80-е годы. Жаркое ростовское лето. Нормальные люди отдыхают, а я опять в приемной комиссии. Уже не испытываю никаких негативных эмоций - в комиссии так в комиссии. Ну и пусть мне нельзя опять заниматься с абитуриентами. Квартира уже получена, долги почти розданы, а всех денег не заработаешь. Да и сын взрослый. Так что в пионерлагерь ехать с ним не нужно. Если захочет со мной на море, то вполне достаточно будет 2-3-х недель в Севастополе у моей двоюродной сестры. А нет - пусть с отцом в студенческий "Лиманчик" едет: они оба любят этот полудикий-полуспортивный отдых на море.
Со мной не захотел. Поехал с отцом. А я осталась работать.
Надо сказать, что работа в приемной комиссии - труд не из приятных. Очень ответственный, беспокойный и нервный, и при этом малооплачиваемый. Я уже не говорю о непрерывно звонящих у экзаменаторов и днем и ночью телефонах. Но перехват членов предметных комиссий на подходе к корпусу, возле подъезда собственного дома и даже в общественном транспорте - дело обычное. К счастью, мне частенько удавалось избежать этого. Телефона у нас еще не было, а домой я забегала не больше чем на полчаса, скрываясь то у свекрови, то у кумы.
Коллектив у нас тогда подобрался на редкость хороший: все молодые (самому старшему - около 50), веселые, остроумные, изобретательные. Быстро сложилась традиция - после экзаменов мы стройными рядами шли обедать в кафе "Космос" - к Мэри, полноватой, яркой официантке с очень красивыми глазами, бойкой на язык, но необыкновенно гостеприимной. Кажется, она была родом из Осетии. Если же выпадал не мэрин день, то мы так же дружно шагали в сторону Левбердона - в кафе "Наири", славившееся тогда своими шашлыками.
В тот день все было точно так же, но еще веселее, чем в наши обычные обеды, т.к. это был последний день экзаменов: сдвинутые столики у Мэри, сухое вино, коньяк, овощи и зелень, какое-то мясо (по совету нашей смуглой официантки), пирожные и кофе. Один стул пустовал: ждали Л., которая почему-то задержалась на кафедре. Она пришла минут через 15-20, тихая и грустная.
- Ребята, проф. С. … умер…
Разговоры сразу стихли. Мы хорошо знали С., знали, что он давно болеет, что у него онкология, навещали его, пока он сам разрешал, знали, что жить ему оставалось недолго, но все равно эта весть всех как-то придавила.
- Очень тяжело уходил, - еле слышно продолжила Л.
И тут Н., тридцатипятилетний председатель нашей предметной комиссии, произнес те слова, которые долгие годы беспокоили меня и, время от времени возникая в памяти, заставляли вновь и вновь возвращаться к поискам, о которых расскажу дальше.
Тихо и совсем не торжественно, а как-то интимно Н. процитировал странно-тревожащие строчки: "Легкой жизни я просил у Бога - легкой смерти надо бы просить".
- Чьи это? - спросила я.
- Точно не знаю, кажется, Тхоржевского.
- Это который Хайяма?
- А, ты знаешь?
- А чего тут знать? По-моему, у нас только его перевод и принят за эталон.
- Да какой там эталон! С текстом он очень вольно обращался. Я как-то сравнивал: 50 на 50. Но русские стихи хороши, форма великолепная, а смысл - да кому он нужен, смысл этот?
И он как-то грустно улыбнулся.
Н. был молодым ученым, полиглотом, тонким знатоком не только языка, но и литературы, музыки, живописи - в общем, звездой нашего факультета. Умница и вовсе не зазнайка и не сноб, хотя сам из профессорской семьи, да и тесть его был ученым с мировым именем.
