(сокращённый вариант)
Вся жизнь так и проходит в поисках ответов на многие и разные вопросы. Их задаёт жизнь, учителя, дети, потом внуки. Их задают люди друг другу. На вопросы приходится отвечать дома, на работе, на улице, за городом, в степях, в горах, в лесах и пустынях.
Вопросы, вопросы, сплошные вопросы и нет мне покоя от них. Много их, вопросов – простых и сложных. Ответов гораздо меньше.
Более всего вопросов я всегда задавал самому себе. С самого раннего детства, а я помню себя с четырёхлетнего возраста, я задавал себе, а потом и матери, вопрос: «Почему мы победили, а мой папка не вернулся с войны?» Мама плакала, и как-то объясняла мне эту, как мне казалось, вопиющую несправедливость, но я не понимал, почему победивший погибал? В моём детском наивном представлении победитель должен оставаться живым, ведь он же победил врага! Победил – значит, застрелил, уничтожил, убил. Это враги должны все погибать, а мой отец должен живым и весёлым возвращаться домой к своим детям, к жене, к родным и близким. И это – радость для всех, это – праздник Победы. И не мог я понять некоторых вещей ни тогда, в детстве, ни сейчас – в старости. Не могу до сих пор понять, почему такую страшную цену заплатила страна за Победу? Какая же это Победа, если победителей навалили в три раза больше, чем побеждённых? Или нормальная пропорция для наступательного боя – три к одному? Но были же и оборонительные бои? А в оборонительных боях потери Красной Армии и населения были вообще колоссальные.
И очень горько и непонятно мне было видеть слёзы матери на фоне общей победной радости. Это вошло в меня как первое сильное переживание детства и осталось во мне на всю последующую жизнь. Не могу я спокойно слушать и видеть плачущих женщин и детей, это просто разрывает моё сердце, и у самого в глазах намечаются слёзы помимо моей воли. Но не хочу давать чувствам разгуляться, пытаюсь сдержать слёзы. Иногда это получается, иногда – нет. А с возрастом сдерживаться становится всё труднее. Убедился я лично, насколько мудр житейский совет: «Поплачь – легче будет».
Второе переживание детства запомнилось мне, как очень приятное. Что это было – первая детская любовь или же первое, чистое и наивное, ничем не замутнённое восприятие женской красоты? Не знаю. Может быть, и то и другое вместе. Но оно запомнилось, скорее всего, потому, что было первым.
С моей младшенькой сестрёнкой, оставленные на весь день одни, когда мать уходила на работу, мы частенько сидели на крыльце и смотрели на окружающий мир. Каждое утро после ухода матери, я садился возле распахнутой двери и ждал, когда в дальнем конце улицы возникнет её силуэт, легко мною узнаваемый. И она появлялась – эта красивая молодая женщина, моя любовь издалека, шла по станичной улице в нашу сторону, а я, не отрывая от неё глаз, смотрел и смотрел. Лицо её не запомнилось, а лёгкая женственная походка необычайно трогала меня. Что я тогда понимал в мои-то пять лет? А ведь запомнилось на всю жизнь – так красиво ходить могут только красивые женщины.
Она доходила до перекрёстка, потом поворачивала направо, и я долго смотрел ей вслед, пока она, уменьшаясь до точки, не скрывалась вдали. Сестрёнка сидела рядом и с любопытством таращила свои глазёнки туда же, куда смотрел и я. Но, не узрев ничего интересного для себя, возвращалась к игре со своей тряпичной куклой, или смотрела на соседскую собаку.
Моя мать тогда тоже была молодой и красивой (а как же иначе!), но она была с нами всегда рядом, и мы привыкли к ней. А эта женщина появлялась только лишь на минуту, и мне всё в ней казалось необыкновенно красивым – и походка, и лицо, и чёрные волосы, затянутые синей лентой на затылке. И как же я печалился, когда она почему-то долго не появлялась на улице. А я всё смотрел и ждал, ждал, ждал. Наверное, с той поры и закрепилась во мне привычка, прошедшая со мной всю взрослую жизнь, – любоваться идущей навстречу стройной женщиной, а потом обязательно посмотреть ей вослед. Не могу удержаться.
