Потом...

Прекратилась противная внутренняя дрожь.

Состояние "ничегонехочу-никтоненужен- никомуненужна-никтонелюбит-всевидела- всезнаю- всенеинтересно-оставьтеменявпокое" отступило.

Но вода, тяжелая, желто-зеленая, по-прежнему тянула к себе невидимыми тросами.
Захотелось полежать на дне. Просто полежать на дне. Как Офелия. Только живой.
Это желание возникало раньше … она его помнила.
Как и тот давний спор.
- Офелия? Так она же…
- (с вызовом) Да, Офелия. А что?
- Да нет, ничего, но она же…
- Что она же? (потупившись) Да я не об этом…
- Нет, она же…
- Хочешь сказать, что она была такой красивой и нежной?
- Она была блондинкой. По крайней мере, так в кино. И я ее именно такой представляю.
- Блондинкой? Наверное… она была белой.
- Почему белой?
- Не знаю. Но в ее имени - белый цвет. Другой с ним никак не сочетается.

Она действительно всегда представляла Офелию только в белом цвете. Цвет невинности? Чистоты? Ну да. Но не только это. В том разговоре она не смогла высказать, что же еще. Потому что это было лишь ощущением. А как его рассказать - ощущение?
И лишь через год (или два?), читая Давида Гальего, поняла, каким было то ощущение: белый цвет - цвет бессилия и обреченности.
А иногда - это цвет попытки уйти от них. А еще цвет нового, непознанного.
"Новая жизнь с понедельника" почти всегда начиналась в белой блузке и белых брюках (или юбке). Не зимой, конечно. Какая зимой новая жизнь? Дозимовать бы старую.
Старая жизнь... новая жизнь... А что это такое - старая жизнь? Это вся прежняя жизнь до сегодня?
Но ведь предупреждал же поэт: "Никогда не возвращайся в прежние места…"
Не послушала поэта, вернулась.
В те места, где в прежней жизни было хорошо.
«Я об этом завтра подумаю...» - совсем как Скарлетт, сказала она себе. – Или потом. Да, потом...

***
«Я беспечный русский бродяга», - напевала она, подъезжая к дому. И тут же, как бы оправдываясь перед собой: но только осенью. Такой осенью, как сейчас.
А осень действительно была хороша! Даже слишком. Какая-то летняя осень, теплая, дружелюбная, ласковая. Иногда казалось, что это еще не осень, а просто затянувшееся лето. Где « в багрец и золото одетые леса»? Золота было очень мало, и оно выглядело как малочисленные золотые безделушки на темно-зеленом бархате небогатой провинциальной купчихи. А багрянца и вовсе не было.
Это была одна из тех осеней, когда тянет в тишину, подальше от людей. Когда хочется сидеть где-нибудь у воды. Или под старым тенистым деревом с ажурной листвой. Пить коньяк, есть мороженое с миндалём, матовый виноград без косточек, курить и ни о чем не думать. Ничего не вспоминать. Ни о чем. И ни-че-го…
А еще иногда хочется сумасбродничать, как … как когда? Как сто лет назад…
Она хихикнула.
- Ты о чем?
- Так… О вчера.
Хочется быть до невозможности ласковой и нежной. И не всплывать на поверхность обыденности и правильности до тех пор, пока сумасбродство не покажется реальностью, а в реальности явно не проступят черты сумасбродства.
Она улыбнулась.
- А сейчас о чем?
- О сегодня.

Машина резво бежала по проселочной дороге. По хорошей проселочной дороге - мощеной, а не по глинистым хлябям, как раньше.
Вот-вот за поворотом из ничего должен был соткаться старый дом. Он всегда возникал, словно из воздуха. Или из снега. Или из воздуха и снега. Или из листвы. Или поднимался, как туман, с поля и золотился на солнце. Сейчас солнца не было. В эту минуту. А вообще-то оно было. Но время от времени его заслоняли тучки, словно защищая от любопытных глаз.
Старый дом был хорош. В прежней жизни. И в нем всем было хорошо.
Но где же этот «старый дом с голубыми ставнями»? Где? За поворотом стоял особнячок о двух этажах. И старого сада не было. За ажурной оградой было голо. Молоденькие деревца, посаженные строго по-научному, испуганно трепетали несколькими слабенькими листочками. В них было еще так мало силы, что больше листвы они удержать не смогли.

