Тринадцатый апостол

 

           Тринадцатый апостол.

                Меня кто-то осторожно тронул за рукав. Воскресная служба закончилась, и я уже направлялся  к выходу  из храма. Я оглянулся. Седой старик, лет семидесяти, с взъерошенной косматой гривой волос на большелобой голове, с живыми глазами улыбался мне как старому знакомому. Раньше я никогда его не видел ни в храме ( хотя в этой уютной церковке в центре Москвы бываю часто), ни где-нибудь еще. У меня хорошая зрительная память. Здесь всегда мало прихожан (что, кстати сказать, меня очень устраивает: я не люблю толкотни)  и мне достаточно было нескольких посещений храма, чтобы примелькались его завсегдатаи. Очевидно, незнакомец объявился в храме не к началу службы, иначе я бы его заприметил. Уж очень космат.… Тогда где и когда я мог пересекаться с ним раньше? Не случайно же он обратил на себя внимание и просительно заглядывает мне в глаза! В лифте? В парке у дома, где я часто гуляю?   Нет, эти  одержимые глаза  никогда  прежде мне не встречались. 
- Мне сказали, что вы писатель, - доверительно шепнул он мне.
- Нет- нет, – торопливо отреагировал он на мой неопределенный жест. – Мне неважно какой вы величины, мне важно, чтобы это прочитал профессионал.
Он достал из кармана  пластмассовую плоскую коробку и сунул мне  в руку. Мы уже вышли из храма. Я машинально взял прозрачную упаковку. Там лежал обычный CD –диск.  На его серебристой поверхности  алел красный квадратик, сделанный  фломастером, и  надпись « А 13».
- Здесь изложены очень важные мысли для человечества, но не литературно. Вразброс, так сказать. Вы как профи, сможете  привести изложенное к виду, удобному для чтения. Понимаете?
-  Понимаю, но почему именно я? 
- Потому что у меня нет времени на поиски кого-то другого. … У меня абсолютно  нет свободного времени. Что-то меня подтолкнуло заглянуть сейчас в  храм. Вошел неожиданно для себя. Тогда я наобум спросил у свечницы,  нет ли среди прихожан писателя. Она мне указала на вас. Я это воспринял как указание свыше. Вы – и никто другой…
- Тогда уж объясните, почему такая спешка? Что вам мешает поискать писателя с рекомендациями, а не доверяться первому встречному?
-Дело в том, что я скоро умру. В самое ближайшее время…
 При последней фразе его лицо так просияло, будто  он ожидал скорого  исполнения сокровенной мечты.
- Похоже, что это вас радует? - не удержался я от бестактного вопроса.
- Разве заметно? Вы проницательный человек!
- Ну, это совсем несложно, вы просто светитесь радостью.
- По правде говоря, вы угадали. Мне действительно не терпится поскорее узнать, зачем я жил на земле, и что за продолжение меня ждет…
- Мы, в конце концов, все там будем и все узнаем… в свое время.
- Вот-вот, мое время как раз настало. Я вчера получил… получил, как бы поточнее выразиться, извещение … нет, скорее, приглашение…
- На тот свет? – саркастически поддакнул я. Мне начал надоедать этот сумасшедший.
- Именно! – радостно подтвердил он, не замечая сарказма, собираясь продолжить объяснения.
- По почте? – хохотнул я, глядя ему прямо в глаза. Но прямая издевка тоже не возымела действия.
- Да, по электронной… через сайт А 13…
- Минуточку! – прервал его я.
В этот момент мы поравнялись с  журнально-газетным лотком, что располагался прямо  у подземного входа в метро. Мне  нужны были не газеты, а повод отделаться от старика. Я остановился. Незнакомец остановился тоже. Намеренно  не спеша, я перелистал пару газет, выбрал одну  и, так же не спеша, расплатился. Значительная пауза образовалась как нельзя кстати. Откровения безумного старика  удалось прервать естественным образом, мне оставалось только, не давая ему открыть рот,  сказать, что я не умею пользоваться компьютером, попрощаться, вернуть диск  и нырнуть в спасительное подземелье.  Не оборачиваясь, я уже начал скороговоркой прощаться и извиняться, но, обернувшись, никого рядом не обнаружил. Старик исчез.   
     Придя домой, я сунул диск в компьютер, начал читать и незаметно для себя увлекся.




«Едва я открыл глаза, как почувствовал, что со мной приключилось что-то непоправимое. Пугающе непоправимое. Обычно, проснувшись, я уже сразу знал, куда мне идти, зачем, что делать, с какой скоростью и в каком порядке. А тут, вдруг, вместо обычного расписания на день, откуда-то из глубин моего подсознания, выползло давно забытое внутреннее «Я». Вообще появление этого самого «Я» для меня знак катастрофического   разногласия между моими поступками и мыслями. Но, слава Богу, оно не подавало никаких признаков жизни с тех пор, как я бросил пить.  А пить  я бросил так давно, что мне уже перестали сниться ужастики о нарушении табу,  и в буфете надолго прижились початые бутылки разных крепких напитков. Я уже решил, что навечно избавился от утренних страданий, и вдруг… «Я» деловито просканировало мою память, дотошно обследовав   самые заброшенные закоулки, удовлетворенно хмыкнуло, и, выдержав многозначительную паузу, разразилось страдальческими воплями.
  Сегодняшнее утреннее пробуждение чем-то напомнило мне давно не переживаемое состояние похмелья: вечером падаешь на кровать, переполненный праздничным, легким прямо-таки неземным блаженством и радужными мыслями. Никакого предчувствия беды – всё изумительно. Всю ночь – мертвый сон. Вдруг щелчок-пробуждение – и уже в следующее мгновение ты раздираем адовыми муками будничного бытия. Надо оторвать расслабленное тело от  теплого ложа, надо включить чугунное  устройство под названием голова, во время донести его до работы, и весь рабочий день делать вид, что этот малоподвижный гудящий колокол на твоих плечах способен соображать. Но самое ужасное, что вместе с тобой продирало глаза и оживало внутреннее «Я». С места в карьер оно начинало   обличать, укорять, упрекать, угрызать, надсмехаться над вчерашним.   «Вчерашнее»…Лучше б его не случалось вообще. Потому что с точки зрения внутреннего «я» «нетрезвое вчера» всегда выглядело  безобразным, в лучшем случае, неприличным или недостойным интеллигентного человека.
Сейчас голова у меня не гудела, но все остальное соответствовало забытым ощущениям. Например, то, что безмерно веселило и  радовало вчера, сегодня отталкивало очевидной  пошлостью и грубостью. Вчера, казавшееся настоящим и истинностным, сегодня выглядело мелким, пустячным, надуманным. Еще вчера прожитая часть жизни представлялась логичной цепочкой из событий значимых и промежуточных, ведущих к ясной цели,  сегодня  она же ужасала бессмысленным нагромождением эпизодов.
Ни с того ни с сего, нежданно-негаданно, я проснулся другим человеком. То есть весь мир я  с сегодняшнего утра видел совершенно иначе, чем вчера, чем в предыдущие дни, чем всю прошлую жизнь. Картинки были всё те же, но результаты разглядывания были пугающе не похожи на прежние… Что могло вот так враз перетряхнуть взгляды на мое земное существование,  устоявшиеся во мне за долгие годы и казавшиеся незыблемыми? Неужели это последствия навязчивого «многосерийного» сна, преследующего меня в последние дни? 
   
 Началось все с того, что я вдруг заметил в себе старика. Оказывается, вот этот человек, с неустойчивой пошатывающейся  походкой, с тревожным, цепляющимся взглядом, не успевающим за ритмом снующей вокруг толпы, этот вот дед, неуверенными и незаконченными движениями явно мешающий перемещаться по тротуару всем прочим шустрым  единицам суетливого процесса  - это я.  Не-ет, не может быть. Я снова и снова  разглядывал себя со стороны, чтобы убедиться в обратном, но чем больше я это делал, тем меньше оставалось аргументов для опровержения. Как ни странно,  им был я. Свыкнуться с внезапным открытием я не желал. Новый образ упорно отторгался другим, прямо противоположным, жившим в моем воображении. Я всегда себя ощущал молодым. Пусть иногда уставшим, разбитым, больным, но всегда молодым: вот отдохну и побегу… Когда это я успел перейти в категорию доживающих из категории полноценно живущих? Совсем, кажется, недавно я шустро летел по этой же улице в институт. По ней же, помню, прогуливался тогда с Аришей, переполненный тщеславным чувством повелителя. Сокурсница, с редким именем Ариадна была влюблена в меня по уши и беспрекословно мне подчинялась. Рабыня любви… Оказывается, с тех пор прошло  уже сорок с лишним лет…Да что там лет… Жизнь пролетела…Эх, если бы знать тогда, каким странным образом прогулка та разрешится…      
      Вам приходилось когда-нибудь укладывать спать трехгодовалого ребенка? Приходилось? Тогда вы обязательно вспомните, что перед тем как заснуть, он рассказывает самому себе обо всём удивительном, что случилось с ним за длинный-предлинный день. Может быть, для того чтобы не забыть, а может быть, чтобы еще раз удивиться. Его открытия мира  излагаются в произвольном порядке, подчиняясь только причудам детской памяти…Старики в этом смысле очень похожи на детей, им тоже хочется рассказывать и рассказывать, и тоже совсем не  обязательно в хронологической последовательности...  С той лишь разницей, что их прошедший длинный-предлинный день размером в целую жизнь, а наступающий сон – вечность…

В моем первом  варианте системы мироздания никак не отыскивалось места старикам. Да-да,  старикам. Сначала просто меня очень удивляло  их обилие  в магазинах и в транспорте, особенно в час пик. И так полно народу, что им дома не  сидится? Неужели нельзя найти другое время для передвижения и покупок? Какие такие неотложные  дела выталкивают из своих убежищ в самое неподходящее время разных божьих одуванчиков?  И почему их  так много везде?        Даже само существование стариков мне казалось неестественным. Для чего они живут, навсегда лишенные всех радостей мира? Почему так цепляются за то, что уже жизнью никак не назовешь? Им невдомек разве, что они осуждены вечно, ВЕЧНО  «влачить жалкое существование»?         (При слове « влачить…» в моем воображении рисовался  грязный в лохмотьях старик, с котомкой за плечами, под дождем, едва передвигающий ноги – картинка из французского фильма «Отверженные», ужаснувшая меня в детстве).  Категория  «не вписывающихся в жизнь»  довольно быстро   разрасталась и, наконец, вобрала в себя всех несчастных: и стариков и калек и бродяг. Я был твердо убежден, что все они, так или иначе, испытывают только страдания  от пребывания на земле. Откуда они берутся, я, конечно, знал, но полагал, что перспектива «вечно влачить» ко мне  не имеет ровно никакого отношения.
  Понятие «вечность»  вошло  в  мою систему самым естественным образом: я – вечен, как и все вокруг меня. День длился так долго, что я до вечера я  успевал несколько раз устать и отдохнуть, год казался веком, отрезок в двадцать лет – вечностью, сорокалетние  - глубокими стариками. Моя грядущая жизнь виделась бесконечной, я предполагал, что устану от жизни и умру раньше, чем успею состариться  и поэтому  сам  я становиться ни  стариком, ни инвалидом не собирался. Даже если невозможное свершится,  и такая беда все-таки на меня обрушится, думал я, то я предпочту застрелиться.

   Жизнь так и шла своим чередом, не противореча моему сотворенному варианту мироздания, пока вдруг  не заупрямилось  время…
Я и  не сразу заметил, что оно давно уже передумало, и теперь не тащится, как раньше, с передышками, стариком по крутой лестнице, а проворно и беспрерывно движется. Поскольку эта перемена никак не влияла на мою кипучую деятельность, то и не вызвала особого беспокойства.  Но вот,  на очередном витке  бесконечного пути по вечной жизни, я вдруг обнаружил, что публика вокруг меня молодеет. Количество стариков, правда, не убавилось и я предположил, что так проявляется прирост населения в городе. Однако, одновременно с этим фактом объявился и другой, необъяснимый. Некоторые мои телодвижения, которые прежде  легко укладывались в одно мгновение, теперь требовали, по крайней мере, двух, потому что именно во второе мгновение двери вагона метро захлопывались перед носом либо пропускали меня вовнутрь лишь частично. Как-то однажды случайно я глянул на свое отражение в  двери вагона метро, выдергивая задник  моего ботинка, после  того как я снова не уложился в отпущенное мгновение. Вот это  да-а! Неужели я так давно не видел себя в зеркале? Постойте, но бреюсь я, по крайней мере, через день!
На меня смотрел запыхавшийся пожилой мужчина. Не молодой, не моложавый, а именно пожилой… Почему же я еще вчера выглядел как обычно … Не юноша, уже конечно, но мужчина средних лет так сказать…Наверное, в вагоне неудачное освещение, поэтому…
Но минут десять спустя, едва войдя на эскалатор, я сзади услышал: «Атэс! Или бистрэй давай или разрэщщи прайты». Я обернулся и посторонился. Спешивший грузин, мне показалось, был чуть меня моложе. «Отец»… Он назвал меня отцом. Значит, дело вовсе не в освещении… До сих пор ко мне редко обращались даже возгласом:  «Мужчина!», а как правило «Молодой человек!» и я не считал это большим комплиментом… А сегодня… вдруг, на тебе.. «Отец»… Может, плохо выгляжу, потому что вчера поздно лег?… Впрочем,  по возрасту я и вправду отец… и даже почти дед.
Но с этой успокоительной мыслью жить пришлось недолго. Совсем скоро время выкинуло новый фортель. Теперь оно перестало мне подчиняться. Распределять его, как я легко это делал еще недавно, уже не получалось.  Я  пытался ускоряться, и все равно не укладывался в отведенный отрезок: добавлялось суеты, а дело упорно не заканчивалось в положенный срок. Время от меня постоянно ускользало и мне не удавалось его ухватить и приручить. В результате я перестал успевать  делать всё во время. Я крутился как белка в колесе, мне некогда было даже выспаться и, однажды, я заснул за рулем своей новенькой  «восьмерки» на скорости 90 км/час. Собственно, я не заснул, я подремывал и сомкнул глаза, как потом выяснилось, ровно на одну десятую секунды, но этого было достаточно, чтобы выехать на противоположную сторону и улететь под откос…
Вы, наверное, ждете душераздирающих подробностей? Пожалуйста. Я открыл глаза после того как почувствовал, что меня что-то хлещет по щекам. Оказалось, ветки деревьев с остервенением и с противным скрежетом царапают машину, а те из них, что повыше, нахально всовываются в открытое  боковое окно и лупят меня почем зря по лицу. «Постойте, а откуда ветки, я же еду по шоссе», успеваю подумать я, прежде чем мозг включается окончательно. Тем временем машина замирает, и я обнаруживаю себя сидящим в неподвижной машине, в ольховом подлеске. Двигатель спокойно работает на холостых. Я глушу двигатель и пытаюсь открыть свою дверь. Она не открывается. Вторая -  тоже. Я выбираюсь через открытое окно. Мозг работает заторможено, как в моменты,  когда тебя вдруг расталкивают среди ночи и спрашивают о чем-нибудь. Озираюсь, пытаюсь осмыслить происшедшее. Передо мной крутой откос, где-то там наверху должно быть шоссе. Догадываюсь, что заснул таки, всего в полутора километрах от  дома. Помню, перед тем как непроизвольно сомкнулись веки, я глянул на спидометр: скорость 90 км. Подумал  тогда: за оставшиеся 2 минуты до дома не засну, дотяну. Дотянул…. Я смотрю на машину. Она сидит  как на подушке из подмятой трехметровой ольховой поросли, чуть в нее провалившись, поэтому двери заблокированы. Левое крыло подмято. Смотрю вверх. Полотно дороги на высоте около двух метров. Наверное, без крана не обойтись... Вдруг наверху появляется мужчина с перекошенным от ужаса лицом. Увидев меня, ужас в его глазах исчезает. Выражение  лица меняется на тревожное. « Что случилось?» - кричит он.  «Кажется заснул», отвечаю я, и не узнаю своего голоса. « А я ехал сзади метров за пятьсот, кроме тебя впереди – никого. Вдруг вижу столб пыли, а машины твоей–   нет, как корова языком …. Ты погоди, я  сейчас…»  Я тупо киваю, мужчина исчезает, а я пытаюсь понять как все произошло. Соображаю все так же с трудом, как спросонья. Поднимаюсь по откосу на шоссе. По следам  от шин отчетливо видно как вильнула она на встречную полосу, пошла по откосу вниз. Откос внизу заканчивается широкой ложбиной  с ольховой порослью, тянущейся вдоль дороги. Сойдя по откосу, машина выровнялась и, подминая под себя трехметровые ростки, прошла еще метров двадцать параллельно шоссе и увязнув в образовавшейся ольховой подушке, остановилась.
- Ну, как ты?
Я оборачиваюсь. Это тот же мужчина, но в окружении двух здоровых парней с топорами.
- Вроде в порядке, - я  виновато улыбаюсь.
- Ну ты меня напугал! – продолжает он, -  Ровная дорога, ни поворотов, ни пересечений, ни встречных, одна твоя впереди…Вдруг, рраз! И нету!
- Я и сам не могу понять…
- А чего  там понимать, - включается один из парней.
Оба они, едва поздоровавшись, уже рубят ольховник, освобождая машину из плена.
- Заснул вот и все объяснение. Ты в рубашке родился. В прошлом году на этом же месте отца с сыном по кускам собирали. Экспертиза показала, отец был за рулем и заснул.… Только они вправо ушли, а ты влево.
- Так вправо ровное поле!
- А столбы видел?… Вот они один и поймали. Мы тут недалеко живем, услышали хлопок, прибежали…
Парень безнадежно покачал головой.
- А тебе повезло. Богу свечку поставь.…Как твоя тачка на откосе не перевернулась? Здесь уклон  градусов семьдесят… Мы с братом  насмотрелись на эти дела…
- А что здесь часто аварии?
- Да не здесь. Мы  дальнобойщики… Коленки не дрожат? За руль  можешь?
 Коленки вроде не дрожат.
- Могу, а зачем?
- Вот те раз, как зачем? Сейчас поедешь.       
 Машина действительно   уже освобождена от пут ольховника. Но ведь еще метра два вверх почти по отвесному склону! Парень видит мое недоумение. Добродушно улыбается.
- Первую вруби и чуть наискосок держи, а мы подтолкнем.
Сажусь за руль. Коленки, оказывается, дрожат. Врубаю первую. Несколько секунд и, охнув и скрежетнув днищем по кромке асфальта, моя «восьмерка» стоит всеми четырьмя колесами на дороге, пофыркивая, как ни в чем не бывало...
    Я снова еду по шоссе. Со мной это случилось или нет?  Со мной, со мной. Коленки еще дрожат, но внутри ощущение радостного облегчения. Смотрю на часы. На все про все ушло минут сорок не больше. Кому рассказать не поверят.… Подъезжаю к дому. При повороте  переднее колесо задевает за подмятое крыло. Надо бы срочно подправить… Быстро вытаскиваю из гаража инструмент. Гараж у меня в доме. Подходит сосед.
- Где это ты?
- Да заснул…
И вдруг от внезапного осознания случившегося, меня охватывает леденящий всепоглощающий ужас. Всего сорок минут назад я бы мог уже перестать существовать на земле!!! Навсегда!!! Вот как нелепо, легко и внезапно может оборваться  жизнь!?!? Или, еще хуже, на всю последующую жизнь я мог бы остаться калекой???  И эта чудовищная   катастрофа могла бы стать реальностью  только потому, что всего на одну десятую секунды  я  отключился???  Почему «могла бы»? А вдруг, я еще в шоке и не чувствую смертельной раны? Сосед тактично ожидает подробностей. «Я -  сейчас», говорю я ему, убегаю в дом, выхватываю из буфета бутылку водки и делаю два больших глотка. Лихорадочно себя ощупываю. Нет, все на месте. Ни ушибов, ни даже царапин. Делаю еще два глотка. Горячая волна разбегается по всем жилкам, ударяет в голову, ужас начинает скукоживаться.
 Я выхожу, рассказываю терпеливо дожидающемуся соседу подробности. Тот изумляется, помогает выправить крыло и уходит, оставляя меня мыслям на растерзание мыслям – одна страшнее другой. Оказывается, то, что в моем сознании считалось возможным лишь теоретически, на самом деле  настолько реально, что может  случиться каждый день, каждый час, каждую секунду! «Поставь Богу свечку», сказал   здоровяк-дальнобойщик… Я то себе Бога представлял, как что-то весьма удаленное, как высший разум, занимающийся проблемами Вселенной, у которого нет времени заниматься отдельными людишками.…А вот люди, часто встречающиеся со смертью, думают по-другому.… А если бы я ушел вправо? И почему отец с сыном, на   том же самом месте заснули, как и я? И почему они вдребезги, а на мне ни одной царапины? Это что же теперь придется жить с неотвязной мыслью, что со мной  вот-вот что-то случится? Во мне уже нет прежней твердой уверенности в моей неуязвимости. Главное же, оказывается, что вовсе не я управляю своей судьбой, а неведомая сила, которая вольна казнить и миловать, когда ей заблагорассудится.… Но с другой стороны, если эта неведомая сила  - Бог, то мне можно не бояться! Ну конечно! Ведь Он же меня оставил целым и невредимым! Значит, Бог меня бережет.  Не знаю почему, не знаю зачем, но бережет!
Меня так очаровала эта мысль, что все остальные мысли разбежались…               
Утром рано я выехал бодрым и выспавшимся. Мне предстоял путь в 900 км. Вчерашняя история уже не казалась мне ни трагической, ни мистической.
 « Сам во всем виноват. Поленился остановиться и подремать. Забыл магнитолу, нечем было себя отвлечь. Ну и везение, конечно. Бог тут абсолютно ни при чем... Кстати, надо включить радио». Включаю радио.    «Вот как устроен человек», продолжаю я  размышлять, « Стоит ему попасть в неспрогнозированную  опасную ситуацию, он тут же вспоминает о мистических силах и о Боге, который почему-то должен его спасти. Можно подумать, что у Бога только и дел, что спасать таких мелких людишек, как я. Они вон целыми самолетами разбиваются, кораблями тонут.… А тут нате…Господь Бог вдруг спохватывается  и начинает заботиться  обо мне, об одном единственном… Приятно, конечно так думать, но, увы.… Понимаю еще, если бы я был великим или хотя бы известным человеком, необходимым всему человечеству…».
 Музыка по радио прерывается новостями, и …я чуть снова не улетаю в кювет от неожиданного сообщения: « Вчера в автомобильной аварии погиб Виктор Рой, музыкант, певец, кумир современной молодежи. По предварительной версии он уснул за рулем своего «Москвича»… Далее сообщалось время аварии. Оно точно совпадало с моим! Вот это действительно чудеса! Получается, если предположить, что Бог занимается каждым из нас, получается, что Он предпочел спасти меня, меня, а не Роя…
         Моя незыблемая доселе система мироздания покачнулась. До сих пор я считал, что преждевременная смерть и болезни посылаются Богом в наказание за великие прегрешения. И уж в чем-в чем, а в грехах Рою со мной никак не сравняться.  И не потому, что я вдвое его старше, а потому, что грех был смыслом моей жизни. Нет, я не был Донжуаном, и соблазнение  дам и девиц любой ценой никогда не входило в мои планы. Я мог бы стать прожигателем жизни, но, слава Богу, прожигать  ее смолоду было не на что, а когда возможности появились, я настолько поумнел, что  нашел ей другое более приятное применение.
 После отрицательного опыта в построении семейного очага,  понаблюдав, я обнаружил, что подавляющее большинство «братьев по полу» либо безнадежно мучаются в брачных узах, либо пытаются из них выпутаться. Из личного опыта я убедился, что «духовная близость» не более чем карнавальная маска, тут же сбрасываемая нежными существами за ненужностью после надежного опутывания  объекта этими самыми  брачными узами. Пылкая страсть -  всего лишь искусная мастерица по ретуши самых очевидных пороков объекта вожделения, злейший враг здравомыслия и весьма недолговечна, а потому не может служить основой вечного союза. Краткие удовольствия в семейной постели никак не компенсируют мук постоянного созерцания рядом с собой туповатого и вечно лгущего существа.  Таким образом, я пришел к заключению, что форма семейного союза несовершенна  и вольная жизнь предпочтительней. И я к ней приступил. В процессе существования в новом качестве  оказалось, что  охотниц  получать удовольствия без всяких обязательств предостаточно, особенно среди замужних. Это обстоятельство подтверждало лишний раз мои предположения о браке, как  об отмирающей форме. С одной стороны я чрезвычайно гордился проницательностью своего ума, но с другой – меня покусывал червь сомнения: почему же весь мир упорно не замечает очевидного несовершенства семьи? Неужели мой ум ушел так далеко вперед? Да, ушел, уверял себя я (если не принимать  всерьез церковь и прочих ретроградов, окрестивших мою, можно сказать, передовую идею «банальной распущенностью»). А почему бы и нет.… Да, я вижу дальше, чем все.… Разве такого не бывает? Вот и Бог же меня не наказывает за вольную жизнь!
 С детских лет я свято верил в то, что Бог обязательно накажет, если я веду себя недостойно, с тех пор как моя любимая добрая и строгая тетя Лиза, (в деревню к которой каждое лето меня отправляла мама) привела меня в церковь - каменную храмину, чудом уцелевшую от большевистского мародерства. Я был так поражен и устрашен величием его внутреннего убранства, сюжетами расписанных стен, загадочностью и необычностью происходящего вокруг меня, что ни на секунду не засомневался, когда тетя Лиза таинственно сообщила, что всевидящий и всемогущий Бог живет на небе и невидимкой возникает за золочеными воротами, когда  люди приходят в храм  Ему молиться. И добавила, что если я плохо буду  себя вести, то Бог меня накажет.
- Где  плохо вести, в церкви? -  с  надеждой уточнил я.
-Нигде и никогда нельзя вести себя плохо. Ни днем, ни ночью. Он все видит и все слышит, от Бога ничего скрыть нельзя.
Тети Лизино «ни днем, ни ночью» я запомнил на всю жизнь…Конечно, со временем, я перестал воспринимать Бога столь буквально, но уверенность в неминуемой расплате за неблаговидные поступки не исчезла.
 
