Огненным разноцветием, грохочущей музыкой и людским многоголосием ликовал белоколонный зал старинного особняка, по стенам и потолку украшенный ангелами, золотой росписью и ажурной лепкой. Поклонники французских романов о королях и придворных, вероятнее всего, сравнили бы происходящее здесь с балом в Версальском дворце, – когда-то там, под Парижем, и теперь здесь, в этом зале, всё так роскошно, величественно и все радуются счастливой жизни.
Сюда, по случаю юбилея фирмы и предстоящего нового года, помимо сотрудников фирмы, приглашены сторонние гости… Хотя, пожалуй, нет – не сторонние… А совсем наоборот – весьма важные, нужные! В наше время их принято называть vip-персонами (ох! уж эти американизмы!). Среди гостей, близких друг к другу, поговаривали, разумеется, не в открытую, что артисты, художник и писатель приглашены на этот балаган за большие деньги. Ну, артисты – они поют, балагурят и кого-то изображают. Им за это положено платить. А за что же деньги тем двоим? Да ни за что – просто за их vip-персонистость!.. Всей этой необыкновенной торжественностью и ликованием, за которым угадывались искусственность и притворство, устроители праздника будто говорили: глядите, радуйтесь и знайте нас – какие мы выдающиеся, счастливые, хлебосольные и любимые в нашем городе!
Люди, чопорные и в то же время непринуждённые в общении, некоторые с красными лицами – это те, которые славно разогрели себя спиртным, – после того, как стихла музыка и калейдоскоп огней сменил обычный свет, повернулись в сторону одного из артистов. Богатырского телосложения и в костюме императора, он изображал Петра Первого. Надрываясь, прославлял фирму и её руководителей, а в конце громогласно пропел «зело здоровья и многие лета!» Ему ответили весёлой разноголосицей, смешками и нестройными аплодисментами. Потом «императора» поблагодарил президент фирмы, и ему, и «императору» гости опять зааплодировали. А в конце по призыву президента все они прокричали троекратное «ура!».
В ликующей толпе был Астапов. Но в отличие от других гостей он был молчалив и замкнут. К нему незаметно подкралась, словно хищник к избранной жертве, дама в длинном вечернем платье-декольте с разрезом от бедра к низу.
– Отчего вы как будто в печали, Мокеич? – наигранно-ласково заговорила она. – Смотрите, как красиво и весело.
Она приблизила к его рюмке свой фужер с шампанским, желая чокнуться:
– Выпьем за то, чтобы и впредь всё было так же замечательно… и чтобы все мы были счастливы.
– Я не против, Леночка, – ответил он и своей рюмкой коснулся её фужера. – Только чему радоваться? Тому, что за этими стенами на нас надвигается чума?
– О-о-о! Да вы просто паникёр?! Какая чума?.. Скоро новый год. А он подарит всем новые надежды и лучшую жизнь.
– Надежды, может, и подарит… Они не дорого стоят.
Потом оба пропустили по глотку; он – водку, она – шампанское.
– А если серьёзно, – продолжил он и потянулся к столу за закуской. Потом скосил глаза на платье Елены Ивановны, взглядом прогулялся с верху до низу. Подумал: словно театральные кулисы, за которыми таинственность и неизвестность. Проглотил кусочек сёмги, сказал: – Вы, возможно, знаете: скоро у нас предстоят увольнения, этого вряд ли удастся избежать. Какова ваша участь – не берусь судить, а моя, в этом я уверен, предрешена и…
– Неужели? – перебила она, и вскинула карие глаза на собеседника.
– Именно.
Он негромко, оглядевшись по сторонам, стал объяснять:
– Я думаю так: чтобы нашей фирме выжить, потребуются жертвы. И одной из них стану я. Моя должность не самая необходимая – прямо надо признать. Потом, я, наверное, не создан для коммерции. Ведь по специальности я физик. Пришёл сюда, откровенно говоря, потому, что физики стали никому не нужны. До этого немного поработал ещё кое-где. Не повезло. И вот пожалуйста… Был когда-то дефолт, теперь новая напасть.
– А не кажется ли вам, дорогой Владимир Мокеич, что вы излишне мнительны? Вы – мужчина с головой. Некоторый опыт в коммерции всё-таки приобрели. Но куда вы пойдёте по своей прежней специальности? Или где-то присмотрели себе?
– Да как вам сказать? И да, и нет… Ладно, пока кое-какие сбережения есть, поживу, а там видно будет.
Возникла пауза. Затем он решился на комплимент:
– Леночка, а у вас прелестное платье!
– М-да, – кокетливо ответила она, соглашаясь с ним. Больше ничего не сказала.
2
Поздно вечером Астапов возвращался домой. С грустью думал о прожитых годах. Ему уже не мало лет – сорок пять. Конечно, не тот возраст, о котором с горечью говорил тургеневский герой: да здравствует старость, догорай бесполезная жизнь! Нет, нет… Это ещё не старость, да и жизнь свою он не мог назвать совсем бесполезной. Есть сын, хотя живёт вдали от отца. Он любит его… Но с ней, этой в общем-то привлекательной блондинкой, слегка ветреной, но не лишённой ума, Светланой, всё кончено, ушло в прошлое. У неё давно другая семья, от второго мужа ребёнок – девочка. Любил ли он Светлану? Вероятно. Но её предательство… Закрутила роман с этим испанцем, приехавшим в Петербург на ловлю счастья и денег. С сыном, и это хорошо, он иногда, хотя и редко, видится, и Тимофей считает своим отцом именно его и не забывает «дорогого папу» – время от времени пишет ему, а когда приезжает в Петербург, навещает отца.