- Дом все равно оседал, фундамент давно начал разрушаться, а деревья не плодоносили и…
- Да-да, я понимаю. А разве…
- Что?
- Нет, это я так.
Старый дом ее всегда ждал. И всегда был ей рад. Так думалось.
А новый? Новый не ждал. Но показалось, что он ей обрадовался. И даже улыбнулся всеми окнами. Искренне ли? Или из вежливости? Что она ему? А он ей?
Но, несмотря на это вроде бы взаимное проявление симпатии, в дом она не зашла. Обошла выложенный плиткой двор. Потрогала тоненькие трепещущие листочки на подростках-деревцах и вышла за калитку.
- Куда ты? Давай пить чай.
Махнула рукой: туда… к реке!

А там - крутой глинистый спуск, трава, камыши, чуть поодаль – лестница. Раньше была старая, без перил, с прогнившими и позеленевшими ступеньками. Сквозь щели в трухлявых дощечках пробивалась трава, и даже цветы, а по бокам – полынь, амброзия, цикорий, лопухи, подорожник, чертополох: насколько глаз хватало. И все это остро пахло. Запах был такой, что хотелось прижаться к всегда влажной ступеньке щекой и вдыхать, вдыхать…
А на берегу - песок вперемешку с ракушками.
Новая лестница, с перилами, пахла деревом, нагретым солнцем.
По этой новой лестнице, в которой не скрипнула ни одна свежеобструганная дощечка, морщась от боли в вывихнутом пальце, спустилась на берег. Спуск был изумительным, даже новая лестница его не испортила.
Здесь все было так, как раньше. Те же огромные, раскидистые ивы клонились к речному зеркалу. Те же мостки от них до самой воды. И река пахла так же. И, казалось, тот же мальчишка с удочкой, в выгоревшей бейсболке и старой ветровке, в плавках и мокрых кедах на босу ногу, сидел на мостках, уставившись на поплавок.

***
- Клюёт?
Мальчишка шмыгнул носом.
-Не очень. Мелочь одна. Ну, хоть Барсику на обед.
- Кот?
- Ага. Такой задира и проглот.
Она села рядом. Закатала брючины, разулась, опустила ноги в воду. Холодная!!! Хммм… интересно, как завтра поведет себя остеохондроз?
А! Плевать! Какое же это безрассудство, если оглядываться на остеохондроз? И это будет аж завтра. Все равно за всё в жизни приходится платить. Вот и за эту поездку тоже придется.

