Памяти Таисии Васильевны и Рафаила Израилевича
посвящается
В не столь далекие времена, на днях рождения ребенка, за праздничным столом, важнейшим считался гостевой тост с пожеланием для хозяев,
- иметь их детям хорошее ремесло.
После него, произносился,как бы уточняющий , главный и основной тост
–всем здоровья, ремесло, как видно, обеспечивало и здоровье, и успешные дела...
Предстоящий выбор профессии, для покидающих детство отпрысков, озадачивал родителей не проходящей головной болью.
Эта потребность в хорошем образовании и ремесле появилось, с возникновением городского уклада жизни населения. Желание отдать в ученики по той профессии, а лучше тому мастеру, или наставнику, чью работу родители считали успешной и обеспеченной.
Мечта о хорошем ремесле прежде всего примерялась ими, на собственную жизнь.
-Вот если бы я был, как воображаемый Иван Иваныч, и имел, возможности в юном возрасте,как он, я был бы более успешным.
И если родители считали себя состоявшимися, не испытавшими по отношению к себе ни тени сомнений в выборе своего жизненного пути, то хотели, прежде всего, что бы дети шли той же дорогой, как и они.
Почти во всех художественных произведениях о человеческих судьбах, вы легко отыщете важнейший вопрос, рассказывающем об этом этапе юной жизни, и стоящий, прежде всего перед матерью или отцом вопрос - выбора пути!
Кем станет его дочь или сын? Даже названий книг с такими словами было предостаточно.
И если он не возникал перед тобой, вряд ли ты мог считаться заботливым родителем.
В давние ушедшие времена, профессиональность, с ее опытом и знаниями, передавалась по наследству при естественном общении, большой частью в кругу дома. Эта прозрачная для всех взаимосвязь, хорошо видна в крестьянских детях, в простых рабочих семьях девятнадцатого века. Конечно, были исключения в лице Архангельского мужика М. В. Ломоносова.
Но чем выше отец или мать поднимался по социальной лестнице, тем вероятней было, значение независимой позиции юноши или девушки и ухода от родительской профессии.
Во время социальных перемен, сопровождающимся большими сдвигами во всем, появлялось огромное число заманчивых предложений для молодежи, - вызывающих отторжение родительских опыта.
Примером могла быть, наша семья - сапожника. Отец, когда-то выходец из полу крестьянской - полукустарной семьи, подрабатывавшей с дедом, зимой изготовлением обуви, поставляемой из города Талдома в Москву, а летом, занимающийся сельскими делами - вырос на границе этих социальных укладов. Дед, не раз, в поисках лучшей жизни менял с начала прошлого века, свое местоположение с Талдома на Москву, и, наоборот, в конце концов, вернулся заканчивать жизнь в окрестности Талдома.
Юношей отец, имея близкие связи, с другими более успешными и закрепившимися в Москве родственниками, по их протекции, оказался в столице после перемен, наступившей в крестьянской жизни после 1930 года.
Работал на фабрике, учился на рабфаке, поступал в кожевенный институт, но как говорится, война все изменила. Вернулся, инвалидом, у него было ранение в ногу, ходил он с клюшкой, уставал. В то время он уже имел двоих детей - меня и сестру.
Придя с фронта, пришлось зарабатывать тем, что умел. Кругом была огромная нужда в одежде, обуви, и он полубольной начал ремонтировать сносившуюся обувь, в начале себе, потом соседям, а затем и всем жителям близлежащего Студгородка и Новомосковской улицы. Работа, часто была сезонной, оживала она в начале лета или зимы, когда люди вытаскивали, сохранившуюся обувь, с горечью вглядывались в ее дырки и говорили надо нести к Ивану Ильичу, он что ни будь да придумает. И действительно, у него помимо ремонта, можно было задешево купить многократно восстановленную обувь, когда-то и у кого - то им купленную за бесценок. Человек, практически обменивал, свой дырявый сапог, на подправленный, неоднажды латанный-чужой.
