Она всегда умела гнать прочь тяжелые мысли и воспоминания. Не «я подумаю об этом завтра», а совсем прочь. Переключаясь на что-нибудь очень срочное и очень нужное. Да, она всегда умела это делать.
Но иногда….
Недавно друзья попросили её написать для их дочери, студентки факультета филологии и журналистики, курсовую по фольклору. Э-э-э, нет! Этой поденщиной она давно не занимается: нет ни сил, ни времени, ни желания. Помочь поможет, даст нужную литературу, подскажет, проверит, наконец, но писать самой – ни за что, тем более по фольклору.
Давно это было, очень давно….
В том году необычайно ранняя весна уже в конце марта зазеленила деревья и кусты, устлала мягкой яркой травой каждый клочок незаасфальтированной земли, а в апреле все уже буйно цвело, распространяя дурманящий аромат по загазованному городу. К концу мая толпы горожан потянулись на пляжи и базы отдыха, испытывая потребность погреть на солнышке свои озябшие за зиму бледные тела и побарахтаться в еще не загрязненной нефтью и всякими маслами, не взбаламученной теплоходами, баржами и катерами реке.
Ну и, конечно, на пиво-раки-шашлыки.
Отдыхать бы да радоваться весне, теплу, жизни и ей. Да не тут-то было. Радоваться мешало одно обстоятельство - курсовая по фольклору, которую уже надо было отдавать на рецензию. А что отдавать, когда тетрадь, предназначенная для сбора материала, все еще была девственно чистой? Она ходила унылыми кругами вокруг стола, на котором лежала эта злосчастная тетрадь, издавала тягостные вздохи-стоны, корила себя за лень, рисовала в воображении жуткую картину отчисления из университета, клялась себе, что завтра же засядет за теорию и никак не позднее воскресенья поедет наконец в какую-нибудь станицу, которая поближе, за материалом для основной части.
А критический срок все приближался, и она становилась все грустнее, все жалобнее были вздохи. Наконец, окружив себя многочисленными учебниками и монографиями, но почти не заглядывая в них от страха перед их количеством, написала теорчасть. Оставалось всего ничего - собрать фольклорный материал, соответстствующим образом обработать, оформить и накатать пару страничек "собственных" выводов. Но она никак не могла подтолкнуть себя к последнему рывку. Это была даже не лень - просто не находила в себе сил поехать в станицу и там, зайдя в дом к какой-нибудь древней бабушке-казачке, коренной жительнице, расспросить ее о житье-бытье, записав дословно все, что та расскажет.
Её не пугала поездка - это было даже интересно, пугало предстоящее "интервью": как она будет расспрашивать, с чего начнёт разговор? А если эта вредная бабка не захочет ничего рассказывать? Что же, идти по домам и разговаривать со всеми подряд?
«Не хочу, не умею, у меня не получится, - протестовало левое полушарие. - К тому же и говор-то донской понять трудно - эту полурусскую - полуукраинскую смесь, приправленную диалектными словечками».
«Но ты должна, у тебя нет вариантов», - напоминало правое.
Безысходность давила, мешала жить, любить, мечтать…
Однако все решилось на удивление просто и быстро. Когда другу надоел унылый вид его юной подруги и тяжкие вздохи вперемежку с стенаниями типа "О я несчастная!", он принял решение:
- В ближайшее же воскресенье едем в станицу О. на поиски бабульки-фольклороносительницы, и ты напишешь, наконец, свою курсовую. Иначе я с ума сойду от твоего унылого вида, у меня портрет "не идет" из-за тебя, а скоро выставка.
Хорошо ему рассуждать, он уже закончил Суриковский институт, ему не сдавать экзамены и не защищать курсовые - живи и радуйся. А тут…..
Но все же она немного повеселела: решение было принято, и не ею, значит, можно не унывать, да и воскресенье еще через 3 дня.
Но вот оно наступило. Друг заехал за ней спозаранку, и они отправились в путь, предварительно получив от мамы объемистый пакет с едой и выслушав тысячу наставлений, которые сводились к одному:
- Ромочка, надеюсь, ты присмотришь за этой пигалицей. Только умоляю - не гони свой мотоцикл слишком быстро. Ты должен привезти ее к девяти вечера живой и здоровой.
- Да не волнуйтесь Вы так, все будет в порядке. Пигалица не будет голодной, ее никто не обидит, я буду ехать очень медленно, как на велосипеде, и к девяти вечера доставлю ее домой живой и здоровой.
Это был обычный диалог между мамой и другом (который уже официально считался женихом - сватовство-то состоялось), происходивший каждый раз, когда они выезжали за городскую черту на его "коне".