  Последнее чрезвычайное происшествие укрепило меня в мысли, что ничего противного Богу я не совершаю, а потому с легким сердцем могу продолжать вольную жизнь. Правда, к Всевышнему остались вопросы. Например, по какому принципу выбираются кандидаты  на тот свет, почему спасаются далеко не лучшие? При всей моей безграничной любви к самому себе, объективности ради,      практичнее было бы спасать того, кто помоложе. Ему бы,  Виктору Рою, еще жить и жить.… И потом, разве обязательно было Богу организовывать смертельный   трюк с дрожанием коленок, чтобы показать мне свое расположение?
  В текучке последующей  жизни вопросы эти как-то затерлись до поры, пока новое потрясение окончательно не опрокинуло мою систему мироздания: я остро стал ощущать одиночество. Друзья давно все переженились (некоторые успели дважды) и у них не оставалось на меня времени. Мне же, наоборот, удалось приспособиться к быстротекущему ритму времени (я просто-напросто перестал лезть из кожи, чтобы успевать все) и в промежутках между короткими встречами с подружками образовывались   пустоты. Теперь мне стало казаться, что друзья счастливее меня. У них есть спокойная гавань - семья, где всегда можно укрыться от житейских бурь, обрести поддержку и в то же время  выскочить при случае, порезвиться « в открытом море».
 Мне же все время приходилось держать нос по ветру, рассчитывать только на себя (даже поплакаться в жилетку некому) и в таких образовывавшихся время от времени «пустотах» я чувствовал себя брошенным  корабликом, в одиночку бьющимся с немилосердными волнами бытия.  Мне становилось себя очень жалко и, наконец, я решил, что не буду слишком противиться браку, если я встречу женщину с доброй душой. Перебрав в уме подруг, всех которых   еще удерживала  память, я не обнаружил ничего утешительного для себя. Те из них, которым я подарил бы себя безоговорочно, меня как раз в этом ключе не желали рассматривать или были уже замужем. Пришлось включаться в активный поиск подходящей кандидатуры. По прошествии какого-то времени  меня весьма озадачило одно обстоятельство: в момент знакомства и  даже позднее, при продолжении его, ни одну из женщин я не интересовал сам по себе. Дальше содержимого моего кошелька их любопытство не распространялось. Очень немногие вяло спрашивали, чем я занимаюсь, но ответа уже не выслушивали, увлекшись поглощением чего-нибудь вкусненького. Докопаться до глубин их душ не представлялось возможным. Хотя «глубины» и были мелковаты, но они  доверху были забиты шмотками от великих кутюрье, дорогими французскими духами и бутылками с дорогим шампанским. Я предположил, что целесообразнее искать подругу жизни не на модных курортах, а в милых сердцу домах отдыха и санаториях.
 Оказалось, что и души посетительниц  скромных подмосковных центров здоровья переполнены  таким же товаром, только с более доступными ярлыками, и  мужчины  ими воспринимаются исключительно как денежные мешки разного заполнения. Я заметил еще, что и дамы и девушки перестали краснеть, что исчезли   из их обихода слова: кавалер, ухажер, жених, друг, чтобы заместиться одним общим: партнер.
 Моя идея подтверждалась. Вместо доисторических брачных уз – современные партнерские отношения, ничем не связанных свободных людей. Поиграли – разошлись, понравилось – игру продолжили. Надоел партнер – ищешь нового. Или лучше всего имеешь нескольких партнеров. И проводишь « ротацию»  до наступления скуки… Собственно, я  так и жил... Чего это я вдруг расслабился? Заскулил…Полный вперед и так держать!!!
Вероятно, от последней блистательной мысли у меня вдруг пейзаж перед глазами стал медленно вращаться. Я сижу в шезлонге на пляже у небольшого озерца. Совсем рядом стоит двухэтажный корпус дома отдыха, в который я  въехал два дня назад. Лето  в полном разгаре… Я закрываю глаза. Головокружение прекращается, но я чувствую полную расслабленность. Открываю глаза. Кружится уже не голова, а Вселенная, и с такой скоростью, что приходится глаза закрыть во избежание катастрофы. Слышу сигнал к обеду, пытаюсь встать. Пытаюсь, но не получается. Наверное, то же испытывают космонавты при взлете: мое тело так потяжелело, что не могу даже шевельнуться. Очевидно, я выглядел просто задремавшим, потому что  веселый голос соседа по палате произнес  рядом: « Можно я съем твою порцию?». И тот же через мгновение: « Тебе плохо?».
Скорая помощь подъезжает прямо к шезлонгу, но даже двух шагов я не в состоянии проделать самостоятельно. Я подволакиваю ноги и похож  на напившегося до бесчувствия, которого ведут под руки сердобольные друзья. Меня укладывают на носилки и задвигают во внутрь машины. Я прекращаю попытки открыть глаза, потому что вселенская круговерть мгновенно возобновляется. Врач  жестким женским голосом допрашивает,  нет ли у меня гипертонии или сахарного диабета. Нет, говорю, но язык едва ворочается. И тут я начинаю ощущать, что тело перестает БЫТЬ МОИМ. Оно уже и не тяжелое, оно просто-напросто совсем  мной не управляется. Больше того, оно кажется инородным, чужим, а я весь собран  в  объеме с кулак где-то в середине грудной клетки и там весь я. Но вместо испуга я чувствую вдруг необыкновенную легкость. Все, что происходило недавно и происходит сейчас вокруг меня: скорая помощь, перенесение моих мощей, врач, вопросы, - все это кажется ненужным, второстепенным. А главное и очень важное сейчас – осуществление  одного единственного сформировавшегося желания – выбраться из ставшего обузой тела и обрести свободу… « Вот так, наверное, и приходит смерть», думаю я, но, удивительно, страха не испытываю. Тем временем меня выгружают из машины и укладывают на больничную койку. Я слышу голоса, сознаю, что это перемещают мое тело, но как будто наблюдаю за происходящим со стороны. В смысл слов я и не стараюсь вникнуть, мне хочется только одного: побыстрее расстаться с мешающим громоздким балластом – плотью. Суета вокруг продолжается, меня колют, в меня что-то вливают, но меня это ничуть не трогает. Я погружаюсь в блаженное небытие…
Прихожу в себя от писка комара. Надо сказать, что с тех пор как я себя помню, этот мерзейший звук вводит меня в состояние боевой готовности «номер один» независимо от времени суток и моего сиюминутного состояния, пусть даже самого невосприимчивого. Как клич боевой трубы он заставляет меня прерывать любое дело, и дальнейшее мое существование подчиняется только одной цели: уничтожить агрессора.
 Открываю глаза.  Я в комнате с давно не беленым потолком. Полумрак. Сквозь окно пробивается свет раннего летнего утра. Комар неспешно приближается к моему лбу. Я не могу шевельнуть ни рукой ни ногой и комар это чувствует, гад.  Вот он уже топчется по поверхности лба, выбирая лучшее место… Согласен, что все твари зачем-то нужны на земле, но только не комары.
 И вдруг я чувствую, что шар в груди, где сосредоточена моя душа, лопается, и содержимое теплыми струями растекается по всему телу. В одно мгновение  силы возвращаются ко мне, мои члены снова становятся мне послушны и опп!!!, я с невыразимым наслаждением убиваю насосавшегося кровопийцу. Новых писков не слышно, ну да, месяц совсем не комариный, вспоминаю я и, успокоенный, засыпаю.   
 Пробуждаюсь от разговора в полголоса двух мужских голосов. Разлепляю глаза. Светло. Обшарпанная серо-зеленая  стена палаты  - это значит, я лежу на боку. Негромко напевает радио: «Все, что было не со мной  - помню»… И я помню тоже…, и  как будто не со мной это было. Чувствую себя  абсолютно здоровым, будто вчерашнего происшествия не было.  В палате пять коек: три вдоль одной стены и две вдоль другой. Третью  по этой стене не поставить – мешает входная дверь. Напротив двери как раз моя койка – сооружение  максимально непригодное для прямого назначения. Создателей сей скрипучей железной колыбели, очевидно, прежде всего, обуревала идея несокрушимости конструкции. Даже если  для археологов-потомков недра земли-матушки и ничего не сохранят из изделий нашей скоропортящейся цивилизации,  то уж в одном-то койко-предмете российского производства можно не сомневаться.
 Между тем,  двое мужичков на соседних экспонатах археологического музея будущего продолжают беседу.
- Новенькай? – один из них кивает в мою сторону, не замечая, что я проснулся.
- Ага, вчера ещщо.
- На своих пришел?
- Да нет. На скорой. Из домотдыха.
- В себе?
- Да вроде как нет. Рвало сначала, потом затих. Белый весь как смерть.
На всякий случай закрываю глаза.
- Значить, не жилец.
- Да кто его знает. Щас вроде живой, спит.
В палату входит врач, веселая молодая женщина, и я – первый на ее пути.
- Ну вот, порозовел, а то смотреть было страшно. Как самочувствие?
- Полный порядок. Могу возвращаться?
- О, какой шустрый! Вчера только умирал!
- Так все уже прошло.
- «Прошло…». Надо понять, отчего. Все анализы пока в норме. Дождемся кардиограммы, тогда посмотрим.
По ее лицу видно, что любой результат ей все равно разгадку не подскажет. И действительно, через два часа медсестра сообщает мне, что кардиограмма в порядке, и я могу возвращаться в дом отдыха.

 Я вхожу в свой двухместный номер как раз после обеда. Сосед   удивленно вскидывает на меня глаза.
-   Вот уж не ждал…
- Теперь свой обед я буду съедать без твоей помощи, - говорю я ему и радостно выкладываю подробности своего воскрешения, а заодно и  давнишнюю историю  о пируэте в кювет.
- Зачем-то я  нужен Богу на земле. Или Он меня за что-то любит…
 Мой сосед (постарше меня лет на десять)  помолчал задумчиво и вдруг выговаривает:
- Или предупреждает…
- То есть?
- Да очень просто. Ты не так живешь как надо. Он тебе раз погрозил, ты не усек. Это второе предупреждение, уже посерьезней. А держит тебя на земле – надеется, что исправишься...
Интересная мысль. Мне не приходило в голову зайти  с этого боку. Но самое интересное оказалось то, что все попытки ее опровергнуть давали прямо противоположный эффект. Например, я себя убеждал в том, что не создаю семью из-за несовершенства института брака. А кто мне, собственно мешал совершенствовать его, этот институт? Создай семью и совершенствуй! Семья – единственное уникальное предприятие производящее здоровых ребятишек, то есть воспроизводящее новое здоровое поколение. Неполноценные «предприятия» поставляют, как правило, калек, и я это тоже знал. Значит, я просто не желал нести дополнительную нагрузку, предпочитал «цветочки на чужой клумбе». «Свободная любовь»  - ширма, за которой прятался мой эгоизм и … и банальная распущенность!!! Но ведь  в юности я не был таким! Мне все девушки казались ангелами во плоти. Хоть я влюблялся часто, но каждый раз навечно и «по настоящему». Прежде всего, мне хотелось постичь душу избранницы. Самое важное было поговорить с ней. Глаза, голос, жесты – этого  вполне хватало, чтобы быть окончательно околдованным или разочарованным. Я искренне удивлялся, когда мои однокашники отвергали подруг из-за  нестройности ног или недостаточного размера груди. Когда я влюблялся, мне в голову не приходило разглядывать части тела возлюбленной. Я оставался абсолютно равнодушным к длинноногим красоткам, равно как и обладательницам  высокой груди, не умеющим связать двух слов.…Но это все школьная юность.… Позже, когда однажды произошло ЭТО, оказалось, что у женщин есть и другие притягательные достоинства: фигура, волосы, запах, кожа, тело, взгляд. Особенно взгляд, потому что взгляд – сигнал страсти. А страсть это когда « «страсть» как хочется» чего-нибудь. Оказалось, что эта самая страсть бывает всякой: безумной, безрассудной и даже животной и мучительной.  Как-то незаметно вновь объявившиеся критерии выбора заместили прежние и я уже не так безразлично поглядывал на круглых дур с округлыми формами. Наверное, если хорошенько покопаться, можно и у дуры найти драгоценный кристаллик чистой души. Не знаю, могу только сказать, что моя попытка потерпела полное фиаско.  Однажды некоторые прелести одной такой особы заслонили от меня весь остальной мир до такой степени, что я позволил отвести себя в ЗАГС, где в окружении недоумевающих  и посмеивающихся друзей меня лишили статуса независимости. Пять лет я упорно копал, пытаясь отыскать нужный тайник души и доказать правильность моего выбора, но лишь утомился. Обескураживающие побочные открытия  во время    раскопок ошеломили  настолько, что у последующих избранниц глубже нижнего белья к душе  приближаться опасался. Меня устраивала такая жизнь и мне она казалась правильной. Справедливой, по крайней мере,… и вдруг, на тебе.…  Куда ни копни, я неправ… «Партнерские» отношения, так называемые, тоже ведь только с виду безобидные.  Кажется, чего особенного : поиграли, разошлись, обменялись партнерами – игра, одним словом.... Да для многих это  даже уже и не игра, а обычное  дело, как отправление естественных надобностей. Собрались озабоченные в укромном уголочке, «сняли напряжение» и разъехались. Какая уж тут игра, какое удовольствие! Напряжение бы снять! Точно так же, когда туалета нет вокруг, и приходится терпеть. Наконец, находишь и с чувством глубокого удовлетворения снимаешь напряжение …
 Помню, я как-то играл в теннис со случайной партнершей, интересной дамой и как мне показалось, не лишенной ума. Мы договорились встретиться на корте в другой раз. Мы встретились, и после игры я предложил устроить пикник  за  городом на следующий день. Она кивнула и мило улыбнулась.
-  Не забудьте, пожалуйста, презервативы, - и доверительно добавила, -  Ужасно боюсь забеременеть.
Она произнесла это так, как будто речь шла о коробке конфет на десерт. Потом я услышал, что она современная женщина и лишена чувства ложного стыда, и что гигиена интимных отношений для нее чрезвычайна важна. Я уже точно знал, что завтра вместо  предполагаемого пожара страстей меня ждет длинный перечень действий, необходимых мне выполнить, перед тем как случится ЭТО, и обстоятельное описание диспозиций предпочитаемых ею в условиях отсутствия надлежащих гигиенических устройств…
Другую крайность «современного» подхода к взаимоотношению полов мне тоже пришлось испытать на себе. Девушка с невинным взглядом и щебечущим голоском, едва  познакомившись со мной, стала  настойчиво требовать доказательств своей  желанности  приблизительно каждые три часа. Окружающая обстановка для нее не имела никакого значения и не считалась помехой. Только в метро и на улице она позволяла воздерживаться, если там застигал нас  назначенный час подтверждения моей неугасимой пылкости. Во всех других случаях незначительная задержка в проявлениях чувств грозила мне смертельной обидой. …
Обе были уверены, что так и полагается себя вести, и что  именно так проявляется  любовь. Но ведь любовь – я-то знаю, что это такое! Может быть, поэтому у меня не удавался поиск той, единственной? Любую взять из моих знакомых, копнуть  чуть глубже, они все из этой же обоймы!.. Ну, конечно, выходит – все в дерьме, один я  в белой сорочке.  А откуда берутся мои подруги? Да и подругами я их зову, чтобы лгать себе самому. Какие они подруги, когда  с ними неинтересно, и я вовсе не желаю знать, чем они дышат, о чем думают? Я  вполуха слушаю, если кто-нибудь из них вдруг начнет про свои проблемы и норовлю прервать, чтоб побыстрее в постель. У меня другая задача. Для меня самого мои страстишки важнее, чем внутренний мир той, которая их удовлетворяет. Так чем же я лучше их? Я такой же точно партнер по «игре», и только таких партнерш и ищу. И поэтому только такие мне и попадаются. Я только делаю вид, что ищу других…. Похоже, что прав сосед, это не особое ко мне расположение, а подзатыльник- предупреждение. Уже второе.  И надо круто менять образ жизни.…  Ну что ж, менять  так менять. Вот только закончу с врачами... Я все-таки, хотел знать, что скажет о последней бяке, приключившейся со мной в доме отдыха, современная медицинская наука.
 Но наука не торопилась с выводами. Она потребовала анализов. И много. И разных. Их нельзя было сделать в одном месте. Да такого места и не могло существовать в принципе. Наука умудрилась расщепить человека не только на  различные системы, но и на отдельные органы, клетки, хромосомы и даже гены. Соответственно разделились и лечебные учреждения, причем каждое подразделение, выделившись,  предпочитало  выдавать собственное суждение о здравии всего организма на основе своих специфических анализов, а посему территориальное соседство с конкурентом только мешало привлечению клиентуры. Моя задача сводилась к беганию по  разнопрофильным учреждениям  до тех пор, пока одно из них не признает меня за своего пациента.  Но, как правило, все эти лечебные  центры  очень охотно  взявшись за диагностику и получив за нее немалые деньги, внезапно теряли ко мне всякий интерес. Все происходило по примерно одной схеме. Сначала внимательный доктор выслушивал мои жалобы и выспрашивал чем я болел, с тех пор как себя помню, и что у меня нашли его коллеги-конкуренты других специальностей. Далее следовало главное  священнодействие: меня обкладывали датчиками или тыкали в разные места электродами, заполняя паузы между тыканиями потоками  мудреных медицинских и технических терминов. (В точности как наш слесарь из ЖЭКа пугавший словечками вроде «сгон», «муфта» или «американка», когда старался поднять значимость проведенной  им работы). Затем, после расшифровывания и осмысления  таинственных данных, мне предлагался диагноз: в нем перечислялись все  те же болезни, что я  сумел выложить внимательному доктору, но  уже языком  профессиональным. Лечение предлагалось, как правило то же, что   и после неутомительного бесплатного осмотра в районной поликлинике. Его коротко набросала мне  замученная  длинной очередью пациентов старуха – терапевт. Таким образом, сбережения мои таяли, а ситуация оставалась неопределенной. Здоров я, или во мне прячется таинственная болезнь, которая не хочет ни за какие коврижки открываться передовым методам исследования? Может быть, своими рассказами о моих уже известных  болячках, я  невольно мешаю последующим целителям совершить  открытие новой? Я решил поменять тактику. Отныне, перед новыми эскулапами я прикидывался « черным ящиком» - здоровым, но любопытным. Тут же отношение ко мне радикально поменялось. Теперь  почти каждый из них открывал во мне новые болезни, опасные и не очень, но требовавшие безотлагательного лечения. По мере накопления медицинских анализов рос и список обнаруженных недугов. Их оказалось так много, что на их излечение должна была уйти оставшаяся часть средств и жизни  без остатка. Однако, стать здоровым мне хотелось чуть раньше, чем я предстану перед Страшным Судом. Остаться без средств к существованию, даже в случае полного исцеления, тоже не имело особого смысла. Тогда я подумал, что лучше сосредоточиться пока на излечении головокружения, которое стало меня «доставать» после того злополучного дня в доме отдыха.
Мне выписали лучшие на тот день лекарства и я начал лечение. Примерно по середине курса лечения появились первые результаты: высыпание сыпи на теле, бессонница, понос.  Головокружение же пока никак не откликалось на новейшие средства. В аннотации к лекарствам появившиеся явления значились побочными и должны были исчезнуть. Однако к концу курса они настолько освоились в моем организме, что теперь головокружение, не прореагировавшее на атаки суперлекарств, казалось мне побочным пустячком. Лечащий врач понимающе кивнул и предложил другой набор медикаментов, подороже. Увы! Мой зловредный организм не оценил и их. Мало того, к новым так и не ушедшим недугам прибавились еще шум в ушах, тошнота и судороги в икроножных мышцах. Врача мои жалобы ничуть не обескуражили и, подкорректировав список снадобий, он обещал, что теперь осечки не случится. Головокружение действительно прошло, но, очевидно это не понравилось самой голове. Теперь она  постоянно трещала, гудела, просто болела, но мириться с исправным состоянием никак не желала. « Я не Бог», пожал плечами врач, « Вы хотели, чтоб не кружилась. Она не кружится. С остальным придется мириться». 
Я призадумался. Избранный путь исцеления уперся в камень на развилке с двумя предложениями: «Прямо пойдешь –  и деньги потеряешь и здоровее не станешь. Направо пойдешь – как Бог пошлет». Поскольку ни одно из них не содержало информации о длине пути, то я выбрал последний.
«Ну, что ж, - поддержал врач, - в вашем возрасте я  пожалуй, сделал бы тот же выбор».
Шумящая голова осознала смысл сказанного, только когда я возвратился домой. То есть, что значит « в вашем возрасте»? В том, что я еще хоть куды и могу обойтись без лекарств? Или в том, что мне уже не имеет большого смысла лечиться?!?! Не-еет!!!  Я подошел к зеркалу, чтобы рассеять сомнения.
Пока я бегал по врачам, я вообще утратил ощущение времени. Голова вечно была забита анализами, названиями лекарств, адресами лечебных центров, а глаза сосредоточивались только на  информации медицинского характера.
Я взглянул на мое отражение в зеркале и сомнения вмиг рассеялись. На меня смотрел  седой старик с глубокими морщинами на обвислых щеках, выцветшими глазами, рассеянным взглядом. Нет, не пожилой мужчина, а именно СТАРИК, очень похожий на тех, что вечно путались под ногами на протяжении всей моей жизни. «На протяжении»… позвольте, позвольте, какое протяжение? Все что произошло со мной от рождения до сегодняшнего дня едва осязаемые мгновения!! Я только начинаю понимать, как надо жить, а зеркало утверждает, что уже поздно!  И врач имел  ввиду тоже самое: старость наступила, а она, старость - болезнь неизлечимая.
 Я включаю компьютер. Надо срочно излить душу. Он все-таки не совсем неодушевленный предмет. Набираю в Яндексе « Теперь я немощен и стар». Сейчас он вежливо попросит выражаться лаконичнее. Да. Значит это не строка из чьих-то стихов, а то бы компьютер откопал автора. Хотя ему тоже не всегда и все сразу удается. Но он настырный. И с характером. Я вспоминаю, как уже при первом же нашем знакомстве, он  вдруг, ни с того ни с сего, замолчал. Прекратил попискивания, музыкальные приветствия. Я, грешным делом, подумал, что мой очередной ляп всему виной, и безуспешно пытался его расшевелить известными мне способами. Но он упорствовал, и я прекратил попытки. В конце концов, наши завязывавшиеся  пока настороженные  отношения не стоило нарушать по такому пустяку.... Так молча и началась наша совместная трудовая деятельность. Потом он так же неожиданно «заговорил». Наверное, все-таки решил, что со мной можно попробовать  вести диалог. Вначале он мне показался чрезмерно чувствительным. Стоило мне совершить малейшую оплошность, он  хоть и молча, но достаточно выразительно заставлял меня почувствовать, что я  полный профан в компьютерной технике вообще,  и как её пользователь в частности. Демонстративно подчеркнуто он или  делал то, что его совсем не просили, или  вообще прекращал работу, или  работал,  но, явно давая понять, что ему нужно  остерегаться безумного дядьки, наугад тыкающего пальцами в неположенные места на клавиатуре.  Позже, когда я привык к его  щепетильной требовательности и практически лишил его удовольствия меня подлавливать на ошибках, он выискал другой способ мне досаждать. «Вам нужен дополнительный словарь?», догадливо вопрошал в самый подходящий момент, когда я метался в поисках нужного значения слова. «Да!», радостно кликал я, и через несколько секунд получал невозмутимый ответ: « К сожалению,  не могу  отыскать ». Или вдруг он начинал требовать: « Отмените поиск документа», далее следовало название, которое не встречалось мне нигде и никогда на протяжении всей моей жизни. Я молча отменял, но на следующий день, в тот же час педантично повторялось то же самое.  Еще он очень любил вмешиваться в мою переписку. Ему было неважно деловая она или дружеская, ему важно было подчеркнуть свое превосходство в знании грамматики. Он ловил каждую пропущенную запятую, случайно выпавшую букву,  несогласованное окончание, чтобы торжественно напомнить мне о моей неграмотности. Иногда он так увлекался, что осмеливался  мне советовать в областях, в коих, мягко говоря, ни уха ни рыла. Я пишу, например: « Я букетик несу из трепещущих роз, для любимой моей темнооокой…». Он  тут же поправляет «томноокой» и ждет похвалы. Можно подумать, что это его любимая, и он–то уж точно знает какие у нее глаза.
Но уж когда у него случались промашки я злорадствовал на всю катушку.. Однажды, решив, что я по рассеянности нарушил порядок букв, он переправил имя «Бенито» на  «небито».  Или, не обнаружив в своих запасниках слова «пицца», он услужливо подбросил «пивца».  Но мои насмешки его нисколько не смущали. С какого-то момента я перестал удивляться его осведомленности и тем с какой легкостью он находил ответы на, казалось бы, тупиковые вопросы. Скажем, расписание автобусов между маленькой эстонской деревушкой и  городом Тарту  в точности не мог мне назвать ни один из  местных жителей деревеньки, компьютеру же понадобились считанные секунды, чтобы выстроить весь маршрут   со всеми пересадками и временем ожидания на них.…  А уж где чего купить быстро и задешево… Короче говоря, в областях, где властвовали конкретные данные, ему не было равных. Моя задача состояла лишь в том, чтобы вопрос был для него понятен и по возможности краток.
Оставалась, по-моему, единственная сфера, которой мы  не касались за ненадобностью. Да сначала мне это и в голову не приходило: поболтать с компьютером на произвольные темы. Нет, не в чате поторчать, перебрасываясь флиртообразными репликами, а так сказать, поглубже копнуть проблемы бытия. Раз уж он способен следить за грамотностью речи, может он умеет разбираться  со смыслом сказанного? Первые же эксперименты дали обнадеживающий результат. Если его «раскачать», то он начинает просто сыпать перлами авторитетов и знаменитостей всех времен и народов по любой предложенной теме.
Сегодня с пол-оборота завести не удалось. Убираю все слова, оставляю «стар». Нет, мой собеседник явно не в настроении и отказывается меня понимать.           « Стар», « Суперстар» « Стармания» - несет околесицу, а ведь русский понимает…Пардон, пардон, у меня у самого полное «ку-ку» в головушке… «Стар» набрал латиницей и получил...
Да чего напрасно я его буду мучить, и чем он мне поможет? У меня мир рушится… Конечно, как прилежный аспирант, запасшийся цитатами на все случаи жизни от возможных наскоков оппонентов, комп отобьется от меня ссылками на высказывания великих умов. Но ведь мироздание, разваливающееся на глазах, цитатами не укрепишь! Все мои прежние постулаты ложны: жизнь оказалась короткой, чрезвычайно хрупкой и … бессмысленной. Во имя чего и кому она нужна эта быстрая суетливая пробежка человечка по свету Божьему? Теперь я старик,  и по прежним представлениям, я бы должен застрелиться.  Но мне почему-то не хочется расставаться с жизнью,  даже, несмотря на  последние удручающие открытия. Тогда надо искать новые точки опоры…. Но легко сказать «искать». А где?  У кого? Будь мой смышленый ноутбук и о семи пядей во лбу, все равно эти вопросы ему не под силу. Да что там компьютер - точная наука мямлит, философы спорят. Бог- это другое дело. Он мог бы  внести ясность… Но… Даже всемогущей поисковой системе Его слабО отыскать. Зачем, почему Он прячется? Если Ему недосуг появляться на нашем шарике, вполне мог бы оставить адрес сайта или электронной почты своей канцелярии… Современная быстрая связь.…А через священника или молитву - долго ждать... Это раньше не торопились… « Бог есть любовь»-  вдруг выдает электронный умник. Оказывается, размышляя, я набрал в поисковике «Бог, если ты есть, то где ты?». Не помню этого момента. Но вот эта фраза, сидит в «Google». Совсем стал плохой. Кликаю. Может там еще, чем  порадуют, кроме известного изречения? Пробую открыть сайт. «С помощью какой программы вы желаете открыть этот сайт?».  Вот идиотский вопрос! Это же я прошу помощи, я!!! Откуда мне знать, во что вы ее упаковали? Я перебираю все, что есть в моем буке. «Поиск программ можно продолжить в Интернете». Спасибо, я и сам догадался. Бук долго роется  и вдруг сообщает: « Программа установлена». Ни на рабочем столе, ни в « Проводнике» нет никаких признаков появления новой программы. Я перекопал все папки, все  что открывается. Глаза трещат, башка не варит, других результатов – ноль. Уже не помню, чего ищу, зачем ищу.… Все хвааатит…Я откидываюсь на спинку кресла. Закрываю глаза. «Рекламная пауза»…

 Просыпаюсь оттого, что кто-то толкает меня в бок. Открываю глаза. Полная темнота, будто и не открывал. Но невидимка продолжает настойчиво меня расталкивать. Постепенно глаза адаптируются к темноте, и невидимкой оказывается веселый бородач. Где-то я его видел, но пока не могу припомнить, где именно.
- Пора идти. Пока солнце  встает, успеем добраться до жары.
Я лежу на песке, одетый, так же как и  мой шустрый знакомый, в свободный тканый балахон. Рядом еще лежат люди в таких же одеждах. Некоторые с детьми. Все начинают шевелиться, подниматься, отряхиваться от песка. Я делаю то же, что и все. Куда это мы должны добраться до жары? У самого горизонта горы окаймляют бескрайнюю песчаную пустыню, по которой мы, поднявшись, бредем. Куда это меня занесло?
- Вон  уже зелень видно! Канны! - подмигивает весело знакомый бородач.
 Черные как смоль кучерявые волосы покрывают его голову.  Впереди вдали действительно проступают контуры волн буйной растительности. Я делаю вид, что обрадован не меньше, и начинаю лихорадочно соображать. Ага, Канны, значит я на съемках, а это все вокруг - массовка… Город приближается. Нет-нет... это не Канны. Я, правда, не был там никогда, но телевизионные изображения так намелькались… Да здесь даже моря нет!... Мы у каменного дома, двор которого огромным шатром накрывает вьющийся виноград. Нас размещают под  его тенистыми зарослями, и красивые девицы  разносят  всем вино в кувшинах.
- По какому поводу угощение? – спрашиваю я у бородача.
Тот удивленно всплескивает руками  и с грузинским акцентом шепчет:
- Вай,вай, вся Кана знает, а ты как с луны свалился!
По-моему я вспомнил, где я видел этого дядьку. На картине Иванова «Явление Христа народу». Ну да,  те же восторженные глаза, курчавая черная борода… Как это я сразу  не сообразил! Не успеваю я удивиться собственному открытию, как происходит всеобщее оживление и взоры  присутствующих  устремляются к входящей группе мужчин. Если бы я не сидел, то упал бы обязательно. Этого я никак не мог даже предположить. Иисус Христос, собственной персоной, в окружении своих учеников, быстрым шагом проходит в дом!!! И тут меня наконец, осеняет! Никакое это не кино и не массовка! Я  не во французских Каннах, а  в Галлилейской Кане, на свадьбе! Как бы в подтверждении моей догадки из дома выходят молодожены и гости, праздник продолжается во дворе. Взгляд же мой прикован к Иисусу Христу, вышедшему вместе со всеми. Вот  к Нему подходит его мать( я сразу догадался, что это она)  и что-то говорит незаметно для веселящихся. Иисус кивает, подзывает кого-то из слуг и я вижу как забегали ребятишки и девушки, наполняя водой каменные водоносы, которые вначале я принял за вазы. Внимательным взглядом Иисус обводит собравшихся, и вот Его взгляд останавливается на мне. Он манит меня к себе. Я - напрямки к Нему, через весь двор...   Вот здорово! Сейчас я Ему все выложу, все выспрошу…          
Глаза  Иисуса смотрят насмешливо, но дружелюбно.
- Вижу, ты адаптировался вполне. Настоящий иудей!
Он говорит так, будто мы закадычные друзья и расставались ненадолго. Я смелею окончательно.
- Не настоящий, конечно, но могу побыть, если необходимо.
Иисус удивленно вскидывает брови.
- Да, не настоящий? А кто же ты?
-  Я русский.
- Ага-а.
Иисус оглядывает меня  с  неподдельным интересом.
 -А этот дядька, который тебя будил, он кто, по-твоему?
- Иудей, наверное.
- Он еще твой предок по отцовской линии. По этой цепочке  я  тебя  сюда и вытащил по твоей просьбе.
- Ничего себе, цепочка в два тысячелетия.  А  пообщаться через Интернет, хотя бы, не проще?
- Проще? Ты же первый засомневался бы. У меня же нет электронной подписи. А по голосу ты меня тоже не узнал бы.
Иисус смеется.
- И потом у тебя  вопросов на еще один « Новый Завет».
- Вопросов, конечно много. Твой «Новый Завет» за два тысячелетия обветшал. Человечество шагнуло чуть ли не к краю Вселенной, а «Завет» Твой, прости, Господи, топчется на земле-матушке. Все мироздание пытается объяснить примитивными притчами. Пришло время его  заново переписать, в соответствии с требованиями сегодняшнего дня.
Иисус смотрит на меня, пряча усмешку.
- Куда же это вы так шагнули?
- В космос, например.
- Космос… да. Предположим, шагнули. Ну а в ту самую землю-матушку вы глубоко закопались?
- В землю пока на несколько километров.
- Всего? А что так? Проткнуть не  попробовали?
- А зачем?
- По кометам стреляете же зачем-то.
- Для научных исследований.
- Ну и проткнули бы для науки.
- Пока не хватает знаний, технических средств, уровня научных достижений.
- Так, научились копать чуть глубже собственных могил, и считаете, что пора переосмысливать мироздание на более высоком уровне?
- Обижаешь, Господи. А ракеты, а космические станции, а полеты к  другим планетам?
-  Масштабы содеянного, как в вашей поговорке: « Написала мышка в море. Говорит, там и моя доля».
- Мы бы может и достигли большего. Но что за жизнь Ты даровал нам на земле? Не учитывая  воли самого человека, его обязывают  появиться на земле и жить по чьим-то правилам. Мало того, сама жизнь и коротка и хрупка до такой степени, что не может представлять собой хоть какую-то ценность. Плюс к тому, человек  даже в этот короткий промежуток  подвергается и  болезням и внешним напастям. Да еще и не очень понятно во имя чего эти испытания?
- Ты мой русский друг, «Евангелие» читал?
- Читал. Там все слишком просто: веди себя хорошо и попадешь в Царство небесное.
- И что тебе не хватает в этой простоте?
- Во- первых, про рай – одни разговоры. Его никто вразумительно описать не может. А почему нельзя для начала, его копию организовать на земле? А то получается, что вся жизнь предназначена для подготовки к смерти? Тоска зеленая, а не жизнь.
- Во- первых, не к смерти, а вечной жизни, а во-вторых, кто людям мешает строить земной рай?
- Рай  уже есть, но только далеко не для всех. На всех ресурсов Ты не додал.
- Это кто сказал?
- Наука.
- Наука ваша чрезмерно любопытна, сует нос, куда не следует, за деньги «обоснует», что угодно, да еще и не способна видеть дальше собственного носа.
-  Бывают, конечно, промашки, но по большому счету наука – это знание. А знание – двигатель прогресса.
- И как далеко знание вас задвинуло?
- Ты человечество в пещерах разместил? В Кане, видишь, уже дома есть, но туалеты еще на улице. А у нас уже  – полный комфорт. И это лишь часть неоспоримых достижений прогресса.
- На самом деле комфорт ваш – ползучая катастрофа. В гигантских мегаполисах  природа не в состоянии  восстанавливать среду. Дышать нечем, водой опасно мыться, не то, что пить. Все живущие в городах – заложники комфорта. Дня два не подавать воды – и город захлебнется в нечистотах, отключить электричество на несколько часов и в метро и  застрявших лифтах жертвы будут исчисляться тысячами. Я уж не говорю о  постоянном разрушительном стрессе от чрезмерного скопления людей.
Так рай не строят.
-  Не в пещерах же было оставаться?
- Конечно, нет. Но можно было остановиться на золотой середине, найти гармонию с природой и жить, не разрушая ее.
- Тогда земли на всех не хватит.
- Это опять наука посчитала?
- Ну да.
-  Тяжелый случай. Давай сначала. Землю кто создал Я или твоя наука?
- Ты.
- Так вот я тебе говорю: На земле всего  и всегда будет в достатке, если люди научатся любить друг друга.
«Любить друг друга» – это одежды голого короля, - хочу, но не успеваю возразить. Он вдруг указывает на водоносы и спрашивает.
- Там вода или вино?
Я помню из «Евангелия» всю историю с превращением воды, но  сейчас только что мальчонка влил последний кувшин  воды, закончив наполнять последний водонос. Я в замешательстве. Иисус смеется.
- Сомнение – враг веры.
Наверное, это так. Но, чтобы верить во что бы то ни было, надо сначала прочувствовать!... Умозрительные постулаты, за пределами ощущений, всегда размыты, а потому легко замещаемы другими. С другой стороны, нужно ли убеждать муравья, что разрушительные потоки с небес,  падающие на муравейник могут быть разного происхождения: и   Божьим дождем и мочой остановившегося лося?  Я верил, например, что вечен на Земле. Однако оказалось, что не только я, но и сама Земля не вечна. Мало того, мне, оказывается, и не осознать происходящее во Вселенной! Тогда зачем меня создал таким Господь Бог, с постоянным чувством собственной ничтожности, никчемности и неполноценности? Всё, что я делаю на Земле, в конечном счете, никому не нужно! Но ведь всё-таки должен же быть какой-то смысл всему происходящему во Вселенной! Как-то обидно появиться на свет, только для того, чтобы ужаснуться собственной беспомощности в бесконечных просторах мироздания. Не могут же быть Божественные усилия по созданию человека напрасными? Зачем-то нужны Ему моя жизнь, мои переживания? Вот компьютер, скажем, создан разумом человеческим для помощи разуму же творить. Постепенно по форме он обретал человеческие черты. Сначала в шутку, а теперь и всерьёз. Со своим подобием сподручнее общаться. По содержанию и говорить не приходится:  при диалоге с компьютером уже и забываешь, что это машина.
Может и Богу понадобилось сотворение помощника по образу и подобию своему? Узнать бы только с какой целью? Что Ему нужно от своего подобия?  Очень похоже, что  Богу  первое творение не сразу показалось удачным. Понадобился потоп, чтобы убрать нежелательный вариант. Понадобилось собственное пришествие на Землю персонально, чтобы создать Церковь, корректирующую развитие размножающихся «помощников» в нужном направлении. И видно заранее предполагая невысокую эффективность церкви, предупредил о втором пришествии.      
Очень интересно было бы узнать цель эксперимента...