В межсезонье, чтобы не остаться без дел, отец поступил на пивзавод шорником, мастером - который сшивал приводные ремни. Откуда и приносил всякую нужную ему мелочь - дратву, куски кожи или остатки кордтканевых ремней, идущих на подметки. Там же в цеху, делался и другой инструмент, сапожные ножи, замки молотки. Завод, владевший хорошими ремонтными мастерскими, имел мастеров на все руки.
Все это было на моих глазах, и я уже помогал отцу как мог. В начале, если у отца, под рукой, не оказывалось в данный момент чего то нужного, то я подносил от недалекого обувного мастера - кусочки резины, нужные гвоздики или колодки. Все это я брал у его друга-дяди Леши сапожника из домов железнодорожников (селение НКПС). Иногда, когда отец находился, крепко выпивши, и не успевал с заказом на ремонт, отсылал меня с оказией к дяде Леше, чтобы он его выручил, отремонтировав обещанный клиенту, к следующему дню, заказ. Кстати, бывало и наоборот.
Я уже знал многие названия сапожного ремесла, которые отцу доводилась говорить мне - вот здесь дратва, это-союзка, набойка, передник. В общем, я вырастал будущим сапожником, уже имея задатки ремесла при поступлении в школу.
В это тяжелое время, целые семьи или отдельные люди, разбитые и разделенные, прошедшей войной, возвращались из разрушенных селений и эвакуации, пытаясь, закрепится в Москве, временно ютясь, кто, где мог. В пригородах Москвы это было сделать проще всего. И так случилось, в наш одноэтажный дом, имевший практически две квартиры, въехала еще одна семья, с двумя детьми.
Как выяснилось потом, это была семья друга отца, работавшим с ним до войны на обувной фабрике Парижской коммуны. Когда не вернулись с войны бывшие хозяева, свободная половина дома, практически пустовала, заполняясь изредка их ближними родственниками, наезжавшими в Москву по разным нуждам из города Наро-Фоминска. Отец, помня о просьбе своего друга, предложил ему выкупить эту половину, что, по всей видимости, и произошло.
Наш одноэтажный дом с палисадником выходил на бывший Останкинский тракт, идущий из Марьиной рощи к знаменитому имению графа Шереметьева, имел заметный по улице вид, двухскатную крышу, с двухстворчатым слуховым окошком. Четыре больших окна, смотрящих на проезжую дорогу были украшены большими наличниками с резным декором. Особенность его была в том, что он стоял на высоком ярко-красном кирпичном фундаменте, и гордо поднимался выше других домов. Широкое потемневшее от времени бревенчатое строение, в отличие от похожих изб напротив – уже осевших и уставших, почти лежащих на земле, обращало на себя внимание, тем более что оно стояло на пути в школу, рядом с единственным заводиком - шарашкой.
Имел он общие сени, с одним уличным боковым входом. Внутри имелось две двери, на обе квартиры, обитые когда-то крепким шинельным сукном и перехваченных косыми встречными полосками. Их массивный, тяжелый вид, был обманчив, они легко открывались, каждая ведя в свои половины дома.
Сразу после входа, бросалась в глаза большая побеленная русская печь, с прилепившимися к ней - кухонными столами, рукомойником и помойными ведрами. По стенам были развешаны открытые, засиженные мухами, очень старые самодельные полки, для посуды, и дефицитных по тем временам товаров - круп, соли, стопок мыла, стеариновых свеч, утюга и еще много чего, что нужно было в хозяйстве.
С приездом, новых соседей, жизнь поменялась. Был слышен разговор за стеной, стрекочущий звук швейной машинки Зингер. Были два незнакомых мальчика, один почти мой ровесник Виля, а другой меньше года на три Саня. Было скромное новоселье, за совместном праздничном столом, с испеченными тетей Тосей пирогами и, пересыпанной зеленным луком, селедкой с картошкой.