Потом они шли по старой тропинке, что петляла в старой роще.
И молчали. Долго. Очень долго. Целую вечность. А зачем говорить, когда вокруг так тихо?
- С тобой хорошо молчать.
Она улыбнулась.
- С тобой тоже.
- Помолчим?
- Ага.
Иногда она мурлыкала какую-то мелодию. А иногда он насвистывал что-то очень знакомое, но забытое.
Иногда они вдруг, как по команде, одновременно произносили какие-то слова. И резко останавливались, смеясь. Потому что слова были одинаковыми.
И снова молча шли дальше.
А время, между тем, уже перешагнуло шлагбаум полдня. Солнце стояло высоко, оно то пряталось за очередное игрушечно-кудрявое облачко, то выглядывало. Какой-то невидимый скульптор лепил из этих облачков объемные фигуры, и все они были легкими, воздушными. Даже те, которым полагалось быть тяжелыми. Как вон то облако, с просинью в середине… словно свернувшийся в утробе матери младенец – голова, ножки, ручки… А рядом - пес, похожий на хаски. Он зарылся в снег и зорко охраняет покой младенца.
И когда солнце показывалось, почти на локоть выше её головы начинало ответно сиять меньшее солнышко – его голова.
- А тебе идет. Как солнышко. Так и хочется чмокнуть.
- За чем же дело стало?
Он провел ладонью по бритой голове.
- Мне теперь все идет. А давай поговорим.
- О чем?
Он засмеялся.
- О любви и дружбе. Чем не тема?
- Туда о любви, обратно о дружбе? Или наоборот? По Райкину.
- Так наше поколение из райкинской эпохи. Можно сказать, мы – дети Райкина. Переросшие или недоросшие. Нет, серьезно. Вот у тебя много друзей…
- У меня друзей мало – приятелей много.
- А как ты их распределяешь? Друзья – направо, приятели - налево?
- Я их не распределяю. Я их чувствую.
Какое-то время они опять шли молча.
- Не знаю, существует ли глубокая дружба. Но если существует, то для нее нужен талант. Так же, как и для любви. Как-то в юности меня поразила печоринская мысль о том, что из двоих друзей один всегда раб другого, но ни один из них себе в этом не признается. Как я возмущалась этим приговором! Как негодовала! Наверное, отчасти и поэтому, любя многие стихи Лермонтова, не любила его как человека, хотя очень жалела. Однако с годами пришла к выводу, что он, в общем-то, прав. Талант такой дан далеко не всем. И быть рабом никому не хочется. А поэтому глубокая дружба очень редка. Как и настоящая любовь. И те отношения, которые существуют между людьми, это, скорее, приятельство, привязанность и долг.
Но все-таки есть же люди, которых мы считаем именно друзьями. Почему? Как определить?
- Ну и?
- Ну и вот. Когда-то Конрад Лоренц изучал поведение гусей. Он все время кого-то изучал. Настроение гуся оценивали по шкале «шея-хвост». Если хвост распушён, а шея пригнута, то гусь настороже. В «доме», около гнезда, у него хвост сложен, а шея поднята. Но вот гусь вдали от «дома» повстречал другого гуся. И сразу - шея к земле, хвост веером, глаза зыркают. Ждет нападения. Другой гусь таков же: шея пригнута, хвост распушён. Тоже ждет нападения. Постояли они так, пошипели от земли. Да вдруг опознали друг друга: оказывается, у них и гнезда на соседних кочках, и гусыни их – двоюродные сестры меж собой. И вообще полно родни общей. Обрадовались гуси, загоготали (это у Лоренца называется «триумфальный крик») и пошли рядом. И вот они идут – хвосты сложены, а шеи гордо торчат вверх. И на основании их поведения Лоренц дал определение:
ДРУГ – ЭТО ЖИВОТНОЕ, АНАЛОГИЧНОЕ ДОМУ.
- Ты хочешь сказать…
- Да, ты аналогичен моему дому.

***
Дорога домой почему-то оказалась намного короче, чем из дома.
Они еще немного поговорили, сидя в машине.
- Ну, мне пора…
- Беги, прынцесса, - грустно усмехнулся он, назвав ее так, как когда-то после веселого студенческого спектакля в СТЭме. – Только хрустальный башмачок не потеряй.
Она озорно лягнула ногой в открытую дверцу машины, и незашнурованная после сидения на мостике кроссовка отлетела метра на полтора.
- Сейчас принесу…
- Не надо, я сама, - и запрыгала на одной ноге к своему «хрустальному башмачку».
Потом махнула рукой. Открыла магниткой входную дверь. И исчезла в проеме. Постояла минутку, пока дверь не захлопнулась. Услышала ворчание мотора и достала из кармана ключи от квартиры.

Дома, за ужином, она рассказала мужу, где была и что видела. Потом приняла душ, включила комп и вышла в скайп.
Он уже ждал ее.
- Все нормально?
- Да, спасибо. (Смайлик с довольной рожицей)
- Еще поедем, скажем, через пару недель. Если будет тепло, конечно? Не сердись …. не вдвоем. Возьмем с собой мужей, жен и детей с внуками. Организуем шашлычки.
- Еще поедем? Знаешь что?
- Не знаю…
- Я больше туда не поеду.
- Почему?
- Не нужно… Это все скелеты в наших шкафах. Пусть себе спокойно спят там. Ни к чему их больше вытаскивать.
- Ты так решила? Значит, ты там молчала о том же, о чем и я…
- Наверное… Да, я так решила и сегодня попрощалась… с рощей, с мостками, с ивами…
- Стихами, наверное, попрощалась?
- Стихи писать я не умею. Виршами попрощалась. И молчанием. Да это так, ерунда. (Покрасневший смайлик)
- Почитай….
- А ты опять будешь критиковать?
- Может, и буду, а может, и нет. (Смайлик)
- Ладно, критикуй, меня не убудет. Всех дел-то Ctrl+C - CTRL+ V (Смайлик)

Копипаст – и она обреченно тыцкнула на «Отправить сообщение».