Он легонько хлопает меня по затылку.
- Ты будешь тринадцатым апостолом, - и смеется.
 У  меня тут же темнеет в глазах…
Тьма сгущается и поглощает все пространство. Непроницаемая чернь становится осязаемо вязкой… Вселенская тишина... Жутковато в этих чернилах. Но вот где-то на периферии зрения появляется малюсенькая мерцающая точка. Она приближается,  движется вправо и вниз, затем останавливается и превращается в небольшой пульсирующий красный квадратик. Он будто подкачивает свет, потому что с каждым новым импульсом темнота отступает. Постепенно проступают очертания экрана. Квадратик оказывается значком на панели  задач моего компьютера.
      За окном еще светло. Я смотрю на часы. «Рекламная пауза» длилась минут двадцать. На панели задач красный квадратик не исчез, но уже не мерцает. Так, сейчас проверим его начинку.   Файл  « ХIII» - это все, что мне удалось выпытать у компьютера.  Ладно, нет так нет, попробуем открыть заново. … Вот тебе на! Нажал на левую кнопку и квадратика как не бывало!... Интересная история.…Всегда вот так! На самом интересном месте, бабах и все пропало! А я бы уж дожал Тебя, Господи, будь уверен! Рассуждения Твои – чистая демагогия. « Любите друг друга» -  все равно что «творите добро». Прописные истины – их все знают, все соглашаются, но никто не собирается выполнять.  На самом деле - человек человеку – враг или в лучшем случае соперник за место под солнцем… Что Он там еще сказал под конец? « Сомнение – враг веры»?  А если не сомневаться, то очень легко сбиться с дороги! «Мы наш мы новый мир построим…» И строили без всяких сомнений! А что получилось?…Эх, жаль сны не сериалы!...
 Так, на чём, я остановился? Ах, да, я теперь отныне и до конца дней старик…Перспектив никаких, только ожидание постепенного ухудшения и неизбежного конца. В лучшем случае еще несколько лет может удастся попутешествовать по миру в кампании румяных седых  неунывающих здоровячков,  что никогда не удавалось в молодости из-за нехватки времени и денег. Надо сказать, что денег и сейчас негусто. Я хоть и выгораживал перед Христом заслуги прогрессивного человечества, а должен признать, что с точки зрения справедливости распределения земных благ людишки подкачали. « Кто смел, тот и съел» -  несменяемый вечный нехитрый экономический механизм со времен первобытной общины действует до сих пор. И ученые умы нисколько не усовершенствовали его за тысячелетия.  «Свободный рынок» - на самом деле бессовестный обман. Не нужно быть профессиональным экономистом, чтобы это понять. Например, такие как я, проработали всю жизнь и теперь едва сводят концы с концами, а другие, ничуть их не лучше нас, захлебываются в роскоши. На одном полюсе пухнут и умирают с голоду, на другом разлагаются от пресыщения. И так было всегда. Если бы «рынок» хоть что-нибудь регулировал, как тогда объяснить, что один человек может «законно» украсть результаты труда миллионов людей? Что никогда не стукнувший палец о палец человек, может обладать состояниями, способными прокормить целые страны, просто потому что он наследник?  Это не регулирование, а разгул вседозволенности…
  Землю Бог не делил меж людьми. Значит, ее сокровища принадлежат всем.  Человек же самовольно отрезал себе «собственный» кусок земли и стал изгонять оттуда своего «ближнего».   Как это, интересно, в такой ситуации «возлюбить»  сознательно выталкиваемого? И откуда вообще в человеке возникло убеждение, что надо все грести под себя? Он ведь  прекрасно понимает, что не вечен на Земле, что с собой в мир иной ничего не унести, но даже на смертном одре, слабеющей рукой пытается спрятать деньги под подушку, а последняя угасающая мысль скорбит о дороговизне похорон…
Да, много еще чего нужно было бы выведать у Христа. Жаль, что сон случился неожиданно…
  Так, опять сбился с мысли. А-а, ну да, я старик и надо приспосабливаться к новой реальности... А собственно зачем приспосабливаться? Зачем? Чтобы «влачить» жалкое существование? Может лучше зажмуриться, шагнуть с балкона и разом прекратить затяжной процесс угасания?  И тем избежать мук ежедневной печальной констатации постепенного умирания плоти? Это еще в лучшем случае. А в худшем придется корчиться от боли или беспомощности в доме престарелых.… А что, действительно, мне делать на земле? Ничего нового для себя я уже  не открою в этом мире. Не осталось ровно ничего не испытанного  и не пережитого. Поэтому, наверное, все струны моих чувств уже ослабли до такой степени, что могут лишь слабо дребезжать, а не петь, как в молодости. И то если их сильно дернуть. Прежде достаточно было их коснуться…   Другим людям я не нужен, потому что у меня уже нет сил приносить им пользу. Так лучше освободить «жилплощадь» и понапрасну не расходовать  драгоценные воду и воздух? Пусть больше останется молодому поколению... Говорят, что Бог против самоубийства. Почему, тоже интересно бы узнать. В молодом возрасте, действительно, самоубийство не оправдано, а вот дряхлых стариков, по моему – лучший выход…Лучший, но не для всех. Для богатых, например…Интересно, чтобы я думал о конце жизни будучи миллионером?.. 
 Звонок в дверь прервал мои невеселые мысли.  Я взглянул на часы. 22-05.
Поздно для обычных моих посетителей. Кто же это? Грабители в такое время не ходят, да и брать у меня нечего…
 Я смело открываю дверь. На пороге …На пороге стоит … На пороге стою Я!!!... Я… Но лет на двадцать моложе… Я - лет сорока… Я остолбенело молчу. «Я» несколько секунд молчит тоже, потом, коротко глянув мне в глаза, спрашивает  моим голосом.
- Кирилл Викторович?
- Да,- отвечаю я и чувствую, как голова начинает покруживаться.
- Можно войти?
- Конечно, пожалуйста.
Моя копия бочком проскальзывает мимо меня, я закрываю дверь.
- Куда можно? – спрашивает моя прежняя копия моим прежним голосом, с интересом оглядывая переднюю.
- Проходите  в комнату.
 Я показываю на дверь, хотя и так понятно, что другого пути туда нет. Предлагаю ему сесть на диван, сам опускаюсь в кресло.
- Я ненадолго, - предупреждает копия. - Меня зовут Александром. Мне о вас рассказывала мама. Она умерла, к сожалению. Ее звали Ариадна, она училась с вами…
  Дальше можно было не уточнять. История, приключившаяся со мной в студенческие годы, хорошо сохранилась в моей памяти …










 Видите, опять приходится отвлекаться на второстепенные воспоминания. Но это не по моей вине…

 Еще когда я учился в институте,  меня бросила или скорее предала моя первая в жизни возлюбленная. Сама по себе история банальная с сегодняшних позиций, но тогда я очень переживал. Чуть было не выскочил из института с пятого курса за неуспеваемость. Пришлось взять академический отпуск и год  приходить  в себя. Потом надо было  привыкать к новой группе, вживаться в другой коллектив. Вот в этой новой группе и произошло наше знакомство с Ариадной, Аришкой, как ее все называли. Я сразу заметил, что она ко мне неровно дышит. Не знаю, чем я ее привлек, но я постоянно ловил на себе ее задумчивые взгляды. Она страшно смущалась и краснела до слез, если мне удавалось перехватить ее взгляд. Надо сказать, что она была очень красивой девушкой, что было большой редкостью в технических вузах в наше время. Обычно туда попадали умные, но невзрачные. Ариша была исключением. Прежде всего, у нее были удивительные глаза. Большие, глубокие, печальные, чистые. Излучающие доброту  с абсолютно беззащитным выражением. Голос ее был тихим, чуточку  вкрадчивым. Она никогда не грубила, даже не повышала голоса, но при этом в ней угадывалась сила характера. Конечно, за ней пытались ухаживать ребята из группы и старшекурсники, но безрезультатно…
 Я же к тому моменту чувствовал себя законченным женоненавистником. В любой  девушке теперь я подозревал двойное дно. Во всех без исключения сквозило, как мне казалось, едва прикрытое лицемерие, ханжество, ложь. Они только прикидываются влюбленными, добродетельными и честными. На самом деле ими  руководит  холодный расчет. Я готов был всем им мстить за поруганную мужскую честь, за то, что одна из них, из этого  предательского сословия,  хладнокровно растоптала мою искреннюю преданную любовь…
   В те времена у студентов была одна насущная проблема – «хата». Так именовалась любая квартира в городе, свободная от родителей на время устраиваемого «загула», или по сегодняшнему, вечеринки. «Загулы на хате» - танцы под радиолу,  песни под гитару и конечно выпивка продолжались до возвращения родителей из  театра или кино. Как редчайший подарок загул продолжался до утра, если родители уезжали на ночь на дачу.  На такие праздники, конечно, приглашал хозяин «хаты». Попадать на все устраиваемые  загулы удавалось немногим. Для этого нужно было чем-нибудь устраивать любую компанию: играть на гитаре, петь, быть заводилой или, нам худой конец, иметь набор заграничных пластинок.
  Несмотря на присущую мне застенчивость, в компании, после «принятия» дозы горячительного, я преображался на удивление самому себе. Во мне возникало острое желание стать центром внимания: я сыпал анекдотами, острил, бренчал на гитаре, пел. В результате я прослыл душой компании и меня звали наперебой  даже из других групп. Но это было до отпуска, на этом  же курсе меня ни в моей группе, ни в соседних  никто не знал, и приглашений я не получал. Да и мне было трудно привыкать к новой публике, и свободное время я проводил с прежними сокурсниками.   
  Только  к концу учебного года, весной, в перерыве между семинарами ко мне как-то подошел один парень из группы.
- У Аришки день рождения и «хата» в субботу. Будешь скидываться?
Я невольно оглянулся по сторонам, ища ее глазами. Она разговаривала невдалеке с подругой, но я успел перехватить ее любопытный взгляд. Она тут же отвела глаза, сделала вид, что увлечена разговором, но ее выдала краска, вспыхнувшая пунцовыми пятнами на щеках…
  Пока мы обсуждали с организатором застолья что, чего и как, я между делом узнал, что хата у Аришки образовалась первый раз за все годы учебы, потому что ее папа большая «шишка», у них шикарная обстановка и мама за нее очень боялась. Но в этот раз, по случаю дня рождения и скорого окончания института, мама смилостивилась и они с отцом разрешили «сабантуй» аж до утра.
Мебель в квартире действительно была роскошной. Полированная, импортная, солидная. На полах ковры. В гостиной на огромном  дубовом столе, покрытом белоснежной скатертью, стояли тарелки тонкого фарфора с серебряными приборами, хрустальные фужеры. Стулья, мягкие, полукруглые, похожие на кресла, вокруг стола, в углу  невиданная американская радиола-автомат для долгоиграющих пластинок с мощными колонками   усиливали ощущение роскоши вокруг.
   Несмотря на отсутствие родителей, все приглашенные чувствовали себя несколько скованно в непривычной обстановке. Хозяйка, раскрасневшаяся от волнения, уговаривала всех чувствовать себя как дома, носилась из кухни в гостиную, расставляя на столе, закуски, салаты, пироги. 
    Наконец,  все расселись,  торжественно поздравили Аришу, выпили, и … меня понесло. Я был в ударе, «публика» смеялась, подпевала, хлопала. Особенно Ариша. Она не сводила с меня глаз. Сейчас я уже точно могу сказать, что больше в жизни такого взгляда мне не суждено было встретить. Вы знаете, что такое любящий девичий взгляд?   Он  пронзительно нежный ласкающий и зовущий, переполненный счастливым радостным предвкушением неизведанной любви, безмерно обожающий вас и предлагающий себя  без остатка и … и   прерываемый частыми всполохами целомудренного ужаса от  собственной смелости.   
 Я его чувствовал, но оставался холоден. Почему не знаю. Она ведь и внешне была хороша. Может быть, еще сидела во мне прошлая обида на весь женский род? Званые на день рождения ребята не теряли надежды на  благосклонность, и наперебой приглашали ее танцевать. Но я то знал, кто победитель. Какая муха меня укусила, не понятно, но я решил продемонстрировать  это всем присутствующим. До сего момента я бренчал на гитаре, балагурил с ребятами, выбирал пластинки, но сам не танцевал. Я отложил гитару, улучил момент и пригласил Аришу на танго. В гостиной горело только бра над радиолой, но и  в полумраке нельзя было не заметить густой румянец, сразу заливший ее щеки. Слезы выступили у нее от сильного смущения, но она не отвела взгляда, хотя я чувствовал, что это ей стоит больших усилий. Еще я почувствовал, как затрепетало все ее существо, когда я прижал ее к себе. В меня будто вселился бес. Я со снисходительной усмешкой спросил негромко, но чтобы слышали рядом танцующие.
- Правда, ты меня любишь?
Она прямо смотрела мне в глаза, и я с удовольствием отметил страдание от чудовищного смущения, каким наполнился ее взгляд. Я заставлял ее произнести тайну, спрятанную от себя самой за семью замками, глядя мне в глаза и в присутствии других людей.
- Да,- одними губами пролепетала она.
 Ее глаза  умоляли прекратить пытку. Но меня вдруг охватило странное желание, испытанное мной  всего однажды в  раннем детстве и, казалось, давно забытое…
      
В трехлетнем возрасте в детском саду, я щипал одну девочку в группе. Щипал больно, и меня удивляло, что она не отталкивала меня, не убегала, не пряталась, а только беспомощно начинала громко плакать, открыв широко рот и обливаясь слезами. Когда к ней подходила воспитательница, она успокаивалась, но не выдавала обидчика. Я не могу сказать, чем привлекал меня этот процесс, но я  при случае повторял щипки до тех пор, пока воспитательница не застала меня за этим неприглядным занятием. Она  молча ущипнула меня тоже  и так больно, что я заплакал.
- Больно? – спросила воспитательница.
Я кивнул.
- Вот и ей больно. Она меньше тебя и себя защитить не может. А тебе должно быть стыдно.
Больше таких экспериментов я в жизни не проводил…
      
 Сейчас во мне вновь, вдруг, возникло похожее желание  почувствовать себя полновластным повелителем девичьей души, но теперь мне  еще и захотелось продемонстрировать свою власть окружающим.
-Правда, любишь?
Ариша смогла лишь кивнуть. Она из последних сил боролась с безмерным смущением.
- Тогда поцелуй меня!
Все вокруг делали вид, что не слушают нас, однако, по коротким взглядам ребят я понимал, что  они с большим интересом ждут результата.
Ариша закрыла глаза и.… Наверное с таким выражением лица в прежние времена девушки бросались в омут... Ее губы на мгновение коснулись моих и тут же отпрянули назад.…  В этот момент кончилась пластинка, и, воспользовавшись заминкой, я громко произнес
- Предлагаю выпить за любовь!
Народ дружно  и одобрительно загалдел и двинулся к сдвинутому к стене столу. Я был вполне удовлетворен. Победа безоговорочная и очевидная для всех.    
 Вечер продолжался и завидующие моему успеху ребята договорились меня подпоить. Это им легко удалось. Остаток вечера меня тошнило, я плохо соображал и держался на ногах.  Ариша от меня не отходила и в конце концов меня уложили на ее кровать в ее спальне. К утру часть команды разошлась по домам, часть осталась досыпать на широченном диване гостиной. Арише пришлось лечь рядом со мной. Другого места не было…
  Я проснулся уже днем. Голова гудела. Я не сразу понял, где я. Потом постепенно память восстановила события: день рождения… Ариша… надрался.… Рядом со мной никого. Я вспомнил и ночь. Осторожно прильнувшее ко мне неподвижное девичье тело.    Я сначала принял ее, в мутном полусне, за ту, которая бросила меня. Потом понял, что ошибся и меня охватило разочарование с большой примесью раздражения и …  «…И пользовался ей не как Кассандрой, а как простой и ненасытный победитель…» - подбросила память, подходящую цитату. Пожалуй точнее не скажешь о прошедшей ночи.
Появилась Ариша. Она была в домашнем халатике и держала поднос с горячим ароматным кофе. Глаза ее светились прежней целомудренной любовью, но уже без всякого страха, и излучали вселенскую доброту.
-  Доброе утро, а где ребята? – спросил я обычным тоном, будто ничего не произошло.
Она улыбнулась, поставила поднос на тумбочку у кровати, села рядом со мной и провела рукой по моей взлохмаченной голове.
- Все уже давно ушли…
 И тут я с ужасом понял, что она ждет от меня признания в любви.
А как же иначе? Я вчера вырвал у нее признание, и она вполне могла подумать, что это было единственным препятствием  для моего ответного.… Теперь это препятствие удалено.… Потом,  не исключено, что ночью, в порыве страстей, я уже нашептал ей то, что теперь требовало лишь подтверждения при дневном освещении, в нормальном режиме, так сказать… 
Её ожидание было столь осязаемым, что я ощущал его каждой клеточкой своего тела. Но те же клеточки, да и мой трезвеющий разум   были абсолютно холодны и невосприимчивы к движениям ее души… Я не мог даже посмотреть ей в глаза. Она вычислит ложь в одно мгновение… Я сделал глоток из чашки дымящегося кофе.
- Ариш, спасибо!.. Безумно трещит башка.
- Я сейчас тебе дам таблетку, - кинулась, было, она на кухню.
Я ее удержал.
- Не надо, я себя знаю, мне нужен день. Я пойду домой, отлежусь,
К вечеру тебе позвоню.
Я ей  позвонил вечером. Мы прогулялись от метро до института и обратно, в подробностях вспомнили  вечер накануне. Ариша огорчалась, что она не сразу заметила, как мне подмешивали водку в вино, рассказывала, как мне было плохо, но ни словом не обмолвилась о ночи. Она ждала, что я заговорю первым, но я промолчал.
    Я не подошел к ней на следующий день в институте. И на следующий. Её непонимающий, полный горечи взгляд преследовал меня  теперь ежедневно и вызывал у меня легкие приступы угрызения совести. Чтобы как-то избавиться от них я твердил себе: я ей ничего не обещал… лгать о несуществующей любви еще хуже… что делать, если так случилось… лучше пережить ошибку, чем потом всю жизнь мучиться от неразделенной любви… в конце концов, могла бы и не ложиться со мной, уже взрослый человек, должна была думать…
  Сейчас, конечно,  о том событии я думаю совсем иначе. Я вел себя тогда, как насильник, обычный заурядный насильник. С той лишь разницей, что тот использует грубую силу, а я…,  я -  интеллектуальное насилие.  Взломал как хакер, по-воровски,  девичью программу защиты. Мной руководили низменные желания, не более. Кувалдой  или обманом добиваешься своего -  в любом случае – ты преступник. Какой именно инструмент в руках значения не имеет. Я был ни чем не лучше насильника: злоупотребил доверием - раз, и трусливо прятался от ответственности за низкий поступок – два.         
  Но тогда я всячески себя перед собой выгораживал. Я так и пропрятался  весь месяц, последний совместный месяц учебы и больше мы с Аришей не встречались никогда…
 Позже, по прошествии нескольких месяцев, я даже почувствовал себя героем, в том смысле, что отомстил всему женскому роду и  теперь не мне одному несправедливо страдать.   

Я пытался поподробней рассмотреть Александра. Продолжая говорить, он быстро оглянул комнату, для вежливости присев, тут же встал и протянул визитку.
- Вы извините, у меня мало времени. Может мы встретимся завтра, и пообедаем вместе? У меня есть к вам несколько вопросов.… В три часа, скажем, вам удобно?
- Мне удобно, свободным временем даже могу поделиться.
-  Спасибо. Это то, что мне больше всего не хватает. – Он улыбнулся.
«Улыбка Аришкина» , мелькнула  у меня мысль.
- Тогда завтра я за вами к 2.30-ти пришлю машину.
Он  так стремительно вышел, что мне осталось только захлопнуть дверь. Я глянул на визитку. На ней значилась   Аришкина фамилия … 
 На протяжении второй половины жизни, я привык к неожиданным поворотам или жизненным тупикам, но такого варианта при всей фантазии я и  предположить не мог.
Так значит этот Александр – мой сын, «биологический» сын!!! Вот чем через сорок лет обернулось легкомыслие юности… Мне тогда такое и в голову не приходило. Если бы я знал, что Ариша забеременела…. Ну узнал бы, предположим, и чтобы я сделал? Прибежал бы просить прощения? А что дальше? ... Совместная жизнь? Мука для нее, мука для меня, мука для сына…
 Сорокалетний мужчина,  всем похожий на меня, голосом, жестами, телосложением не вызвал во мне никаких чувств, кроме крайнего удивления. А откуда им взяться, чувствам? Я его не растил, не воспитывал.… По сути он мне чужой человек. Кажется, и он это почувствовал.… Однако зачем-то  он пригласил меня…
Беспорядочные мысли роились в моей голове и не давали уснуть. Уже давно наступила ночь, а я все никак не мог справиться потрясением и ворочался с боку  на бок, пытаясь отогнать невеселые мысли и заснуть. Наконец, мысли смешались, пошел поток неразборчивых обрывков, потом появились цветные круги, а затем замигал красный квадратик…

