькой, размером с яблоко … Я не мог этому поверить . Мне казалось, что отличие её от подростка-пацана появятся у неё очень не скоро. Я и относился к ней как к ребенку, как к несмышленышу, совсем не догадываясь, что тринадцать лет для девчонки - это шестнадцать лет для мальчишки.
Я не знаю, что со мной произошло и что мной руководило. Я медленно опустил голову и осторожно поцеловал её в висок
- Зачем ?- сквозь дрёму тихо спросила Оля.
Я не ответил. Она поднялась. Поправила на себе пуловер. Сидела молча, задумчиво глядя на синеву реки. Я закурил. А когда докурил, она тихо сказала, как мне показалось, не мне, а себе:
- Пора домой.
У своего дома Оля молча кивнула мне головой и скрылась в темноте подьезда.
На следующее утро, проходившая навстречу по коридору школы незнакомая девчонка ловко всунула мне в карман записку. Я отошел к вешалке и развернул её. Олюшкиным красивым почерком было написано:
ОВОДУ.
Я НА ТЕБЯ НЕ ОБИЖАЮСЬ.
ОЛИВИЯ.
Сердце пульсом дало длинную очередь , словно из пулемёта.
ЛЮБОВЬ.
Прошло еще две недели…
- Саш, а вот когда меня примут в комсомол, и у нас будет немного больше свободного времени… вот тогда… ты научишь меня играть на гитаре?
- Да не вопрос. Научу, конечно…
Она закрыла лицо ладошками и как – то протяжно и радостно вдруг выдала: кла-а-асс… И тут же, обняв меня за шею и глядя прямо в глаза зашептала:
- Хочу поцеловать тебя…
Оля прижалась ко мне своим стройным, тонко - гибким телом и неумело поцеловала в губы. Потом медленно освободила свои руки и улыбнулась.
- Чай будешь? Посиди. Я заварю.
Она встала и убежала на кухню.
Справа от меня на диване сиротливо лежала голубенькая брошюрка, зачитанная нами почти до дыр - Устав ВЛКСМ.
Потом мы долго сидели на кухне, пили чай, разговаривали и не могли наглядеться друг на друга. При каждом удобном случае мы старались дотронуться друг к другу, задержать хоть на миг пальцы друга в своей ладони , осторожно положить руку на плечо… Мы уже не могли жить в одиночестве, - оно нас угнетало, давило безысходностью и заставляло сердце томиться тоской и острым желанием видеться постоянно…
- Я сегодня в школу утром шла – тебя видела. Ты с Машей Воробьевой шел… Она тебе нравится?
- Маша ? Она классная девчонка. А шли вместе потому, что живём в одном доме.
Просто вышли из подьезда в одно время, вот и встретились случайно. Ты что, ревнуешь?
Оля долго молчала.
- Я не знаю, Саша, что это было… И как обьяснить тебе – не знаю. Не могу слова подобрать нужные… Но вот как увидела вас вместе, - веришь? – сердце сразу как-то сжалось нехорошо, дыхание остановилось, слёзы на глазах и какое-то странное ощущение от желания куда-то убежать подальше… Может это и ревность, а может так… причуды надуманные. Не знаю.
И совсем тихо, как - то даже не говорила, а выдыхала – чуть слышно и нежно:
- Погладь меня…
Я медленно поднимал низ её кофты и осторожно трогал её грудь, небольшую и крепенькую как мячик с сосками - земляничками, торчащими вверх. Она сидела рядом, тесно прижимаясь ко мне. Я долго целовал её загорелые, красивые, детские плечи. Оля тяжело дышала и на ее виске, в окружении светлого завитка волос, билась чуть заметная голубая нить, билась быстро и тревожно, повторяя стук её маленького сердечка.
Однажды ночью я проснулся. Была половина третьего ночи. Какое-то странное чувство охватило меня как только я открыл глаза и понял, что не сплю. В детстве так просыпаются накануне дня рождения. Предчувствие праздника и подарков не дают телу долго спать… Отчего же у меня этой ночью такое чувство – праздника, подарка , радости и какого-то безграничного счастья ?, - подумал я . И тут я понял, это – Оля. Это – моя Олюшка… Это она - праздник, это она - радость, это она и подарок, и день рожденья, и восторг от свершившейся мечты.
Неужели это любовь? Неужели то, о чем пишут в романах, о чём снимают кино и о чем танцуют на балетной сцене, - затронуло и меня? Я что, влюбился ? Неужели это любовь ? Но почему тогда мне так тревожно? Почему так невыносимо стало одиночество?. Зачем всё время я думаю об этой девочке, маленькой, худенькой и не доросшей еще до таких же чувств?
Я не знал ответа на вопросы, которые я задавал себе.
А 25 октября, в пятницу Олю приняли в комсомол.
НАКАНУНЕ.
В седьмых классах целую неделю продолжались разговоры о приеме в комсомол первой группы учеников. Оля уже ходила без пионерского галстука. На её ученической форме красной , густой эмалью пламенел комсомольский значок.