Беременное небо рожает облака.
Давно я не была здесь, примчалась впопыхах.
Мой храм уединённый! И старый дом седой!
Без шума, без гоненья, без суеты мирской.
Спят голубые ставни. Хмарь камышовых крыш.
Мостки к реке дощаты. С удилищем малыш.
И ноги мои босы, и на душе светло,
И мысли в этом доме прозрачны, как стекло.
Я окунулась разом в донскую благодать,
Травой и этим садом мне завтра воскресать.

- Тогда действительно попрощалась. Но жизнь-то продолжается. Не туда, но еще куда-нибудь мы съездим? Пока не прикатила старушка-зима? Помнится, ты в Таганрог хотела…
- Да, хотела, но…
- Потом поговорим… Однако конец пафосный. Тише надо. Без пионерского задора. И без штампов.
Минут 5 они молчали. Но молчание было совсем не таким, как в роще. Здесь каждый молчал о своем, сегодняшнем, каждодневном. А там … там – о прошлом. Ушедшем или нет – это уже другой вопрос.
- Я тоже кое-что написал. Что-то лезло из души, громко, напористо. Это ты меня заразила. (Смайлик)
- А почитать?
- Читай, только не смейся, потому что там всё правда. А что не Гумилев – так и ты не Ахматова. (Смайлик)

К песенке старой забыты слова.
Время прошло - и опали, как листья.
Только мелодия песни жива,
Прежним потоком ей литься и литься.
Здравствуй, дружище!
Друг другу не раз
Мы подставляли с готовностью плечи,
Лбами сшибались - аж слезы из глаз,
Но старая дружба - все лучше, все крепче.
Старое дерево вспыхнет светло,
И запылает - растопки не нужно...
Здравствуй, дружище!
Какое тепло так согревает,
Как старая дружба?

- Никакое, - написала она в сообщении. – Это особое тепло. И для него нужно особое топливо. И это топливо - вовсе не воспоминания о том, что было. Что в них толку?
Это мысли о том, что есть сегодня и что будет завтра.
Это потом», которым мы все время отодвигаем важное.

Написала, как точку поставила. Да нет, не точка это – многоточие.
Вздохнула: многоточие она не любила. Хотя сама их очень часто  ставила.
«Ну, ладно, мои многоточия – это призыв к размышлению, - думала она. – Это предложение продолжить разговор позже. Все равно, что «потом поговорим». Это, наконец, признание в том, что дальнейшее от меня  скрыто. Что я не знаю или не вижу дорогу. Или вижу, но неясно, и потому не нахожу в себе сил или желания по ней идти.
Забавно, что не любя неясностей и недоговорённостей, сама допускаю их. Разрешая их себе, не разрешаю другим. Странные все-таки мы существа – человеки.
И я странная? Возможно. Хотя всё это: мои принципы, словесные игры, барьеры – все это лишь неосознаваемое стремление оградить свою личную «территорию». Территорию моей души. Закрыть ее на замок.
Все-таки доктор сильно на меня повлиял. Ненавязчиво приучил «копаться в себе».
Она грустно вздохнула.
Интересно, если бы он был жив, сохранилась бы их эпистолярная дружба? Вряд ли. Столько лет… Кстати, сколько? Ого, 14!  Целый кусок жизни. И какой яркой жизни! Какой волнительной!
Ах, к чему эти «если бы»? Зачем сослагательное наклонение? Она о нем помнит, а значит, он жив. Только переселился на другую планету, под названием… А на той планете… Интересно все-таки, есть ли на той планете такие замечательные старые каштаны, как возле их корпуса?  Каштаны-ветераны. Она помнила их еще со студенческих лет.  На них сегодня первые приметы осенние появились – легкая позолота на верхушках. И от фонтанчика тянет свежестью.  Осенней свежестью.
***
- Над докладом  размышляешь? Или еще над чем-то?
- Еще над чем-то… Ты как чертик из табакерки. Только что сквер был пустой, и на тебе – нарисовался. Булгаковщина какая-то.
- А я давно за тобой наблюдаю. Не хотел даже подходить, чтобы не мешать. Но не выдержал.
Ладно, заканчивай свою рефлексию. Вон по курсу «Шоколадница». По чашечке – и на лекции?
- У меня сегодня нет, я в библиотеку. Надо кое-что проверить. А у тебя кто сейчас?
- 5-й. Твой, между прочим.
- Ты к ним помягче. Они неплохие ребята. Только их все затюкали, зашпыняли, отсюда и неуверенность в себе, и прочие комплексы. Я вообще не понимаю, зачем  преподавателю надо показывать так явно, так нарочито, что он знает больше студентов, что умнее их? То, что знает больше, - это естественно. Иначе нечего ему тут было бы делать. А вот то, что умнее – это еще вопрос. В этом потоке есть пятеро очень умненьких ребят, просто прелесть что за дети!
- У тебя все дети – прелесть что такое. Даже мой старший. Да я их и не шпыняю. Но на место ставлю, если забываются.
- Я не о тебе.
- А о ком?
- Неважно. А почему ты так о своем Серже? Нормальный мужик. Ну, молодость еще не перебродила. Год-два-три – и все устаканится. Ты же знаешь, как время летит.
- Или пять-десять-пятнадцать?
- А ты на что?
- Я и так все время рядом.
- Рядом должна быть мать. А отец – на несколько шагов сзади. Но не слишком далеко, чтобы успеть подхватить, если сын покачнется или споткнется.
- Философ…- он засмеялся. - Доморощенный.
- Никакой не философ. А мать и бабушка.
- Не бабушка, а Бу, - продолжал смеяться он.
- Ну, Бу… какая разница?- улыбнулась она.
- Ну, я в «цех». До завтра?
- Нет, я теперь только на следующей неделе здесь появлюсь.
- Тогда в скайпе…