Проснулся я от двух мужских голосов, вполголоса разговаривавших между собой. Я огляделся. Вокруг была редкая рощица из деревьев с диковинными узкими листьями как у пальм, сквозь которые легко пробивалось восходящее солнце.  На поляне невдалеке от меня сидела в отдыхающих позах группа бородатых иудеев. Совсем рядом сидели двое таких же бородачей и мирно беседовали.
- А где Иисус? – спросил один.
- Да вон, он молится.
И тут под  одним из деревьев, на значительном расстоянии от остальных я увидел Иисуса, сидящего в позе, напоминающую позу лотоса, беззвучно шевелящего губами.
- Он почти сорок дней бродил по пустыне,  а выглядит бодрым. Вот что значит - пророк, - сказал первый.
- Он не пророк, а Бог, - возразил второй
- Ну, ты скажешь…- усомнился первый.
- Скажу и докажу. Сегодня  поздно ночью, когда Он наконец-то задремал, рука Его случайно оперлась на то место, где пробегал тарантул…
- Ну? – с интересом спросил первый.
 Второй сделал многозначительную паузу.
- Ну,  так и что? – повторил первый свой вопрос.
- Тарантул не смог прокусить Его кожу на локте, вот что, - сказал второй.
- Подумаешь, на моих ступнях тоже крепкая кожа.
- «На ступнях», - передразнил его второй  и почему-то перешел на шепот. – Я хотел прикрыть Его одеялом и коснулся случайно Его руки. Она была холодная как вода в роднике. Тогда я потрогал Его лоб, ноги. Он весь был  холодным как покойник…
Я встал и приветственно махнул рукой говорившим. Они не заметили моего жеста и продолжали разговор. Я крикнул, но они даже не повернули головы. Ага, значит, я невидим. Я направился к Иисусу. Мне пришлось остановиться у широкой черты и опуститься на землю метрах в двух от Него. Пришлось, потому пересечь черту никак не удавалось. Иисус тоже не замечал меня. Глаза его были закрыты, лик сосредоточен.
Губы Его шевелились, будто произносили «Отче наш», но вместо молитвы я услышал совсем другое.
- Крещение прошло более или менее удачно. Не без ляпов конечно, - говорил Иисус.
- А что не так? – живо поинтересовался басовитый голос на другом  конце неведомой линии связи.
- Ну,  во- первых, Ты так громыхнул, что составить из громовых рулад  и раскатов фразу : « Се сын мой возлюбленный», можно было только при великом воображении.
- Я не виноват, - парировал бас, - это недостатки в программе транскодирования.
- Но это еще не всё, -продолжал Иисус. Что это за белый сгусток упал мне на голову?
- А это телепортационные отходы.  Ты думаешь так просто перевести сигнал в  твои координаты? Надеюсь,  с тобой всё в порядке? – ответил бас
- Да, слава Тебе, Господи. Кстати, народ принял  белый осадок за голубя с небес, и  он даже сыграл нам на руку. Так что нет худа без добра, - зазвучал голос Иисуса
- Ты меня  замучил своими экспериментами. То потоп, то Содом и Гоморра.  Сейчас сам  туда забрался. Каких трудов это стоит и ради чего это всё? Тебе не надоело?
- Жаль же бросать на полпути…
- Запомни, это твой последний шанс. Я сделаю всё, что ты просишь, но если эксперимент не удастся – пеняй на себя.
- Хорошо, до связи, - произнес Иисус, открыл глаза и увидел меня. А-а, тринадцатый, привет!
 Он не удивился моему появлению, помахал мне рукой и показал жестом, чтобы я сел рядом.
- Ну что там у тебя?
- Да вот, сын объявился, - вздохнул я.
«Опять сон, вот здорово!…» успел подумать я. « Надо  бы не забыть  и спросить всё, что хотел.…»
- И что?
- Так я не чувствую, что это МОЙ сын. Разумом понимаю, он похож на меня внешне, как две капли воды. А сердце молчит.… О чем-то хочет  со мной поговорить.… О чем? Я ему чужой человек!
- Ты его и спроси… Мне, например, с отцом есть о чем поговорить. Он меня наставляет.
- А что тебя наставлять, ты же Бог?
Иисус поправил
- Не Бог, а сын Божий. Но и Боги ошибаются, ты что думал… Я вот хотел создать разумное существо, самосовершенствующееся. А что получилось? Слепил человека, а он вместо совершенствования норовит развалить тот минимум, что я в него заложил хорошего для начала. Не хочет быть приличным человеком и всё тут. А все потому, что я думал ему побольше свободы дать и заповеди вложил не жестко.
- Как это не жестко?
- Ну вот « не убий» например. Я оставил выбор. Убивать нельзя, но в исключительных случаях можно: насильника, убийцу. Чтобы обезопасить остальных здоровых людей от негодяев. Так что, ваш брат, гомо сапиенс вывернул? Казнит кого угодно, но не тех кого следовало бы… И, главное, формулировки подобрал и на меня сваливает: Я, мол, жизнь даю, и только я и забрать могу. А  когда миллионами гонит собратьев на войну, на верную смерть, тут обо мне забывает… Вот тут я дал промашку, надо было жесткую программу заложить: « Не убий. Ни при каких обстоятельствах» - и  никаких гвоздей! А я понадеялся, что разум моего «произведения» вытянет на нужный путь... Теперь Отец меня ругает, на чем свет стоит. Вот отпустил последний раз. Хватит, говорит, попусту ресурсы расходовать. И потоп, говорит,  их не переделал и точечные удары по Содому и Гоморре их не вразумили. Значит порок в самой концепции, говорит. Я вот умолил дать мне еще один шанс. Вот я здесь теперь. Ориентируюсь на местности, ищу пути коррекции… Попросил Отца, чтобы на крещении дал понять всем, что я главный. Пока все  прошло удачно…
- А дальше что?
- Дальше, у меня есть одна идея…
Я уже собрался выслушать мысль Христа, как вдруг  грянул гимн Советского Союза, пропало изображение,  в черной бездне снова замигал красный квадратик. Я проснулся.
Известную мелодию настойчиво распевал мой электронный будильник и докладывал, что до встречи с сыном остается час. Я теперь всегда ставлю будильник за час до ожидаемого выхода, чтобы успеть собраться. Вот это да! Проспал полдня!… Я быстро, как мне показалось, оделся, привел себя в порядок и только присел, как в дверь позвонили. Мужчина представился шофером Александра, и  мы спустились вниз.
Я не очень разбираюсь в марках авто, в дорогих, тем более, но как только я увидел на капоте фигурку, напоминающую американского Оскара с крылами, я понял, что это Роллсройс. Водитель учтиво открыл дверь, я  тут же погрузился в кожаный комфорт и почти космическое безмолвие. За окном было видно как шумела, скрежетала, вопила, нервничала,  толкалась, хамила, мельтешила суета столичных улиц, но в салоне происходящее вне казалось чем-то  невзаправдошным,  немым кино…
Меня привезли к какому-то шикарному новому ресторану, о существовании которого я и не предполагал. В самом центре, в шаге от Красной площади. Было такое впечатление, что весь обслуживающий  персонал ресторана ждал только меня. Чуть ли не на руках меня отнесли в уютный безлюдный зал и  раскланиваясь, посадили за стол. В три ровно появился Александр.
- Вы, наверное, догадываетесь, почему я вас пригласил? – поздоровавшись, спросил он.
 Я молча протянул ему фотографию. Он сначала мельком глянул, хотел, было отложить, но вдруг на  его лице появилось легкое удивление. Чем больше Александр всматривался в фотографию, всё большее недоумение она у него вызывала. Наконец, он сдался.
- Откройте секрет. Здесь я, а остальных ребят я первый раз вижу.
- Очень просто. Здесь не вы, а я в студенческие годы. А ребята – мои друзья, поэтому они вам и незнакомы.
Наступила короткая неловкая пауза. Я не выдержал первым.
- Это фотография времен, когда я стал вашим отцом. Тогда у   меня была куча оправданий, почему я так себя повел, но теперь я испытываю перед вами только величайший стыд и знаю, что на самом деле оправданий мне нет. Если можете, простите. За маму. У нее уже просить прощения я опоздал.
- Ну почему же стыд?  Я вас прекрасно понимаю и прощать вас нет необходимости. Вашей вины я не вижу. Женщину можно не любить или  разлюбить в любой момент. Нами управляют инстинкты…
Я аж подпрыгнул от возмущения и перебил.
- Нами управляет разум. А если мы идем на поводу у инстинктов, то случаются вот такие… Я замялся, подыскивая, слово. Не нашел и закончил. – Вот такие истории, как моя. Или наша.
- Вы ведь не любили маму? – в упор спросил Александр.
- Нет, - коротко ответил я.
- А она вас обожала. Она так и не вышла замуж.  Хотя у нее поклонников было множество до самой смерти. Мальчишкой я ее буквально выталкивал замуж,  мне нужен был отец, а она только посмеивалась. Потом, позже, я пытался ее понять. Она отвечала на мои недоуменные вопросы примерно так: «У меня были настоящие мгновения счастья и любви.…  И на другие их менять не хочется. Мгновение и вечность величины одного порядка. Поэтому я вечно в одном состоянии, в том мгновении, в котором мне хочется пребывать».
    Но он же тебя не любил – значит, любовь твоя штука односторонняя и надуманная – допытывался я. Она отшучивалась. Но однажды, она мне с грустью сказала: « Санька, я вот наблюдаю за тобой, а ты ведь любить не умеешь. Ты вот все постигаешь головой. А надо бы сердцем. Или тебе не дано».  Я тогда съязвил. А от кого мне унаследовать умение? – говорю. Отец тебя не любил, может, не умеет вообще любить, ты любишь фантазии, у тебя тоже не научишься.  Да и вообще, что это такое любовь?  А она мне и говорит. «Твой отец как раз умеет любить, ты у него спроси». Да с чего ты взяла? говорю. « Потому что я знаю его близко. Он добрый, чистый, честный…»  И замолчала…
Вот теперь я и решил на вас взглянуть. Правда ли вы такой, как она себе вас воображала?
За время его монолога я  с удовольствием сгорел бы  дотла от стыда  или лучше проваливался бы в преисподнюю, лишь бы не слышать этих слов.  Что я мог сказать? Что ответить? Вообще, что он от меня ждет? Мой родной сын и он же не знакомый мне чужой человек? Покаяния? Зачем ему оно? Любопытство? Он его уже удовлетворил. Я не знал, что говорить.
- Конечно я не такой, но с некоторых пор мне очень захотелось стать таковым. Если бы  Бог послал бы мне мудрости в юности…
( Почему Он, действительно, так скуп на нее в самое нужное время? Обязательно спрошу, проскочила вдруг неожиданная мысль. Я тут же ей внутренне посмеялся. Можно подумать, что рандеву с Богом  теперь пойдут регулярно и по расписанию). Вслух же я продолжил.
- Но что теперь теребить прошлое? К великому сожалению его не вернуть. Вы меня позвали зачем? Чтобы упрекнуть, заклеймить позором? Или услышать мои оправдания? Зачем они вам? Человек сам себе и  судья и палач, больше, чем кто-нибудь другой. А если у него отсутствует совесть, то ничьи обличения не помогут ему. У такого как не было, так никогда и не будет инструмента, чтобы их прочувствовать. Совесть можно пробудить, но научить совести нельзя.
Я замолчал. Молчал и Александр. Потом, глядя мне прямо в  глаза, заговорил.
- Маму сбил на машине пьяный бандюга. Он был настолько пьян, что никак не мог выговорить свое имя.  Я сделал всё, чтобы ее спасти. Я собрал лучших докторов мира, но они были бессильны. « Травма, несовместимая с жизнью».  И тогда я, оглянувшись на прожитую жизнь, неожиданно открыл для себя, что я смертен, что деньги не способны ни спасти, ни дать счастья, что жизнь должна наполняться чем-то большим, чем удовольствия. Мама всю жизнь была счастлива, я это видел, я это чувствовал. И когда мы жили бедно, и когда я стал богатым. Я ей завидовал и приставал часто с расспросами о формуле любви и счастья.  Однажды, она мне сказала. «Я не могу тебе объяснить, что есть любовь, с позиции мужчины. Когда - нибудь спросишь  у отца». Откуда ты знаешь, что он сможет объяснить?- спросил я.  И вот, что она мне рассказала. «Когда я легла с Кириллом в тот день рождения, он сначала, в полусне, принял меня за другую. Он и называл меня другим именем. Я не стала его разочаровывать. Потом я поднялась, чтобы постелить оставшимся ночевать ребятам, и вернулась к Кириллу. На этот раз он понял, что это я. … Так вот у меня было такое впечатление, что за одну ночь я переспала с  двумя абсолютно разными мужчинами. Это при том, что у меня вообще не было никакого опыта… Так что думаю, отец твой легко тебе объяснит, что такое любовь с мужской точки зрения…».
Он сделал паузу.
- Так, действительно,  можете?
Теперь взгляд его вперившийся в меня  содержал  вопрос с оттенком иронии и даже некоторого любопытства.
- А зачем вам мои объяснения? Вы взрослый мужчина с опытом, знаете не хуже меня, где фальшь, а где ложь. Вряд и я что-нибудь смогу добавить к тому, чему вас научила жизнь. Все что я хотел сказать и считал своим долгом сказать, я вам сказал. Простите, если что не так…
Я встал, давая понять, что разговор окончен. Он тоже встал и неожиданно  взял меня за рукав пиджака.
- Подожди, пожалуйста.
Внезапный переход на «ты» и совершенно другое выражение глаз заставило меня опуститься в кресло.
-Знаешь что, ты мне нравишься, - проговорил Александр. – Если бы ты начал канючить, вилять, заискивать, сваливать свою вину маму или на весь мир, я бы без сожаления с тобой попрощался.  Вот ты говоришь, что я с опытом. Это правда. И мой опыт говорит, что ты правильный мужик! Я рад, честно говорю, что у меня такой отец. А грешны мы все. Один Господь Бог без греха. Важно как мы относимся к греху.
Такого поворота я не ожидал, и как ни старался удержаться, на глаза навернулись слезы. Я в его возрасте еще и не мыслил отвлеченными категориями: Бог, грех.… Но Александр не заметил или сделал вид, что не заметил моего волнения и продолжал.
- Я когда решил тебя найти, мною двигало одно любопытство. Первое, я был убежден в том, что  мамина любовь все видела в розовых очках и принимала желаемое за действительное. Мне было интересно, какой ты на самом деле и прав ли я? И второе, мне хотелось посмотреть на тебя как на свой будущий портрет  в старости. Я, правда, не предполагал такого портретного сходства. Ты меня этой фотографией потряс!
Я улыбнулся.
- На этом, наверное, сходство и заканчивается!
- А вот и нет! – он улыбнулся в ответ открытой Аришкиной улыбкой. – Я закончил авиационный и даже тот же факультет, что  и вы с мамой.
- Зато, я вижу, ты удачливый предприниматель ( удивляясь на самого себя, я легко перескочил на "ты"), а я по характеру абсолютный лох, как теперь говорят.
Он рассмеялся.
- И здесь мы не намного разошлись. Я просто хорошо умел накидывать.
- То есть?
- Так. Хватит пить минеральную, давай что-нибудь поедим. У тебя есть ограничения по еде?
- Есть. Не обожраться.
Александр расхохотался.
- Тогда я сам закажу. И поговорим. Нам здесь никто не помешает.
Он сделал жест рукой и тут же подлетел метрдотель, стоявший во главе шеренги официантов у дальней стенки зала и не спускавший глаз с нашего столика. Зал был абсолютно пуст и было похоже, что мы здесь будем одни. Александр о чем-то вполголоса побеседовал с метром и обратился ко мне.
- Так на чем это мы?...
- На умении накидывать, - подсказал я.
- Ах ну да-да.. Так вот я окончил институт  в самый неподходящий момент. В 89-м начался бардак по имени «перестройка» как раз в год моего завершения образования. Инженеры стали никому не нужны. Предприятия  закрывались.  Все, кто мог,  бросились разворовывать госимущество.
- А я еще в детские годы начал играть в теннис и  в институте уже играл очень неплохо. Все свободное время я проводил на кортах Ширяева поля. Меня там знали завсегдатаи от мала до велика. Когда я пожаловался кому-то на корте, что потерял работу, мне предложили поиграть в качестве спарринг-партнера в вечернее время за доллар в час. Тогда, если ты помнишь, на 20 долларов в месяц можно было прожить. В вечер я зарабатывал 3-4 доллара и чувствовал себя миллионером. Партнерами моими были разные солидные люди из «властных структур» как сейчас говорят.  Однажды один из них, выспросив меня подробно, кто я да что, предложил мне стать руководителем новой фирмы. Ни много, ни мало! Я опешил сначала. Мне, начинающему инженеру, доверяют фирму, вот так запросто, за пятиминутной беседой за чашечкой кофе после шапочного знакомства на корте! Видя мое замешательство, он тут же развеял мой сомнения. Николай Архипович – так его звали, моего нанимателя (Царство ему небесное! Хотя сильно сомневаюсь, что он там).
 Он неумело перекрестился, по –православному, но ладонью,  не тремя «перстами».
- А ты веришь в Бога? – не удержался я   
- Пока не прочитал «Мастера и Маргариту» как-то не задумывался. Но вот вопрос Воланда: « Кто-то же должен всем этим управлять?» застал меня врасплох. Действительно, подумал я, без  Высшего Разума во Вселенной не обойтись. Если причинно-следственная связь проявляется на Земле, значит, напрашивается вывод, что она существует повсюду. А тут без вмешательства логического мышления не обойтись. Другое дело в каком виде этот Высший Разум существует…
-  Прости, я тебя перебил, - я слушал сына со все большим интересом.
-   Так вот Николай Архипович меня убедил. У меня будут грамотные помощники, а ему во главе нужен свой человек. Он-де ко мне пригляделся, и я его устраиваю. Фирма – посредник, будет торговать нефтью. Процесс несложный. Оклад две тысячи долларов, плюс процент от сделок. Я, конечно, тут же согласился, но до конца не поверил в посулы. Ни с того ни с сего сразу баснословные деньги, в общем ни за что! Съездить в министерство, получить квоты, безоговорочно выдаваемые при упоминании имени Николая Архиповича, подписывать договоры на поставку с покупателями, от которых не было отбоя, снимать прибыль со счетов и развозить их по указанию Николая Архиповича или его «грамотных» помощников. Здесь не требовалось не только высшего образования, а даже среднего. Вполне хватало знания  четырех действий арифметики и расторопности курьера. Подозрительно!   
-   Но опасения мои были напрасны. Деньги ко мне потекли рекой, и никто не думал меня обманывать. Сначала это были тысячи, потом десятки, потом сотни тысяч! Я решил, что попал в струю. Николаю Архиповичу не хватало честного человека,и тут случайно подвернулся я.
 Первые годы мной всецело овладел комплекс нищего. Я покупал много и беспорядочно. Себе, маме, родственникам, друзьям. В конце концов «Мерседесы» были куплены, дома и дачи тоже, а деньги все текли и текли. Фантазия нищего  во мне исчерпалась. «Грамотные» помощники подсказали: «Вкладывай». Первое, что пришло в голову: покупать недвижимость в Москве. Но это не уменьшило приток денег, а наоборот. Тогда я с азартом включился в игру: Деньги должны приносить деньги.  Не задумываясь, зачем и для чего они мне нужны. Оказалось, что и здесь не нужна была специальная подготовка. Всё, что покупалось, превращалось через короткое время в золото, как в сказке про золотую антилопу…
 И вдруг, однажды вечером мне позвонил один из помощников и сказал три слова: «Николай Архипович убит» и повесил трубку. Утром за мной  не приехал на бронированном «Мерседесе» Ахмед, мой личный телохранитель. Я отправился в офис на личном «пятисотом». Офис был пуст, сотрудников как не бывало, номер телефона Ахмеда не отвечал.  Телефоны помощников тоже. И тут я с ужасом понял, что все это время я был марионеткой, а никаким не руководителем или доверенным лицом. Я – Фукс из «Золотого теленка». Николай Архипович умер,  пароль для квот уже  недействителен в министерстве,  значит и  моя новоявленная фирма « Рога и копыта» умерла, значит.… А вот что это означало для меня, я пока терялся в догадках…
- Странно, что тебя не убили тоже, - вставил я.
- Сначала я тоже так думал. Но через два дня мне позвонили и попросили заехать в  мой бывший офис. Я поехал как на эшафот. Но мне сказали, что можно продолжать работу. Пришлют новых сотрудников, назвали новый пароль для получения квот в министерстве и новые адреса, куда я должен развозить прибыль. Теперь мне, наконец, все стало ясно. Я безымянная ширма, за которой закачиваются денежные потоки  в карманы не желающих светиться боссов из «властных структур». В случае прокола – есть Фукс, то есть я. Поэтому меня и не спешили убивать. Я в действующей системе. Я был им еще нужен. Зачем им головная боль с поиском нового слуги, когда есть готовый?   
        Вот тогда я по- настоящему задумался, как выскочить из железных тисков системы? Просто бросить всё и уйти  не удастся. Я, как говорится, слишком много знал. Оставался  один путь: накапливать капитал, принять их правила и добраться до уровня, когда  мое убийство будет стоить очень дорого во всех смыслах. Надо было стать одним из сильных мира сего.… И вот я стал.…Без огромного желания… по необходимости.
Александр задумался.
- И что? – подтолкнул я его.
- А то, что когда у меня теперь есть всё в материальном смысле на что способна  человеческая фантазия, я не испытываю ни счастья, ни радости жизни. Кругом вездесущий менеджмент, этакий «организатор всего». Что угодно? Отдых на море? Пожалуйста, мы организуем. Вам как с девушками или в приличной мужской компании? Или желаете отшельником? Инкогнито? Да желаю, очень даже желаю инкогнито. Пожалуйста, говорят. А на самом деле за каждым кустом или углом торчит, «обеспечивающий» это самое инкогнито. А я хочу по-человечески, понимаешь по-человечески, пойти в кино, в театр, в музей, поговорить с разными людьми, а не с подставными, ряжеными, специально подобранными.  «Окружение» видите ли готовят специалисты и они лучше меня знают, что мне хочется.
- Ну а что среди равных тебе не с кем дружить?
- Равных? Да они двух слов не вяжут!.. Дружить? Да они и слова такого не знают. В институте помнишь, кто уходил во власть?
- У нас троечники.
- , И у нас. Они же  лизоблюды, холуи, люди без чести и совести. Сейчас все то же самое. Бывшее партийно-комсомольско-профсоюзное руководство, "серые волки", сидят на краденых капиталах  и всеми командуют…
- Украсть - тоже  надо уметь. Чтобы комар носа не подточил. Тоже нужен ум. Пусть специфический...
- Ум? О чем ты говоришь! Они написали и приняли удобные для себя законы. Лови рыбку в мутной воде и живи спокойно. По самой простой схеме вся номенклатура расхватала народное добро. Сначала взяли беспроцентный кредит в банках. По закону. На эти деньги выкупили предприятия. По закону. Когда пришло время расплачиваться по кредитам, галопирующая инфляция позволила им одной месячной зарплатой формально вернуть сумму займа. Кредит  ведь брался в рублях и беспроцентный. Всё по закону. Директора, главные инженеры, чиновники стали владельцами всех лакомых кусков народного добра за месячную зарплату. Разве тут нужен ум?  В лучшем случае - изворотливость мошенника.
     А потом  стали резать « партнеров», чтобы оторвать себе кусок побольше. Потом прибежали опоздавшие, и тоже стали резать более проворных.  «Заказывать» на их жаргоне… «Дружить», скажешь тоже. Нож в спину, это они, пожалуйста..
- Тут я ничем тебе не могу помочь, - вздохнул я.
Александр задумчиво смотрел куда-то мимо меня.
- Вот как раз и можешь. Раньше мама у меня была отдушиной. Поговорю с ней, как из чистого родника попил... Я раньше думал: Чего старики зря землю коптят?…
«А я и сейчас так думаю», проскочила у меня в голове мысль, но я промолчал.
- И уж только, когда мама умерла, я усек, пока старики живы, мы чувствуем себя защищенными. Знаем, что  есть существа на земле, которые тебя не предадут. Есть кому поплакаться в жилетку, спросить совета… И потом пока вы на этом свете, мы  остаемся молодыми. И еще сохраняется постоянно ощущение, что ты звено длиннющей цепи рода. Предки предостерегают от ошибок, совершенных ими, старики напоминают тебе, каким ты будешь очень скоро, дети – что останется от тебя на Земле…
- А если мы, старики, дряхлы настолько, что становимся только мешающей рухлядью?
- И тогда нужны. В этом случае вы напоминаете нам своим присутствием о том, что любого из нас может ждать чаша сия, и что наша первейшая обязанность заботиться  о вас.  Хотя бы для того, чтобы дети наши имели пример перед глазами, как надо относиться к родителям.
- Ну, ко мне, по крайней мере, это не относится.
- Почему? Ты мне вполне подходишь.
Меня опять прошибла слеза. Я стал сентиментален на старости лет.
- Спасибо. Постараюсь оправдать ... – невесело пошутил я.
- Доверие партии? – подхватил шутку Александр.
Мы оба рассмеялись. У меня окончательно растеплело на душе.
- Тогда у меня к тебе просьба.
- Шутка? Чего это тебе интересно  не хватает?
- Понимаешь, с этими деньгами упустил главное. Мне нужна подруга жизни, настоящая подруга.…  Такая как мама. Но для этого мне нужно «место жительства», где меня никто не знает. Я хочу, чтобы претендентки не подозревали о моих доходах.… Понимаешь, о чем я?
- Ты хочешь, чтобы тебя полюбили за некоммерческие достоинства. И тебе нужна   бедная конспиративная квартира.
- Нет, ты мне окончательно нравишься! Но это еще не все. Ты мне будешь давать  конструктивные консультации!
И мы снова от души расхохотались... 
 
    Вот это да-а!  В один день я приобрел сына, желание жить, вместе с ощущением собственной нужности! Я долго ворочался  в эту ночь, никак не мог успокоиться от треволнений свалившихся на меня в одночасье.  Постепенно сон начал одолевать, и когда   в светло-серой дымке угасающей реальности замигал красный квадратик, я обрадовался ему как привычному маячку, извещавшему о продолжении прерванного предыдущего  ночного действа...

  Яркий солнечный день. Я  в гуще  большущей толпы  иудеев, мужчин, женщин  с детишками, явно чего-то ожидавших. Среди них  большое количество калек, убогих и слепых. Народ волнуется, вполголоса переговариваясь между собой. Можно  разобрать обрывки фраз: «Пророк… Мессия… Исцеляет…  От любых болезней… не всех… кого хочет, того исцеляет..»
 Все это происходит на   пустынном берегу моря. Появляется лодка. В ней Иисус в окружении знакомых мне бородачей. Как только Иисус сходит на землю бородачи плотным кольцом окружают его. Какой-то человек богато одетый падает перед ним на колени. Что он говорит, я не слышу, но по толпе пробегает ропот: « Начальник синагоги… Дочь при смерти.… Просит спасти…».
Бородачи образуют клин и врезаются в толпу. Та нехотя расступается, Иисус перемещается в замкнутом треугольнике, составленном из тел бородачей. Каждый из толпы старается протиснуться  ближе к треугольнику, чтобы попытаться дотянуться до Иисуса. Начинается неимоверная молчаливая давка. Иисус будто не замечает происходящего. Взгляд его устремлен куда-то поверх голов. Внезапно он останавливается.
- Кто дотронулся до меня? – говорит он  таким громовым голосом, что у меня затряслись поджилки, хотя я от него за версту. Глаза его начинают сверкать пугающими всполохами. Толпа расступается и в страхе замирает.            
- Учитель, - шепчет бородач, ближе всего стоящий к нему, - в такой давке разве усмотришь. Тут каждый норовит прикоснуться к тебе.
- Из меня вышла  сила! – также громко говорит  Иисус. – Кто дотронулся до моего хитона?
Толпа отступает еще  шага на два. Лик Иисуса страшен. Кажется, сейчас  от ужаса все бросятся врассыпную. Вдруг из толпы выходит  молодая женщина и падает на колени. По лицу ее текут слезы, но она улыбается.
- Это я, Господи, - она говорит быстро, захлебываясь от рыданий. – Я знала, я верила, Господи, что если дотронусь до тебя, то исцелюсь. Двенадцать лет.… Двенадцать лет врачи не могли остановить кровотечение. Вот я дотронулась… Слава тебе, Господи! Все остановилось в тот же момент!  - и рыдания окончательно прерывают ее сбивчивую речь.
- Встань, дщерь!- голос Иисуса потеплел, от страшного лика не осталось и следа. Теперь это лицо  обычного радующегося человека. – Твоя вера спасла тебя! – продолжает он. И уже обращаясь к толпе.
- Кто уверует в меня как эта женщина,  тот спасется!
- Верую!!! Верую!!! – слышатся отовсюду исступленные голоса
Снова его глаза устремляются вдаль, и он продолжает движение к дому начальника синагоги. Смыкается оправившаяся от испуга и изумления толпа. С еще большим упорством каждый пытается дотянуться до Иисуса. 
Но вот уже и дом начальника. Толпе приходится расступиться, что бы позволить Иисусу приблизиться к дому. В этот момент оттуда выходит богато одетый мужчина и чуть не сталкивается с Иисусом.
Он театрально воздевает руки к небу и восклицает.
- Ты опоздал, пророк! Она мертва!
- Позволь пройти, - спокойно говорит Иисус.
- Зачем? Тебе мало моего утверждения? Я лучший целитель во всей Галлиее!
- Она не умерла. Она спит, - также спокойно произносит Иисус.
Целитель саркастически смеется ему прямо в глаза.
- Вы слышали люди, что смеет говорить этот выскочка? Будьте все свидетелями! Ты дорого заплатишь за оскорбление!
- Я не хотел тебя  оскорбить. Ты просто ошибся и я тебе об этом сказал.
- Вы слышали? – завопил целитель. – Вы слышали, люди добрые, как он порочит меня?  Да, я очень редко, но могу ошибиться в определении недуга, да,  не отрицаю.… Но чтобы я не смог отличить мертвого от живого? Неслыханное оскорбление! Да кто ты такой, чтобы мне перечить? Если  уж я ничего не мог сделать для ее спасения, так неужели ты, пророк-самоучка, смог бы ее исцелить? Ты, видно, поэтому и не спешил к ее ложу, чтобы смерть позволила скрыть твою беспомощность в целительстве. Ты ведь еще даже не видел умершую, а уже утверждаешь, что она спит!!! Ты шарлатан, а все твои «исцеления» хорошо разыгранные  и отрепетированные спектакли, чтобы дурачить наивный народ! Тебе не удастся опорочить мое доброе имя! Ты ответишь мне за все на суде, вон сколько у меня свидетелей!
Народ еще несколько мгновений назад желавший хотя бы прикоснуться к Иисусу и почитавший его чуть ли не за Бога, враждебно зароптал.   
 В это время из дома выходит начальник синагоги. Глаза его были полны страдания от переживаемого несчастья.  Увидев Иисуса, он падает на колени и безудержно начинает рыдать.
- Она умерла, Господи! Ты опоздал! Ты опоздал!
- Я никогда не опаздываю, - строго говорит Иисус. - Веришь ли, что я могу исцелить твою дочь?
Будто порывом ветра рыдания начальника прерываются. Он напрягается, в глазах вспыхивает огонь отчаянной надежды.
- Верую, Господи, если бы не верил, разве я сам побежал бы за тобой на берег? Я послал бы слугу, как вот за этим...
Он указывает на целителя и продолжает.
- Верую, Господи, конечно верую...
Он повторяет последние слова как в забытьи.
- Позволь войти! – говорит Иисус
- Да-да, конечно…
- Никто со мной не входит. Ждите здесь – приказывает Иисус.
Вокруг дома воцаряется полная тишина. Все взоры устремлены на проем, задернутый тканью, в котором исчез Иисус. Проходит несколько минут томительного ожидания. В проеме появляется Иисус.
- Что, Господи?- дрожащим голосом спрашивает отец.
- Она проснулась, – отвечает Иисус
- Лжешь! – взвизгивает целитель. - Где она?
- Она еще слаба, - говорит Иисус. – Ей трудно ходить.
- Врешь! На этот раз тебе не удастся околпачить народ. Я врач и меня провести не получится. Покажи ее народу! Пусть вынесут ее на ложе!
Народ одобрительно загудел. В этот момент занавес прохода отодвигается и появляется молодая девушка, поддерживаемая пожилой женщиной. Иисус оборачивается, берет ее за руку и вместе с ней входит в дом.
- Ей еще рано вставать. Дайте ей поесть…
 Я оказываюсь рядом с ним, и Иисус обращается ко мне
- Не уходи.
А я и не собираюсь. И все прежние расставания не я «инициировал», как сейчас говорят очень продвинутые.
- Ты мне, учитель? – спрашивает бородач. Меня он не видит.
- И тебе тоже. Всех  наших выведи другим выходом. Нам надо избавиться от толпы. На сегодня хватит…
 И вот мы движемся по той же уже пустынной дороге обратно к морю. Я рядом с Иисусом, но он не заговаривает со мной. Помалкиваю и я. Навстречу двое слепых. Мы почти разминулись с ними, когда один из них, останавливается, начинает нервно поводить носом, будто принюхивается и вдруг издает истошный вопль.
- Сыне Божий, Сыне Божий, помилуй нас!
Он падает на колени прямо в дорожную пыль и увлекает за собой второго. Оба ползут в пыли  на шум нашей проходящей группы, громко причитая.
- Исцели Господи, спаси и помилуй нас!
Иисус останавливается.
- Кто сказал тебе, что я Сын Божий?- вопрошает Иисус.
- Я знаю, я знаю, ты Спаситель, мы опоздали… – твердит первый слепец, поворачивая лицо на голос. – Помилуй, помилуй, помилуй…
- Крепка ли ваша вера? – спрашивает Иисус.
- Господи, ты еще спрашиваешь! С вчерашнего дня ни крошки во рту. Как только услышали о тебе, сразу сюда. Люди добрые направили. И брат мой, - он ткнул в молчавшего напарника, - он тоже верит. Только сказать не может. Нем и глух от рождения, как я слеп, Господи..
Иисус прерывает причитания слепого.
- По вере и получите. Стойте здесь и не двигайтесь до полуночи. Ты прозреешь, а брат твой услышит и заговорит. Только об этом никому не рассказывайте…
- Слава тебе, Господи, слава тебе! Всё сделаем, как сказал…
Он еще продолжает причитать, но Иисус уже размашистым шагом продолжает путь. У моря на песчаном берегу тепло, но нежарко. Солнце почти село.
- Всем спать, - приказывает Иисус.
Никто из учеников и не возражает. День сегодняшний утомил всех.
- А ты, Господи? – спрашивает Петр. Ну да, Петр, я уже кое-кого знаю. Он самый любопытный.
- А я помолюсь за вас.
Иисус делает мне знак рукой. Петр истолковывает жест по- своему.
- Я с тобой?
- Нет-нет, я один.
Мы отходим ближе к берегу.
- Так вот какая идея. Надо кое-какие заповеди сделать безусловными к исполнению. И тогда порок не будет довлеть над человеком. Но, к сожалению, я не располагаю нужными инструментами, чтобы перепрограммировать каждого.
- Попроси отца, он тебе пришлет – быстро сообразил я.
- А ты думаешь, я не сообразил бы?
- А что тебе мешает? Запроси! Он же Бог!
- Смета мешает.
- Что? – такого ответа ну никак я не ожидал. – Смета?
- Ну да, что ты удивляешься! Нужны огромные ресурсы. Проще эксперимент начать заново. 
- Не понял.
- Сейчас растолкую. Ты ведь притчи перерос. Я перейду на более понятный тебе язык. Представь себе, что перед тобой муравейник и тебе нужно подремонтировать головку каждому муравью. Значит надо отловить каждого и тончайшими манипуляциями, не причиняя вреда, вложить нужную детальку в головку.
- Сизифов труд, - поддакиваю я.
- Ты как раз и предлагаешь этот вариант. А мой – проще.  Ваш бес Сталин уловил эту идею. «Если человеку часто говорить, что он свинья, в конце концов, он захрюкает». Это его цитата. Действительно, если человеку длительное время запрещать  что-то делать, то, в конце концов,  запрет в его сознании перейдет  в безусловную фазу. Через несколько поколений программа запрета станет безусловной.  Понятно я излагаю?
- Да чего уж тут не понять. Самосовершенствующаяся система с возможностью самосовершенствования под влиянием внешних факторов.
- Именно. Это несложно, но проблема во времени. Мне нужно за краткое время пребывания здесь создать сверхустойчивую Веру в меня. Все эти чудеса исцеления должны посеять в народе непоколебимую веру, в то, что беспрекословно выполняя мои заповеди, им нечего бояться ни в жизни на земле ни в  последующей вечной. Ты не обратил внимания, я каждый раз перед совершением «чуда» спрашиваю громогласно: « Веришь ли? То есть, веришь ли в мои способности  чудесного исцеления?». Это чтобы в головах исцеленных образовалась жесткая связь: «Верю – получаю». Сейчас уже из уст в уста эта простенькая связь передается и закрепляется с быстротой молнии по всему народу. Нет лучше способа ускорить передачу  информации фразой для исцеленного: « Никому не сказывай, что с тобой случилось».  И я ее тоже каждый раз повторяю. Это уж я понял здесь на земле, в период адаптации, так сказать, к местным условиям.
- Но ты уйдешь, чудеса забудутся, вера угаснет, - я говорю уверенно, потому что знаю, о чем говорю. На две тысячи лет вперед.
- Я оставлю церковь, ученикам дам возможность  время от времени повторять чудеса.
- Но ты же знаешь, что за две тысячи лет ничего из задуманного тобой не случится. Я могу это подтвердить. – не удерживаюсь я.
- Ну, во-первых, две тысячи не срок для окончательного вывода, во вторых.… Во- вторых, ты теперь знаешь зачем нужны старики? – неожиданно меняет он тему.
- Знаю.
- Ну, как сын?
- Замечательный парень. Если  бы пораньше знать..
- Самому надо было думать.
- Ты же смолоду мудрости не даешь. Только семя в голову стучит.
- Если смолоду тебя напичкать знанием, самосовершенствование утратит гибкость. Нужны границы, это да. Для этого старики и нужны. Они учат уму-разуму, что нельзя, что можно.Продолжают дома работу церкви. Если бы ты  побольше слушал стариков …
- Не все же родители педагоги и умницы.
- Старики, я имею в виду в собирательном смысле.  То есть мудрые люди. У вас есть хорошая пословица: Умный учится на чужих ошибках, дурак на своих. Конечно лучше, когда мудрые родители  под боком, чем кого-то где-то искать…
- И еще, чтобы  они были способны соображать и двигаться к тому времени, когда помудреют. А то они закапываются в своих болячках, и им не до чего.
- Болячки тоже люди сами себе устраивают.
- Сами? Что же люди – враги  себе?
- Именно, - рассмеялся Христос,- мне это самому удивительно. Я этого не хотел.
- Не хотел, но все умирают от болячек. Даже святые. Я ни одного не знаю случая, чтобы  хороший человек прожил долгую жизнь, ничем не болел и умер без мук.
- Так уж  ни одного и не припомнишь?
- Из мерзавцев могу, а вот из приличных людей...
 Я делаю вид, что напрягаю извилины ( вот человеческая натура – даже пред Богом способна актерствовать). На самом деле у меня крепко сидит в памяти  нестираемый образец настоящего человека, человека с большой буквы. Он был единственным  из довольно большого числа знакомых тогда мне людей, о котором я мог с уверенностью сказать, что у него не только была  чистая душа, но и благородное сердце. Именно благородное. Рядом с ним побудешь немного, поговоришь вроде о пустяках, и как-то незаметно заражаешься его добротой.  Лучше я расскажу, как постепенно нарастало мое удивление и восхищение по мере встреч с этим удивительным, редким человеком…   
 Первая встреча случилась в Париже. Это сегодня « съездить в Париж» звучит как нечто обычное. Даже проживший всю жизнь за железным занавесом бывший советский человек и тот уже  теперь свыкся с мыслью, что ездить можно куда угодно,  были бы деньги. А тогда, в семидесятые годы вероятность попасть в Париж простому советскому человеку, была той же, что великому грешнику проскользнуть в рай.
 Я как в сказке бродил по давно известному мне по книгам, узнаваемому волшебному городу. Со стороны я, наверное, смахивал на блаженного. Я мог вдруг остановиться и застыть от восторга внезапно поразившими меня видами набережной,  какой-нибудь площади или улицы. Я трогал  и поглаживал стены храма Нотр-Дам, Лувра, перила мостов через Сену, чтобы еще раз убедиться, что это не сон. Я нашел улицу, где, по моему глубокому убеждению, и должна была жить г-жа Бонасье. Я долго стоял и представлял, что в одном из окошек этой чудной улочки, вьющейся от бульвара Сан-Мишель  до бульвара Сан-Жермен, появится милое личико.
  Да, меня поражала и роскошь  магазинов, и изобилие товаров, и современные  автомобили,  и парижская публика,  модно одетая с нарочитой небрежностью,  подчеркивающей элегантность. Но все это было как бы на втором плане. Мне все мерещилось, что вот-вот раздастся топот копыт и по булыжной мостовой какой-нибудь узкой и приземистой  rue Saint  Andre промчится неунывающая четверка мушкетеров. В этом городе удивительным образом, легко и непринужденно семнадцатый век уживался с современностью, и мне казалось, что если за ближайшим углом я обнаружу сражающихся на шпагах сторонников короля и кардинала, то это не удивит не только меня, но и остальных прохожих.
    