Астапов свернул на набережную Невы. Почувствовал колючее дыхание реки, которая была свободной от льда, так как весь декабрь стояла не по-зимнему тёплая погода. Однако было ветрено и влажно. С северо-запада ползли, как клочья шерсти, облака, в просветах которых выступало чёрно-фиолетовое небо. Над Петропавловской крепостью выклюнулась серебристая точка. Но вскоре погасла за набежавшим облаком. Звезда!.. Это знак, подумал Астапов, поёжился от холода и прибавил шагу. Нет, долой грусть и уныние!.. Скоро новый, 2009-й, год. Возможно, он будет и неплохим. Это журналисты-болтуны да всякие языкоумные аналитики пугают людей. В конце концов на хлеб с маслом заработаю. Может, и на этой фирме. Рано на себе ставить крест… Рано!… Одна лишь страсть горит в душе – это Ирина. Красивая шатенка. Однако с непостижимо трудным характером. То она нежна и ласкова, то вдруг груба и резка. Переменчива, как петербургское небо. Где теперь она? Возможно, в городе или вышла замуж и куда-нибудь упорхнула, в Москву или в Европу. А, может, за океан.
В последний раз он встречался с ней четыре года тому назад в кафе на Невском. Её второй брак оказался тоже неудачным, и он подумал: появился шанс. Она выглядела необыкновенно привлекательной: стройная, как у Афродиты, фигура, пышные вьющиеся волосы, бегущие на плечи, и строгое с правильными чертами лицо, напоминавшее египетскую Клеопатру. Правда, это лицо иногда становилось строгим и даже злым. Но глаза – ах! эти чёрные глаза! – они всегда были красивыми и по-особому притягательными. Но, внимательно к ним присмотревшись, замечаешь: в них нет ни любви, ни ласки, ни доброты, ни гнева. Однако он любил их, как всё в этой женщине. «Ирина, почему бы нам вновь не попытаться соединить наши судьбы? Мы свободны, у меня новое дело и как будто перспективное…» – «Володя, – отвечала она, – что было, то ушло безвозвратно. Дважды в одну реку не войти. Я понимаю: ты меня любишь. Это чувство тебе, наверное, трудно побороть, но всё-таки попытайся. У тебя должно получиться. Ты можешь найти себе другую. Город большой и в нём много достойных женщин. Поверь мне… Ты внешне приятен и довольно умён, такие обыкновенно нравятся женщинам. Я даже предполагаю, что у тебя после меня они были. Так ведь? Что уж скрывать…» – «Конечно», – признавался он. – «У тебя только один недостаток, весьма неподходящий для нашего времени, – продолжала она, – нет предприимчивости. Ты не делец, не бизнесмен.– «Возможно, ты права» – «Я, конечно, могу ошибаться, но, зная тебя…» Она не договорила. Он сказал: – «Однако я довольно крепко взялся за новое дело. Надеюсь на успех. А если уж не суждено тут застолбиться, то физиком всегда могу вернуться, хотя бы в свой научный институт, или учителем в школу – у меня когда-то были часы в старших классах. Пусть и на маленькую зарплату». Она недоверчиво глянула на него, и он уловил в этом взгляде ухмылку, потом лицо её приняло строгое выражение. Но в этой строгости было нечто, похожее на сострадание. Возникла пауза. Он хотел спросить: нет ли у неё мужчины, но воздержался. Словно прочитав его мысли, она сказала: – «А есть ли у меня мужчина или нет, не столь важно». Но всё-таки ответила, что не замужем. («Не лжёт, она никогда не лгала»). Они расстались.
Теперь, в этот неспокойный декабрьский вечер, он вспомнил об Ирине. Да, ей не так просто соединить свою судьбу с судьбой другого человека. Она с твёрдым характером, горда и чтобы выйти замуж, она должна крепко полюбить. Поэтому, скорее всего, ведёт светскую жизнь, встречается с каким-либо удачливым предпринимателем.
Сейчас в нём проснулось желание вновь встретиться с Ириной. Кто знает: судьба не имеет физических законов, она – тайна, способна так повернуть свою непостоянную суть, что и богу не под силу понять её.
3
Прошёл месяц. Астапов всё-таки не терял надежды, что свалившийся на страну не известно откуда и зачем кризис не затронет его фирму. Однако эти надежды с каждым днём таяли.
«Вот тебе, батюшка, и Юрьев день!» – с грустной иронией подумал Астапов, когда начальник отдела сказал ему об увольнении четверых сотрудников, в том числе и его самого.
– Владимир Мокеич, – говорил он, – вы, конечно, работник толковый, с некоторым опытом, и, думаю, для вас не станет большой проблемой найти подходящую должность.
– Поэтому и опытного работника увольняете?
– А что прикажете делать? Ну, пенсионеров попросили уйти и тех, кому до пенсии без года неделя, ещё кое-кого…
– Да что толковать. Я предвидел эту ситуацию. Без работы, думаю, не останусь, кое-что уже есть на примете (тут он солгал). Только вот интересное обстоятельство. Вы, думаю, здесь не причём. – И у Астапова невольно изобразилось на лице нечто похожее на жалостливую и вместе с тем язвительную гримасу. – Зачем только нашему руководству понадобился весь этот дорогостоящий маскарад в декабре. Уже тогда было ясно: наступают тяжёлые времена, что совсем скоро придётся подтягивать животы. Юбилей фирмы и предновогодний бал влетел, наверное, в несколько миллионов?!
– Да, конечно… Но что теперь, Мокеич, говорить об этом…
– Конечно.
И он получил расчёт. А с ним и свободу. Куда ж теперь с этой свободой? Не в дворники. Можно, конечно, и в ЖЭУ – убирать подъезды, подстригать газоны… Но это, как говорится, когда припрёт, когда деваться некуда и – человеку без высшего образования. А у него два высших, опыт работы физика и коммерсанта. Ничего, сказал он себе, не пропаду. С месяц отдохну, деньжата есть, семьи нет. Возможно, мать навещу. В будущее смотрю с надеждой и упованием!