А вот в девятых и десятых классах в ту осень умы были охвачены совершенно другой, приятной, волнующей и запретной забавой – чтением. Десятиклассник Толик Кошевецкий наладил свой нехитрый бизнес. Всем желающим он давал читать книгу. Была та книга в твердой цветной обложке, больше обычного формата и называлась таинственно – “Новая книга о супружестве” , написана она была немецким врачом Рудольфом Нойбертом. А внутри книги, на трёхстах её страницах было написано такое, отчего у мальчишек дыбом вставали не только волосы на голове. Написано о запретном было просто, доходчиво и было густо перетасовано картинками. Книгу читали взахлеб, как правило, по ночам, спеша прочитать её за сутки. Предприимчивый Толик брал за сутки пользования книгой ровно один рубль.
Через пару месяцев страницы книги залоснились , кое- где на страницах появились пятна, обозначились места склеивания порывов и подчёркивания наиболее интересных абзацев. Но интерес к книге не пропадал.
В лексиконе старшеклассников появились доныне неизвестные и ранее трудно обьяснимые слова: оргазм, клитор, куниллингус, петтинг… С увеличением интереса к прочтению книги цена поднялась до двух рублей в сутки.
Я был влюблён в Олю. В ней для себя я открывал всё новые и новые черты.
Я любил смотреть на её глаза – с красивым разрезом, с чуть притемненными веками, без косметики и теней. Её кожа – нежная и слегка смуглая красиво окружала выпуклое озерко, глубокое и сверкающее. По бокам была мель из едва синеватого фарфора, а в центре серый, подвижный и скрывающий огонь где-то в глубине - зрачок. А когда она закрывала глаза, её веки мелко и часто дрожали, и ресницы, густые с темно – синим отливом красиво и разноцветно чуть переливались на свету. А веки дрожали и дрожали словно скрывая смех маленькой пересмешницы.
Но сейчас глаза её были печальны. Она лежала на спине, положив голову мне на колени. Была она тиха и встревоженна.
- Я вот о чём думаю, Саша,- говорила она чуть слышно.- Мне кажется, что скоро ты меня оставишь… Твое комсомольское поручение закончилось, а поручений быть всё время со мною рядом тебе никто не давал. Уйдешь, - я знаю… Кругом так много красивых девчонок.
- Нет. Я не уйду так просто. Покуда я тебе нужен – я буду с тобой. И это не поручение. Мне очень хорошо с тобой, ты самая классная девчонка и потом… нам ведь обоим хорошо, правда ?
- Да. Знаешь… Очень хорошо, что именно ты, а никто – нибудь другой вошел в это время в мою жизнь. Ты хороший и я тебе верю. Ты не обманешь и не сделаешь мне плохо. Быть тебе другом – для меня очень важно. Я чувствую – за эти два месяца я очень повзрослела и даже поумнела, и смотреть вокруг стала другими глазами. Эту перемену во мне и мама заметила. Говорит,- ты, Оля, взрослеешь на глазах. Становишься серьезней , спокойней и главное рассудительней… Как это рассудительней? Скажи мне...
- Наверное, спокойней. Уже не кричишь на весь спортзал: - забей им гвоздя !
- Может и так...
Она чуть приподнялась и обхватив меня за шею, поцеловала.
- Ты летом на море был?
- С родителями ездили в военный санаторий на Балтийское море…
- Хорошо там? Расскажи мне - я ведь никогда моря не видела.
- Да нормально. Там до войны был санаторий Люфтваффе. Фашистские асы на песочке балдели, а теперь советские лётчики там отдыхают. Всё там хорошо, но вода холодная… Ну, это если с Чёрным морем сравнивать.
- Ты на берегу там янтарь находил?
- Его там на берегу нет. Это все сказки. А вот в магазинчиках – там много и разного. Мать покупала. Я тебе принесу красивый камешек.
- Не надо…
Я усмехнулся.
- Слово сказано. Назад – ни шагу. Батя так меня учил.
Оля прикрыла свои глаза. Мне показалось, что сейчас она в своих девичьих мечтах купается в соленой морской воде, бегает вдоль берега по мокрому песку или просто лежит на горячей, обжигающей гальке.
Она чуть повернулась на бок и я оголил её спину – узкую и теплую.
- Ты тоже загорела, - сказал я ей,- проведя пальцем по узким белым полоскам лифчика от купальника.
- А я у бабушки в деревне летом была, мы туда каждое лето ездим. Там тоже классно, не хуже чем на море. Речка обалденно красивая и у бабушки корова есть – Зирка. Представляешь, не Зорька, а Зирка, - звезда то есть. Такая лапушка: красивая и глаза как у человека – умные и выразительные. Я даже доить её пробовала. Плохо получалось, но она,- прикинь, - стояла и молча ожидала, когда я закончу.
Я осторожно опустил её юбку вместе с белыми трусиками.
- А это зачем? – приподняла голову Оля.
- Загар посмотрю… Не бойся.
- А-а… Я не боюсь . Видишь ?
- Конечно. Вот тут на спине и талии – ты летом хорошо загорела, кожа цвета какао, а вот под трусиками попка белая.