Было в моей жизни ещё одно сильное переживание детства, но оно не сохранилось в памяти. Мал я тогда был, ещё и трёх лет не было. Об этом мне рассказала мать, когда я уже ходил в школу. И всё это мне хорошо запомнилось, ибо память школьных лет, несмотря на давность, сохранила все интересные случаи из жизни, в том числе и рассказы других людей.
Жили мы тогда в городе Ростове, который на Дону. Нормальная семья: отец, мать, моя старшая сестра и я. Отец работал на заводе «Сельмаш», а жили мы где-то в районе Нахичеванского рынка. Мне в молодые годы часто приходилось проездом бывать в Ростове, и я всегда смотрел с интересом на эти места либо из окна троллейбуса, либо при пеших прогулках, когда у меня был запас времени. Где-то здесь я появился на свет, где-то здесь прожил я самое начало своей жизни – два с половиной года.
Когда началась война, отца сразу в армию не взяли, хотя он, как и многие, рвался на фронт. «Сельмаш» напрягли на выпуск военной продукции, а отец был нужным техническим «спецом», и потому ему назначили «бронь». На фронт он всё-таки ушёл весной сорок второго. К тому времени у нас уже были потери: старшая сестрёнка Лида, умерла от сильной простуды, и мы с матерью остались вдвоём. Но у нас ожидалось прибавление семьи и, может быть, поэтому мы не эвакуировались из Ростова. Да и не успели с эвакуацией многие, не только мы, ибо слишком стремительно продвинулись немцы от Харькова к Дону и взяли Ростов практически без боя.
Какое-то время мы жили в оккупированном городе. Нам в дом подселили двух немецких офицеров. Они заняли большую комнату, а мы с матерью устроились в маленькой комнатушке. И случилось так, что я стащил какую-то принадлежность для бритья, какую-то блестящую штучку, когда немец вышел на минуту из комнаты. Вернувшись и обнаружив пропажу, немец пришёл в ярость, выскочил во двор с намыленным лицом и с пистолетом в руке. Мать закричала, а я спрятался за мамкину юбку и с испугом, но молча, выглядывал из-за матери. На крики подошёл второй немец, более спокойный, стал уговаривать этого сердитого офицера. Мать догадалась, в чём дело, отобрала у меня похищенный предмет, отдала офицеру.
Не сразу успокоился немец, уж очень ему хотелось пострелять. И если бы вовремя не подошёл другой офицер, то там бы и закончились дни моей жизни. Но всё обошлось. Наверное, я не очень испугался: не понимал я тогда, чем мне грозил пистолет у немца в руке. А мать, конечно, пережила за меня изрядно. Это были для нас первые и последние ужасы немецкой оккупации, и достались они, в основном, моей матери.
Вскоре наши войска освободили Ростов, но ненадолго. Немцы снова захватили город. Но на этот раз мы успели эвакуироваться и оказались в Армавире. Здесь жили родственники отца, они приняли нас на короткое время. В этом городе и родилась моя младшенькая сестрёнка в июле сорок второго года. И уже после войны, когда я учился в школе, спросил я у матери – почему я родился в Ростове, а сестра в Армавире. И она рассказала вот эту историю.
А потом немцы подошли к Армавиру, и мы снова двинулись на юг. Только теперь у матери на руках была моя маленькая сестрёнка, а я вполне самостоятельно топал рядом и ещё что-то нёс в руках. Ушли мы не очень далеко. Каким-то образом, с помощью добрых людей, где на телеге, а где пешком, мы добрались до станицы Вознесенской, что находится в тридцати километрах от станицы Лабинской (ныне город Лабинск). Здесь мы и остались до конца войны. Не было уже никаких сил бежать дальше. А дальше виднелись горы – голубовато-серые летом и белые зимой. Эти далёкие горы были для меня загадочными и притягательными, и я подолгу смотрел на них, и они как будто бы становились совсем близкими. Может быть, там и полюбил я горы, издали полюбил. И впоследствии это, запавшее в душу притяжение вело меня по жизни к этим синим горам с белыми вершинами.