Она хотела спросить – зачем? Но почему-то не спросила. Свернула в боковую аллейку и стала медленно подниматься по скользким ступенькам в библиотеку.
«Ты как-то странно себя ведешь, прынцесса, - подумала она о себе так,  как если бы была своим собственным внутренним голосом.  – Не смешиваешь ли ты праведное с грешным? Будь уж честной сама с собой. Разберись в себе.
Ох, да чего разбираться? Я давно уже во всем разобралась. И ровным счетом ничего не собираюсь в своей жизни менять. Сколько ее осталось, этой жизни?
И опять услышала внутренний голос:
- Не хочешь менять, потому что тебе так удобно? Или потому что тебе это не нужно? Что, впрочем, почти одно и то же. А ты пробовала поставить себя на место мужа?
-  На место мужа? Да тут и раздумывать нечего. Любовь и послелюбие – эта пьеса сыграна и…
- Так ты играла? Всю жизнь играла? Ну и ну!
- Ах, отстань! – сказала она внутреннему голосу. – Как можно быть таким тупым и не понимающим? Какая к черту игра на протяжении всей жизни? То же мне, Сара Бернар!
Мы «едина плоть» - муж и я. Единое существо  о двух головах,  с разными конечностями, но с одной душой. Люблю ли я свою голову? А нос? А глаз? А руку?  Или я очень похожа на сумасшедшую, или это копание зашло в тупик. Я не люблю ни свою голову, ни глаз, ни нос, ни руку, ни какие другие части. Но я без них не могу жить. Они часть меня. Так и муж.
- Ну, если так, - ехидно протянул внутренний голос, тогда и беспокоиться не о чем. Если, конечно, ты не врешь себе. А  ведь ты не врешь?
- Нет, я не вру.
Взглянула на солнце над неуклюжим зданием кинотеатра – какое солнышко славное, ласковое, теплое! И как выдохнула:
- Нет. Я. Не. Вру.
Зачем-то сняла и положила в карман брюк хамелеоны. С диоптриями.
- До чего же все-таки прекрасно жить! Просто жить!
И с какой-то внезапно охватившей ее радостью и  легкостью во всем теле, ставшая вдруг чуть ли не невесомой, не замечая стремительно приближающееся слева большое белое пятно, а рядом с ним, но чуть-чуть сзади поменьше – серое, радостно подняв голову и улыбнувшись солнцу, отразившемуся в ее глазах, ступила на проезжую часть дороги…
Зачем?… я сейчас… – все, что успела подумать она.  И солнце в ее глазах померкло.

P.S.Этот рассказ был озвучен двумя замечательными исполнителями - Семеном Янишевским и Игорем Князевым. Этакое своеобразное соревнование чтецов.
См. на сайте ТЕАТР АБУКИ - http://www.abookee.ru/index.php/bondarenko-svetlana