«ДЕДОВЩИНА» НАОБОРОТ
Во время дежурства за приемниками свердловчанин Сашка Петухов, парень богатырского сложения, совсем не сопротивлялся сну. Из-за любви поспать он однажды чуть даже не поплатился жизнью. Было это на учениях в Приморье. Но вывода о том, что нужно отделять сон от дежурства, для себя он не сделал. Поспать на дежурстве, за счет дежурства – это совсем другое дело. Можно себе позволить. Тем более. Что пример командира налицо. Некоторое время он следил за работой радиостанций, а потом сладко засыпал, положив голову на руки.
Ефим Скрябин был хитрее. Засыпая, он подпирал подбородок кулаком так, что со спины было трудно понять, спит он или бодрствует. Этот солдат прославился тем, что во время приема присяги упал в обморок. Тогда очень долго пришлось стоять в строю по стойке «смирно». Он как стоял, так и грохнулся на спину. Его карабин сильно ударил об пол. Его привели в чувство и посадили на табуретку. Там и сидел он до конца приема присяги батальоном.
А еще отличался тем, что при любом удобном случае громко портил воздух. К этой его особенности привыкли и уже не обращали внимания, хотя из курилки выгоняли.
Ефрейтор Тополев в начале дежурства сразу же, демонстративно укладывался на свободный от аппаратуры стол. Этим он как бы утверждал: я уже отдежурил свое, теперь ваша очередь, салаги! Изредка просыпаясь, он подходил к Петухову, толкал его в бок кулаком и кричал:
- Петухов! Не спи! Ты на службе, а не на курорте!
После этого снова взбирался на стол и засыпал. Тут же отключались и Петухов со Скрябиным. Картина повторялась от дежурства к дежурству. Борису было противно смотреть на эту имитацию службы в армии. Но вмешиваться ему не хотелось. Дисциплинарно за организацию дежурства отвечал ведь он, ефрейтор.
Но есть еще и моральная ответственность. Она касается всех, кто на дежурстве. И глубина этой ответственности зависит от наличия или отсутствия совести. А что такое совесть? Это в первую очередь самоуважение, требовательность к самому себе. И уважение других. Если уподобиться ефрейтору Тополеву, значит потерять всякую совесть.
Приближалась сороковая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. В эфире появились провокаторы. Очень медленно и очень четко механическое устройство, так называемый радиозонд, передавал короткий текст. Его мог принять и легко запомнить любой начинающий радист: «Сталина убили, ризы поделили, а для массъ – хлеб да квасъ». Вот так – с твердым знаком на конце. Ясно, кто передавал: недобитые белогвардейцы. Радиозонд мог прилететь на воздушном шаре из Китая, с которым уже начались приграничные трения. Выходило, что и за границей не хуже нас знали о тех переменах, которые происходили в СССР. И имели какие-то претензии.
Борис никогда не задумывался над тем, плох или хорош Сталин. Ведь он, Генеральный Секретарь ЦК ВКПБ, где-то там, далеко наверху, а жить приходится здесь и сейчас, далеко внизу. При Сталине он родился и вырос. Он привык к тому, что в сельском клубе и в актовом зале техникума постоянно висел ряд портретов членов Политбюро ЦК КПСС. И никогда не забудет дни болезни и смерти Сталина.
Было очень тревожно. Он постоянно слушал по радио сводки о состоянии его здоровья и записывал в тетрадь. А когда объявили траур, то рыдал весь техникум, особенно девчата. И слезы эти были искренними, не для публики. Он тоже печалился, но не плакал и даже осуждал себя за то, что не может заплакать.
И сразу же после смерти Сталина поползли слухи, одни невероятнее другого. Рассказывали, что в каком-то городе в Кузбассе над памятником Сталину поглумились: в протянутую руку вложили котелок, наполненный дерьмом. Борис понимал, что не всем вождь был как отец родной, но слухам упорно не верил. Да и как верить? Когда он ехал на Дальний Восток, и поезд нырял из туннеля в туннель, все ждали момента, чтобы увидеть среди скал огромный бюст Сталина. Чтобы только увидеть! Все хотели увидеть! Из уст в уста передавали рассказ о том, что скалу обработали и превратили в бюст заключенные, отец с сыном, после чего им даровали свободу.