 Языка я не знал и страшно смущался, когда кто-нибудь  на улице обращался ко мне  с вопросом, сначала на французском, потом на английском. Тогда я особенно остро ощущал себя выходцем из дикого края,  вечным узником, ненадолго выпущенным из тюрьмы. Что толку, что в школе меня семь лет учили английскому, и в институте я успешно сдавал «тыщи». Язык умер во мне за ненужностью. Я и в самых смелых фантазиях не мог предположить, что судьба пошлет мне такой подарок и мне понадобится общаться на воле с  людьми, говорящими на других языках. На Родине, после окончания института, моя профессия предполагала деятельность только в закрытых учреждениях, (как впрочем, и у 80% населения), где с меня сразу взяли подписку о запрете  общения с «иностранцами». От них ото всех нужно было шарахаться как черт от ладана. Зачем тогда действительно  любой разговорный иностранный?
 Родственники заграницей – черная метка. С ней нечего было и думать о работе по  моей специальности. Моя родня в Париже образовалась неожиданно, зато ожидаемо и оперативно захлопнулись для меня двери «закрытых» учреждений. Надо признаться, что даже за одну прогулку в Париж плата была небольшой. Ну в "ящиках" зарплата была чуть повыше. Работу  же найти в СССР – самое простое дело.
Но даже в «открытом» учреждении разрешение на поездку к родне надо было заслужить. Моя производственная характеристика для "ОВИР”  должны была включать четыре слова без которых заграничный паспорт не получить ни при каких обстоятельствах, даже если бы я был лучшим инженером всего предприятия. Вот эти магические слова: «Идеологически выдержан, морально устойчив».
Характеристику подписывал «треугольник» предприятия: директор, председатель профкома и секретарь парткома. Прежде чем подписать секретарь парткома пытал, какую я выполняю общественную работу… пожалуй о  паспортных мытарствах  можно написать отдельный роман. Но я отклонился от темы…
   
Конечно в Париже, куда я приехал по приглашению родни, мое окружение говорило по-русски. Но по разному. Мои ровесники (мне тогда было чуть больше тридцати) говорили с большим акцентом и смешными  «нерусскими» оборотами. Это и понятно, русскими они были только по происхождению, родились и выросли  во Франции  свои мысли переводили с французского. Смысл был понятен, но построение фраз или порядок слов вызывали  невольную улыбку.
Меня таскали по всем русским компаниям, потому что я тоже вызывал интерес как некая диковинка с несчастной родины. Сестра моя, вышедшая замуж за «русского»  француза, жила уже в Париже два года и считалась своей. А я был «горячим пирожком».
- Сегодня мы никуда не пойдем. К нам на обед придет дед, – сказала как-то сестра.
Я уже знал, что дедом в доме зовут отца ее мужа, что сейчас он  православный священник,  и что он бывший офицер царской армии. Когда он вошел, я увидел крепкого старика, с твердой походкой, высоко поднятой головой. Седой, без ощутимых потерь волос, аккуратно стриженный и причесанный, с седыми же небольшими усами и бородкой. Он подошел ко мне, протянул руку и приятным баритоном произнес.
- Здравствуйте, много слышал о вас, Кирилл. Очень приятно с вами познакомиться.
 В этот момент я увидел его глаза. Надо сказать, что у меня привычка заглядывать человеку в глаза при  первом знакомстве. При этом  я могу пропустить имя представляемого, или сказанные  им стандартные фразы. В этот момент я «слушаю», что «говорят» глаза собеседника.  Взгляд «деда»,  или «отца Александра», как мне его представила сестра,  содержал в себе нечто, что никогда ранее мне не приходилось обнаруживать во взглядах других людей. В нем было много редких составляющих: благожелательность, расположение, доброта, Глаза светились вниманием и… и чем-то еще.
Ну-с, как вы там поживаете? – обратился он к мне.
Это никогда не слышанное «ну-с», ожившее так неожиданно из безвозвратно ушедшего языка девятнадцатого века поразило меня куда больше, чем неумение «русских» французов выражаться по-русски. Чем дольше длился наш разговор, тем ощутимее нарастало чувство, похожее на то, что охватывало меня на старинных парижских улочках. Будто машина времени перенесла меня в одно мгновение в  давно ушедшую эпоху, известную мне только по книгам. Со мной говорил живой человек, ЖИВОЙ, правильным литературным языком прошлых веков! И  не с подмостков сцены, а тут рядом со мной, в непринужденной беседе, самым естественным образом!            
Я с интересом исподтишка продолжал разглядывать его. Возраст ничуть ему не мешал быть внешне привлекательным. Он был подтянут, элегантен, Было очевидно, что в молодые годы, да, наверное и сейчас еще, он не оставлял равнодушными дамские сердца. В нем чувствовалась порода и ум, которые в старости легко замещают молодеческое обаяние.
 Мой язык тоже вызывал у отца Александра живой интерес. Он часто спрашивал меня о значении некоторых слов, удивлялся некоторым оборотам, посмеивался,  вздыхал.
- Вы, советские, разучились говорить по-русски. Шаблон на шаблоне. Вас, кажется, и мыслить приучили по шаблонам...
«Нарушена связь времен», до встречи с отцом Александром эта фраза не была  для меня наполнена смыслом. Казалась лишь красивой метафорой. Теперь я почувствовал на себе к чему  на деле приводят высокие лозунги вроде: «весь мир насилья мы разрушим до основания», когда за их осуществление берётся оголтелая «революционная»  посредственность.«Весь мир насилья» оказался в результате не только нетронутым,  но и умноженным, зато до основания уничтожили то, что «народ» отличает от  «населения» - связь поколений. «Мы б его спросили: Кто ваши родители и чем вы занимались до 17-го года? Только бы этого Дантеса и видели»-радовался советский поэт. И напрасно.  Появившиеся  поколения «Иванов, не помнящих родства», лишенные корней, утратили ощущение себя как звена в родовой цепи с традиционными обязанностями по отношению к предкам и потомкам. Следствие –  ползучая необратимая деградация нации…   
 Мы оба говорили по-русски, но между нами лежала пропасть. Отец Александр- носитель русского многовекового уклада, традиций, культуры,  а я – оторванный бурей листочек от древа нации. Это я был «отщепенцем», а не «белогвардеец», отец Александр, коими силилась представить всех эмигрантов
 советская пропаганда. Это он  чувствовал утрату и ответственность за судьбу Родины, потому что его вырвали с корнем и безжалостно выбросили, и  это он  испытал в полной мере как непросто врастать в чужую землю. Это он был истинным русским человеком, а не я, безродный «строитель коммунизма». Я же не знал могил даже ближайших предков: мой дед по материнской линии был купцом, и это скрывалось запуганными родителями как величайший позор. Мне нечем было дорожить на Родине. Я был поденщиком на земле, принадлежавшей государству. Государству, интересы которого никак не совпадали с моими, хотя мне ежедневно талдычили обратное. Я должен был подчиняться дуракам, и не смел об этом громогласно заявлять. Я должен был делать вид, что мне нравится то, от чего меня воротило. Меня понуждали лицемерить.
Отец Александр своими рассказами о прежней России вдохнул жизнь в мертвую хронологию событий, зафиксированную в моей памяти, и та Россия ожила и стала моей.
Рассказчиком он был замечательным.  Если бы он не стал священником, наверное, он бы мог быть неплохим актером.  Я уже говорил о его бархатном баритоне. Кроме того, он прекрасно владел модуляцией голоса, мимикой, умел читать стихи, сам  пописывал в молодости, и помнил их великое множество.
Французско- русское поколение слушало его  вполуха. Им хотелось обсуждать сегодняшние проблемы и зарабатывать деньги.
- Ладно, дед, опять ты со своими воспоминаниями! -  отмахивались они.
Отец Александр не обижался. Зато в моем лице он находил благодарного слушателя. Я готов был слушать его всегда с открытым ртом.
Случилось так, что время моего пребывания в Париже совпало с празднованием православной Пасхи. Русская диаспора состояла из двух неравных частей. Большая, не признававшая российского патриарха приходила на обедни и всенощные  в храм Александра Невского на rue Daru, а меньшая, «сочувствующая» большевикам - в домашнюю церковь, устроенную в арендованном помещении первого этажа двухэтажного домика на rue Petel. В ней и служил отец Александр. Мои представления тогда о службах в православных храмах были весьма поверхностны. Пасху я любил с детства за вкусные куличи и пасхи, за крашеные в луковых перьях яйца, позже за возможность похристосоваться с любой православной. Знал еще  про Великий пост,  и что перед разговением бывает ночной крестный ход вокруг  церкви накануне Христова Воскресения.
Конечно, ни о каком крестном ходе на rue Petel нечего было и  мечтать. Не обходить же вокруг обычное  строение без всяких внешних признаков Божьего дома! Слово «храм» в моем понимании никак не совпадало  и с  открывшимся моему взору простеньким интерьером. Это  была продолговатая зала с низким потолком, торец которой был отгорожен под небольшой, бедно оформленный, алтарь. В противоположном торце находилась  дверь, через которую в храм попадали прихожане. По случаю праздника он  был заполнен до отказа верующими. Был апрель, а жара в Париже стояла летняя. Внутри было нечем дышать. Единственное распахнутое настежь окошко в стене за алтарем не в состоянии было хотя бы разбавить спертый перегретый воздух от горящих свечей и дыхания прихожан. Служба, наконец, началась. Я, ровно ничего не понимая в сути процесса, разглядывал от нечего делать незнакомые лица прихожан и с нетерпением ждал конца. Отец Александр священнодействовал где-то в алтаре, пел трехголосый хор, жарко горели свечи, выжигая последний кислород. У меня разболелась голова… Вдруг отец Александр преобразился. Он бросил, как мне показалось, прозаические  алтарные манипуляции и приготовился к  чему-то более важному. Он не вышел, а легкой походкой воспарил  из алтаря и приблизился вплотную к прихожанам. Он что-то держал в руках, но я видел только его лицо.  Оно внезапно засветилось лучезарным счастьем. Естественным искренним человеческим счастьем и неподдельным восторгом!  Он вознес руки к небу и воскликнул
- Христос Воскресе!
При всей своей неосведомленности я вдруг ощутил значимость этого события  и для себя и…для всех поколений. Если это было не так, легкомысленное человечество давно бы забыло о  казни какого- то Христа, событии рутинном, да еще двухтысячелетней давности. Значит действительно оно, это событие, так потрясло тогдашний народ, что память о нем не истерлась и поныне… Я забыл про головную боль. Отец Александр так взволнован, будто воскресение Христа действительно случилось только что. Почему же я так равнодушен к этому событию? Отец Александр не из тех людей, кто по пустяку переживает. Да, он прирожденный актер, может чуть и подыгрывает, но  он не лицемер.…  Значит, что-то важное я упускаю в жизни, подумал я.
 Вот так у меня появилось желание прочитать Библию.… Вообще, много о чем меня заставили задуматься  последующие встречи и беседы с отцом Александром. Да и просто сама его жизнь - гимн благородству человеческой души. Он бежал во Францию с женой и двумя малыми детьми. Жена вскоре умерла. Он больше не женился, потому не мог забыть свою единственную. Сам вырастил двоих детей. Хотя он и стал священником, он никогда не поучал. Люди сами невольно становились лучше, находясь рядом с ним. При нем не позволялись скабрезности, грубые шутки, неприличные анекдоты, однако живость разговора вовсе не угасала. Просто он находил темы,  которые оказывались  не менее интересны.  Он не был ханжой, любил пошутить и острое словцо и легко овладевал общим вниманием. Его любили все, кто знал. При упоминании его имени люди расплывались в улыбках, словно получали подарок…
Он никогда ничем не болел. Умер легко, как умирают святые. В Пасху. Говорят, умирающие в Христово Воскресенье попадают прямо в рай.
В ту ночь он полностью отслужил Великое Навечерие и утреню в своей церкви на rue Petel, поздравил и причастил прихожан и приехал разговляться к сыну. Был весел и много шутил за столом. Потом отпросился прилечь, уснул и во сне ушел в Вечность…

- Вот видишь, а ты говоришь, таких нет, - Иисус будто читает мои мысли.
- Так это исключение, - пытаюсь  я возразить.
- Это как раз правило. Хороший человек не мучается ни в жизни, ни умирая. Страдает, конечно, бывает, не без этого. Но это для его же пользы…
- А как же святые, умирающие в муках, а невинные дети? – не  унимаюсь я.
- Значит, он расплачиваются за грехи своих предков, - спокойно говорит Иисус.
Меня  прямо подбрасывает от возмущения.
- А говорят, «Милосердный Боже»… Так это и есть милосердие – расплачиваться  всей родне, аж до седьмого колена за грехи одного? Это даже не жестокость, а патологический садизм!
- Как тебя понесло! Только я тут ровно ни при чем… Я задал четкие границы десятью простенькими заповедями. Выполняй и тебе ничего не грозит…
- Понятно, - перебиваю я. – Но это еще и значит: Не ошибись ни в коем случае. Иначе…пытки до седьмого колена. Шаг влево, шаг вправо – расстрел. Это и есть «свобода для самосовершенствования»?
- Передергиваешь. Ошибиться можно. Осознал, раскаялся и не повторяй. А вот если сознательно преступил границы дозволенного, значит нарушил в тебе заложенную программу.  Это как добровольная порча, членовредительство. Тут милый мой, и Бог бессилен. У любого есть право выбора. И не я мщу до «седьмого колена», а испорченная предком  унаследованная программа заставляет потомков страдать. Ты же знаешь, что восстановить разрушенное неизмеримо сложнее, чем соблюдать  с самого начала правила пользования.   
- И насильники и убийцы тоже ты хочешь сказать не твоих рук дело? – горячусь я.
- А ты как думал? Это результат работы изуродованных поколениями программ. Я не могу бегать за каждым порченным и уговаривать не творить зла.  Как заповеди блюсти, так о Боге забывают! Вспоминают, когда наплодят монстров такое количество, что невмоготу! Тогда бегут в забытые храмы и требуют: «Господи спаси! Куда ты там смотришь?»...
Он сделал паузу.
 - Мало того, что  понаделали выродков, да еще и проявляют к ним прямо-таки трогательную заботу. И всё валят на меня. С больной головы да на здоровую. Я всегда говорил: « Дерево, не приносящее доброго плода, вырубают…». А в людях- судьях вдруг нежданно-негаданно просыпается милосердие. К нищим равнодушны, калек не замечают, собственную родню готовы извести по пустяку, а тут вдруг про Бога вспоминают. Тетешкают мерзавцев, спасают от мести жертв, кормят до конца дней, ждут, смешно сказать, перевоспитания. Когда не работают рули работающий двигатель опасен. Если дать  машине тронуться, жди новых жертв. Неужели это трудно понять?..  Или ждут, когда я приберу. Бог-де не велел убивать. Откуда это  они выкопали?
Если не очищаться, зарастешь грязью!
- Пусть так. А невинные дети, жертвы, они тут  при чем?
- Невинным воздастся. Я только смотрю, что людей эти жертвы ни сколько не ужасают и ничему не учат. Они упорно не желают смотреть в корень.  Не желают видеть себя творящими зло.
- Не надо было древо познания ставить в раю! Жил бы себе да жили люди. Плодились бы, да размножались. За что ты  или твой отец их вытолкали из рая?
- Да никто их и не выталкивал…|
Внезапно потемнело, и я понял, что свидание закончено. Как всегда на самом интересном месте…

Так вживаешься в образ во сне, что проснувшись, начинает казаться, что ты просто из одной жизни переходишь в другую. На самом деле иногда даже трудно разделить одну от другой и  понять какая из них главная. Если принять за основу фразу философа: «Если я мыслю, значит, существую» то главенство определить не удается. Я мыслю и там и там.  Если по месту нахождения плоти, то это тоже сомнительно. Для медитирующих людей, например, плоть только обуза. Они живут в другой реальности, никак не соотносясь с плотью. Даже не едят. Чем насмерть поражают материалистов, которые пытаются все растолковать и объяснить самим себе и упрямым идеалистам.
Мною же жизнь, прошедшая во сне, воспринимается так же как прожитая наяву. Ее ведь тоже проживаешь, переживаешь, вспоминаешь и удивляешься ей, так же как и реальной: «Неужели это был я? Неужели я так себя вел? Неужели это было со мной?».
Вот сейчас, например, я проснулся и вчерашний день с чудесным обретением сына-миллионера мне показался фантазией, навеянной сновидениями. Я встал и огляделся. Ровно все так было вчера и всегда. Все на месте, все в том же порядке. Нет! У телефона лежит неизвестная визитная карточка. То есть известная конечно, и подтверждающая, что вчерашняя встреча – реальность этой жизни,  этой, в которой я проснулся. « Мы договорились, что он мне будет звонить сам», вспомнил я.
Прошла неделя. Телефон молчал. Я занимался обычными домашними делами и ждал.      
Наконец, к  вечеру седьмого дня  раздался звонок, и я услышал знакомый голос.
- Привет, отец.
- Привет, Саша.
- Я к тебе завтра забегу с подружкой на чай, если не возражаешь.   
- Давай. Во сколько?
- Поближе к пяти. Я подготовился по всем стандартам. Торт, варенье, печенье.
И зря. Сын приволок полсупермаркета сладостей. Ошибка номер один. Девушка, которую звали Ларисой, была хороша собой и выглядела очень уверенной в себе. Не смущалась, легко входила в контакт, в общем, чувствовала себя в своей тарелке.
 Чай был наготове, мы сели, попили, поговорили. Лариса оказалась дизайнером, работала в одной из строительных фирм и знала кучу смешных историй  о вкусах «новых русских». Незаметно пролетели два часа, и Лариса засобиралась домой. Она прямо с работы и … Мы попрощались и Саша поехал ее провожать. Через час он вернулся. Видно было, что ему не терпится услышать мое мнение о Ларисе.
- Ну, как?  Что скажешь? - чуть не с порога начал он.
- А ты что скажешь?
Саша не ожидал такой постановки и замялся
- Ну, я…Я это не объективно…
- Вот и хорошо. Мне интересно, то, что видишь ты. Где вы познакомились?
- На выставке живописи в «Доме Художника», месяц назад.
- Ты сам к ней подошел?
- Ну да.. То есть, сначала она меня спросила где буфет, а потом случайно я там на нее наткнулся после просмотра.
- И чем она тебя…так сказать взяла? Исключая, разумеется, внешние данные. В этом смысле она безупречна.
- А ты обнаружил изъяны?
Я засмеялся.
-Давай, я потом выскажусь, ладно? Так чем?
- Ну и хороша и не дура. Это уже много.
- Много для чего?
- Как для чего? Странный вопрос! «Для кого?» ты хотел спросить? Отвечаю. Да для любой женщины! Для этой вот Ларисы.  Два таких качества – уже много.
- А тебе какое важнее?
- Не расстраивай меня, отец. Мне же не восемнадцать! Что ты хочешь услышать?
- Правду.
- Да ты и так ее знаешь. Ты прямо на глазах превращаешься в ханжу.
Видно, правду говорят: Чем дряхлее плоть, тем тверже мораль. Конечно, она меня привлекает в первую очередь как женщина…
- И во вторую тоже.
- Пусть и во вторую. И что в этом такого? Это же естественно. Естественно. И ты это прекрасно понимаешь. Или понимал.
- Вот теперь я  прекрасно понимаю, что ты повторяешь мои ошибки.
- Да это не ошибки, ты просто забыл, что такое быть молодым.
Я задумался. Надо заходить с другого конца.
- Ты же сказал, что хочешь найти такую женщину, как мама.
- Я и сейчас могу это повторить.
- Значит, ты ищешь друга, прежде всего?
- Предположим.
- Предположим и я ищу друга. Приглядываюсь к  новым знакомым и размышляю: этот слишком толстый, этот седой и лысый, этот прихрамывает,… нет, не годятся. Ты бы удивился такому способу селекции?
- Это другое дело,  в этом случае тебе нужен друг по духу…
Я его перебил.
- А тебе? Тебе кто нужен?
- И мне нужен друг. Но она же должна мне нравится и как женщина?
- Я поэтому и спросил, что тебе важнее в Ларисе. И ты вдруг заговорил о естестве. Так выходит, что ты только на словах ищешь друга, а на самом деле ищешь удовольствия. Так кто из нас ханжа?   
- А ты вообще не берешь в расчет влечение, страсть, инстинкты. Такого не бывает в природе. Человек на три четверти животное, если не больше, и подчиняется законам природы.
- Вот-вот. И я так себя  когда-то уговаривал. В детстве, когда лез ложкой в запретную банку с вареньем, думал, что от одной ложечки в банке не убудет. И не удерживался от второй и третьей…В юности валил на неуемную силу влечения и обещал себе остепениться с возрастом… И вот в одиночестве в результате.
- И что ты предлагаешь мне?
- Искать родственную душу.
- И каким образом?
- Разглядывать только душу в избраннице.
- А ты так можешь?
- Нет.
- Ну, слава Богу, не соврал. А то я уж решил, что ошибся в тебе.
- Я не могу, потому что испорчен. И на ремонт души, увы, нет времени. А у тебя еще есть.
- «Испорчен». С чего ты взял? Невозможно самцу бесстрастно рассматривать самку. Невозможно. Так устроила природа. Иначе бы не плодилась бы живность.
- Значит любовь, по-твоему лишняя деталь в конструкции мироздания?
Сын на минуту задумался.
- Я, по честному, не понимаю что это такое – любовь. Нечто размытое, поэтическо-романтическое, эфемерное не поддающееся определению состояние. Зачем оно, что оно дает людям?  Удовольствие - понятно, наслаждение – понятно, влечение, страсть – понятно. А любовь – убей, не могу понять, что это. Ты знаешь?
- Знаю. Я тебе расскажу одну историю.…У тебя есть время?
- Весь оставшийся вечер.
- Тогда слушай. Мне было тринадцать лет, мы жили в коммунальной квартире: мама, папа, сестра и я. Соседи у нас были одни. Муж, жена и ребенок. Соседи работали, а с ребенком сидела приходящая няня – деревенская здоровая деваха лет двадцати. Хохотушка. После уроков до прихода родителей с работы мы с сестрой существовали дома самостоятельно. Нам оставляли еду на кухне, мы сами разогревали и обедали. Сестра была старше меня, у нее были свои дела, у меня свои и мы до вечера не встречались, как правило. Зато, пока я находился дома, я то и дело пересекался с Нюрой. То в коридоре, то на кухне, то в ванной. Каждый раз она обязательно меня беззлобно задирала и посмеивалась. Я отвечал ей теми же толчками или щипками и испытывал при этом нечто вроде гордости, от того что со мной вот так, запросто, как с равным, шутит взрослая девица. Ее пышные формы  вызывали во мне  острое желание их потрогать, что я  незаметно пытался сделать во время ее заигрываний. Одевалась она, надо сказать очень легко, по-домашнему. Халат или свободные шаровары с рубахой навыпуск.  Когда мне это  удавалось, я испытывал некие сладостные ощущения, против повторения которых я не возражал.
 Однажды, я прибежал из школы и как всегда отправился на кухню. Сестры дома не было. Нюра возилась на кухне. На этот раз она была в халате. Чтобы мне подойти к своему столу, надо было пройти между газовой плитой и столом. Этот проход занимали телеса Нюры.
- Нюр, привет. Дай пройти, - сказал я.
Нюра весело на меня глянула и прижалась спиной к плите, освободив мне узкий проход между собой и столом. Я начал протискиваться повернувшись к ней лицом, и потащил за собой полу халата. Халат как-то неожиданно распахнулся и в этот момент Нюрка крепко прижала меня своими голыми телесами к столу, громко хохоча.
- Ну, чо бушь делать?
Я совершенно обалдел от внезапной близости  пышного женского тела. Все формулы мои напряглись, жар разбежался по моему телу. Я онемел и замер. Нюрка меня не отпускала, да я и не рвался на свободу. Она продолжала хохотать.
- Ну чо, сдаесси? Ой, штой-то у тебя здеся твердое?
И прежде чем я успел сообразить, она дернула за ремень брюк.
Ремень расстегнулся и штаны, купленные на вырост, упали вниз без промедления. Нюрка совсем развеселилась.
- Ой да у тебе как у настоящего дядьки!
И вдруг она перестала хохотать. Лицо ее  приняло сосредоточенное выражение.
- Нукося, подожди – зашептала она мне в самое ухо.
Я и так стоял не шелохнувшись, а тут просто оцепенел от предчувствия, что вот-вот произойдет что-то необычное. Нюрка засопела, завозилась… И вдруг я почувствовал как весь жар, что был распределен по всему моему телу, внезапно сместился в голову,  полыхнул сладостным взрывом и отключил сознание. Я судорожно обхватил Нюрку, с неистовой силой прижался к ней, чтобы не улететь   в бездну. Ее губы в то же мгновение всосались в мои.… И вдруг все кончилось…Мои объятия сами по себе ослабли. Нюрка отпустила мои губы.
В этот момент в комнате соседей заплакал ребенок. Нюрка, оттолкнув меня, бросилась в комнату, на ходу запахивая халат. 
Некоторое время я стоял ошеломленный и тупо себя оглядывал. Хлопнула входная «коммунальная» дверь. Я очнулся, подхватил штаны и помчался в ванну.
- Ты уже поел? – крикнула только что вошедшая сестра, увидев меня в коридоре.
- Нет еще, - ответил я и не узнал своего голоса.
В ванной меня охватило чувство омерзения. Я с остервенением принялся отмывать прилипший отвратительный запах –     результат кухонной «игры»,  тер  мылом губы, на которых остался солоноватый противный привкус нюркиных слюней. Одновременно во мне зрела ненависть к Нюрке. Она меня коварно  обманула. Она меня заманила в грязную игру. Я «этого» не хотел. Она взрослая, она все знала. «Фу, какая мерзость, какая грязь!» - содрогался я, вспоминая как она копошилась в моих трусах, каким хищным взглядом загорелись ее глаза, когда она зашептала: «Нукося, подожди»… У меня было такое чувство, что она меня обокрала. Она лишила меня чего-то, не спрашивая моего согласия, чего мне уже никогда не вернуть…