Вначале предстояло заехать на речной вокзал, чтобы передать кому-то от кого-то кисти и краски, но это ненадолго. Потом, как уверял Роман, сразу в путь. Несмотря на предстоящее "интервью", ей было очень весело. Радовала хорошая погода, сама поездка, а тем более с любимым. Кроме того, она хорошо знала, что если уж Рома за что-то берется, значит, все будет в полном порядке: он очень надежный парень, умный, по жизни опытный, да и старше аж на 5 лет.
По тихому, утреннему, умытому городу они быстро добрались до речного вокзала, нашли нужного человека, отдали ему объемистый сверток с красками и кистями и готовы были отправиться дальше. Но вдруг Ромик резко остановился посреди зала ожидания:
- Смотри, сколько бабушек в зале! И все такие выразительные!
Она досадливо поморщилась, ибо хорошо знала художественную натуру своего друга: сейчас он вытащит блокнот, карандаши и начнет рисовать какой-нибудь "харАктерный" типаж. А курсовая?
- Ну и что? Они все одинаковые, чего ты нашел в них выразительного? Поехали поскорей.
- Подожди, у меня мысль…
- У тебя всегда мысли, что ж тут удивительного?
- Но у меня дельная мысль.
- Правильно, только у тебя мысли дельные, у остальных - бездельные. И вообще, нам нужен материал для курсовой. Ты что уже забыл, зачем мы едем? - взывала она к его сознательности.
- Ничего я не забыл, я помню об этом лучше, чем ты. Это ты уже обо всем забыла, стреляя глазами в спортсменов-супермэнов, - попытался устроить маленькую сцену ревности Ромка, - молчи и слушайся меня. О женщины! - с восточным темпераментом воскликнул он. - Когда же вы научитесь слушаться? Армянка бы слова не сказала, а ты все перечишь мне.
- Ну вот и иди к своим армянкам, - прошипела она сквозь зубы и развернулась, чтобы выйти из зала. Душила обида. Вот так всегда. Живопись - это главное, а она где-то на задворках, после… Где ж тут любовь? И как же замуж за него выходить?... Да ни за что! Так всю жизнь и будет после этой самой живописи, на вторых ролях. Ладно бы только бабулек да пейзажи писал, а то ведь вон сколько портретов разных красоток, молодых и не очень, в его мастерской! И тут ревность своей темной и когтистой лапой оцарапала сердце.
- Да стой ты, тебе говорю! Ну что за наказанье! И почему мне такая строптивая досталась? Я ж не рисовать их буду. Пойдем вон к той тетушке подойдем.
Он крепко схватил её за руку и потянул за собой в дальний угол зала ожидания. Она не упиралась и не вырывалась, это бесполезно: он очень сильный и настырный. Но шла за ним неохотно, чуть ли не ползком. Тиран! Диктатор! Деспот! Не рисовать - а зачем же она ему нужна, эта старая карга? Нет, надо было слушать папу, когда он говорил: "Смотри, дочура, дело твое, раз ты его любишь. Но армянин, да еще и художник, - ох, тяжело тебе будет с ним. Человек-то он хороший, но со своими национальными традициями, со своим кавказским темпераментом и привычкой к своему семейному укладу, который издавна у них сохраняется. А ты привыкла к другой жизни".
Пока она так думала, Роман буквально подтащил её к чем-то приглянувшейся ему бабульке, усадил рядом на скамью, а сам опустился перед ними на корточки. Она и не заметила, как начался разговор, и не поняла, чем он заворожил нахохлившуюся, как замерзшая птица, пожилую женщину, но казачка в плюшевом жакете (и это несмотря на обещавший быть жарким день) и цветастом платке, туго стянутом под подбородком, враз как-то подобрела. Исчезла скованность, настороженность, взгляд выцветших, когда-то темных глаз стал мягче, черты напрягшегося было лица разгладились, старушка заулыбалась наполовину беззубым ртом и стала охотно отвечать на ромкины вопросы. Заметив происшедшую в казачке перемену, она прислушалась к разговору. Ба! Да ведь речь-то идет об обрядах - это же то, что нужно для курсовой. Ой, какой он умница! Как же она любит его! И что за дурацкие мысли лезли только что в голову? Быстро достала тетрадь и стала записывать разговор. Получалось неважно – трудно было передать все фонетические особенности говора. Тем не менее тетрадь быстро заполнялась крупной скорописью (почему-то она всегда писала крупно, когда волновалась). Подошли бабушкины попутчицы и, услышав о чем речь, дружно вступили в разговор, перебивая друг друга и то и дело уходя в воспоминания о своей молодости. И пошло - песни венчальные, песни прощальные, песни на одевание невесты, прибаутки, купля-продажа невесты, торг с дружкой жениха и т.д. и т.п. Они еще и спели тихонько чуть дрожащими слабыми голосами несколько свадебных песен.