…Долотов прослушивал только закрепленные за ним частоты. Он предполагал, что и на других творится подобное. А контролеры похрапывают. Но почему? Ведь не измученные, не больные, а сытые, хорошо отдохнувшие.
Борис знал, что такое настоящая усталость. Не раз бывал на ученьях, когда по трое суток находились в пути, закапывали оборудованный под радиостанцию огромный автомобиль в землю. Вот там изматывались по-настоящему. Зима, мороз. На ходу автомобиль трясет. Из печурки выкатываются горящие угли. Долотов наблюдает такой случай. Молодой радист чувствует, что у него дымится пола шинели, но не может и пальцем пошевелить, чтобы потушить: так велика усталость и так сладок тяжелый сон на ходу. Борис потушил его шинель, а солдатик даже не проснулся.
…В конце концов Борису надоело смотреть на то, как усердно выполняется заповедь: «Солдат спит, а служба идет!» Он подошел к Тополеву и толкнул его:
- Ефрейтор! Не спи! Ты на службе, а не на курорте!
- Ты, салага, будешь мне указывать? Здесь я старший и знаю, что мне делать.
- А если ты старший, то почему у тебя на смене люди спят? И почему ты сам спишь? Ведь ты – на боевом дежурстве. Мог бы подменить на время кого-нибудь, хоть бы Петухова, пусть бы он отдохнул.
- Еще чего! Я свое отдежурил. Петухов! Иди умойся – и за приемник!
Солдат нехотя пошел к речке. Бодрствования его хватало ненадолго. Он снова отключался. Ефрейтор этого не видел, потому что и сам уже спал.
Борис не мог забыть хамства Тополева по отношению к телефонистке, его вранья, его воровства. И когда видел, как тот игнорирует еще и дежурство, то что-то в нем закипало. Он снова начал его будить, чувствуя, что он прав:
- Ефрейтор! Проспишь Родину! Здесь не комната отдыха, а боевое дежурство!
После второй побудки Тополев рассвирепел.
- Да как ты смеешь мне указывать?
- Смею! Служить нужно, а не спать.
- Ну, Долотов! Пойдем, поговорим!
- А почему со мной? Я честно дежурю. Ты вон с Петуховым поговори. Сразу выяснится, имеешь ли ты право кричать на него, или нет.
- Жаль, что мы не на гражданке! Я бы с тобой разобрался!
- А на гражданке я бы посчитал позором находиться с тобой на одном гектаре!
Теперь уже до конца смены никто не спал. Через сутки снова заступили на ночное дежурство. Ефрейтор начал было укладываться на стол, но Долотов его предупредил:
- Спать не дам, можешь не рассчитывать. Иди в казарму и спи, сколько хочешь. А здесь – служба.
Втайне Борис надеялся, что у Тополева все же проснется чувство товарищества и он хотя бы на полчасика подменит Петухова. Но ефрейтор считал иначе. Наутро он пошел к командиру части с требованием:
- Уберите от меня Долотова! Не хочу, чтобы он был в моей смене.
Капитан решил послушать и рядового.
- В чем дело? Почему ефрейтор просит убрать тебя из его смены?
- Потому что я не даю ему спать. Всю смену спит на столе. Никакого участия в дежурстве не принимает.
- Понятно, товарищ комсорг. Ты поступаешь правильно. Я не тебя, а его уберу из вашей смены.
Так разрешился конфликт. Это был редкий случай, когда капитан Слюсаренко вник во взаимоотношения солдат, в дела части. Обычно он не утруждал себя подобными мелочами. Армию сокращали, и он стремился, во что бы то ни стало, остаться на службе. Для этого нужно было поступить в академию. Дважды он уже проваливался на экзаменах. Готовился к третьему заходу.