- Правильно, тебя лишили девственности, - улыбнулся сын.
- Ну да, ну да, но тогда я был полон ненависти. Да такой, что я от себя не ожидал. Я не хотел ее видеть, эту деревенскую дрянь. Мне казалось, что она надо мной посмеялась, унизила, сунула в грязь, надругалась, заставила совершить что-то непристойное…

На следующий день, улучив момент, когда она была одна на кухне, я сказал ей.
- Уходи отсюда. 
- Ты чо? Куда? – искренне удивилась она.
- Совсем уходи – грубо повторил я, удивляясь собственной жестокости.
- Спятил что-ли?- она хохотнула.
- Не уйдешь, я расскажу маме.
Ее лицо потемнело.
- Дурак.
Она повернулась и ушла в комнату. На следующий день соседи не дождались ее на работу. Нюра, к их великому изумлению, больше так и не появилась…

- Ты начал издалека, - ухмыльнулся сын. – Пока, а связи не улавливаю.
- Сейчас поймешь. Уже значительно позже я прочитал в Библии одну историю. Один из сыновей царя Давида вожделел к своей двоюродной сестре. Что называется сох по ней. Один из его друзей научил его как обманным путем остаться с ней наедине. Когда сыну Давида удалось осуществить задуманное, он начал домогаться сестры, та сопротивлялась, и, в результате, он  взял ее силой. И вот тут случилось непредвиденное. Его иссушающее вожделение внезапно переродилась в такой же силы ненависть к  предмету страсти. Он выгнал ее, чем обесчестил на веки, хотя мог бы уладить дело, не навлекая на себя мести родни. Взять в жены, например. Теперь, понятно о чем я?
- Не совсем.
- Ты говоришь, что все должно начинаться с влечения. У меня, видишь, тоже началось с влечения. И тысячи лет назад, оказывается, совершались те же ошибки.  Влечение нужно держать в узде. А то видишь, чем заканчивается подчинение инстинкту? Я тебе больше скажу. Именно любовь, любовь - главная составляющая соединения мужчины и женщины, она несет гармонию душам, а не страсти полового акта. Если на него посмотреть холодными глазами, то кроме отвращения он ничего не вызывает. Недаром ему природой отведена ночь. Это уж позже homo sapience устроил себе дневные «просмотры». Согласен? 
- Почти.
- Да. Точно я тебе говорю! Любовь украшает жизнь, именно украшает, а не приукрашивает. Неверно говорят, что она – розовые очки. Она –   просто взгляд  на жизнь с другой стороны – нематериальной, возвышенной. Такой, как бы поточнее сказать, взгляд из  души что ли. Она заставляет тоньше чувствовать. Тоньше даже, чем само наслаждение. Она и делает человека высшим существом среди  других. Мне вообще кажется, что любовь создала человека, а не  дарвинские палка и труд. 
- Тогда уж заодно объясни, что это такое любовь? Как ее сделать ведущей силой, если я даже  не знаю, с чем ее едят?
- Ну сформулировать я тебе не смогу...
- Я так и знал. Все так. Взахлеб говорят какая замечательная штука – любовь. Как только спросишь, а что это? Оказываются в тупике.
-  Ты не дал договорить. Просто в формулировке нет смысла, потому что каждый чувствует ее по своему. Но само чувство знакомо каждому нормальному человеку. Ты же  любил и любишь маму, правда?
- Но это совсем из другой области.
- Мне тоже так казалось. Но когда я первый раз влюбился во втором классе в свою ровесницу, я с удивлением обнаружил столько общего, что разделить оба чувства не получалось. Свою маму я тоже любил...
В детстве, у моего приятеля по качелям во дворе умерла его мама. Мальчик плакал, но оставался живым. Меня очень удивляло это обстоятельство. Я то был твердо уверен в том, что если, не дай Бог, с моей мамой случится такое, я не переживу. Да и умер бы, наверное, потому что жизни без нее я себе не представлял. Она была моим другом и советчиком, она была добрая, ласковая, все понимающая, у нее получались самые лучшие в мире пирожки и коржики, с ней всегда было радостно и спокойно, она была моим счастьем или как сейчас говорят моим «ВСЁ». Ей замены в жизни не было. Мне достаточно было для моего существования, чтобы она была рядом… Я не знал могла ли Майя из соседнего подъезда печь такие же пирожки и коржики, но всеми  остальными мамиными достоинствами я ее наградил заочно и видеть ее каждый день стало  для меня насущной необходимостью. Тогда я решил, что есть еще один единственный человек в мире, который может быть как мама.
- Но тогда ты был мальчишкой – возразил сын.
- Да, ты знаешь, и у повзрослевшего у меня ничего не менялось в ощущениях, если я влюблялся. Любовь - это такая вселенская радость от того, что в мире есть человек, ради которого тебе хочется жить.  Честное слово, никаких влечений, наоборот, всякие помыслы «ниже пояса» воскрешали в памяти эпизод с Нюрой и отметались как «животные», недостойные страсти.…  Вот, что такое любовь и зачем она нужна.…А  потом уже совсем взрослым я сознательно сдался страстям.… Но это другая тема.
- Понятно. По крайней мере, образно.… Так все-таки, что ты скажешь о Ларисе?- улыбнулся сын.
- С моей точки зрения есть два типа женщин. Если тебе интересно..
- Ну-ка, ну-ка. У меня категорий значительно больше, - рассмеялся Саша.
- Их действительно много, но все остальные представляют смесь в разных пропорциях двух крайних проявлений. Первый вариант: принцесса. Всегда очень ухожена. Очень за собой следит. Очень высокого мнения о себе, но этого не демонстрирует. Очень любит общество, обожает поклонение. Не терпит возражений. Любит повелевать. «Себя показать» - самое большое удовольствие в жизни. Модная одежда, драгоценности, модные курорты, светские рауты – смысл жизни. Не хозяйка, не мать. Все домашние дела и воспитание детей (если таковые случаются), с удовольствием поручает другим. Любить не умеет. Мужчин воспринимает как необходимый атрибут, обеспечивающий ее потребности. Легко меняет привязанности. Себя преподносит как драгоценный подарок - милостиво разрешает владеть собой, но к постели равнодушна.  Близость для нее – обязанность, плата за обеспечение необходимого материального уровня. С первого взгляда нравится всем  мужчинам без исключения…
- Продолжать? – я глянул на сына.
Похоже, ему шутка нравилась.
- Да, конечно. Я таких только и встречаю.
- Я и не сомневался. А вот другая крайность: служанка. Внешне проигрывает принцессе безоговорочно. Дом, кухня, муж, дети  – ее стихия. Влюбляется один раз и на всю жизнь. Нечего и говорить, что в доме всегда чисто, вкусный обед всегда готов, дети ухожены, домашние задания проверены.  Мужа обожает. Верна.  Честна. В интимной жизни – чуткий исполнитель ваших желаний и изобретательный партнер. Это про таких говорят, что она со стыдливостью расстается, раздеваясь ко сну и  обретает её вновь   вместе с рассветом и одеждой. Равнодушна к развлечениям любого характера, если они вне семьи Она всем довольна, у нее все есть уже для счастья…
- Вот я такую хочу! А  разве такие  бывают?- рассмеялся сын.
- Я же говорю, это две крайности. Найти первую легко, как любой порок, вторую также сложно, как обрести добродетель.
- Это у тебя собственный опыт? – полюбопытствовал сын, продолжая смеяться.
- Всякого хватает и своего и чужого. К великому сожалению, долго не внимал мудрым подсказкам других.
- Так все-таки навскидку, Лариса это кто?
- По моему, захватчица.
- То есть?
- Ты как добирался на вернисаж, когда с ней познакомился?
- На машине. Но шофера попросил высадить меня подальше от входа. Потом смешался с толпой. Слежка исключена.
- У этой команды сети значительно хитроумнее, чем тебе представляются. Но даже если нет подозрений, что «случайное» знакомство подстроено, у меня первое впечатление, что Лариса скорее принцесса. Не предложила помощи собрать на стол, не подумала помочь вымыть посуду. Ты обратил внимание не ее длинные ухоженные ногти? Как она не навязчиво демонстрирует свои остальные телесные достоинства?
- Ну, это уже стариковское брюзжание. Все женщины любят покрасоваться.
- Вполне могу ошибаться. На самом деле встречаются такие любопытные соединения двух  противоположных натур в одной женщине! Это самое сложное - добраться до глубин  души. Но это и самое интересное занятие.
- На это надо время, а время - самый великий дефицит, - вздохнул сын.
- В данном случае потери окупаются.   Примеров  хоть  отбавляй. Спешка в женитьбе как замедленная бомба.  Страсть, влечение принимаются за вечную любовь и, вперед под венец!  Потом приходит расплата. У меня один знакомый  через пятнадцать лет убежал от жены и двоих детей.
Правда, там был редчайший случай.  «Служанка», не умеющая любить.
- А что и такие бывают?
- И я думал, что не бывают. Однако, вот, что он мне рассказал.  Пока он был обуян собственной  страстью все у них шло как по маслу. Она выполняла всё на «отлично», что касалось домашних забот. Но во всем остальном она была «принцессой». Она требовала приличного содержания для себя и детей и отдавала себя прямо пропорционально принесенной зарплате. Но вот пылкость его начала ослабевать. Жена превращалась на глазах в вечно недовольную домработницу- кухарку, которую он интересовал исключительно как помощник по хозяйству и поставщик материальных благ. Начались конфликты. Она никак не могла понять, что от нее хотят. И правда, она оставалась сама собой. Дом был в полном порядке. Дети ухожены, сыты и хорошо учатся.  Он это признавал. Но теперь ему понадобилась любовь, а ее не было. Не было того, что является основой семьи. И он ушел..
- Так он мерзавец, надо было раньше думать, - возмутился сын.
- Вот и я о том же. Сначала надо думать. Рядом с тобой ведь тоже душа, мечтающая о счастье. А вот насчет мерзавца… Кто в молодости сумеет отличить любовь от подмены? Позже, может он и понял. Может, пытался приспособиться… Его бывшая жена так и не смогла после развода выйти замуж. Хотя внешность тоже у нее была от  «принцессы» и мужики вились вокруг. Но ей нечем было их удерживать. Страсть  утолялась быстро и... ей они  не становились ближе. Выстроить подобие любви, руководствуясь разумом, было ей не под силу. Отсутствие способности любить обернулось для нее трагедией.
- Ты считаешь  умение любить врожденным даром? – удивился сын.
-  Да. Это как программа в  компьютере. Либо установлена в человеке, либо нет. Это Божий дар.
- Ну, ты так всё усложняешь…
- Хочешь проще? А зачем? Жизнь и хороша проблемами. 
Сын молча кивнул.
- Зато когда получается разрешить хоть пустячок, чувствуешь себя мыслящим существом.
-  Ну что, спасибо, отец, вразумил, - он взглянул на часы.               Буду двигаться в соответствии с указаниями.
- Лучше слушай сердце, сынок. Оно ёкнет в нужный момент. Советы нужны, но не обязательны к применению…
 
Я, пожалуй, больше не буду повторяться о том, как я засыпаю и попадаю в другую жизнь. Красный квадратик мог  не появляться в течение нескольких ночей,  то вдруг выскакивал и ночью и днем, когда я  случайно задремывал в метро, у телевизора или компьютера. 
 На этот раз я застал Иисуса за молитвой, но он прервал ее и поманил меня.
- Вот, публика! – обратился он ко мне. - Исцеляю, исцеляю хромых, глухих, немых, слепых… Но веры не добавляется ни на горчичное зернышко! Покудахчут от счастья и убегут по своим делам! Что удивительнее всего, те, кто видят чужое исцеление – не верят! Не-ет, ни отец,  ни я такого «совершенствования» не предполагали. И с другой стороны легковерие поразительное. За умалишенным ходят толпами, выловят в бессмыслице два связанных слова и принимают за пророчество! Ну кто их этому учил, скажи, пожалуйста! 
 Правда, тут недавно меня одна женщина поразила. Она пришла откуда-то из дальних краев и очень настойчиво требовала внимания. Я в сердцах ей нагрубил: Пока, говорю, хозяева не наедятся, собаки должны лежать под столом. В том смысле, что надо скромно ждать свой черед. Так она меня так приложила! « Собакам, говорит, хватит и крох с хозяйского стола». Вот это вера, я понимаю! Хотя она и не видела никаких чудес от меня! Но это исключение. У остальных парадоксальная реакция. Ну, ровно все наоборот воспринимается! Слепая вера, там, где надо бы усомниться и никакой веры в очевидной ситуации. Собственная интерпретация событий утверждается как истинная. А всё почему? Ты читал, что  Адама и Еву изгнали из рая?
- Ну да, в  Библии.
- Я так и знал. Так вот никто их не изгонял. Их выпустили на землю как первые опытные образцы для адаптации к естественным внешним условиям. Задача была простой. Как только они попривыкнут к среде обитания, поймут, что такое любовь, они должны будут подключиться к «древу познания» и загрузиться более совершенными программами... Тебе с детьми дело иметь приходилось?
- Нянчил племянников с перерывами, но года три...
- Тогда тебе проще объяснять. Детей ведь сначала в окружении добра растят. И уж когда они полны любви, им осторожно начинают говорить, что в мире есть еще и зло. Но детки уже способны сопротивляться злу, потому что добро стало их естеством. А эта парочка, не набравшись ума, любви и добра, нарушила запрет и узнала о зле прежде, чем научилась ему противостоять. С тех пор никак и не удается восстановить нормальные программы в головах всего человечества... А им от что! Ну подумаешь, яблочко попробовали, подумаешь, один раз не послушались... Теперь это  их "подумаешь!" никакими силами не вытравить из голов поколений!... Я переоценил умственные способности Евы. Ее чрезмерное любопытство чуть не погубило все дело. Зло же маскируется под удовольствия - вкусила и обалдела! Дала мужу попробовать. Сопротивляться злу они не умели. Тогда я понадеялся, что новые суровые условия жизни  научат их  увидеть сущность зла. Но теперь уже через «тернии»,  сами виноваты.… Ну, это к слову. Какие новости?
- Да вот сын хочет жениться.
- О, это проблема, - вздохнул Иисус. - Мне кажется теперь, что программа размножения  для человечества построена  мной с большими изъянами. Раньше я думал, чтобы сделать ее более привлекательной достаточно просто ввести  элементы  телесного наслаждения, оставив главным восторг  душевных движений. Без жестких запретов и границ между духовным и плотским. Куда там! Роковая ошибка. Наслаждение потянуло на себя одеяло, и в результате программа переродилась.… Даже не хочется говорить во что. В какое-то  пособие но получению оргазма. То есть чуть ослабишь узду, в надежде на разумный выбор, человеческая мысль тут же «перерабатывает»   идею с точностью до наоборот. Теперь даже деторождение, ради чего программа моя была создана, называется у вас «нежелательным побочным эффектом»!  А  к детородным органам относятся исключительно как инструменту наслаждения. Увеличить, утолщить, сузить… Тьфу! Другие версии не рассматриваются. Это уму непостижимо!
В этот момент к Христу подходят два ученика, по -моему Петр и Яков. Удивленно на него смотрят.
- Ты молишься, Господи?
- Уже закончил, что вам? – спрашивает Иисус.
- Да вот тут…- мнется Петр, - Тут спор у нас вышел…
- Ну слушаю вас.
- Ты говорил недавно, что скоро нас покинешь...
- Ну, говорил…
- Дак…дык… Кто же за тебя останется главным среди нас?
В глазах  Иисуса вспыхивает беспомощная ярость.
- Неет, я так больше не могу! Ты видал таких олухов?- обращается Иисус ко мне.
- Мы не поняли, Господи, - склоняет робко голову Яков.
- Это я не вам, - уже спокойнее говорит Иисус. – А вам я уже много раз говорил, что в любви нет старших и подчиненных. Вы равны, понимаете? А тот, кто захочет стать главным, не понял смысл братства, а значит, не соединен любовью с остальными. Главный там! – он указал на небо. -  Отец мой.
- Там, понятно, кто главный, – почесал бороду Петр. – А  вот, к примеру, я захочу в Иудею идти, а Яшка в Галилее остаться. Он же мне не указ! 
 - Надо договариваться, слушать друг друга.
- А если он упрется?
- Таак,  - выдавливает Иисус.
Я вижу, как он покрывается красными пятнами.
-  Ты видел, чтобы я упирался и не выслушивал каждого из вас, прежде чем что-то сделать? Я кого-нибудь из вас принуждал следовать за мной беспрекословно?
- Неет, - бормочет Петр.
- Так вот вам надо вести себя так же по отношению друг к другу как я к вам. Только и всего. Понятно?
- Дак, ты ж главный. Начальник. А Яшка кто?
 Иисус зеленеет. Он оборачивается ко мне.
- Ну вот как ему втемяшить в башку, что нет над ним никого кроме Бога?
Петр напряженно слушает, но на последнюю фразу обижается
- Ты лучше Яшке втемяшивай.
По лицу Иисуса видно, что у него родилась идея.
- Яков, - обращается Иисус ко второму челобитчику. –  Тебе начальник когда-нибудь ноги мыл?
- Смеешься, Господи? Я мыл, случалось. А чтоб начальник...мне... Какой же он тогда начальник?
- Так. Всех прошу сесть вот на это бревно.
Я не сказал вначале, что весь разговор происходит на опушке леса. Рядом бежит веселый ручеек. Недалеко от костра, вокруг которого отдыхают ученики, лежит толстенное поваленное дерево.
- Сходи, пожалуйста, принеси воды, - говорит мне Иисус и протягивает глиняный кувшин.
Я беру кувшин и направляюсь к ручью. Учеников это приводит в изумление. Им кажется, что кувшин сам пошел за водой. Все осторожно рассаживаются на бревне, неотрывно наблюдая за кувшином. Иисус берет полотенце и, когда я возвращаюсь с водой, говорит.
- Поливай, пожалуйста, каждому на ноги, а я буду вытирать.
Я добросовестно лью на ноги Петра.
- Господи, - говорит он в священном ужасе, видя как кувшин сам наклоняется и льет воду точно ему на ноги. – Тебе и неживое подвластно.
- И тебе будет подвластно, если будешь помнить, чему я учил, - говорит Иисус и вытирает ему ноги. – И все запомните раз и навсегда: Мы все братья. Нет среди нас главных. Если вы действительно любите друг друга, у вас в голове такой мысли не должно возникать. Я учитель, но я не главный. Я такой же, как вы. Если кто-нибудь из вас докажет  мне, что я в чем-то не неправ, я соглашусь.
Процедура идет быстро и вдруг Яков, последний в цепочке сидящих, говорит
- А Иуды нет.
Иисус оборачивается, пристально на меня смотрит.
- А где Иуда?
- Сейчас доставлю, - говорю я, но сам понятия не имею, где его искать.
- Лети, - соглашается Иисус.
Я и, правда, взлетаю. Парю легко и свободно. Подо мной заканчивается лес и вот я уже над большим городом. У одного величественного дома, с портиком и колоннами, я замечаю Иуду. Он чего-то ждет. Я пикирую прямо на него, но в этот момент  его зовут вовнутрь и мне приходится его догонять уже по коридору. Я почти настигаю его, но он исчезает в проходе. Я – за ним. И тут я оказываюсь  в просторном зале. Там мраморный стол, за которым сидят два типа, по виду  и по одежде инквизиторы. Иуда – напротив них. Стоит.  Я на всякий случай прячусь за ближнюю колонну, которые разбросаны в беспорядке, будто по прихоти пьяного архитектора, по всему залу. У одного из инквизиторов знакомая физиономия. Наглая, сытая, насмешливая. Но кто это вспомнить не могу. Он и начинает грубо и громко. Каждым словом словно бьет Иуду по лицу.
- Ты украл из общей кассы деньги.
Я вижу, как Иуда покраснел.
- Откуда вы знаете?  Я не украл, а взял в долг.
- В долг? – хохочет наглый. –  Здоровому мужику надо год вкалывать в каменоломнях, чтобы  заработать такие деньги. А с твоей-то хилостью  за всю жизнь  их не заработать. И заруби себе на носу: ты знаем всё. Это наша работа, знать всё и обо всех.
- Я отдам, - настаивает Иуда.
- Если обман твой не вскроется раньше.… Но я еще не все сказал. Ты отдал эти деньги невесте, чтобы она спасла отца, который сидит сейчас в яме и ждет суда.  Видишь, мы все о тебе знаем Иуда.
 - Он ни в чем не виноват. Он не крал. Его оговорили.
- Это уж суду решать, отрубить ему руку или оправдать.
Тут вступает в разговор второй в одежде инквизитора. Его голос дружелюбен и мягок.
- Твой поступок можно понять, Иуда. Тобой руководили милосердные мысли. Мы понимает это. Мы же тоже люди.
- Что вы хотите от меня?
- Нам нужны кое-какие подробности о вашем учителе, - вкрадчиво продолжает доброжелатель
- Он Бог, и вам это известно. Какие еще подробности вам нужны? - отвечает Иуда
- Бог? – встревает наглый.  - Твой «Бог» смутьян и подстрекатель к бунту!  Заурядный ревизионист! Кто дал ему право исправлять  законы Моисея, данные нам самим Богом! Неслыханное богохульство! Вы  - кучка обманутых простофиль! Слушай!
Наглый вытаскивает свиток, разворачивает и читает.
 - «Приблудный сын Марии, приемыш благочестивого Иосифа, иудей по матери, родившийся в Вифлееме в месяце нисане, 33 года назад. Вот кто он – твой «Бог»!». Безродный мужик с царскими замашками!
- Он исцеляет людей и творит чудеса, - тихо говорит Иуда.
- Он один из колдунов, которые путаются с дьяволом, чтобы охмурить народ и захватить власть.
- Вот и неправда. Он сам изгоняет нечистых духов из бесноватых, - упрямо возражает Иуда. 
- Ты дурак! – взвизгивает наглый. – Эти духи потому его и слушаются, потому что он их начальник!
- Погоди, не горячись, - останавливает наглого, доброжелатель и обращается к Иуде.  – Вполне твой Иисус может быть приличным человеком, но кое в чем он заблуждается. Он возмущает народ против кесаря. А нам это грозит ужесточением власти Рима. Ты же не хочешь, чтобы твою землю снова топтали римские легионы? Жгли, убивали, грабили направо и налево?
- Он никогда не призывал к мятежу, - говорит Иуда.
- Нет? Ну и замечательно! Нам бы с ним  поговорить, чтобы убедиться в его чистых намерениях и всё. И нам спокойнее будет, ему и всем вам. Ты думаешь, мы хотим ему в чем – то помешать? Да ни в коем случае! Пусть себе исцеляет. Если его деятельность не грозит безопасности нашей Родины…
А-а! Вспомнил! Вспомнил, где я видел этого наглого!  В КГБ!

   Это было в семидесятые годы. Меня неожиданно пригласили на Лубянку. Почему я говорю "пригласили", потому что повестки мне не присылали, а настоятельно просили посетить. Названивали на работу и вежливо интересовались, когда я могу зайти. Я понимал, что претензии у них не ко мне, иначе они по другому бы разговаривали, и оттягивал «беседу» как мог, в надежде,  что отвяжутся. Но звонки продолжались, и мне нужно было решать. Я мог бы потребовать повестку и занять жесткую позицию. Но тогда я лишал бы себя удовольствия поездок к сестре во Францию. КГБ ведь не объясняет причины отказа. Любой их чиновник мог зарубить поездки навсегда Я решил не  дразнить гусей и договорился о встрече. За время проволочек я всё пытался вычислить, какую информацию от меня они жаждут, но так и не надумал.
Уже  при виде серого, мрачного здания моя уверенность, что мне ничто не угрожает, исчезла. Как я ни уговаривал себя, что былые времена канули в вечность и теперь КГБ уже не то, что раньше и  на прямые беззакония  уже не идет, что я ничего не совершил преступного, страх пробирался в мое нутро помимо воли. Я вошел в названный по телефону подъезд, мне выписали пропуск и назвали номер кабинета.
За  письменным столом сидел молодой человек интеллигентного вида, в очках, совсем не страшный. У меня чуть отлегло от сердца. Он вежливо поздоровался, предложил сесть на стул напротив, уточнил мои биографические данные. 
- Вы знаете, по какому поводу мы вас пригласили? – осведомился он.
Это у них стандартный прием. «Клиент», наложивший в штаны, уже на подступах к чистилищу, сразу признается в совершенных грехах, часто неожиданных  даже для допрашивателей. За  мной грешки тоже водились. Знакомым иностранцам я менял валюту на рубли, а  друзьям, или их доверенным, собирающимся заграницу эту валюту доставал. Главным был не доход, а моя «нужность» в среде обитания. В эпоху развитого социализма все решали не деньги, а связи.    
- Нет, не знаю.
- И не догадываетесь?
У одного из моих друзей, был родственник из этого учреждения. Он нам как-то с другом дал совет. « Если вам случится попасть в нашу «контору», всегда все отрицайте. Вы ни о чем не знаете, никого не помните, ни о чем не догадываетесь. О чем говорили вы  или ваши собеседники забыли наглухо  и вспомнить не можете. Не признавайтесь ни в чем».
Я хорошо запомнил его наставления...
- Пытался, но не смог, - браво пошутил я умирающим голосом и натянуто улыбнулся.
- Вы знаете Лину Повозкину?
Конечно, я ее знаю. Это подруга детства моей сестры. Она вышла замуж за итальянца и уехала лет пять назад. Я ее встречал в Париже, в доме сестры. Отрицать не было смысла.
- Да, знаю.
- А вы знаете, что она попалась с наркотиками на границе между Турцией и Грецией?
И это я знал, потому что этому событию месяц примерно, и мы  обсуждали это ЧП с сестрой по телефону.
- Знаю. И знаю, что ей отрубили бы голову, если бы ее задержали турки, а не греки.
- Откуда вы знаете?
- Читаю «L’Humanite».
Газета французских коммунистов, продается в Москве. Конечно, я об этом слышал по «Голосу Америки». Но слушать «вражеские голоса» непатриотично. На этом меня не поймаешь.
- Вы встречались с ней в Париже? Что вы можете сказать о ней?
- Дура, могу сказать. У нее приличный муж, не богач, но им вполне хватало. Жадность, могу сказать еще. Таким способом «зарабатывать»! Все равно, что на убийстве детей! 
Когда я уже был готов поверить, что «контору» интересует только Линка, стремительно вошел второй.  Этот интеллигента никаким боком  не напоминал. Наглый сверлящий взгляд пустых бесцветных глаз, развязные небрежные манеры. Не здороваясь, он бросил короткий вопрос таким тоном, будто я уже готовый преступник, и со мной разводить цирлих-манирлих – только время терять. Пора завершить  последние пустячные формальности, чтобы меня поставить к стенке.
- Где вы были 28 августа?
От такого резкого перехода у меня по спине побежал холодок. Я собрал всю волю, чтобы не показаться испуганным. Не знаю,насколько это получилось.
 Я напряг память. 28 августа – это примерно месяц назад. Да меня хоть убей, я не помню в хронологическом порядке  того, что со мной случается. Само событие, если оно мне интересно, я помню во всех подробностях. Но привязка по времени всегда для меня была неразрешимым делом.
- Я не могу вам сказать. У меня память ассоциативная.
«Интеллигент» понятливо кивнул, «хам» ухмыльнулся.
- Я вам напомню. Вас видели в Центральном Банке СССР, что вы там делали?
Вообще, советскому труженику действительно был абсолютно не нужен в течение всей земной жизни никакой банк. А уж тем более Центральный. И что я там не был,  это уж точно. Ни 28-го, ни в любой другой день. Я мог бы дать голову на отсечение. Он врал этот наглый. Но зато он дал мне зацепку, чтобы понять чего им от меня нужно.