Вечером, простившись с сотрудниками отдела, возвращался домой. Елена Ивановна, сославшись на то, что «по пути», увязалась за ним, взяла спутника под руку – «скользко». В разговоре о том, о сём прошло несколько минут. Елена Ивановна крепко держалась за своего спутника, прижимаясь к нему. Астапов думал: «Что ей надо от меня? Решила пожалеть безработного? Утешить? Или я ей действительно нравлюсь, и она надеется закрутить со мной роман? А, может, нечто более серьёзное?.. Но она замужем и у неё дочь. Да и время для флирта выбрано не совсем подходящее. Любопытно!..» Вспомнил её вечернее платье с интригующим разрезом.
– Мокеич, я чувствую: ты не очень переживаешь своё увольнение. По-моему, правильно поступаешь.
(Они были уже на «ты»).
– Наверное. В конце концов, не пропаду. Я не бедный, какое-то время отдохну, может, куда-нибудь поеду, маленько проветрюсь.
Затем, неожиданно для самого себя, ляпнул:
– Леночка, а давай-ка отметим мой новый статус… безработного? А?
И он натянуто ухмыльнулся.
– Ой! интересное предложение! – ответила она, и лицо её засияло. – А что ты предлагаешь конкретно?
– А вот что. Сейчас зайдём в магазин, кое-что куплю, потом – две троллейбусные остановки, ко мне домой.
Елена Ивановна позвонила мужу и солгала – задержится на работе.
Спустя время, они вошли в квартиру на третьем этаже старого дома в центре города. Двухкомнатная обитель нового безработного была в опрятном состоянии. Войдя в большую комнату, гостиную, она обратила внимание: на стене несколько картин. Её взгляд остановился на одной из них – зимний пейзаж, лес, на заднем плане небольшой дом, из трубы струится светло-сизый дымок. Красиво, как в сказке!..
– Это моя работа, – сказал Астапов, увидев, что гостья заинтересованно глядела на зимний лес.
– Не знала, мой друг, что ты такой замечательный художник. И квартира совсем не похожа на холостяцкую.
– Давно уже не занимаюсь живописью, – сказал он, остановившись рядом с ней. – Некогда было, да и, признаться, в последние годы охладел к искусству… А порядок люблю.
Елена Ивановна обернулась к нему, и лицо её зарозовело улыбкой.
– Может, тебе помочь в кухне? – предложила она.
– Спасибо! Не стоит, ты – гостья, посмотри пока мою берлогу.
И он ушёл в кухню, думая об этой встрече и о женщине, которую до сих пор воспринимал как сотрудницу фирмы. Она не была красавицей, но внешне выглядела вполне подходящей для флирта. Невысокого роста, одевается аккуратно, даже со вкусом, с короткой причёской бронзовых волос. Астапов не помнил, чтобы она когда-либо ходила в брюках. В отличие от большинства женщин, в том числе её возраста (ей чуть более сорока), она не любила брюки, а носила или юбку с пиджаком, или платье. Однажды он её прямо спросил об этом. Елена Ивановна по-своему расценила его вопрос и недовольно ответила, что если ему нравятся женщины в брюках, то пусть любуется их задницами. В ответ он промямлил, что она его не так поняла, ещё что-то, но она ушла, не дослушав. Сейчас он подумал об этом досадном эпизоде и о том, почему он не уделял ей, как женщине, особого внимания. Ведь она не глупа, довольно общительна и может выглядеть вполне обаятельно. Что было ему не по вкусу – её короткая причёска. Ему нравились женщины с длинными вьющимися волосами. В реальной жизни их мало. Но в рекламе по телевизору он часто видит красивые лица, и чёрные волосы, свисающие едва ли не до талии. Как у Ирины!.. А у Лены? Никогда он не видел, чтобы она пришла на работу с модной стрижкой. Однако подумал: причёска – это не столь важно. Да и не внешности, в конце концов, принадлежит главное место в человеке, а его внутреннему миру, душе, характеру… Однако Ирина… Внешне она безукоризненна, сто очков вперёд даст любой женщине, но характер…
– А вот и я-аа, – услышал Астапов очаровывающий голосок Елены. Она входила к нему в кухню из комнаты. – Что ж, берлога твоя вполне подходящя. Только вот без медведицы.
– Сегодня ты будешь медведицей, – слетело с языка хозяина «берлоги».
Она промолчала.
– Так, прошу за стол. Всё готово.
Дальшё всё было, как в любовных романах. Тосты, шутливый разговор, искристый смех, выпивка за дружбу и любовь, и на брудершафт, бурлящая кровь, пылающие лица, взволнованные чувства, влажные губы мужчины и женщины в жарких объятиях и поцелуях. И, наконец, утоление жажды друг друга в спальне.
Расстались они в десятом часу вечера. Он напомнил ей, что дома её ждут и надо прийти не очень поздно, чтобы её отсутствие не выглядело слишком подозрительным. Поблагодарил за неожиданную встречу и за прекрасные мгновения, подаренные ему при столь скверных для него обстоятельствах. В глазах Елены он прочёл радость встречи и надежду на будущие отношения.
«Хороша она, но всё-таки не Ирина».
4
В течение нескольких дней Астапов ходил и ездил на разные предприятия, в какие-то, мало понятные ему, организации и учреждения, и повсюду одно и то же: работы нет, у самих сокращение кадров, свёртывание производства, трудности с финансированием и прочее. Он просмотрел несколько рекламных объявлений в газетах. Хотя и скептически относился к такого рода объявлениям, но всё же… утопающий, как известно, хватается за всё, что попадётся под руку. Среди всякой рекламы – о продаже автомобилей, установке дверей и окон, приглашениях на отдых за границу, услугах целителей и магов – были и объявления, предлагавшие работу. Однако они в основном касались рабочих профессий, и для него не было ничего мало-мальски подходящего. По нескольким номерам он всё же позвонил, но безрезультатно. Он уже отчаялся, подумал: уехать бы к матери в деревню, чтобы там отдохнуть и сбросить с плеч весь этот тяжкий и постыдный груз – безработного с двумя дипломами о высшем образовании. Наконец, решил позвонить в научно-исследовательский институт, откуда был вынужден уйти несколько лет тому назад.