Я стал пальцами медленно водить ей по спине: по лопаткам, плечам и там, где белела застежка от летнего купальника , потом опускался ниже: к талии, затем осторожно, по выпуклому верху её попки и дальше – к внутренней поверхности бёдер. Медленно и чуть касаясь…
Мир замер. Время остановилось. Вселенная прекратила свое расширение.
Оля повернулась ко мне, подняла руку и начала гладить меня по шее и щеке. И сразу же кожа моя под рубашкой покрылась мурашками, глаза заволокло сладким туманом, дышать стало тяжело. Что-то новое, манящее было в этом поглаживании. Это была не просто ласка, подаренная мне Олей, это было одобрение моим действиям, разрешение не останавливаться и молчаливый призыв к более глубокому познанию тайн любви. Глаза её были опущены, ресницы чуть пульсировали мелкой дрожью, губы слегка приоткрылись , показывая кончики белых зубов. Её соски увеличились, вытянулись, покраснели и покрылись едва заметной серебристой патиной. А живот, с глубоким пупком, словно затаился, замер в предчувствии новых ощущений.
Я опустил свою руку и погладив её живот, опустился ниже, туда где солнечным лучиком светился её треугольник, покрытый короткой порослью белого ковыля. В волшебный мир Олюшкиной тайны прикоснулась моя рука. Я сжался весь до размера кончика фаланги своего указательного пальца, я почувствовал её тепло и жар девичьего желания, я осторожно раскрыл её створки цвета абрикоса и вдохнул в себя головокружительный, ни с чем не сравнимый запах женщины. Я скользил в густом ликере её узкого разреза плоти. Сверху – вниз… Снизу – вверх. По крохотному, скользкому клитору вниз, раскрывая её тоненькие, почти прозрачные лепестки. И снова вверх, к ждущему ласки, ярко – розовому бугорку у самого места встречи малых половых губок вдруг повзрослевшей девочки.
Сколько это длилось? Я не знаю. Может быть миг, а может быть и вечность…Живот Оли вдруг ожил, зашевелился, забился в судорогах. Оля выгнулась дугой, вскрикнула, её тело задрожало.
- Саша… Сашенька…
Она вдруг плотно сомкнула ноги, резко убрала мою руку . Её глаза безумно смотрели на меня и кажется, - не узнавали… Она еще дрожала мелко и часто, а губы – сухие и жаркие, хрипло шептали :
- Милый… Сашенька… Люблю тебя…
А потом она обмякла, затихла и казалось, уснула. Я подтянул ей трусики и юбку и прикрыл её пледом. Она попыталась обнять меня за шею, но не смогла, рука не поднималась. Она виновато улыбнулась . Я чуть приподнял её голову и долго целовал её глаза и губы.
- Полежи рядом…- попросила Оля.
ВЗРОСЛАЯ ЛЮБОВЬ.
Мы долго лежали рядом . Мы обнимались и целовались, мы шепотом говорили друг другу о своей любви . Мы трогали тела и обнаженными нервами слушали стук наших сердец. Мы научились растворяться друг в друге. Мы стали одним телом, одним сердцем, одним мозгом. У нас были одни мысли и все они были о любви. Мы мечтали об одном и стремились к одному, и цели наши были одни, и шли мы по одной тропе, шагая по жизни шаг в шаг. Мы научились, словно звери, находить в темноте друг друга по запаху, мы могли обходиться без слов. Одного мы не могли – быть порознь.
Мы научились летать крепко взявшись за руки. Ранним – ранним утром, когда на земле еще было темно, а в небе уже чуть розовело от первых лучей солнца, мы парили на теплых восходящих потоках. Тесно прижавшись друг к другу, мы срывались в крутое пике, закручивались в штопор и плавно выходили в горизонтальный полет над лесами, полями и морями. А вечером мы сидели на облаках, обнимались и говорили слова любви. Мы не могли насмотреться на наши тела в лучах уходящего солнца.
А когда оно скрывалось за горами и укладывалось спать до утра, мы занимались любовью. Мы входили друг в друга, мы кричали от счастья, мы вздрагивали от прекрасной боли, мы пели песни и гимны и говорили тихим шепотом слова любви. И были движения наши тихими и плавными, словно движение лодки по тихому озеру, и быстрыми и мощными как весенние грозы. Мы раскачивали облака своей любовью. Мы орошали землю влагой своей любви. Мы освещали землю ярчайшими оргазмами - вспышками молний, мы проливались в виде слез - дождей во время разлук.
Мы спали в тёплой пене облаков. С нами был наш сын – итог нашей любви.Он рожден был от любви и рос в любви.
Но однажды случилось непоправимое. Тебя не стало. Медленно, по чёрным тучам ты в крайний раз проплыла над землей. Потом ты ушла высоко – высоко, туда, где живые не летают. Я не смог тебя удержать. И этот грех мне не простится никогда. Я сам себе этого не прощу…
Я – летчик. И всегда в полете, в крайние свои два года, я внимательно всматриваюсь в облака. А вдруг… Но молчат облака, не выдаёт небо мою Олюшку. И катятся по щекам слезы…
И тогда мне становится по настоящему больно.