Из разговора отца и нового соседа, дяди Рафаила, я понял, что они работали в одном цеху, имели много не вернувшихся друзей, которых они поминали рюмкой водки. К концу застолья, отец расстроился, притих, мать поспешила его увести - отдыхать.
После этого, редкого для нас, праздника
,наши отношения стали не только соседскими, но и дружескими. Я свободно, заходил в их комнаты, они в свою очередь засиживались у нас. Не раз Санек засыпал у нас на кровати, и мать относила его на руках к себе
Их отец, работал учителем, то ли в ремесленном училище, то ли в техникуме. Вид у него был непривычный для наших мест, ходил он в светлом костюме с галстуком, и необыкновенной обуви. В чем, я уже умел разбираться.
Но самое необычное, он тоже, как и отец был сапожником, от него пахло кожей, и у него тоже были клиенты.
Самое интересное, что это были красивые молодые женщины. Я обожал, когда дядя Рафаил, стоя на коленях, снимал мерку с изящной ноги. Он ставил ее на чистый лист бумаги, потом карандашом, осторожно обводил ступню, на что был слышен кокетливый смех посетительницы и возглас - щекотно. После он измерял икру ноги, отчего я испытывал смущение.
Он, не позволяя себе улыбнуться, уточнял
– посвободнее или плотнее, затем предлагал выбрать цвет, выбрасывая на стол - полотна чудесно пахнувших кож. Далее обсуждалась высота голенища, каблука, уточнялся фасон, делать ли на переднике узорную строчку и многое, чего, ради приходили эти удивительные женщины, чтобы выглядеть еще более красивыми.
Особенной казались мне, его дальнейшая работа, которую я не видел у своего отца, обычно работавшего с тяжелым молотком, грубой дратвой, которую я помогал смолить и вощить.
Дядя Рафаил никогда не использовал железную ногу-лапу, с которой мой отец не расставался, подбивая на ней набойки. Ему были не нужны, ни жесткая кожа для подошв, не набор гвоздиков - медных, железных деревянных, ни шила.
Он работал с кусочком карандашного мела, прикладывая к тонкой коже маленькие чертежики – выкройки. Затем долго отыскивал им место, обводил, наконец, очень аккуратным тонким ножом вырезал будущие передники, задники, голенища, союзки. После всего он их аккуратно обрабатывал, срезая с изнанки по краям шероховатую кожу, надрезая рубчики на изгибах, проклеивая и соединяя нужные части, постукивая легким молоточком.
И все время он был шутлив, в отличие от строгого вида моего отца, когда он делал свою работу. Единственно, когда он становился серьезным, это вовремя сшивания, всех этих частей, обращаясь к Вилиной маме
-Тося, прошу шей аккуратней, и внимательней,
Затем обращаясь ко мне говорил
-Витя, строчка-это лицо туфли, а каблук это ее нога. Твой батя, хорошо это знает.
Действительно, отец хорошо понимал, что делать с заготовкой, которую ему приносил потом дядя Рафаил. Его задача была завершающей, он должен был придать ей форму ступни ноги, пришить к заготовке подошву. Заготовку он называл верхами, крепил на колодки, производил затяжку и еще многое другое.
После чего получалось прекрасная пара обуви.
Тяжелое время ушедшей войны, постепенно удалялось, мы все уже ходили в школу, появилась в продаже обувь от фабрик Скорохода и Парижской коммуны.
Но клиенток у дяди Рафаила не убавлялось, уже многие хотели, модельную обувь. Приходили с иностранными журналами, показывали, просили, и наши родители старались не отказывать им.
Я спрашивал у отца, а может ли он сделать особенную обувь, которую я увидел в кино, он с усмешкой отвечал
-если люди сделали, то и я смогу. Рафаил, для Карандаша из Цирка выкроил ботинки, на что уж чудные были и то у нас получилось.
В это время, дядя Рафаил, уже работал в цирке, и мне довелось увидеть Карандаша на арене, когда на каникулы он взял всех нас на утреннее представление.