– А-а Астапов!? Володя? – ответил голос, показавшийся ему знакомым. – Что не узнаешь меня? Ну-ну, вспомни, вспомни.
– Неужели?!.. Роман?.. Ты ли это?..
– Именно я. Каким образом, Володя? Решил вспомнить старого приятеля или дело какое?
Астапов прикидывал: что и как ответить своему забытому на долгие годы товарищу.
Много лет тому назад они окончили политехнический институт, учились в одной группе, дружили, часто вместе ходили на танцы, в театры. Потом у них появились девушки, и нередко встречались уже вчетвером. По окончании вуза оба были направлены в один и тот же научный институт, где у Романа отец, доктор физико-математических наук, профессор, возглавлял лабораторию. Зарплата, конечно, небольшая, но перспектива явно высвечивалась. При желании и нормальном упорстве можно защитить кандидатскую, а там и докторскую, и зарплата станет уже не сто двадцать, а существенно выше. Однако надеждам Астапова не суждено было сбыться. С перестройкой и реформами наука пошла под откос, начались сокращения, он махнул рукой и подался в коммерцию. Роман, не без влияния отца, в институте остался. А спустя какое-то время защитил кандидатскую.
– И вспомнить… и дело, – нерешительно ответил Астапов. – Надо бы встретиться.
– Хорошо, замечательно!.. Адрес не забыл? Давай, подруливай.
Спустя час, оба сидели и беседовали за коньяком, лёгкой закуской и чашкой кофе. Роман со степенью и без пяти минут профессор. Семья, дочь – всё, как по колее. Астапов без утайки рассказал о своих зигзагах. А когда заговорил, что лишился работы, весёлость на лице Романа погасла, и он насторожился.
– …Вот видишь, – продолжал Астапов, – заочно получил вторую специальность «материальное обеспечение и администрирование». Администратором стал, скорее, по неволе, из-за этого проклятого рынка. И вот теперь прошу тебя – помочь с работой...
Роман откинулся на спинку стула и уставился на собеседника. Гость с надеждой глядел на него. В голове засуетились мысли. Выглядит Роман солидно, округлился, животик появился, а ведь был худущим, всё штаны затягивал потуже, чтобы не свалились. Волосы поредели. А по характеру тот же – простой и общительный. И всё-то у него складно! Судьба что ли? У него – одна, у меня другая. Неужели не поможет с работой? Что тогда? Кому кланяться? Кажется, он последний из тех, кто в состоянии помочь. Всё-таки доктор наук, заведующий лабораторией, наверняка со связями.
– Так-та-ак, – озадаченный просьбой товарища, начал Роман. – Помочь, конечно, тебе надо, только вот как? Дело ведь не совсем простое. Откровенно говоря, думаю, ты и сам догадываешься…
Он плеснул немного коньяку, гостю и себе.
– Давай-ка ещё выпьем.
У Астапов тревожно заходило сердце. Они выпили, зажевали лимоном.
– Конечно, с наукой я давно распрощался, – заговорил Астапов, с надеждой глядя на Романа. – Но сорок пять – это ещё не возраст. Можно попытаться начать заново…
– Безусловно, можно, но ведь, дорогой мой, положим, я найду для тебя место у нас. Однако зарплата научных сотрудников без степени пустяшная. Ты же всё-таки привык к более солидному окладу, всяким премиальным и прочее. А у нас что? Тьфу… Потом, начинать почти с нуля в науке человеку в твоём возрасте… Нет, негоже. Это лет через пять, если, конечно, всё хорошо будет складываться, ты станешь кандидатом наук, будет прибавка к окладу, положим, премия. Но опять мало... Как говорится: тут нет доли и счастье невелико.
Астапов изобразил взгляд, означающий согласие с доводами Романа.
Тот продолжал:
– Есть в институте коммерческая структура. Но там, насколько я знаю, вакантные должности заняты… Хотя, может быть, я ошибаюсь.
Лицо Астапова посветлело:
– Я думаю, Рома, вот что: учёный-физик, действительно, для меня… поздновато. А коммерческая работа, с учётом моих знаний и опыта, мне теперь более близка.
– Да-да, конечно, – закивал Роман. – Давай поступим следующим образом: я наведу справки в нашем институте. Если тут ничего не высветит, позвоню кое-куда… Будем надеяться на успех. Так что за наше небезнадёжное дело.
И друзья опрокинули по рюмке.
Они расстались, условившись дня через три-четыре созвониться.
5
Из института возвращался он с надеждой на скорое решение своей проблемы и довольный встречей с товарищем прошлых лет. Добрый французский коньяк, нежно бродивший у него внутри, навевал ему радужные мысли.
На площади Восстания Астапов поднимался по эскалатору из метро: решил домой пока не возвращаться (скучно и грустно одному среди мебели и газовой плиты!). Стоя на эскалаторе, он заметил впереди себя, через три ступени, женщину. Она стояла к нему спиной, к тому же между ними находились двое мужчин, поэтому сразу не узнал её. Подавшись чуть в сторону, он увидел… Это была Ирина! И мгновенно «…сердце вдруг встрепенулось, так тревожно забилось…» Он приблизился к ней. Она, почувствовав чей-то пристальный взгляд за спиной чуть с боку, обернулась. Сердце его готово было выскочить наружу. Глядя на неё, он не заметил в её чёрных глазах и тени удивления. Словно это была случайная, вдали от дома, встреча малознакомых друг с другом соседа и соседки.
– Ирина!?
– Володя? Ну, здравствуй! – ответила она сухо и без улыбки.
Он это заметил и сказал себе: «И такую чёрствую бессердечную женщину я полюбил. Эх!» Какие-то мгновения они стояли молча. Она первая разрушила эту неловкость и, не меняя выражение лица, спросила:
– Как дела?
– Да так… как будто неплохо.
И снова пауза.