Новый старший смены ефрейтор Иван Северин полностью разделял с радистами трудности ночного дежурства. Как только в аппаратной начинал витать призрак сна, иркутянин приступал рассказывать о своем необычном дяде. Все в их роду были потомственными охотниками, а этот охоту не любил.
- Подпоили его однажды и стали подтрунивать. Дескать, трус он, а потому и не охотник. «Да я хоть сейчас на медведя пойду!» А берлога уже была на примете. Дали ему длинный шест, и стал он медведя будить. Да так увлекся, что сам сунулся в лаз. Медведь заревел. Они выскочили почти одновременно, но дядя раньше. В одну секунду он отбежал за берлогу и прилег. Медведь не успел его увидеть, как получил пулю от охотников. Потом все хохотали, вспоминая его поведение.
С приходом Северина смене удалось засечь несколько вопиющих нарушений дисциплины в эфире. Обнаглели сверхсрочники. Они, разглашая военную тайну, спрашивают друг друга, где стоит их часть, кто командир, откуда кто родом, где служил, искали общих знакомых. И не все это при помощи кодовых фраз, а иногда и открытым текстом, что считалось нарушением особенно грубым.
Один ас настойчиво добивался у другого: «УР ЫЛ ЗЛД?» УР – это «ты», ЫЛ – это «девушка», ЗЛД – это «нажатие ключа». Неискушенный человек понял бы так: «Ты и девушка нажали ключ». А для радиста это звучало: «Спишь ли ты со своей девушкой?»
Борис Долотов исписал два листа в журнале наблюдений, фиксируя болтовню вконец распоясавшихся радистов. Старослужащие знали, что скоро уедут домой, поэтому позволяли себе вольности.
Но если сказано – соблюдать режим секретности, значит, надо быть последовательным до конца. Из штаба округа пришел приказ, объявлявший командованию воинской части «Амур» благодарность. Капитан Слюсаренко по этому случаю объявил благодарности смене Баулина, а рядовому Долотову было присвоено звание ефрейтора.
- Служу Советскому Союзу! – с гордостью сказал Борис.
Изучив график выхода в эфир радиостанций, радисты в перерывах позволяли себе попутешествовать по необъятным радиоволнам эфира, прослушать трансляцию концертов из различных городов страны. Поразило выступление бразильской певицы Иммы Сумак, приехавшей на гастроли в Советский Союз из Латинской Америки. Она имитировала звуки джунглей так искусно, что казалось, будто сам по ним пробираешься. Что значит голос в шесть октав! Борис впервые тогда же услышал романсы в исполнении Козина, поймав передачу из Магадана. Опальный тенор пел: «Эх, трубочка ленинградская…».
Сдав ночное дежурство, дружная четверка позавтракала и укладывалась спать. Начинался новый день, сияло солнце. И спать совсем уже не хотелось. Заразительно смеялись и шутили, рассказывали анекдоты.
Ефим куда-то вышел. А по радиоточке диктор объявил: «Послушайте музыку Скрябина». В это мгновение дверь отворилась, вошел Скрябин и, как всегда, громко издал свой коронный звук. Такого дружного хохота воинская казарма еще не слышала. Ефим, не понимая, в чем дело, оторопело смотрел на всех, и это вызвало новую волну хохота, просто цунами! Смеялись до крика, до боли в животе.
Дежурство у радиоприемников велось круглосуточно, не прерываясь ни на час. Борис снова засек в эфире отъявленных хулиганов и полностью записал их торопливую болтовню. Командование округа отметило хорошую службу части, а ефрейтору присвоили очередное звание - младшего сержанта. В отпуск же поехали младший сержант Паньшин и рядовой Булгаков. Долотову было приятно от того, что его повысили в звании. Но и обидно, что в отпуске побывают другие, а не он. Успокаивало лишь то, что отпусков тогда давали очень мало, а посетить родных хотелось всем. И каждый имел на это право.