Потом, уже выучившись на геолога, я долгое время работал в горах, на которые смотрел из детства. Возможно, тогда и начал зреть во мне романтический настрой, эта неизъяснимая любовь к природе, повлиявшая на выбор моей профессии. Никогда в жизни не сожалел я о своём выборе.
И даже сейчас, когда геологическая жизнь осталась позади, тоска охватывает меня каждый раз в начале мая – в это время у нас начинался полевой сезон, и довольно часто день Победы мы отмечали ударными маршрутами в горах. Как прекрасны горы в мае! Впрочем, горы прекрасны в любое время года!
Вернёмся в станицу Вознесенскую, в конец лета сорок второго. Эти места яростная война обошла стороной. Немцы в станице появились только один раз, назначили старосту из местных жителей для соблюдения порядка-орднунга и укатили. Больше их там и не видели. Бои шли неподалеку. О них мы слышали не только от людей, прибывающих в станицу, но порой узнавали по грохоту далёких взрывов, похожих на раскаты грома.
Здесь мы и выжили, потому что не пошли дальше. Выжили, потому что получили здесь и пищу, и жильё. Я не помню такого времени, чтобы в кубанских станицах было голодно. В самые тяжкие времена здесь всегда можно было прокормиться. Благодатный край – плодородные земли, подходящий климат и, самое главное, трудолюбивые люди. Приняли нас хорошо, дали нам комнату в большом доме на окраине станицы, где уже жили несколько семей. Когда сестрёнка подросла, мать устроилась работать в столовой при каком-то учреждении, и потому с едой у нас было всё в порядке. Так и дожили до Победы.
Когда пришло известие, что война закончилась, мать решила возвращаться в родные места. Но в Ростов мы не поехали, а двинулись осенью сорок пятого в шахтёрский городок Новошахтинск. Там жила сестра матери, для нас «тётя Варя». Она-то и позвала мать к себе. Главным побудительным мотивом нашего переезда в шахтёрский городок был холод. Мы с трудом пережили три зимы в станице. И если с харчем и жильём проблем не было, то с топливом здесь было туго. Местность степная, дров и угля в разгар войны не достать. Топили соломой и кукурузными стеблями, а обрушенные кукурузные початки вообще были лучшим топливом для печек. Но всё это сгорало быстро и тепла давало мало, потому и мёрзли зимой. Затем и перебрались жить в шахтёрский городок, где есть хорошее топливо, где зимовать было уже не страшно.
Много дней Победы минуло с тех пор. И сейчас, когда многие праздники отменили или (по просьбам трудящихся) назначили нам другие праздники, День Победы остаётся самым значительным праздником для всех. После Большой Войны были другие войны, поменьше, и в некоторых из них страна родная участвовала, выполняя какой-нибудь долг – или братский, или интернациональный, или по обещанию, выполняя договорные обязательства. Так называемые «локальные» войны никогда не прекращались на земле. Ведутся они и сейчас. И хорошо, что не в каждую из них встревает наша страна. Слишком уж дорого обходятся нам большие и малые победы.
На днях услышал по радио изречение нашего президента: «Убеждён, что в 21-м веке Россию ждут новые победы». Воинственный товарищ, однако, но хочется надеяться, что эти победы будут не военные, не страшной ценой. Нам бы со старыми победами разобраться, выводы сделать, уроки извлечь. Нам бы людей поберечь. Но такая задача – людей поберечь – никогда не ставилась и не звучала ни в призывах, ни в лозунгах, ни в ценных указаниях, ни в секретных предписаниях. Всегда подразумевалась победа любой ценой. Для оставшихся в живых будет повод для праздника.
От тех времён детства сохранился у меня, человека в преклонном возрасте, один наивный, детский по сути, вопрос: «А зачем вообще воевать, если мирная жизнь так прекрасна?» Знаю: найдётся тысяча и больше умников, способных объяснить мне смешную наивность моего вопроса. Объяснить я и сам могу. А вот толково ответить на детский вопрос, чтобы пятилетний ребёнок понял – кто сможет!?
03.12.2009