Он не хотел, чтобы эта встреча, которую он внутренне желал и думал о том, чтобы уже искать Ирину, звонить ей и просить увидеться, могла бы вот так же случайно, как только что началась, закончиться. Ведь через минуту-другую они сойдут с эскалатора. Нет-нет, надо продолжить общение. Негоже с бывшей женой, случайно увидевшись, тут же разойтись.
Коньяк придал ему смелость:
– Такая встреча!.. Давай поговорим? Нам же есть что сказать друг другу. Не совсем, в конце концов, мы чужие.
– О чём же мы будем говорить? – Она едва заметно повела носом. – Вижу и чувствую, что у тебя всё хорошо… После застолья? Повод какой?.. Женат?
– Застолье так себе, с институтским товарищем… И по-прежнему не женат.
Они вышли из метро.
Он хотел взять её под руку, но она отстранилась. «Какая непреклонность и чрезмерная гордость! – подумал Астапов. – Ах, это моё любящее сердце! И нельзя приказать ему. Был бы так устроен человек: захотел – полюбил, захотел – не полюбил или разлюбил. А то ведь вопреки его желанию и поперёк здравого смысла. Что это за тайна – любовь? Вот я смотрю на Ирину и вижу и умом понимаю: она горда и эгоистична. Следит за своей внешностью. Это модное демисезонное пальто с шикарным мехом (конечно, из заграницы), со вкусом подобранные тона шарфа, пальто, шапки и сумочки – всё продумано и красиво. И такие же пышные вьющиеся волосы! Та же фигура! За эти четыре года, что мы не виделись, она нисколько не изменилась. И духи!.. Эх! как говорил герой одного фильма: хороша, но почему не моя?». Он пригласил её в кафе, поболтать и выпить по чашке кофе. Она отказалась, сухо ответив «спасибо! мне домой».
– Муж?
– Нет, Мокеич, я не замужем.
– Отчего так?
– Не знаю. Наверное, не встретила свою половину.
– До сих пор?
– Спасибо тебе, что намекнул на мой возраст.
– Неужели совсем одна?
– А что тут особенного… С родителями.
– Как они?
– Более или менее благополучно. Ну, прощай, Владимир Мокеич! Мне на трамвай.
– До свидания! – ответил он и уловил в её словах и взгляде безразличие к нему и нежелание встретиться когда-либо вновь.
«Сволочь, честно говоря, – сказал его внутренний голос, – ни о чём не спросила, словно я какой-нибудь прохожий. Только эта дежурная фраза «как дела?» и всё. Гм…» Он стал вспоминать, как они познакомились и поженились.
Они встретились двенадцать лет тому назад на одной из вечеринок в ночном клубе. Она была совсем другим человеком – весёлой и общительной. Хорошо тогда выпили и настроение – праздничное и беззаботное. В эту, уже не молоденькую, женщину не влюбиться было невозможно. Он тоже – видный мужчина, синеглазый брюнет. Она подумала: внешне он вполне пригож и довольно умён. Они легко познакомились и потом стали встречаться. Встречи оказались не долгими, и вскоре оба решили пожениться. Расписались, свадьба была скромной. Потом съездили на море.
Прожили совсем недолго. Сначала всё шло ладно, но потом начались размолвки, взаимные упрёки, подозрения в супружеской неверности. К ним добавилось ещё одно, весьма существенное, обстоятельство. Оба хотели ребёнка. Врач, к которому они обратились несколько месяцев спустя после женитьбы, осмотрев супругов, вынес приговор: ребёнка не будет, причина – в ней. По её твёрдому настоянию они разошлись. Он сожалел, даже плакал, умолял её не уходить, но она была непреклонной. Забрала свои вещи и вернулась к родителям. Он болезненно переживал разрыв с Ириной, надеялся, что она образумится, вернётся к нему. Дважды навещал её и её родителей, караулил бывшую супругу около офиса, где она работала. Родители были против поступка своей дочери, но убедить её вернуться к Владимиру не смогли. Она, как алмаз, оставалась твёрдой и неподатливой.
И вот теперь эта встреча, как и прежняя, вызвала в нём горький осадок. Он вспомнил лермонтовские строки:
Я не достоин, может быть,
Твоей любви: не мне судить;
Но ты обманом наградила
Мои надежды и мечты,
И я всегда скажу, что ты
Несправедливо поступила.
Ты не коварна, как змея…
6
В эту ночь он долго не мог заснуть. А, заснув, увидел сон. Кошмар!.. Какие-то неясные, расплывающиеся образы, то возникающие из неоткуда, то исчезающие в никуда. Тут и чудовища, и оживающие трупы, и красивые женщины, и родственники. Вот мать. Она умирает, а над ней склонился плачущий отец. «Почему она умирает? – спросил себя маленький Володя, – ведь она жива, это, наверное, умирает отец». Потом ему явилась его первая жена – пшеничноволосая Светлана. Внезапно он увидел в ней Елену. Потом ещё кого-то. Кто же это? Но причёска неизвестной женщины ему не понравилась, и он, растягивая от смеха рот, пошутил: «Ты похожа на недоощипанную утку. Кто-то тебя щипал и, не кончив работу, так и оставил». Она обиделась и показала ему язык. Он захохотал. И проснулся.