Первое, что я разглядел на нем, смешную шляпу и наши нелепые ботинки, в которых он странно выхаживал, как Чарли Чаплин. Затем появился его друг, похожий на школьника и он начал спрашивать его как он учиться, тот отвечал невразумительно, за это он ударял его большой линейкой по голове и после раздавшегося громкого шлепка из глаз плохого ученика, под оглушительный плач, выбрасывались трехметровые фонтаны слез.
Настолько это было неожиданно, что мы замерли от увиденного. Виля от удивления раскрыл рот, ведь для нас эти слезы были правдоподобными. Саша испуганно заплакал, сидевшие рядом старшие нас начали сочувственно утешать, объясняя, что все это понарошку.
После было еще много чудесных номеров, с участием этих замечательных клоунов, зверей, акробатов, но тот выход был для нас потрясением.
Это первое увиденное в жизни представление, настолько подействовало на меня, что я втайне решил работать в цирке, может даже стать клоуном.
Эта мысль глубоко засела в моей голове, что по истечению нескольких месяцев спросил у дяди Рафаила, как можно стать клоуном, он с улыбкой ответил.
- Учись, пока нашему сапожному ремеслу, закончишь семилетку, устроим в цирк, но дальнейшая жизнь повернула иначе.
В те времена, вождями провозглашались всевозможные компании - высадки лесополос, все на борьбу с колорадским вредителем, прошла волна, пресечения частного сектора в деревне, началась охота за кустарем, как пережитком капитализма. К нам зачастил местный фининспектор, который требовал уплаты налога, грозил конфискацией имущества. Как после, объяснил отец, сумма налога была такова, чтобы полностью уничтожить частника. Работать становилось трудней, но отец, будучи инвалидом войны, говаривал мне
-Ничего особого они мне не сделают, оштрафуют – переживем.
Хуже обстояли дела у дяди Рафаила, конечно, его дом был побогаче, клиенты покруче, да и сам он был еврей, что в те времена, считалось отягчающим обстоятельством. Фининспектор наглел, требовал исполнения,
вызывал в районный финотдел. Дядя Рафаил делился переживаниями с отцом, искали выхода, давали взятки, ничего не помогало. Он уже был включен в такой план по размерам налога, который практически искоренял свободного частника. Денег бы не хватило не только на выплату налога, но и на бедную жизнь.
Ничего не оставалось делать, как приостановить надомную работу.
Через некоторое время, чтобы не испытывать судьбу они съехали с квартиры, подальше от бдительного ока, куда - я уже не помню.
Впоследствии, еще не раз, дядя Рафаил, заезжал к отцу, обязательно прихватывая для нас гостинцы, у них с батей еще оставались общие дела.
Прошло несколько лет, отец, не раз, с нежностью вспоминая его, говорил
-А ведь, Рафаил, делал у нас на «Парижке», удивительную обувь для выставок, даже для Французской, мы с ним, несколько медалей завоевали. Модельер был высшего класса, мог придумать такой фасон, глаз не оторвешь, сейчас таких нет. Жены начальства, шили у нас обувь постоянно.
Моя прошлая мечта о работе в цирке, постепенно забывалась, лыжный спорт главный для нашего Останкинского угла, занимал все свободное время, и я уже мечтал стать тренером.
Понятно, что обувщиком, как и клоуном, я так и не стал, по совету маминого брата, который удивляясь, как я ловко, работаю с сапожным ножом, предлагал не раз
-Ну не оставаться ему простым сапожником, вот если стать закройшиком, но хороших - не осталось, не у кого учиться. Где он Рафаил?
-Иди Витя в Медицинский, хирургом станешь. Там тоже твердая рука и глаз - нужны.
Таким образом, почти случайно, под настроение я пошел в медицинский институт и стал врачом, но только не хирургом, а педиатром. Резать людей я не смог. Вот так, одно ремесло переросло в другое.
Ботинки, я все же, продолжаю ремонтировать для своих, ради душевного удовольствия, и памяти тех людей, которые многому меня научили.