Однако про семью и тестя я тогда ничего не знала, т.к. никогда не интересовалась такими биографическими "мелочами" из жизни своих коллег и приятелей. У нас с Н. были те приятельские отношения, которые еще не дружба, и они подразумевали невторжение в личную жизнь. Мы никогда не спрашивали друг друга о семье, о детях. Он доверял мне секреты из факультетской жизни. Вначале очень осторожно, а вскоре, убедившись, что ничто не просачивается за границу нашего общения, смело рассказывал обо всем. Но меня это мало интересовало, я слушала больше из вежливости. И всегда с нетерпением ждала, когда он, загадочно подмигнув, процитирует какой-нибудь стих или что-нибудь из прозы и спросит: "А это чьё?". Или то же самое сделаю я. Это была наша взрослая игра-угадайка.
О семье и о тесте я узнала во время похорон … да, во время похорон Н., который, запутавшись в каких-то не решаемых в одиночку проблемах, совершенно жутким способом сам распорядился своей жизнью. Избавив таким образом свою семью и родных от грязных сплетен и темных пятен. Это случилось в тот же год, поздней осенью. И это было еще впереди.
А пока я, с обожанием глядя на Н., спросила:
- А как бы узнать точнее?
- Я буду искать. Тесть говорил, что есть у Солоухина, но надо поискать. Найду - скажу тебе.
- Только обязательно скажи!
- Ишь ты! А самой слабо?
Я вздохнула:
- И поискала бы, но вряд ли здесь… А в Москву мне не выбраться. Ты же там часто бываешь. Докторскую-то пишешь?
- А, - отмахнулся он, - пишу! Давай-ка лучше выпьем.
Больше я Н. живым не видела: то я догуливала отпуск, то он, то у него была загранкомандировка (кажется, в Голландию). И я не предчувствовала ничего трагического. Все шло, как обычно: работа, хлопоты в семье, стареющие и болеющие родители - мои и мужа, редкий досуг.
Иногда выписывала на карточки заковыристые цитаты и запоминала их, чтобы потом, при встрече, подловить Н. А попутно старалась больше узнать об авторах тех произведений, откуда эти цитаты были взяты, об эпохе и окружении. Кажется, именно тогда полюбила мемуарную литературу.
Да, все шло, как обычно! Пока однажды поздней осенью на кафедру не вошла, сгорбившись и вся в слезах, наша общая с Н. приятельница и коллега. Она сказала, что Н. больше нет и что это случилось утром.
Н. ушел, а странно-тревожащие строчки остались со мной. И я по-прежнему не знала их автора. И эта тайна еще долго оставалась для меня неразгаданной. Не могу сказать, что я не искала совсем. Нет, искала. Когда, например, случалось долгие часы проводить в университетской библиотеке. Или в книжных магазинах. Или расспрашивала коллег. В общем, по крошечке.
И постепенно кое-что стало проясняться.
Но исходной информации было так мало: две стихотворные строчки, предполагаемый автор - Тхоржевский и - "кое-что у Солоухина".
С чего начинать, если не знаешь точно ни автора, ни полностью стихотворения?
Кажется, первым мне попалось стихотворение. Но кого только не называли его автором: и Бунина, и Анненского, и Гумилева, и Ленского, и Хафиза, и Хайяма.
Например, известный поэт- имажинист Анатолий Борисович Мариенгоф в романе " Бессмертная трилогия" писал:
" Есенинская трагедия чрезвычайно проста. Врачи это называли "клиникой". Он и сам в "Черном человеке" сказал откровенно: «Осыпает мозги алкоголь». Вот проклятый алкоголь и осыпал мозги, осыпал жизнь.
Возникают в памяти бунинские строчки:
«Легкой жизни я просил у Бога,
Легкой смерти надо бы просить».
Проходили годы. Как-то в выходной, собираясь готовить обед, включила радио. Шла передача о Солоухине. Я рассеянно слушала, чистя овощи. Как вдруг… услышала те самые две строчки и название книги, где автор о них упоминает - "Камешки на ладони".
Надо ли говорить, что борщ был готов только к вечеру! Потому что я перелистывала книгу. И не раз: у меня была 197какого-то года издания.
Увы, ничего не нашла.