А вокруг уже образовался довольно большой круг: почти все, кто был в зале, стянулись в их угол. Длинный, тощий милиционер, бдительно охранявший деревянные скамейки и уже несколько раз прохаживавшийся туда-сюда, как маятник, остановился, чтобы узнать, по какому поводу митинг. Но, не найдя никакого криминала и так и не сказав "не положено", убрался из зала совсем.
Почти два часа провели они тогда в обществе этих милых, словоохотливых и добрых старушек. Она исписала всю тетрадь. Краем глаза видела, что Ромка достал-таки свой блокнот и, сев прямо на пол, стал быстро делать в нем какие-то наброски. Потом он показывал рисунки старушкам, и те, водя темными узловатыми пальцами по бумаге, что-то ему советовали. Но вот объявили посадку на "Метеор", которого ждали бабушки. Погрузив казачек с их многочисленными сумками, узлами и узелочками на борт, душевно, как со старыми знакомыми, распрощавшись с ними и помахав вслед пенному следу, поднятому крыльями теплохода, они погнали на пляж.
За пару дней курсовая была написана, Роман проиллюстрировал ее своими рисунками. Естественно, она получила за эту работу "отлично", и, кроме того, заняла 1-е место на конкурсе курсовых работ того года.
Хэппи энд - можно было бы сказать в конце. Да только хэппи энда в этой истории нет. Вечером, прощаясь, Роман притворно сердито спросил:
- Ну что, ты поняла, наконец, что должна во всем слушаться меня? Глава - мужчина, это ему природой назначено.
На что получил лукавый ответ:
- Ну, конечно, во всем и всегда, только тебя и больше никого.
Но ей недолго пришлось "слушаться" любимого. Ровно через три месяца после того дня он погиб: возвращался от родственников и на большой скорости врезался в бревно, лежавшее поперек дороги. Откуда оно там взялось - никто не знал. Племянник, сидевший сзади (на ёе месте!), отделался переломом руки и ушибами, а Роман погиб сразу, вылетев из седла и ударившись головой то ли об это бревно, то ли о камень.
Время не лечит душевные раны и не уменьшает сердечную боль – теперь она знала это точно. Время загоняет эту боль вглубь, в самый дальний угол сердца, где та и дремлет до поры. Ей казалось, что её рана, по имени Роман, давно зарубцевалась и уже не то что не кровоточит, а даже и рубец разгладился. Да, она была уверена в этом более 20 лет. Через четыре года после гибели Романа вышла замуж, родила сына - чем не лекарство, от которого может разгладиться любой рубец! Притупилась боль, приглушилась память, выгорели в каждодневной суете яркие картинки из прошлого - так ей казалось все эти долгие годы.
Ничего подобного!
Как-то в конце лета, она попала на ретроспективную выставку работ местных художников и, повинуясь какому-то неясному предчувствию, пошла в " зал памяти", где были выставлены полотна тех, кто уже ушел… И почти сразу же увидела "Портрет станичницы", с которого на неё смотрели слегка прищуренные, насмешливые, все понимающие и, как ей показалось, вопрошающие глаза той старой казачки, которая помогла написать курсовую по фольклору. И боль прежней волной захлестнула её, как будто не прошли десятки лет. Бабушки той, конечно, уже не было в живых.
Не было и Романа.
- Ты еще помнишь его? - услышала она хрипловатый голос, и чья-то тяжелая, давящая ладонь опустилась на плечо.
Она обернулась: это был Ромкин друг, постаревший, поседевший, с пышной бесформенной бородой и такими же усами. Только глаза были прежними - молодыми, пронзительными, что и много лет назад.
- Помню.
- А муж знает?
- Нет. А зачем? Это только мое. Мужа я люблю.
- Так не бывает, не ври. Нельзя любить дважды. Второй раз - это уже копия.
Копия… Она никогда не думала об этом, вернее, не хотела думать, боялась. Неужели все же копия? А оригинал так и остался в самом далеком и потаенном уголке сердца? Нет, ей не нужен был ответ на этот вопрос. Ни сейчас, ни все эти годы она не хотела его услышать. Лишь однажды он все же прозвучал, лишь однажды...
Еще не выпали снега,
Хоть время их и подоспело,
И голова моя пока
От тех снегов не побелела.
А если сердце вспыхнет вновь
И запылает, как бывало,
То это будет не любовь,
А копия с оригинала.