Как-то в одной компании меня познакомили с симпатичным парнем, Никитой, примерно моего возраста. Он работал в одном из внешнеторговых объединений, был «выездным» и часто ездил в Грецию по делам. В отличие от других знакомых такого рода, ему валюта была не нужна, а вот сертификаты, по которым в магазинах «Березка» можно было покупать всё «иностранное» в России, от деликатесов до вожделенной бытовой электроники, ему хотелось бы иметь. Сам он их получал в очень ограниченном количестве. Он предложил идею. Он переведет валюту из Греции сестре во Францию, когда он выедет за рубеж в командировку, а сестра мне пришлет их мне. По закону мне должны были выдать вместо валюты эти самые сертификаты в Госбанке, куда приходили все переводы в валюте. Этих тонкостей нашего законодательства я не знал. О них знал Никита, но надо было уточнить процедуру получения переводов частными лицами. Никита попросил меня узнать об этом в банке, и я обещал. Мне и самому хотелось иметь доступ к заграничным лакомствам.  Конечно, мы обсуждали эту идею не по телефону.
Тот же знакомый из «конторы» определенно утверждал, что телефоны прослушиваются и нужно быть в разговорах предельно осторожным. Правда, об этом знали все, и давно была популярна фраза: «Ну, это не по телефону».
 Идти в банк мне не пришлось, потому что одна моя знакомая по совместным мытарствам по оформлению заграничного паспорта рассказала все подробности получения переводов. Он уже однажды получала помощь от родственников в виде перевода валюты.
 Как-то Никита позвонил мне и сказал, что скоро уезжает в командировку.
- Ты был в банке? – спросил он меня.
- Да, только вчера, - соврал я, чтобы придать себе весу делового человека. На самом деле я боялся любых государственных учреждений, связанных с заграницей, как огня. Мне повсюду мерещились глаза и уши вездесущих бдительных стражей советского строя, и  я был рад, что информация о переводах досталась мне безболезненно.
- Сестра может мне перевести деньги, но за это государство удерживает сорок процентов.
- Я так и предполагал, - Никита грубо выругался. – Ну ладно при встрече поговорим.
Вот почему я хорошо помнил историю про банк. Вероятно это мое «вчера», сказанное Никите по телефону и было 28 августа. Та-ак, лихорадочно соображал я: значит, меня точно прослушивают, все остальное,  то, что меня видели в банке – ложь. Зачем? И что им  от меня нужно? Пока я не мог ответить на эти вопросы.
- Да я был в банке. Я хотел узнать может ли мне сестра перевести деньги из Франции - ответил я «наглому».
Все сказанное было верно, за исключением моего присутствия в банке. Если они сейчас не уличат меня во лжи, значит, вся их информация черпается из прослушанных разговоров. 
- У вас есть знакомый по имени Никита? – без всякого перехода вдруг спросил «хам».
Ах, так вот откуда дует ветер! Я успокоился окончательно. Здесь им ухватиться не за что. Кроме неосуществленной идеи у меня с ним никаких дел не было. Но я ошибся.
- У меня есть два Никиты, который вас интересует?
- Тот, который просил сходить вас в банк.
Ну, господа пинкертоны, нельзя же так грубо. Я все-таки читал детективную литературу. Еще одно подтверждение, что сведения у них только из подслушивания разговоров.
- А меня никто не просил.
- Зря запираетесь. Нам все известно, - грубо бросил «хам». – Нам известно например, что Никита встречался с Повозкиной в Париже.
  Это тоже фальшивка.  Никита как раз мне говорил, что очень хотел бы побывать в Париже, но из Греции попасть туда очень сложно. Если хотя бы у него была командировка в Германию, он бы рискнул и смотался бы на пару дней нелегально. Да и Лина никогда не говорила о знакомом по имени Никита. Уж во всяком случае, в Париже их встреча исключалась.… Зачем мне вешают такую  легко опровергаемую ложь?
Я сделал удивленное лицо.
- Ах, вот какого Никиту вы имеете в виду? У меня еще есть и другой. Музыкант. Так ваш, по- моему, ездит только в Грецию. В Париже он не бывал никогда, так он мне говорил, по крайней мере. Я даже не знал, что он знаком с Линой.
- Вы много чего не знаете, - презрительно выдавил «хам». – Так он просил вас сходить в банк?
- Да он ничего не просил. Я припоминаю, что я ему говорил о своих проблемах, возможно ли получить перевод от сестры. Он этого не знал. У него кто-то из знакомых тоже имеет родню заграницей и у них подобная ситуация. Я ему сказал, что собираюсь в Госбанк узнать как да что. Обещал ему сообщить, возможны ли переводы вообще, какие суммы, как получать и вообще всю механику. Пообещал и забыл, как часто со мной случается…
- Так вот он имел  связь с Повозкиной, - прервал мою вдохновенную ложь «хам».  – И возможно связан с наркотиками. Нам в этом  надо поподробней разобраться, и вы должны нам помочь.
Так, из меня хотят сделать стукача, надо изворачиваться.
- Вряд ли я могу вам  еще чем-нибудь пригодиться. Я все рассказал о нем, что знаю.
- А мы от вас много не просим. Вы же должны помогать Родине. Вот сейчас и будет видно, какой вы гражданин. У вас же в характеристике написано: идеологически выдержан, морально устойчив. А мы вас просим помочь в благородной борьбе с распространением наркотиков.
Меня начала бить мелкая внутренняя дрожь. Это случается со мной в случаях, если я чувствую, что обстоятельства меня подталкивают к  совершению подлости.
- Что я должен сделать? – голос мой предательски сел.
- Вы говорите, что рассказали все, что знаете о Никите. Но вот когда вы с ним познакомились, он высказывал свои суждения  по  поводу  прекрасной жизни на Западе. Вы умолчали об этом. А это как раз важная компонента характеристики. И вообще нам важны подробности.
Значит, в той компании уже кто-то постукивает, мелькнула у меня мысль. Вслух же я сказал.
- Так это все говорят, кто там побывал. Я и в том числе. Разве это не так?
- Ну не будем спорить,  о том, что так, что не так, - примиряющее проговорил «интеллигент» до сих пор молчавший.  -  Мы вас просим вот о чем. Позвоните Никите на работу и передайте привет от Лины. Если он спросит, кто эта Лина, скажите, подруга сестры. Если не спросит, просто положите трубку. Остальное наше дело.
 - Сейчас позвонить? Отсюда?
- Ну, зачем же так спешить, - улыбнулся «интеллигент». - Еще есть время до конца рабочего дня. Вернетесь домой и позвоните... Завтра мы вас ждем с новостями. Вот здесь распишитесь.
Он пододвинул мне листок, где было написано о  ответственности и обязательстве  неразглашения сегодняшнего разговора.
 Я вышел из КГБ. У меня было ощущение, что я – воробей, временно выпущенный на волю, крепкой короткой ниточкой, удерживаемый за лапку.  В голове был полный сумбур. Надо было упорядочить мысли, разметанные страхом и предчувствием ужасного.
Меня практически уже сделали стукачом… ну не совсем еще, но почти... Коленки уже задрожали и я обещал позвонить. Это ведь не просто – звякнуть и всё.…Это посадить себя на цепь в вечное услужение… Что собственно они хотят? Никиту ездит в Грецию, Линку в Греции прихватили с героином. Они «разрабатывают» версию связи.  А я в роли подсадной утки. Я произнесу в трубку: «Привет от Лины», они  это запишут и вот у них документальное подтверждение на возможную версию. Но я то уверен, что Никита незнаком с Линкой. Если бы это было так, то  уж всяко выплыло в начале  знакомства. Первая тема для разговора с новым человеком, поиск общих знакомых. Да даже если они и знакомы, не факт, что Никита обязательно должен быть ее сообщником. Мне в результате отводится роль провокатора. И потом после моего звонка они начнут тягать этого Никиту, а мне «поручат» новую роль... Не соглашусь – значит, я не хочу помогать Родине, значит, в моих верноподданнических чувствах им придется усомниться со всеми вытекающими для меня последствиями.…
Значит они – это «Родина», а я,  только в случае согласия стать их холуем без чести и совести, могу рассчитывать на высокое звание патриота.
С другой стороны, этот Никита мне ни сват, ни брат. Ну, хороший парень, он мне по пьяной лавочке похвастался, что греки ему проценты платят за подписание выгодных контрактов. Отсюда у него и валюта на Западе. Вот только ему никак ей не воспользоваться. Поэтому у него эта идея и возникла с переводами. Я имею формальное право получать деньги из заграницы, а он нет. Если бы  «хам» это узнал, он бы затрясся от счастья. Но я разве могу выдавать чужие тайны? Какая разница Никиты они или чьи- нибудь еще? Мне доверили. Значит, меня считают порядочным человеком. Мне кажется, если бы я от страха сболтнул «хаму» лишнее, я бы повесился. Ну как бы после этого я смотрел бы в глаза Никиты? Да любого прохожего? У меня же на морде бы было написано: подлец, трус, доносчик, струкач… Я уже представлял себя таким вынюхивающим, выведывающим, влезающим в душу, а потом сладострастно строчащим доносы и подобострастно кланяющимся и ловящим  награды из  рук «хама»- палача. Нет, у меня только один выход - перебороть страх…. Или повеситься. Перспектива повеситься меня немного успокоила. Я зашел в телефон- автомат и позвонил Никите на работу. Он сам снял трубку.
- Никита Арсентьевич?
- Здорово Кирилл, ты дома? Я тебе перезвоню. Дел по горло – скороговоркой пробасил он.
- Да нет, я тут с тобой рядом. Выйти сможешь?
Никите два раза говорить не надо. Он видно почуял по моему тону, что я не зря примчался к его конторе.
- Минут через двадцать буду у входа. Подождешь?
- Да, я тут в скверике пока подышу….
  Он вышел ровно через двадцать минут. Его вид вернул мне некоторую уверенность. Он  всегда производил на меня  впечатление человека твердо стоящего на ногах. Про таких говорили тогда: « У него всё схвачено». То есть каждый шаг у них продуман, взвешен и подстрахован от случайностей.
- Что там у тебя, давай быстрей! - пожимая руку, поторопил Никита.
- Ты знаешь Линку Повозкину?
- Кто это такая?
- Подруга моей сестры.
- Я и с сестрой с твоей только раз по телефону разговаривал. Что за вопрос?
 - Ты под колпаком. Меня только что в КГБ допрашивали. Спрашивали о тебе.
Никита ничуть не разволновался.
- Чего они хотели от тебя?
Я вкратце изложил весь ход разговора. Лицо Никиты сделалось злым.
- Ну, сволочь! – он сжал кулаки
- Это ты про кого?
-  Начальник спецотдела под меня копает. Вот идиот! Не знаю я никакой Линки.
- А мне что делать? Что им говорить?
- Да пошли ты их подальше. Они свой хлеб отрабатывают. Наслушаются и строят «версии»… Да, а вариант переводов через сестру не проходит. Сорок процентов этой шпане слишком жирно будет. Ну, пока, я побежал…Я завтра в Грецию улетаю. Вернусь через две недели.
Какой он молодец, подумал я, ничего не боится. А как мне выворачиваться?
На следующий день в приемной меня встретил интеллигент. Он пожал мне руку как доброму знакомому.
- Здравствуйте, Кирилл! Ну, как наше поручение?
- Я позвонил, спросил его про Лину. Он ее не знает.
- По телефону спросили?
- Нет, я с ним виделся.
- Мы же вас просили по телефону спросить?
И здесь я выложил домашнюю заготовку, плод бессонной ночи. Я сделал горестное лицо и сказал.
- Ну вот, я так и знал. Обязательно, что-нибудь напутаю. Вы знаете, что я вам скажу – я в  профессионалы-разведчики не гожусь. Так что вы меня увольте ваших поручений. Я могу вам только напортить.
- Хорошо, - неожиданно быстро согласился «интеллигент». – Тогда просто напишите, что вы слышали при первой встрече с Никитой. Все его высказывания.
Я думал, мне придется снова выдерживать настойчивое давление моего «доброжелателя», но тут он вдруг бросил мне соломинку, добавив.
- Если хотите нам помочь.
То есть я могу и не писать. То есть писать или нет – моя добрая воля.
- Я хочу вам помочь. Поэтому рассказал, что знал. Но писать я ничего не буду. Я знаю, как это называется. «Любителем» я тоже себя не считаю.
Интеллигент молча пожал плечами и подписал пропуск на выход.
И тут я почувствовал, как петля из крепкой ниточки высвободила мою лапку…..
   
 
- Повторяю, пусть себе исцеляет и творит чудеса. Наша задача – обеспечивать безопасность страны. Болтают всякое. Что он, например, называет себя иудейским царем. Если это так, то он, действительно, враг народа. Царь у нас один – Ирод!   Мы хотим лично побеседовать с ним, узнать его намерения, а не пользоваться слухами. Поговорим по душам и отпустим. Понятно теперь, зачем мы ищем встречи с ним? -
- Ну и ищите, причем тут я? – отбивается Иуда.
- Конечно, мы легко бы обошлись без твоей помощи, но его бдительные товарищи,  да и ты вот,  скрываете его. Даже одежду носите все одинаковую. У всех бороды галлилейские. Как нам разыскать его в кучке учеников? Чтобы хотя бы договориться о встрече? 
- Я сам ему передам вашу просьбу, - в голосе Иуды зазвучало сомнение.
- А если он не согласится? Если ты не сможешь его убедить? Тебе перестанут доверять, он замкнется и натворит глупостей прежде, чем мы успеем его предупредить – затараторил «доброжелатель».
- Слушай, Иуда, мы обещаем тебе, что волос не упадет с его головы, - вступил «наглый». – Тебе ничего особенного делать не надо. Просто, на Пасху, когда вы выйдете из дома после трапезы  помолиться, будь около него. И скажи ему что-нибудь. Ну, например: какая чудная погода, или что-то в этом духе. Нам этого будет достаточно. Наш человек будет стоять в толпе и его запомнит.
- Вы  его арестуете.
- Да ты что! У нас и в  мыслях этого нет. Как-нибудь улучим момент, когда он один, и просто с ним побеседуем в удобной для него обстановке.
- Я вам не верю  - упирается Иуда.
- Ну, как знаешь. Только ничего ему не говори о нашем разговоре. Кстати, вот тебе деньги, внеси их в кассу, чтобы тебя не заподозрили в воровстве.
Иуда поймал мешочек с монетами, брошенный «доброжелателем».
- Я заработаю и верну, - гордо произнес Иуда.
- Сочтемся, конечно. Мы и не сомневаемся.
 Пока Иуда покидает «казенный дом», а я легко взмываю ввысь и снова пролетаю над городом, потом над лесом, начинающимся от подножья горы и, наконец, там где ближе к вершине редеют деревья, вижу воздевшего руки к небу Христа, а неподалеку от него безмятежно спящих двух учеников Петра и Якова. Я опускаюсь рядом с Иисусом. Слышу слова Иисуса и  голос, отвечающий ему с небес.
- А по другому никак нельзя? – спрашивает Иисус.
- Почему нельзя, можно. Но тогда никто не увидит твоей кончины.
- А я буду по настоящему мучиться? – это голос Иисуса.
- А как же! В этом случае ты будешь должен пройти весь путь человеческий до конца. Оболочка твоя должна умереть естественным способом. Поблажки недопустимы. Иначе преобразование не пройдет и процесс телепортации нарушится. Так что ты выбираешь? -  а  это голос откуда-то с небес.
- Конечно, мне хотелось бы, чтобы чаша сия меня миновала. Но я хочу, чтобы как можно больше людей видели мою смерть – говорит Иисус.
- Значит договорились.
 Тут связь прерывается,  и Иисус замечает меня.
- Страшно, - говорит он мне. – Взял с собой двух ребят, чтобы было повеселей, так заснули.
Я ему порываюсь рассказать, что я слышал в «казенном доме», но Иисус безнадежно машет рукой.
- Знаю, что хочешь сказать, да меня вот тут тоже страх одолел.
- А тебе-то чего бояться? Ты же воскреснешь!
- Да вот умом понимаю, а как вспомню, что надо на кресте помучиться…
- А зачем тебе эти муки?
- Ты лучше спроси, зачем вообще я сюда пришел? Что мне делать здесь среди людей? А всё моя настырность. Видно было сразу, что эксперимент не удался. Ни потоп, ни Вавилонский урок,  ни «точечные» удары по Содому и Гоморре, человечество не образумили. Оно упрямо движется в противоположную сторону от совершенства. Нужно было просто всех убрать и заняться новым вариантом. Но мне захотелось понять изнутри, так сказать, можно ли исправить  ошибку Евы? В человеке есть все для совершенствования. В заложенных программах всего хватает. Я хотел понять, почему он все время сбивается с истинного пути. А чтобы понять по настоящему, нужно было влезть в «шкуру» человеческую.… Вот я и влез…
- И теперь стало понятней?
- Теперь да. Зло захватило плацдарм в головах. Я как предполагал? Получат возможность соображать, а не действовать по расписаниям  инстинкта, и станут жить по разуму, совершенствовать себя. Так нет, соображают вроде, а ведут себя! Я до сих пор ума не приложу, откуда такая способность все перевирать! Я говорю: жить в любви проще, чем в ненависти. Представляете, говорю, все друг другу помогают, никто ни от кого не ждет подвоха, палки в колесо, дубиной по башке.… Сколько останется сил на созидание! Правда, ведь? – спрашиваю. – Правда, - говорят. Очень охотно соглашаются. Только отвернулся, один у другого рыбу стянул. Зачем ты, спрашиваю, это сделал? Ну, ты же сказал, что всяк должен любить другого, делиться, вот я и взял... Тогда  объясняю: Любовь – это: не убий, не укради, не злословь, не лги, не завидуй, сочувствуй, помогай. Мы все равны пред моим отцом. Понятно? «А то!» – отвечают. Идем по дороге, встречается самарянин. Идет никого не трогает.  Яков бабах ему по башке! Я спрашиваю, за что?  Яков спокойно так отвечает. Он, говорит, вошь поганая, тебе, царю, не поклонился! Ну вот возьми их за рупь за сорок!
-  Почему за рупь? Здесь же динарии или как их там. В общем другая валюта! – напоминаю я
- Да какая разница! Это я  так, к слову… Сейчас я здесь, и то самые простые вещи растолковать не удается! Сопротивляются. И так ловко! Все у них виноваты, кроме них самих! Бог виноват, потому что не уберег от порока, Дьявол  - за то, что в порок вовлек. На что, думаешь, расходуется разумная энергия?  Да, на оправдание и умаление собственных слабостей, а не на борьбу с ними, как я предполагал. И в этом все дело. Поэтому  и восприятие парадоксальное, на изнанку. Что потом понапишут обо мне! «Пришел, чтобы своей смертью искупить грехи всех людей и тем открыл  людям путь в царство небесное»…Ты можешь перевести эту галиматью?
- Не пробовал
- И молодец. Я уже «все мозги разбил на части, все извилины заплел» и то не получается. А чего может быть проще?
Я пришел, чтобы понять, почему мое любимое детище на «черное» говорит «белое» и наоборот. И творит  ровно обратное задуманному.
 Я пришел, чтобы объяснить, что любить проще и даже выгодней, чем ненавидеть. Что если бы всю энергию ненависти, зависти и подозрительности человек тратил  на помощь ближнему, то на земле давно уже был бы рай. Что отдать ближнему последнее, это все равно, что дар получить самому. Не отталкивать от кормушки ближнего, а подвинуться, чтобы и тому было удобнее..
 И не надо подозревать, что только ты любишь мир, а он тебя нет. Сомневаться,  не зря ли ты жертвуешь. И не подглядывать, кто сколько подает, и не обнесли ли тебя…Сомнение - враг веры в любовь...
Я пришел показать людям, то нечего опасаться смерти тем, кто прилично себя ведет на земле. Что надо сопротивляться мерзости до конца, а не подчиняться ей. Что тот, кто сохранит в себе любовь, останется в Вечности. Остальные, увы, в печку на переплавку. И ничего и ни за кого я не искупаю. Меня распнут кандидаты в  переплавку. Но и у них еще будет время образумиться…Ты думаешь, почему не погиб, когда заснул за рулем? Я дал тебе время исправиться…
- А почему ты не пожалел кумира публики? – вспомнил я.
- Кумиры – скороспелки. Они быстрее других выполняют земную задачу. Им нечего делать на земле. Они уже достигли земного совершенства. Их чуть передержишь, они начинают портиться.
Каждому овощу свое время... А ты не кумир, тебе еще нужно было дозреть.
- А ты уходишь почему так быстро?
- Я все что хотел, сделал.
- А муки на  кресте зачем? Тебе же отец разрешил…
- А чтобы показать, что муки – не муки, если веришь в любовь, в вечность, в торжество любви. Я хоть и побаиваюсь, но честное слово иду с радостью на смерть. За тридцать три года я такого тут насмотрелся! У нас совсем другая жизнь!
- А какая другая?
- Какая, какая, - усмехнулся Иисус. – Придешь, узнаешь. Куколке не объяснить, какой завтра она будет бабочкой… Ладно, пора будить верных друзей…

Но как пробудились спящие Яков и Петр, я увидеть не успел. Снова запел будильник, и просыпаться пришлось мне.
Во второй половине дня позвонил сын.
- Здоров, отец?
- Относительно.
- Относительно хорошо или относительно плохо?
- Шевелюсь, значит, хорошо.
- Мне нужна твоя квартира недельки на две. Куда ты хочешь поехать, отдохнуть от Москвы?
- В Париж.
- Паспорт у тебя  есть заграничный?
- Я пошутил.
- В каждой шутке, как известно, есть доля шутки. Так есть или нет?
- Где-то был.
- Я пришлю шофера…
Через три дня я уже вдыхал еще не забытые парижские запахи. Сколько воды утекло с тех пор, когда я здесь был последний раз! Париж не изменился ничуть. Разве что, поменялись модели автомобилей и изменилась мода одежд горожан и туристов, днем и ночью заполнявших  улицы  беспечно живущего города. Или точнее обеспеченно живущего. Но вот я, оказывается, поменялся. Я уже не чувствовал себя участником его кипучей жизни. Мне казалось, что я смотрю стереофильм. Эффект присутствия – полный, а участия никакого. В кафе меня долго не замечал гарсон, на улицах люди удивленно извинялись, натолкнувшись на меня, как на случайно обнаруженное препятствие. Да и мне ничего не хотелось как раньше. Попробовать необычные  сладости, примерить модную одежду, потрогать, включить, нажать на кнопки диковинных новинок  домашней техники. От меня уже не прятались за каждым углом мушкетеры, не выглядывала кокетливо из окна мадам Бонасье.… Но вот в толкучке молодежи (теперь прохожие были сплошь молодыми) удивительное дело,  вдруг появлялось знакомое лицо. Так разительно похожее на чье-нибудь из моих друзей молодости, что я с трудом удерживался, чтобы не заговорить. Вероятно,  мой удивленно восторженный взгляд вызывал подозрение, потому что молодые люди в некотором испуге несколько раз нервно оборачивались, пытаясь стряхнуть с себя  прилипчивое внимание старика-чудака. Такое и раньше  случалось со мной в разных местах, но чрезвычайно редко. А здесь то и дело мелькали знакомые фигуры, лица разного пола и возраста… Объяснение этому я не находил. Но радовался, потому что каждая такая встреча вызывала поток воспоминаний. Будто я просматривал волнующий калейдоскоп событий, пережитых когда-то мной, «прежним», и теперь заново переживаемых мной, «сегодняшним».
 И тут я вспомнил одну историю, произошедшую со мной в Париже во время одного из прежних  приездов, в те далекие времена. Я сидел в  одном из кафе на  бульваре Сан- Жермен. Разглядывал толпу, жевал hot-dog и наслаждался свободой. Наслаждался. Это чувство обострялось, когда помимо воли я вспоминал о скором отъезде и возникала запавшая в памяти удручающая картинка возвращения  из первого путешествия на родину. Хмурое небо с низко летящими тяжелыми серыми тучами (будто специально погода портилась, чтобы окончательно уничтожить еще сохранившиеся  остатки светлых впечатлений от пребывания в сказке), цепь не менее хмурых и молчаливых автоматчиков, выстроившаяся у трапа самолета, бдительно наблюдавших за перемещением прилетевших пассажиров из враждебного мира... Потом, пройдя пограничников (прощупывающих тебя подозрительным взглядом и несколько раз недоверчиво сверяющих твой облик с изображением на фото в паспорте), таможенников (прощупывающих  содержимое чемоданов и с интересом роющихся в твоих пожитках), потом, уже в здании аэропорта, быстро адаптируешься к привычной среде. Но вот в  момент приземления и выхода на трап, когда в самолете еще держится запах сказки, хочется сделать шаг назад, вцепиться в кресло  и ни под каким предлогом не позволять выкинуть себя в этот  холодный и равнодушный лагерь за колючей проволокой, именуемый «Родина»…
     Вдруг  невеселые мои размышления  прервала молодая женщина. Надо сказать, что в отличие от навязанного  мне литературой представления, француженки, по крайней мере, парижанки точно, красотой не блещут. А тут я вижу стройную красивую женщину и … хорошо мне знакомую!  Я быстро расплатился в кафе, она успела отойти на приличное расстояние, но я из виду ее не потерял. Пока я ее догонял, память успела сработать, но выдала негодный результат: я вместе с ней несколько раз спускался в лифте в нашем доме в Москве. Негодный вариант, потому что этого просто не могло быть.
 Вероятно, парижанка очень похожа на  ту мою миловидную знакомую. Да ее даже знакомой назвать нельзя. Первый раз, мы случайно оказались в одном  лифте в нашем доме. Я спускался вниз, а она уже находилась в кабине, когда я вошел. Она поздоровалась со мной как с хорошо знакомым человеком, посмотрела мне прямо в глаза, дружелюбно улыбнулась и мы поехали. Раньше я ее никогда не встречал. Меня поразили ее глаза. Они излучали радость, доброту и вселенский покой одновременно. И еще просветленный ум. У меня ёкнуло сердце. Не просто трепыхнулось, а захлебнулось от счастья. Так же как в далеком детстве, когда я  встретил маму после  долгой разлуки (детсад наш вывозили на «дачу» и мама приехала нас с сестрой навестить), когда первый встретил Майку из соседнего подъезда. Вообще, если  оно ёкало, то не напрасно. Сейчас оно ёкнуло еще и так, что мое воображение тут же выпрыгнуло за пределы дозволенного.  Мы еще не достигли первого этажа, а она уже  представлялась мне в подвенечном платье. Она уже держала меня под руку и смотрела на меня влюбленными глазами!
Я был так заворожен, что мой оценивающий взгляд не пожелал оторваться от ее милого лица и продолжить «объективное обследование». Наверное, правильно говорят, что глаза – зеркало души, индикатор интеллекта и показатель еще чего-то. Но все-таки главное в женских глазах – некая загадка. Загадка  появляется далеко не всегда и открывается не всем подряд. Но если вы ее вдруг обнаруживаете, значит она предназначается вам и … и вам необходимо ее разгадать. Вот эту загадку я прочитал в ее улыбчивых приветливых глазах…
У всезнающей лифтерши я узнал, что недавно к нам в дом переехала молодая семья. У них две маленьких дочки, папа – киношник, мама – домохозяйка. Воображение пришлось взнуздать, про загадку забыть. Я еще три раза случайно встречался с ней в лифте. Это происходило днем, когда с детишками она выходила гулять, а я выходил в магазин или булочную за хлебом. Мы даже успевали делиться впечатлениями о погоде. И каждый раз мне казалось, что желание, с которым она заговаривала со мной, не просто формула вежливости. Загадка настойчиво присутствовала в каждом ее взгляде. Не соблазн, не кокетство…Как будто ей хотелось выговориться,  будто что-то мешало ей жить... Может быть совместные поездки в лифте были всегда неожиданными и  слишком короткими, чтобы успеть собраться с мыслями или с духом…   

Потом наши графики пользования лифтом перестали совпадать и, наверное, уже год мы не встречались ни в лифте, ни у дома, где она обычно гуляла с детишками. И я  вдруг встречаю ее в Париже.  Это выглядело полной несуразностью. В те времена, единицы, счастливчики вроде меня, могли выезжать заграницу. Предположим, у нее тоже родственники во Франции, думал я. Все равно, вероятность такого числа совпадений за пределами здравого ума. В одном московском доме у двух человек родственники во Франции. Эти два человека, не сговариваясь, в одно время едут во Францию, выходят погулять по Парижу в одно и то же время, на  одну и ту же улицу и чуть не сталкиваются нос к носу. При этом я год не мог  встретиться с ней в лифте, живя  в одном доме, хотя очень желал этого! Помимо воли я не переставал думать о ней и всё ждал новой встречи, какой-то развязки...  А тут на тебе! Представляю, как я напугаю эту француженку, если вдруг догоню и брякну что-нибудь по- русски!.. Но она так похожа, так похожа! Теория вероятностей, на то и теория, потому что бывает посрамлена невероятностью события. Не часто, но бывает. Может быть, сейчас тот самый случай!
 Я решаю подойти к ней на близкое расстояние и произнести что-нибудь по-русски. В чужом разноголосии  человек невольно обернется, услышав родные слова.
И вот я уже достигаю нужной дистанции, как вдруг она останавливается около стоящей машины, открывает дверцу, садится привычным движением вставляет ключ, заводит мотор, и уезжает. Я облегченно вздыхаю. Слава Богу, не осрамился. Вечно меня подводит  неуемная фантазия…
   Я возвратился в Москву спустя месяц. Все мои старания увидеть милую соседку успехом не увенчивались. Она перестала гулять во дворе с детьми, она вообще перестала появляться. Я уже готов был предположить, что они снова поменяли квартиру. Но нет. Ее мужа я встретил на стоянке автомобилей перед домом. Раз. Другой. Наконец, я не выдержал. Хотя мне очень не хотелось заговаривать с этим человеком. Он был из породы дамских любимчиков. Молодой, хорошо сложенный, с характерным выражением лица героя- любовника и баловня судьбы, легко шагающего по ковровой дорожке жизни, выстилаемой благосклонными дамами.
- У меня есть сюжет для сценария. Я встретил вашу жену во Франции, - сказал я, надеясь вызвать у него удивление и тем самым завязать разговор.
Он действительно был удивлен. Но еще больше изумился я, когда услышал его вопрос.
 – Давно?
Я опешил и не сразу сообразил, что он ждет точной даты.
- Когда вы ее видели?
Мне не нужно было долго рыться в памяти. Я мог назвать даже час встречи, не только число. Я назвал месяц и число.
- В котором часу не припомните?
Я совершенно не ожидал, что он  примет мое известие о встрече как нечто само собой разумеющееся и уж совершенно сбил с толку последний его вопрос.
- В тринадцать часов сорок минут по парижскому времени или в двенадцать сорок по Гринвичу, - пошутил я.
- Я почему спрашиваю так подробно - она погибла в автомобильной аварии под Парижем именно в этот  день, в  14.05 – холодно ответил муж.
  Уже значительно позже я узнал, что она больше года назад развелась с мужем и уехала жить  с детьми к родственникам во Францию. Вот почему я не встречал ее  больше в лифте. Этот мерзавец, ее муж, требовал за разрешение вывезти детей оплаты в твердой валюте. Но это всё я узнал позже. Тогда же меня как молния полоснула мысль, что если бы я тогда решился с ней заговорить, я бы возможно спас ей жизнь! И может моя бы жизнь сделала желанный поворот! Может быть я последние тридцать лет прожил бы в  том самом счастье, которое рисовало мне тогда воображение… Если бы!.. Всего одно слово, один шаг!!!
 