В этот день, в субботу, он решил поехать за город, чтобы отдохнуть в лесу и покататься на лыжах. Давно он, любитель лыж, не становился на них: то какие-нибудь дела, встречи, вечеринки, то – посещение музеев, выставок, чтобы посмотреть новинки в изобразительном искусстве, то театр. Но, скорее, лыжным прогулкам мешала непогода. Уж какую зиму почти без снега! А тут за два дня земля так вспухла снегом, что не поехать за город на лыжах было бы преступлением! Он наскоро позавтракал и пошёл вынести мусор. Только хотел выбросить в контейнер мешок с мусором, как вдруг остановился. Внутри большущего железного контейнера, похожего на кузов грузовика, заполненного доверху, возились два мужика, судя по всему, бомжа, и что-то оттуда доставали и выбрасывали третьему, который топтался рядом с контейнером. Астапов обратил внимание: сверху летели банки из-под пива, тот их принимал и сминал ногами. Все трое делали свою работу быстро, сноровисто. Астапов вдруг вообразил: вместо этого, третьего, стоит он, замызганный и в ветхой одежде, с бордовым лицом, топчет пивные банки, потом все месте идут их сдавать. За всё это посудоприёмщик суёт им несколько рублей, и они, униженные и отверженные, однако теперь довольные, шустро идут в магазин, покупают дешёвой еды и выпивку, направляются в сквер, ставят бутылку на скамейку, раскладывают закуску, разливают горячительный напиток и жадно выливают в своё нутро, кое-как закусывают. И от этого им становится светлее и радостнее на душе. Фу! какая гадкая жизнь! Может, и они когда-то лишились работы и вот до чего докатились… Зато свободные! Вот и я теперь свободен. Хорошо, что у меня квартира и кое-какие сбережения на этот самый день – чёрный. М-да… Однако не случайно говорят: от сумы и …
Его мысли прервал тот, который безжалостно расправлялся с банками:
– Что у тебя там? – Взглядом показал на пухлый чёрный мешок: – Банки, бутылки есть?
– А-а?.. Не-ет, – не сразу ответил Астапов.
Возвращаясь в квартиру, он вспоминал ещё об одном бомже. Он часто видит его в метро – то на одной станции, то на другой, то на третьей. Этот, потрёпанный жизнью, человек спокойно, видимо, свыкшись со своим положением, сидит на скамейке, рядом с ним старые и грязные сумки. В руках держит блокнот, сосредоточен и что-то записывает. Но что привлекательно (если можно позволить себе к употреблению это слово) в его внешности – интеллигентное, с небольшой клинообразной бородой, лицо умное, сосредоточенное, одухотворённое. Возможно, когда-то работал в НИИ или был преподавателем в университете, или занимался какой-нибудь иной творческой деятельностью. Потом жизнь располосовала его вдоль и поперёк, и выбросила в подземелье.
7
В полдень выглянуло солнце. Нежно засверкало пушистое покрывало на лесной поляне. Радуясь погожему зимнему дню, щебетали воробьи. Астапов весело скользил по свежему снегу, а вскоре углубился в лесную чащу, услышал стук дятла. Остановился, стал вертеть головой, увидел птаху. «Долбит, пока голова не отлетит!» Поехал дальше. За полдня намотал километров двадцать. Солнце, золотисто пронизывая лучами зимнюю чащу, уже склонилось к горизонту, снег зарозовел, птицы смолкли, не слышно стало и дятла. Тишину леса нарушали только лыжники, время от времени перекликавшиеся друг с другом.
Вернувшись домой, когда уже стемнело, он аппетитно поужинал и завалился на кровать. Быстро уснул и спал крепко, как русский крестьянин. Но, в отличие от крестьянина, спал долго. Его разбудил телефонный звонок. Кто бы в такую рань? Он встал, глянул на часы: однако одиннадцать. Снял трубку и услышал:
– Мокеич, здравствуй!
– А-а, Лена. Ну, доброе утро!
– Какое утро? День.
– Да, да, конечно, – зевая, отвечал полусонный Астапов.
– Ну, просыпайся, просыпайся, – настойчиво звенел женский голос.
– Что? дело какое? или просто так?
– Гм… Почему не звонишь? Забыл свою подружку?
– Нет, не забыл.
– Надо бы увидеться, – предложила она.
– Можно.
– Тогда я к тебе приеду? А? Как?
– Приезжай, я дома.
«Что ж из того, если у меня будет женщина, хотя бы и замужняя? – спрашивал он себя. – Не могу же я, как чеховская Попова, запереть себя в квартире, и всех женщин, кроме Ирины, отвергать. Я не старик, нормальный мужчина, без женщин плохо. Пусть будет к Лене плотская любовь – чувственная и свободная от каких-либо серьёзных обязательств. Жениться на ней? Нет, это исключено. Она семейная, а разрушать семью я не стану. Буду встречаться, а там… там видно будет».
Через час она приехала.
– Вырвалась из дома, – сказала она, целуясь с ним в прихожей. – Наврала, что собралась по магазинам.
Он обратил внимание: её бронзовые волосы выглядели ярче, чем прежде, и уложены аккуратней. Наверное, была в парикмахерской.
Глядя в зеркало и поправляя причёску, она спросила с надеждой одобрения:
– Как, мой друг, ты оцениваешь эту причёску?.. Тебе этот цвет нравится?.. По-моему, ничего, а? Девушка в парикмахерской постаралась.
– По-моему, тоже хорошо, – сдержанно ответил он и добавил, более откровенно: – Тебе идёт этот цвет. И волосы как будто стали длиннее? И карие глаза заиграли ярче.
– Волосы буду отращивать. Ты же любишь длинные, как в старину у девушек, до самой попы.
– Ну, не такие, конечно. До плеч или чуть ниже.
– Ладно, будут такими. – И, поменяв тему разговора, входя в комнату, спросила: – Отчего так долго не звонил? Вынудил меня самой позвонить. Как у тебя с работой?
Тут она заметила, что внешне он как-то осунулся, лицом похудел, под глазами заметны мешки, залысины увеличились, а на висках появились седины. Однако об этом предпочла умолчать. Плюхнулась в кресло. Он стал объяснять какие испытал мытарства в поисках работы, и как всё это было для него унизительно. Тут уж не до звонков. Но теперь как будто появились надежды. И он рассказал о встрече с бывшим институтским товарищем.
Прошло время. А когда в постели с обоих слетел жар, она сказала:
– Володя, давай поженимся. Я могу уйти от своего. А дочь – она уже взрослая… ничего…
– Нет, Леночка, не стоит… Это плохо, когда рушится семья. Горько будет для тебя, мужа и особенно для дочери… Давай оставим всё, как есть. А там…
Он замолчал и прильнул к её губам. И вновь любовники запылали страстью и завертелись в объятьях.