Часть 2. Поэт, писатель, камергер
И вдруг еще через несколько лет - редкая удача: воспоминания К. Ваншенкина " В мое время" в журнале "Знамя", 2000 г., № 5. И там черным по белому, да еще и со сноской:
Две строчки
В шестидесятые годы очень многих неожиданно привлекли и задели две строчки:
Легкой жизни я просил у Бога.
Легкой смерти надо бы просить.
Было непонятно, откуда они взялись и даже кто их автор. Стали говорить, что будто бы Бунин, искали у него - не нашли.
Потом появилась версия, что это - перевод. Из какой-то восточной поэзии, ибо поиск "легкой смерти" - не христианские идея и цель. Переводчиком называли Ивана Тхоржевского. Позже некоторые стали утверждать, что он не переводчик, а непосредственно автор, и что это было напечатано под его фамилией, - однако четкой ссылки с указанием, где именно, я не встречал.
Но характерна вспышка чуть ли не всеобщего прочного интереса к этому явившемуся афоризму. Что-то было здесь личное, кровное. Некий толчок, заставляющий по-иному посмотреть вокруг, задуматься. Даже тех, кого это вроде бы пока не касалось, но теперь уже растворилось в подсознании. *
* А совсем недавно вышли интереснейшие воспоминания И. И. Тхоржевского (1878-1951) "Последний Петербург". Составление, предисловие и примечания принадлежат его племяннику известному питерскому писателю С. С. Тхоржевскому. В приложении к ней помещены и избранные стихи И. Т., в том числе "Легкой жизни я просил у Бога".
А дальше все покатилось стремительно, как новый экспресс по рельсам.
Я узнала, что строчки действительно были приведены в книге В. Солоухина "Камешки на ладони", но только 1982 (и позже) г. издания. И что до авторства этого стихотворения, по словам Солоухина, "докопался Александр Иванович Овчаренко" - известный профессор, литературовед, который много лет был членом редакции "Нового мира". Зная его как ученого, отвечающего за свои слова (по крайней мере, в тех статьях и эссе, которые читала), я уже была уверена, что стихотворение написано действительно И.И. Тхоржевским.
А еще через какое-то время довелось подержать в читальном зале и книжку Тхоржевского "Последний Петербург. Воспоминания камергера" (СПб.: Алетейя, 1999). И в ней было несколько стихотворений автора, было и это стихотворение. Но между ним и остальными стихами была, как говорил грибоедовский Скалозуб, «дистанция огромного размера». На мой взгляд, конечно.
Правда, оно было со слегка смутившей меня ссылкой на "первопубликацию": В. Солоухин "Камешки на ладони", М. 1988, с. 240.
Это значило, что автограф стихотворения так и не был найден.
Однако за неимением более аргументированного, чем у Солоухина, авторства приняла утверждение Овчаренко за аксиому: Тхоржевский И.И.
Итак, Иван Иванович Тхоржевский (1878-1951). Эмигрант первой волны. С 1919 г. жил во Франции. Похоронен в Сент-Женевьев де Буа.
Есть предположение, что родился он в Ростове-на-Дону.
Сын поэтов, внук писателя (отец его матери - известный писатель 19 века А.И.Пальм).
Его родители - Иван Феликсович и Анна Александровна - были известными переводчиками, часто печаталась под общим псевдонимом "Иван-да-Марья". Выпустили "Полное собрание песен Беранже в переводах русских писателей". Отец к тому же был одним из первых переводчиков грузинской поэзии на русский (семья около 30 лет жила в Тифлисе) и издавал журналы "Гусли" и "Аргонавт".
Тхоржевский окончил юридический факультет Петербургского университета. Был оставлен для подготовки к профессорскому званию, но предпочел государственную службу. Дослужился до поста управляющего канцелярией Министерства земледелия. Был ближайшим помощником Витте, Столыпина и Кривошеина.
Революцию Ив. Ив. не принял. Тяжелым ударом было для него отречение государя. К Временному правительству относся с недоверием. В 1919 г. выехал в Финляндию. Потом - Крым и эмигрирация во Францию. В эмиграции был сотрудником парижской газеты "Возрождение" вместе с Ходасевичем и Берберовой. Много и успешно переводил. В России он делал это для души, а в эмиграции переводы кормили его семью. Талант Тхоржевского-переводчика высоко ценили в литературных кругах.
