Я встретила ее возле работы. Голым солнечным днем в середине ноября. Она вглядывалась в проходящих, будто кого-то ждала. Увидев меня, сначала отвернулась, а потом кинулась с объятиями. Может, сразу не узнала? Немудрено – мы не виделись больше десяти лет. А когда-то дружили. А может, не захотела узнать? Выглядела-то она не очень. И даже совсем не очень: старая, давно вышедшая из моды куртка, мятые обтерханные брюки, разношенные кроссовки. Отечное лицо с какими-то картинными морщинами, коричневые круги под глазами. Но сами глаза были прежние – молодые, с золотой искоркой в коричневой радужке, внимательные, впивающиеся.
Женщина с изломанной судьбой... Или женщина, изломанная судьбой? Трудно сказать.
После описанных ниже событий судьба у нее сложилась трагически. Третий муж оказался наркоманом. От передозировки в 18 лет умерла дочь. И она запила. Причем сразу по-черному. С работы ее уволили. Продала квартиру. Говорили, что живет в какой-то хибаре. Мать и отчим еще живы – я их недавно видела. Она выглядела не моложе матери, хотя та на 30 лет старше.
И вот первые необязательные «кого я вижу?», « а ты все такая же?», « что тебя сюда занесло?», которые не предполагали ответа, а были всего лишь мостиком из тогда в сейчас, - после них последовало долгое вглядывание в глаза друг другу и «ну, рассказывай»...
А рассказывать о себе она не могла: врать было стыдно, а правду говорить еще стыднее. Мы пошли в кафешку. Кофе, бутерброды, кексики… но она не могла есть. Руки тряслись. Сто раз извиняясь, попросила денег якобы для оплаты телефона (какой телефон в хибаре!). Конечно же, я дала. Больше, чем было нужно. Хотя и знала, что пропьет.
Это произошло, когда я только устроилась на работу в университет. Вначале методистом на кафедру английского языка, потому что никаких вакансий на филологическом факультете не было и нужно было ждать, когда кто-нибудь уйдет на пенсию или в декретный отпуск.
Подружилась с молодой преподавательницей, моей ровесницей. Она свободно владела языком, ну, а я средне. У нас было много общих интересов, совпадали вкусы, у обеих - дети-школьники. Разница - она разведена, а я замужем. Но это не мешало нашей дружбе. Она тогда была интересным, талантливым человеком. И легким. Любимое словечко – «запросто».
Как-то осенью к нам в кабинет зашли двое мужчин весьма приятной, но незапоминающейся внешности. У меня не было даже сомнений, кто это такие, потому что ребятушек из компетентных органов достаточно видела, работая в художественном музее экскурсоводом. Они прошли в кабинет зав. кафедрой (смежный с нашим), и через некоторое время та вышла оттуда рассерженная, красная, пыхтящая, как самовар, и ворчащая что-то под нос.
- Идите, - буркнула нам с подругой и, ни на кого не глядя, вышла в коридор.
Мы зашли.
- По одной, - подал голос один из молодцов. - Пусть останется вот она (кивком головы указал на меня), а Вы подождите там, - кивнул на дверь моей подруге.
Она вышла.
По очереди стали задавать мне вопросы. Их было много - вопросов. И дурацких, и нормальных.
Прежде чем отвечать, я все же спросила, кто они и зачем им нужно столько обо мне знать. Один из них через стол протянул раскрытое удостоверение. Уже не помню, кем он там был обозначен и что там еще было, кроме его ФИО. Но помню хорошо, что я не удивилась, потому что уже догадалась, откуда они. Спрашивала, чтобы оттянуть время, все же было как-то не по себе.
Потом оказалось, что они немного ошиблись. Им нужна была не я, а другая Светлана, тоже молодой сотрудник кафедры. Но она была в командировке. В общем, произошла какая-то путаница.
Выяснив, что я закончила не инфак, а филфак, и что мое знание английского языка соответствует уровню продвинутой группы референтов-переводчиков, а не преподавателей, меня отпустили, "проанкетировав" не более 15 минут..
- Странно... - сказал тогда "парнишка". - Надеюсь, что все, о чем мы с Вами здесь говорили, останется между нами.
А мы ни о чем особенном и не говорили.
А вот подругу мою держали долго, время не засекала, но мне показалось, что больше часа.
Вышла она оттуда встрепанная, бледная. На мой вопросительный взгляд ничего не ответила, лишь губами и глазами дала понять, что потом.
Потом она действительно рассказала, хоть и обещала парнишкам молчать. Все ли рассказала - не знаю.
Однако достаточно, чтобы можно было понять, что ее вербовали для работы в органах, сулили поездки за границу, хорошую зарплату. Она отказывалась. Это было не для нее, мать и отчим - творческие работники, богемная среда – артисты, художники, писатели… и с детства она как-то без симпатии относилась к этому учреждению.
Не то чтобы ее шантажировали, но напомнили и о муже (втором, первый сгинул давно, а у этого была какая-то криминальная история в студенчестве, все еще тянущаяся), и о положении ее деда (профессора в одном из ведущих вузов), и о ее "похождениях" (любовник-испанец, с которым она давно уже рассталась), и о том, что у нее через год перевыборы по конкурсу, и много чего еще "ребятушки" о ней, оказывается, знали. Потому она и вышла из кабинета такой встрепанной.
Но она отказалась от их предложения наотрез, мотивируя это тем, что не умеет держать язык за зубами, дескать, у нее вот такой открытый характер. Ей предложили подумать недельку. Была ли у нее еще встреча с этими "работодателями", точно не знаю, подруга перешла работать в другой вуз, там открылась вакансия старшего преподавателя, а я ушла на филфак. Расписание у нас не совпадало, и мы общались в основном по телефону, зависая на час и больше. Пару раз отдыхали вместе с детьми в пансионате в Архипо-Осиповке по путевкам ее деда. Ах да, еще на конференциях встречались, где мы, едва отметившись, сбегали, как старшекурсницы, куда-нибудь подальше и всласть болтали обо всем. Вот, пожалуй, и все.
Кажется, ее все же вызывали в ТО учреждение еще не раз. Что-то такое проскальзывало в разговорах, но подробностей не знаю. Это ведь не та информация, которую интересно узнавать и которой охотно делятся.
Вот такая трагическая судьба. И кто в этом виноват? Вряд ли она восприняла вербовку так драматически, что это поломало ей жизнь. Хотя кто знает чужую душу? Возможно, вербовка и давление уже сами по себе были для нее трагедией.
А я сужу лишь по внешнему, по тому, что она вообще легко относилась к жизни и была довольно удачлива. Богемное воспитание, богемная жизнь, наверное, наложили свой отпечаток на ее мировосприятие. Но здесь возникает еще одно "хотя": хотя я замечала, что она в душе тоньше и глубже, и глубокомысленней, что ли, чем казалась снаружи. Что легкость – это своего рода маска, за которой скрывались и ум, и глубина.
Расставаясь, я очень просила ее, чтобы она зашла ко мне домой – адрес ведь прекрасно знает. Зачем просила - не знаю. Может, чтобы подкормить, поговорить, пожалеть по-матерински. Хотя понимала, что разговоры бесполезны. Они с самого начала были бесполезны. Она обещала, очень горячо обещала – даже клялась. Но так и не зашла. Где она сейчас и что с ней - не знаю. Та встреча была месяц назад.