– Ты, дорогой, сказал «а там…» и не договорил. Что ты имел в виду? – спросила она, когда оба успокоились.
– Не знаю. Я хочу с тобой встречаться. Ты мне нравишься. Вот и всё.
Через полчаса любовники расстались. Она пожелала ему, чтобы он поскорее нашёл работу, и, не зависимо от обстоятельств, позвонил ей.
8
Наутро Астапов спустился вниз к почтовому ящику и обнаружил в нём письмо. От кого? Ах! это же из Испании. Почерк сына Тимофея. Вернувшись в квартиру, вскрыл конверт и стал читать.
Сын в самых нежных выражениях писал отцу, что он его по-прежнему любит, скучает и хотел бы с ним увидеться. Сообщал, что в этом году он заканчивает школу и намерен поступать в университет.
Отец скользил глазами по детским строчкам самого близкого для него человека. Стали навёртываться слёзы, в носу от избытка чувств защекотало. Некоторые слова были с ошибками. «Знать, отвык от русского языка: малышом ведь уехал с матерью».
«Дорогой мой папа, – читал далее Астапов, – может быть, ты сможешь к нам приехать. У нас тут неплохо. Дядя Лоран, думаю, не станет возражать. Хотя в последнее время он стал каким-то хмурым, наверное, что-то с бизнесом. Мама – ничего, нормально. По-моему, она не против того, чтобы увидеть тебя. А сестрёнка моя – хорошая девочка, но по-русски говорит чуть-чуть…» В конце письма он справился о здоровье бабушки и просил передать ей поклон.
Астапов дочитал письмо, вытер влажные глаза, высморкался, сел в кресло, задумался. Потом положил листочек на стол. Из груди вырвался тяжёлый вздох.
А со Светланой Астапов встретился при странных обстоятельствах.
Это было летом восемьдесят девятого года, когда разум у многих основательно помутился, а языки окончательно лишились привязи. Солнце стояло высоко, на небе (редкая для Ленинграда погода!) ни облачка. Горожане, совсем ещё недавно закутанные в куртки и свитера, переоделись в летние одежды, наслаждались светлым днём и теплом. На Невском народу не столь много. Наверное, оттого, что был выходной и тысячи горожан, истосковавшись по природе и теплу, уехали на дачи. Астапов в этот день был в городе. Дома ему стало скучно, и он решил прошвырнуться по Невскому. Приближаясь к тому месту, где Казанский собор, он сначала услышал голос из репродуктора, потом увидел около собора толпу. Какой-то парень надрывно орал в микрофон, заклинал бюрократов и аппаратчиков, призывал собравшихся к новой жизни, к демократии, гласности и свободе, к тому, чтобы и в нашей стране всё было, как на Западе. Кое-кто из толпы (в основном это была молодежь) что-то выкрикивал. Из любопытства Астапов решил подойти поближе к собору, на ступеньках которого стоял и надрывался в микрофон оратор. Заглядевшись на него, он оступился и чуть было не упал, но наткнулся на спину стоявшей впереди девушки. Она покачнулась и тоже едва не упала. Он обхватил её руками, чтобы удержать самого себя и её. Она обернулась и испуганно крикнула: «Ой! вы что? с ума сошли?!» Он сказал: «Извините! Так вышло, случайно…» Извинился ещё раз. «Ну, ладно уж», – примирительно ответила она и поправила на себе блузку, перекинула на другое плечо сумочку. Девушка показалась ему симпатичной, с мелкими чертами лица, с прямым носом – лишь едва заметная горбинка на переносице. На лице веснушки. Причёска из коротких волос пшеничного цвета с пробором на правую сторону, хотя и немного сбилась, выглядела всё же аккуратной. «Я показался вам неловким?», – сказал он, слегка робея. Она ответила что не знает – ловкий он или нет, а то, что оступился, – так это с каждым может случиться. Завязался разговор. Они уже не слушали сменявших друг друга говорунов, вскоре вышли из толпы. Когда на тротуаре он увидел лоток с мороженым, спросил её: «Любите ли вы мороженое?» Она промолчала. Он повторил: «Так как насчёт мороженого?» – «Вы хотите меня угостить?» – «Да».
Так они познакомились. Когда он назвал полностью своё имя, она немного удивилась:
– Странное у вас отчество. Впервые слышу такое.
– Мокей это старинное русское имя, теперь почти забытое. А некоторые называют меня только по отчеству – Мокеичем.
И только теперь увидел в её серых глазах какую-то, непонятную ему, тайную доверчивость и вместе с тем осторожность.
Они стали встречаться. Через год поженились, потом родился сын. Назвали в честь его прадеда, Тимофеем. У Светланы хорошая работа – экономист. Астапов в научно-исследовательском институте, пока в младших сотрудниках, но видел себя крупным учёным-физиком. Таким образом, в жизни молодой семьи установился определённый порядок, и высветились надежды, вместе с упованием на благо от начавшейся в стране перестройки, на безмятежное счастливое будущее. Но вскоре всё соскочило с колеи и загромыхало куда-то по обочинам. Светлана стала упрекать мужа, что он спустя рукава работает над диссертацией, что не инициативен, не продвигается в должности и прочее. Под напором жены и некоторых его знакомых, ушедших в предпринимательство, он покинул институт. Однако теперь жена стала пилить его за то, что он не хочет по настоящему заняться коммерцией. «Другие стали кооператорами, затеяли собственное дело, имеют хорошие деньги, а ты, Мокеич, всё ждёшь чего-то». Астапов, растерянный и обескураженный, пошёл в помощники к одному коммерсанту. Не повезло. Он – в другое место. Не долго и там продержался. Отношение к нему Светланы становилось всё более нетерпимым, скандальным. И тут объявился в Петербурге этот бизнесмен, Лоран, – вместе с другими предпринимателями с Запада. Внешне благообразный и весьма шустрый по женской части, он познакомился со Светланой. Чем он её подкупил? Своей внешностью – смуглый, привлекательный брюнет с завораживающим голосом. А главное, пожалуй, – красивой сказкой о сытой и беспечной жизни в солнечной Испании. Она и подалась с ним. Астапов не хотел оставлять ей сына, отпускать в чужую страну. Драма борьбы за Тимофея закончилась в пользу матери. И она, забрав кое-какие пожитки, вместе с маленьким сыном была такова. А оставленный ими муж и отец, спустя какое-то время, уже хлебнув лиха и приобретя некий опыт в новой для него, коммерческой, деятельности, устроился на фирму, где проработал пять лет. По рекомендации директора фирмы пошёл в университет на заочное отделение, получил вторую специальность. А после Светланы в его жизнь вошла другая женщина, роковая Ирина, – совсем ненадолго, но оставила на сердце ещё более глубокую, кровоточащую, рану.