Это в его переложении мы учили Хайяма в юности:
Ты опьянел - и радуйся, Хайям,
Та полюбил - и радуйся, Хайям.
Придет Ничто, прикончит эти бредни.
Еще ты жив - и радуйся, Хайям
Он составил французскую антологию 1930 г., в которой были стихи Артура Рэмбо, Поля Верлена, Стефана Малларме, Анатоля Франса, Поля Валерии и еще многих французских поэтов.
И напоследок один "лакомый кусочек" - фрагмент эссе Нины Королевой * "Любимые строки - забытые имена", опубликованного в журнале "Вопросы литературы", 2006 г. № 5:
"В пятом номере московского альманаха "Муза" было напечатано стихотворение "Легкой жизни я просил у Бога..." с подзаголовком "Из Гафиза" среди стихов умершего в 1990 году поэта Юрия Эльтермана. Текст этого стихотворения, переписанный рукой писателя, его дочь нашла в архиве отца и передала в альманах. Это было ошибкой, и в шестом номере альманаха "Муза" его издатель В. Лебединский познакомил читателей с любопытной историей текста этого стихотворения, автором которого является камергер, писатель и переводчик Иван Тхоржевский.
Таких историй немало. Немало в великой русской поэзии стихотворений, запомнившихся с детства, переписанных чьей-то рукой и хранящихся в разных личных архивах, но как бы "потерявших" автора. В воспоминаниях о нашей ленинградской юности Елена Кумпан рассказала эпизод о знакомстве переводчицы Эльги Львовны Линецкой с Александром Аркадьевичем Галичем: "...Галич был в буквальном смысле помешан на стихах, прекрасно знал их и очень страстно реагировал на новые, неизвестные ему ранее. Эльга показала ему список тех стихов, авторство которых мы не смогли установить, но читали их друг другу и тем, кто этого заслуживал с нашей точки зрения. В частности, она показала ему однажды "Сколько было нас - Хлебников, Блок и Марина Цветаева..." и "Легкой жизни я просил у Бога...". Галич прочел стихи, круто повернулся и быстро ушел к вешалке, зарылся в пальто. Все это получилось у него неловко и невежливо. У Эльги, как она рассказывала, "потемнело в глазах от этакого хамства", но она взяла себя в руки, подошла к Галичу и спокойно сказала: "Отдайте мне текст, будьте добры!" Он обернулся, лицо его было залито слезами. Эльгу это очень тронуло, и она включила его в круг "своих" .
Трогательный рассказ, не правда ли? Хотя из него не ясно, знал ли Галич имена авторов этих стихов. Мы - знаем, что автором второй из названных строк является Иван Тхоржевский".
*(Нина Валериановна Королева, канд. филол. н., поэт, литературовед, выпускница Ленинградского университета, с 1985 г. живет в Москве).
Да, эта зарисовка вряд ли появилась бы, если бы не слушала (читая) рассказ В. Журавлевой «Снежный мост над пропастью» и не споткнулась о фамилию одного из персонажей – Торжевский ( разница всего в одной букве: Тхоржевский – Торжевский). И сразу вспомнила и свои долгие поиски в докомпьютерное время, и с чего они начались. Сейчас эту информацию я раздобыла бы максимум за 10 минут. Но я не жалею, что все получилось так, как получилось.
А Тхоржевский так и остался для меня переводчиком Омара Хайяма, других его переводов я не читала.
И еще автором одного стихотворения. Которое я считаю маленьким поэтическим шедевром:
Лёгкой жизни я просил у Бога:
Посмотри, как мрачно все кругом.
Бог ответил: подожди немного,
Ты ещё попросишь о другом.
Вот уже кончается дорога,
С каждым годом тоньше жизни нить…
Лёгкой жизни я просил у Бога,
Лёгкой смерти надо бы просить.