Пока я размышлял, прихлебывая кофе,  потемнело. Включилось освещение улиц, и город зажил новой жизнью. Париж ночью, особенно в теплые весенние ночи, - сплошная ярмарка экзотических неожиданностей. Респектабельное и предупредительно вежливое поведение уличной публики исчезает с последними трепыханиями сумерек и замещается  вдруг шумной подвижной, улыбчивой толкотней. В море света людской поток движется сразу во всех направлениях, но это никого не смущает и никому не мешает. Разодета публика столь разнообразно, что происходящее смахивает на костюмированный маскарад. В этой вечно движущейся толчее возникают вдруг островки, откуда несутся зажигательные ритмы: африканские, южноамериканские. Тут же рядом, не смешиваясь и не мешая предыдущему темпераментному трамтарараму, звучит философски спокойная, космическая  восточная мелодия арабской флейты или диковинного армянского инструмента. Музыканты часто в национальных костюмах, что усиливает ощущение, что именно здесь и сейчас происходит вавилонское столпотворение. Не удается пройти и нескольких шагов как внезапно попадаешь на представление бродячих факиров: повелителей огня или глотателей шпаг… И так  повсюду до окончания ночи…
Но во-первых, мне уже не под силу бессонные ночи, а, во-вторых, меня ждала вторая жизнь, жизнь во сне, в которой я уже не чувствовал себя  сторонним наблюдателем. Я отправился спать.

- Так, слушайте меня внимательно, что я вам скажу, - говорит Иисус двенадцати собравшимся. – Завтра мне придется умереть.
Вся компания в светелке за трапезой. Перед ними праздничная пасхальная еда, но  никто не ест, все, открывши рты слушают Христа.
- Нет, Господи, мы этого не допустим! – восклицает с пафосом Петр. – Я лучше умру, чем увижу твое бесчестие! Тогда и мы вместе  с тобой!
- Ну, вот опять «за рыбу – деньги»!- возмущается Христос. Говорили, говорили.… Это не мне бесчестье, а тем, кто хочет меня убить. Я умираю не для того, чтобы продемонстрировать свою смелость, а чтобы вам и всем показать, что Истина и Любовь дороже жизни. Что самой  смерти нечего бояться. Это всего лишь переход из земной жизни в Вечность. Ваше время тоже придет, не спешите. Вы нужны здесь, чтобы нести людям  веру в Истину и Любовь.
- Ты не говорил нам, что есть Истина! – это Фома.
- Ты плохо слушал. Но я повторю для всех. Истина -  в вечности жизни. А вечен тот, кто  любит и верит в Любовь.
- Прости, Господи, но я простой человек! Ты говоришь красиво и, наверное, правильно, но не всякий поймет твои слова, - это снова Фома.
- Простыми словами,  блюдите на земле  десять заповедей – из них складывается Любовь. Те, кто их блюдет, тот вечен. Жизнь земная – испытание души. Если разменял ее на земные пороки и побрякушки – сам и расплачивайся. В Вечность грязные души не принимаются. Придется проходить чистку. Так понятно?
-Лучше бы ты с нами остался, Господи! Ты уйдешь, мы все поперепутаем, перезабудем, переврем! – опять восклицает Петр. –  Останься с нами, Господи!
Все одобрительно зашумели.
- Не могу, у меня много других дел. И так  уже  я засиделся с вами. Но вам я пришлю помощь, чтобы память ваша укрепилась..
- Тогда и меня с собой возьми! – не унимается Петр.   
- Умереть не штука. Победить  свои пороки  и убедить других жить по совести - задача поважнее – отвечает Иисус.
- Да я…да мне.… Вот увидишь Господи! Не пощажу живота своего за веру, за тебя, за отца твоего!... - это всё Петр.
 - Петя, не говори «гоп», пока не перепрыгнешь…- останавливает его Иисус и продолжает. - Так,  теперь перекусим и на молитву, а то уже темнеет…
Действительно темнеет, даже очень быстро все погружается во мрак...
 Но вот  вспыхивает свет, но я уже в другом месте, в зале с «разбросанными» колоннами. У меня ощущение будто я смотрю фильм и в то  же время могу вмешаться в происходящие события.
      «Наглый» за мраморным столом дает последние наставления вооруженному копьем воину.
- Расчет вот на что, - говорит «наглый».  - Твои люди должны внезапно выскочить из толпы, как только он выйдет с учениками из дома. Иуда наверняка поймет, что мы пришли арестовать «учителя»  и бросится к нему. Предупредить. Вот тут ты смотри во все глаза и сразу его бери. Промашки быть не должно. Отвечаешь головой. Это опасный государственный преступник.
Воин молча кивает.
- Остальных можно переловить позже. Они одни опасности не представляют. Главное – лишить их вождя.

 И снова я у дома, где происходит тайная вечеря. Для кого это тайна – непонятно, потому что вокруг полно народу. Все ждут выхода Христа.
События разворачиваются стремительно. Поодиночке выходят ученики с Христом. Толпа чуть расступается.  Ученики еще не успели образовать привычную защиту вокруг Иисуса, как вдруг из толпы выскакивают вооруженные люди и окружают  вышедших. Иуда бросается к Христу
- Бежим, Равви! – восклицает он, отталкивает ближайшего воина и увлекает за собой в толпу Христа. В этот момент внезапно  выныривает воин-молчун с копьем ловко отсекает Христа от Иуды. Подбегает еще один воин ему на помощь и вдвоем они цепко держат Христа, который и не порывается убежать. Толпа теснит вооруженных людей. Начинается давка. В неразберихе ученики растворяются в толпе. Только Иисус жестко удерживается двумя воинами. Но, кажется и его вот-вот вырвут из рук воинов. Внезапно раздается громовой голос воина с копьем.
-  Всем назад! Нападение на римского воина карается смертью!
Толпа, опомнившись в страхе отступает…
 Уже совсем темно. В окружении воинов с факелами, Христа ведут в город. Крадучись, прячась то  за большими камнями, то за стволами смоковниц вдоль дороги, за процессией следует Петр. Я всё вижу глазами Петра. Я не очень понимаю, где начинаюсь я и кончается Петр. Но меня это не беспокоит.
Христа вводят в тот же дом, откуда недавно выходил Иуда. Петр остается во дворе. Холодно. И мне холодно тоже. Петр незаметно пристраивается у костра, где греются воины и обслуга дома. Мне становится тепло.
Из дома выходит служанка, останавливается поболтать с одним из воинов у костра и вдруг впивается в меня глазами. У меня мурашки бегут по коже от ее пристального взгляда.   
- Эй, кучерявый!- весело кричит она мне, - Ты  же в главных ходил  у этого!
Она недвусмысленно показывает в направлении, куда увели Христа.
Воины как по команде оборачиваются и зло смотрят на меня, готовые схватить. Тот, что ближе всех ко мне хватает за руку…Петра. У меня отлегло, но, тем не менее, я почему-то следую за воинами, волокущими Петра.
- Да вы что, братцы! – причитает Петр. – Я знать никого не знаю! Врет она всё!
Так его и вволакивают в «колонный» зал. Там я снова вижу обоих дознавателей. «Наглый» -  в большом возбуждении.
- Кто такой? – грозно  вопрошает он у волокущих воинов.
- Да вот тут его одна признала. Говорит, видела его… он из этих...
- А ты что скажешь? – обращается он к Петру.
- Да я, гражданин  начальник, понятия не имею, о ком речь.
- Все вы агнцы, - бурчит наглый.
- Отпустите! – приказывает он охране.
Петр, кланяясь, убегает, воины выходят, но тут же другие волокут Фому.
- Откуда? – спрашивает «наглый» у воинов.
- На горе взяли на Элионской. Одежка похожая.
- Ты кто? -  теперь он обращается к Фоме.
- Прохожий. Странник я - отвечает Фома
- Ну-ка странник, повтори за мной: «У красы, что без косы на главе торчат власы».
 Фома повторяет.
- Галилеянин, - радуется «наглый». – В яму его, потом разберемся.
Упирающегося Фому уводят.
- С чего ты взял, что он из Галилеи? – удивляется «доброжелатель».
- У них ударное «ы» мягкое. Слышал, как он произносит: «краси..коси… власи»?
В этот момент те же воины тащат того же Петра.
- Этот же был уже! – удивляется  «наглый».
- Дак, его теперь повар опознал.
- Вот дался вам этот мужик! – орет наглый. И обращается к Петру.  Ты что здесь толчешься? Будешь мешаться под ногами, в яму посажу!
- А я виноват? Мне и уйти не дали! Вывернули руки и, назад! Я не виноват, что похож на кого-то! Отпустите, начальник! Сыт по горло уже пинками вашими!
- Вон его со двора! – командует «наглый».
Втаскивают старика, бормочущего бессвязные слова, озирающегося исступленно-пронзительным взглядом.
-  Кричал на площади, что убивают царя! – докладывает стражник.
При слове «царь» старик оживляется, глаза его теперь чуть не выскакивают из орбит.
- Цареубийцы!!! – вдруг вопит он. – Побойтесь Бога! Земля содрогнется и разверзнется! Выйдет огнь и пожрет вас! Опомнитесь! Иначе все обратитесь в пепел!
- В яму его, - холодно приказывает «наглый».
Старика, продолжающего угрожать небесными карами, волокут прочь.
- Слушай, а этот, которого ты выпускаешь второй раз, у него тоже мягкое «ы», - ехидно замечает «доброжелатель».
«Наглый» не успевает ответить. Снова два воина  вволакивают Петра. Тот дрожит и жалобно всхлипывает. «Наглый» багровеет от злости.
- Начальника охраны ко мне!
Вбегает «молчун» с копьем и вытягивается перед «наглым».
- Если еще раз мне притащат этого болвана, я тебя посажу в яму! –  указывая на Петра, едва сдерживая ярость, шипит «наглый».
- Третье свидетельство, господин, - бесстрастно отвечает начальник охраны. – По закону я должен его арестовать.
- Здесь закон – я, - взвизгивает «наглый». – Ты понял меня?
- Понял, господин, - склоняет голову начальник охраны.
Когда зал опустел и дознаватели остались одни, «доброжелатель» спросил.
- А что ты так выгораживаешь этого кучерявого? У него тоже, кстати, мягкое «ы». Ты не логичен.
- Ты до сих пор  не понял? Это мой главный осведомитель! Его надо беречь, как зеницу ока. Глуп, как пробка, а тщеславия хватит на полк воинов. Хочет быть главным во всем, даже в том, в чем не смыслит совсем. Находка для нас. Искал на Иуду компромат, потому что завидовал ему. Тот ходил в любимчиках у их «учителя». Это он мне сообщил, что Иуда забрался в их общую кассу… Какой я гениальный ход придумал, а?
- С Иудой, ты имеешь в виду?
- Ну да! Теперь этот кучерявый вне подозрений! А ведь это он мне и  выдал место и время их вечери…Последней, надеюсь…
Входит начальник охраны.
- Иуда просит разрешения войти.
- А этому что еще надо? – недовольно морщится «наглый». – У меня нет времени.
- Он называет пароль, говорит, что ему разрешен к вам  доступ в любое время, - бесстрастным голосом возражает начальник.
 - Ладно, зови, - нехотя соглашается «наглый».
Входит Иуда. Порывистый, горячий, со сверкающими от негодования глазами.
- Вы обещали его не трогать! – начинает он возмущенно, едва войдя в зал.
- Да, обещали, но, к сожалению, обстоятельства изменились, - холодно отвечает «наглый». – Еще есть вопросы?
Иуду будто окатили ведром ледяной воды. Он не может выговорить ни слова  от негодования. Наконец, он нервным рывком выхватывает из одежды мешочек с деньгами и бросает из «наглому».
- Заберите ваши проклятые деньги! Я не хочу иметь дело с лицемерами! Вы думаете вы меня купили?
Иуда резко поворачивается и  уходит. «Наглый» начинает хохотать, потом вдруг резко обрывает смех, когда Иуда почти скрывается за колоннами.
- Ты же сам его  и предал, дурак! Сам! – взвизгивает он.
Иуда замирает и оборачивается.
- Я !?!
На его лице презрение и…и недоуменный вопрос.
- Ну да, ты! А кто еще? Если бы ты не потащил его в толпу… А тут нам сразу стало ясно, кого брать в первую очередь!  Так что тебе благодарность от лицемеров, - насмешливо цедит «наглый». – Ты – молодец. Всё сделал как надо. Вот еще и деньги вернул. Тоже правильно. За любовь к Родине денег не берут.
По лицу Иуды пошли красные пятна.
- Я всё расскажу братьям… Мне поверят...Я не предавал…
- Правильно.. Ты один на свободе. Остальные все твои «братья» в яме. Когда их отпустят, ты им расскажи, почему ты один избежал ареста. И покажи пустую кассу. Они тебе тут же и поверят…
- Да, мне поверят! – запальчиво произносит Иуда.
- Вот и хорошо, - холодно говорит «наглый». – Кстати, твоему несостоявшемуся тестю вчера отрубили обе руки, а  его дочь, твою невесту продали за долги. Твой залог не пригодился…
Иуда хватается за голову и шатаясь выходит из зала.
- Ты его добил, - ухмыляется «доброжелатель».
- Он нам бесполезен, - равнодушно произносит «наглый».

«Мне нужно спасти Иисуса». Эта мысль втемяшивается мне в голову.
Внезапно я оказываюсь в богато убранном просторном помещении, по середине которого на троне восседает дядька в золоченом балахоне с умным лицом и быстрыми глазами. Перед ним стоит Иисус.
- Мне говорили, что ты метишь на мое место, - говорит дядька.
- У меня была другая задача, - отвечает Иисус.- Царство – это не высокая цель.
- А какая же высокая, интересно знать? – насмешливо искривляет губы дядька.
- Я хотел понять причину ожесточения человеческого сердца.
- Достойная цель. Ну и как, удалось? – усмехается дядька.
- Да.
Дядька даже привстает от удивления.
- Ну-ка, ну-ка! До тебя никто не осмеливался говорить так безапелляционно. И в чем  же причина?
- В лености.
- В каком смысле?
- В прямом. Человеку лень сопротивляться пороку. И он ему позволяет себя пожирать.
-  Пусть так. И что ты собираешься делать со своим открытием?
- Исправлять людей.
Дядька встает с трона и интересом обходит Иисуса, внимательно его оглядывая.
- А зачем тебе это?
- Это нужно моему отцу.
- А где твой отец? И кто он такой?
Иисус молча указывает наверх. В этот момент через одно из высоких оконных прорезей  в стене на него падает сноп солнечных лучей. Создается впечатление, что Иисус сам начинает  сиять. От дядьки не ускользает этот оптический эффект. Он возвращается на трон. На лице его смешение чувств мыслящего человека, столкнувшегося с непонятным или непостижимым. Дядька этот, как я наконец понимаю, царь Ирод. 
- Я возвращаю тебя Понтию Пилату – медленно выговаривает Ирод. -Ты мне не враг. В этом я убедился. Пусть он занимается твоей судьбой.
    «Ага, мне нужно вернуться в Иерусалим и попасть к Пилату», вертится в моей голове следующая установка.  В Иерусалиме я оказываюсь без проблем, но во дворец Пилата мне проникнуть не удается. Меня молча отталкивают стражники. Причем, все-таки они меня не видят. Я жду момента, чтобы проскочить вместе с кем-нибудь из входящих. Мне это удается не сразу. Наконец,  я прячусь за толстого монаха, похожего на американского судью и проскальзываю во дворец. Я без труда отыскиваю нужный зал. Понтий Пилат уже заканчивает допрос Иисуса.
- Ты говоришь, что учишь добру народ. А ты слышал вчера, как твой народ вопил, требуя тебя распять, и не успокоился, пока я не пообещал? Плохо видно ты учил…
- Я один, а у первосвященника  Каиафы – легион помощников. И потом, ложь проворнее правды.
- Я не люблю потакать черни, раз, и  твое учение не угрожает кесарю, два.   Хочешь вместо тебя я распну какого-нибудь негодяя? Мои ребята подберут похожего…
- Ты сделал всё, чтобы меня спасти. Доброе дело не делают недостойными средствами.  Я должен умереть.
- Должен или хочешь? – спрашивает Пилат.
- Я должен, потому что мой час настал и хочу умереть, чтобы  показать людям, что смерти нечего бояться. Что это вовсе не конец, а уход в другую жизнь. В вечность.
- Ну что ж. Ступай в свою вечность. Блажен, кто верует… Уведите его! – он делает знак воину, стоящему в отдалении.
У самого выхода Иисус оборачивается.
- «Блажен, кто верует» -  верно ты говоришь. Видишь, и ты кое-чему научился…


 И тут же я оказываюсь рядом с Иисусом в темнице – каменном  помещении без окон и дверей с низкими сводами. Другая мысль назойливо мешает первой: я знаю, что ему распятия не избежать. Что делать мне в такой ситуации я себе не очень представляю.
 На земляной пол брошена охапка соломы, на которой и сидит Иисус. На стене неровным пламенем мерцает масляная лампа.
- А-а, тринадцатый! – кивает он мне и пытается бодро улыбнуться. У него это плохо получается.
- Что делать? – спрашиваю я  его.
- А ничего! – отвечает он спокойно. – Садись. Я тебе кое-что скажу.
Я сажусь на солому рядом с ним.
- Вот видишь. Чуть что случится, все кому не лень ругают  начальников. Оказывается и среди них есть толковые ребята. Дело потому что не в них, а в системе власти. Ироду моя смерть не нужна, Понтию Плату тоже, а меня все равно распнут. Потому что я враг несправедливой  государственной системы, а не одиночек от власти. И она меня страждет уничтожить.…Завтра посмотрим, как народ поведет себя на Голгофе. Одно дело кричать «Распни!» вместе с пьяными подстрекателями, а другое дело видеть своими глазами, к чему приводит  бездумное подчинение возбужденной толпе…
      У меня завтра главный день! – глаза Иисуса азартно зажигаются.  Личный пример стоит многих  увещеваний. Я покажу всем, что чувство добра и справедливости может быть сильнее страха смерти. Что надо бояться не смерти, а подлых поступков. Что для хороших людей смерть -  это новая жизнь!... Скорей бы!
Иисус мечтательно закатывает глаза.
 - Эй, царь, выходи! – в грохоте открываемой решетки слышится  насмешливый голос охранника.
Во дворе несколько вооруженных воинов. На земле лежат три креста. У одного их них, крайнего, уже стоит оборванный детина. Мне не нужно было долго рыться в памяти, чтобы вспомнить прототипа. В нашем дворе проживал один запойный мужик.  Относительно спокойный в послезапойном периоде, он превращался в злобное  и дикое существо, когда наступал час «икс».
Иисуса ставят у среднего креста, меня -  у оставшегося.
- Вот ваше последнее ложе отдыха, - кивая на лежащие кресты, похохатывает начальник стражи, голосом сержанта-сверхсрочника, командовавшим когда-то нами, молодыми  офицерами, на месячных военных сборах после окончания института. «Вы тут все такие умники, а портянки правильно намотать – слабо!» - отвечал он нам на большинство наших  вопросов, ставивших его в тупик.
 - Будете загорать на солнышке. Ваше время службы кесарю закончилось. Теперь заслуженный отдых. Попить вам поднесут, даже не нужно будет себя утруждать спускаться с креста. Ложа хоть и   деревянные, но очень удобные. Единственное неудобство – до курорта вам придется эти крестики нести самим.  Ишаки отказываются. Говорят, слишком тяжелые! – он ржет собственной шутке.
- К торжественному маршу! – командует он, захлебываясь от хохота. – Дистанцию на одного отдыхающего! На плее-чо!
Мы взваливаем кресты.
- Шааагоммм- марш! – распевно, как на настоящем параде командует начальник охраны.
 Печальная процессия  трогается. Мне нести легко, бандюге, что впереди, тоже хоть бы что, в вот Иисуса мотает из стороны в сторону. При каждом отклонении от «курса» он получает удар плетью от зоркого начальника стражи. Прохожие на улицах не обращают на нас никакого внимания: редко остановится поглазеть какой-нибудь зевака. Все спешат по своим делам. Я слышу, как некоторые из них перебрасываются репликами на ходу.
- Опять кого-то поймали. У-у, бандюги, так им и надо…
- Там вот этот, в середине, политический…
- А ему чего не так?
- Говорит надо по справедливости жить, по другим правилам.
- Они все так говорят, пока не начальники! Видишь у него написано на кресте: «Царь Иудейский». Стал бы царем, так по-другому бы с нашим братом заговорил…
Иисусу совсем плохо. Он напрягается из последних сил. Вдруг один из немногочисленных зевак подает робкий голос.
- Ты бы дал отдохнуть несчастному, начальник!
«Сержант» будто ждал выражения сочувствия.
- Стой! – командует он.
Наша колонна встает.
- Правильно! – с  фальшивой радостью в голосе восклицает начальник стражи. – Как я сразу не догадался? Что за молодец мне подсказал? – обращается он к прохожим. – Покажись!
Из кучки зевак  выталкивают крепкого мужика.
- Все смотрите на доброго человека! Молодец какой! Пожалел! Вот сейчас он и понесет чужой крест! Ну-ка давай, жалостливый! На плечо!
Мужик покорно взваливает крест Иисуса на себя.
- По дороге подумай, может и на кресте его заменишь?  Других желающих нет? – участливо вопрошает «сержант» зевак.- Есть еще два вакантных места!
Кучка прохожих, остановившихся было понаблюдать, спешно  рассеивается. Довольный начальник командует и колонна трогается…
 Вот мы уже на высоком голом холме. Народу – тьма. Наша колонна уверенно прорезает толпу и останавливается в самом ее центре. Нас укладывают на кресты, и начинается процесс распятия. Мне не больно. Я стараюсь не смотреть на Иисуса и наблюдаю за народом вокруг. С наивным любопытством и детским удовольствием люди рассматривают подробности: как кровь брызжет из моих пробитых ног и рук, как поднимают крест с моим телом. То же делают с Иисусом, но я на него боюсь взглянуть. Внезапно я слышу отборный мат. Это начинают заколачивать гвозди в бандюгу. Вперемешку со злобным воем матерщина заставляет меня повернуть голову в его сторону. Он мотает в ярости головой, и, наверное, перекусал бы палачей, если бы смог дотянуться.
Наконец, все кресты установлены, и народ начинает рассасываться. Наверное, наблюдать за медленным умиранием неинтересно. Новые одиночки или группки все-таки появляются на холме, проходят под крестами, рассматривают нас, распятых, как музейные экспонаты, с легким удивлением и очень подробно. Милосердия или сострадания на лицах я не замечаю.  Подолгу они не задерживаются.
- Эй, ты! – рычит бандит с креста, что по другую сторону от Иисуса.
- Ты ж учил, что надо подставить левую, когда бьют по правой щеке! – он взвывает, что вероятно означает смех, и его лицо осклабляется  в подобии улыбки.
- Подставил? – и он снова злобно воет. – Вот так вас, лохов, учить надо! Я чистил карманы этих идиотов, когда они подставляли свои уши, чтобы тебе было удобнее на них вешать лапшу. А потом грабил их дома, пока они бегали к тебе на проповеди. Я пожил в свое удовольствие! Если б я не попался, я бы продолжал так всю жизнь! Потому что умные и сильные всегда жили, живут и будут жить за счет дураков и слабаков! Чтобы иметь, надо уметь вырвать или украсть, с кровью вырвать, а не выпрашивать! Вот и весь закон жизни! Ты этого не понял, «царь», и попал вместе со мной! И умрешь со мной одной смертью!
Он снова воет и дергается в судорогах на кресте.
- Я то хоть пожил, как хотел! А гнить мы будем в одной земле! Ты, который жевал кузнечиков сорок дней в пустыне и недоедал остальные дни во имя несуществующей любви, и я, который ел от пуза что хотел, пил,  щупал молоденьких козочек и прожил больше чем ты! – он снова заходится в вое.
- Что ты молчишь? – возмущаюсь я, обращаясь  к Иисусу.
Иисус держится пока молодцом, но взгляд у него тревожный.
- Ему ничего не поможет, - отвечает Иисус. – Он уже в руках дьявола. Меня другое тревожит. Ни одного сострадающего лица! Приходят как будто на спектакль.
- А тот, что крест тебе нес?
- Симон Киринеянин? Так он крестьянин из глубинки! Там еще что-то сохранилось от первозданности. А вот горожане! Полное отсутствие сострадания, равнодушие. В лучшем случае любопытство. Я все надеюсь увидеть сочувствующих. Должны же быть они в конце концов!
Я чувствую, что Иисус волнуется и его волнение передается мне. И вдруг я замечаю, что приближается группа знакомых лиц. Конечно знакомых! Это же исцеленные Христом! Два бывших слепых с посохами, бывший сухорукий,  хромой глухонемой, расслабленный – этих я знаю точно. Вот он, наконец, порадуется, думаю я.
Тем временем группа приближается.
- Вот он! – восклицает сухорукий, обращаясь к группе. – Поприветствуем «спасителя»!
Он раболепно падает ниц перед распятием и подползает к  кресту. Остальная группа не спешит проделать то же самое, а молча наблюдает.
- Смотри, царь, как работает теперь моя рука!
Бывший сухорукий приблизился к распятию Христа, поднял голову и неожиданно сильно бьет его по голени. Иисус морщится от боли.
Как по команде все остальные начинают бить Христа: слепые посохами, хромой костылем, глухонемой и расслабленный просто плюют в его сторону.
- Что толку, что ты исцелил нас!- продолжает сухорукий. – Раньше мы жили на милостыню, а теперь нам никто не подает. Что проку от твоего исцеления? Мы здоровы, а есть не на что! Раз уж ты такой всемогущий, так сделал бы нас и богатыми! Вместо этого ты заставил нас страдать еще больше. Ты нарочно над нами поиздевался…
Лицо Иисуса преображается. Такого отчаяния я не видел на его лице ни разу за время знакомства.
- Отец! – воздевает он глаза к небу. – Забери меня отсюда ради всего святого! Я согласен с тобой теперь! Да-да-да! Согласен полностью!  Зря я затеял этот эксперимент! Слишком поздно! В людях не за что зацепиться! Я не могу этого видеть! Забери меня немедленно - умоляю, отец!   
Я слышу голос с небес
- Хорошо, сын. Нет проблем, но придется громыхнуть. Аккуратно уже не получится.
- Как хочешь, отец, только быстрее!
Внезапно все померкло. Гору, распятия, людей внизу сокрыла непроницаемая мгла. Громыхнул гром ужасающей силы и…и я проснулся.
 
В окне, сквозь сплошной поток воды в неясных утренних сумерках и непрерывных сверканиях молнии виднелись размытые очертания стены дома. «Ага, я в Париже», быстро сообразил я, потому что окна выходили во двор-колодец, и стена напротив была частью того же дома. За всю жизнь мне больше не приходилось ночевать нигде, кроме Парижа  в «апартаментах с видом на стену». Хотя в Париже – это единственная возможность спать спокойно с открытым окном, не боясь шума улиц.
     Одна створка окна у меня была как раз открыта, и утренняя майская гроза ворвалась в мою комнату во всю мощь. Я посмотрел на часы. Уже можно было подниматься. Сегодня  я хотел съездить на русское кладбище.  Это еще надо ехать на автобусе в пригород. Пока я собирался, гроза прошла и я отправился в путь.
Кладбище оказалось прелестным живописным уголком с уютной белокаменной часовенкой. Я ходил по чистым аллейкам, читал и простенькие сообщения -  « родился, умер» - и целые исторические послания на надгробиях…Ушедшие поколения...  Повсюду яркими алыми пятнами цветы, как обильно выступающая из земли  последняя  кровь умирающих от ран белых офицеров. Они донесли свои тела,  истекающие кровью на чужую землю, чтобы избежать поругания на своей… Отголоски гражданской войны…Сколько исковерканных жизней, судеб! И во имя чего? «Во имя веры в светлое будущее» внушали нам те, которые и уничтожили все ростки светлого в России. Растоптали, сгноили в лагерях, уморили голодом. Все великие безобразия, творившиеся на земле, произошли благодаря слепой вере в идолов: Наполеон, Гитлер, Сталин. На их незатейливые приманки попадалась и мыслящая часть населения,  вот что удивительно! Все эти измышления под «научной» вывеской, что, мол, человечество после каждого революционного возмущения, обретало более совершенный экономический строй – вымысел в угоду власть имущих. Любое вооруженное «возмущение» несет человечеству только зло и ничего кроме зла. «Рыночный экономический порядок» - завоевание, которым так гордится сегодняшняя мировая элита, чистый обман. Как сильный понукал и обирал слабого, так понукает и обирает.  Систему нельзя назвать справедливой, если она допускает одновременное сосуществование  пухнущей с голоду нищеты и обожравшейся роскоши...
А вот и могила отца Александра.…Всё-таки что же такое жизнь? Вот жил человек, радовался, страдал, ощущал мироздание. Каждому человеку кажется, что мир создан для него и вертится вокруг него, для его нужд. И до конца дней своих он никак не может полностью осознать конечность бытия. Ему нужен мир,  нужна жизнь в этом мире, другого он не знает и не хочет думать о чем-то отвлеченном. Даже если и задумается, то мысли приведут в тупик, в конце концов. В тупик под названием «смерть». Тогда он отмахивается от тупиковых мыслей и погружается в  хлопоты «реальной» жизни. И тогда ему представляется, что он неотъемлемая часть этого мира. Но вот человек умирает, а мир продолжает существовать без него так же, как и в его присутствии. С миром, то есть ничего не происходит, он не замечает ни появление нового человека ни исчезновение прожившего жизнь. Значит миру безразличен человек! Присутствует человек на земле или его нет. Но ведь и человеку умирающему мир тоже становится не нужным. Кому же тогда понадобилось это временное содружество? Остается только предположить, что земля – полигон для Божьих экспериментов.  Единственный приемлемый вариант. Во всяком   случае, тогда многие вопросы снимаются.… Жаль только, что сон мне не приснился пораньше. Вот если бы в юности поговорить с Иисусом,  я бы  точно не наломал столько дров. Такой милый умный добрый дядька, искренне переживающий за олухов, не желающих понимать простые вещи. Тридцать три года не пожалел, незаметно вписался в человеческую жизнь,  влез в шкуру своего детища, попытался понять изнутри, так сказать, чего не хватает его земному подобию для непрерывного движения к совершенству, почему тот  постоянно сбивается с истинного пути в порочные разрушительные удовольствия. По-моему, Он только расстроился от увиденного… Да только, чтобы его не огорчать, я бы тогда остерегся многих сомнительных поступков.  Ну что теперь говорить. Теперь остается хотя бы остаток дней вести себя прилично…

        Из Парижа я вернулся в условленный день. Дома на столе лежала записка от сына. « Спасибо,  отец! Подробности при встрече.  Ты прав.  Теперь я убедился сам: сердце действительно умеет «ёкать». 
   Ну, вот и замечательно. Мне даже легче задышалось. Все-таки я не зря прожил жизнь на земле….»

На этом текст прервался. Мне показался он интересным. Я взял да и распечатал его…