После прочтения письма Астапов подумал: что означает приглашение любимого сына? По своей ли инициативе это сделал, или мать и отчим подсказали? А письмо написать, конечно, надо, но не сейчас.
9
Астапов решил дня на два-три съездить к матери в деревню. Путь не близкий, сутки – туда, столько же обратно.
Вечером он уже был в поезде.
Приехав на станцию, решил идти пешком. Никому – ни матери в деревню, ни другим родственникам, живущим в районном центре, через который следует поезд, – он заблаговременно не сообщил – пусть станет для них сюрпризом.
Конец января. День, хотя и немного прибавился, но всё же был коротким. Однако пока светло. Солнце, уставшее за день, медленно клонилось к горизонту. Через какой-нибудь час, ещё до сумерек, он придёт в родной дом, где родился и вырос, где прошли его детские годы. Мать встретит его, удивится, обрадуется и от радости заплачет, и всё будет по-человечески, по-родственному, хорошо.
Выйдя на дорогу, пролегавшую через заснеженный простор, он ощутил, как защемило сердце. Столько дней он исходил по ней туда и обратно, особенно с седьмого по десятый классы! В весенне-летнее время по обеим сторонам дороги душисто веяло разнотравием. Где-то в зарослях прятались весёлые птицы, откуда раздавались их переливчатые трели. То тут, то там вспорхнёт какая-нибудь пичужка и завьётся, закружит в голубом поднебесье. А то вдруг налетит шквалистый ветер, поднимет, завертит и потащит пыль, от которой стараешься увёрнуться и вовремя закрыть глаза. Или дождь. От него не укроешься, если не посадит к себе в кабину какой-нибудь добрый шофёр. А зимой!? Красивы и зимние пейзажи. Снег белый-белый! И искристый, весёлый! Как писал поэт: «Всё ярко, всё бело кругом». Но иногда поле и дорога молчаливы и грустны. Хорошо, если солнце, как сейчас, и не очень морозно! А если сильный мороз или ветер, метель? Из-за них иногда отменяли занятия в школе. Случалось, на целую неделю.
В воспоминаниях время прошло быстро. Когда он подходил к деревне, солнце стало багровым, коснулось горизонта и вскоре утонуло, сменив розовое покрывало на бледно-синее. У дома увидел мать. Она уже открывала дверь, но, услышав скрип на снегу, обернулась и увидела приближающегося к дому мужчину с сумкой. Не сразу узнала в нём своего сына. Лишь тогда, когда он подошёл к калитке и крикнул «мама!».
– Что же, сынок, не позвонил? Я бы приготовилась. А то неожиданно, ни с того, ни с сего, – заголосила она.
– Так даже лучше, мама. А насчёт «приготовить», мы сейчас сообразим. У меня почти всё с собой.
Вскоре они сидели за столом с домашним угощением и напитками с закуской из города. Сын рассказал о своих делах. Не обо всём, конечно. О сердечных больше помалкивал. Пригласил мать приехать к нему, пожить в городе. Давно не была у него. В девяносто четвёртом, когда он ещё жил со Светланой и маленьким Тимофеем, и отец был жив, – тогда родители приезжали. Вот с тех пор, четырнадцать лет, она и не навещала его. Не видела и Ирину (сейчас он опять вспомнил о своей «пиковой даме»). О ней слышала лишь по скупым рассказам сына.
– Так уж у тебя и никого нет? – спросила она.
– Жены нет. Это верно. А другое… Ну, об этом, лучше, не говорить.
– А со Светкой как? Внука жаль. Хороший мальчик. Теперь в чужой сторонушке. Эх!
– Письмо от него получил. Приглашает приехать… Тебе кланяется.
– Спасибо! Будешь ему писать – скажи, что я скучаю по нему и хочу его увидеть.
Она опять вздохнула. С грустью рассказала о своём житье-бытье.
Жизнь в деревне угасает, люди – одни умирают, другие уезжают. А половина – это пенсионеры, ходят по деревне, как тени. Некоторые копошатся дома, словно суслики. Есть и лежачие больные. А детей совсем мало. Кто ж будет рожать? Учить почти некого, школу ещё в позапрошлом году закрыли. Трое из учителей непенсионного возраста мыкаются без дела. Четверо кое-как устроились в районе. А всего рабочих рук, поди, и сотни не наберётся. А лет двадцать назад было раза в три больше. Почти половина из трудоспособных – в Москве. В декабре и в этом месяце кое-кто возвратился: увольняют. Деревня, можно сказать, на дно легла, как подводная лодка. Начальство и те, кто при нём, всё больше под себя гребут. Что можно было продать, продали, что можно было разворовать, разворовали, растащили. Когда-то говорили, была такая пословица: «Не тот вор, что крадёт, а тот вор, что концы хоронит». А теперь и концы не хоронят, всё на виду, всё в открытую. Нам, пенсионерам, да и многим другим, кто жил и живёт честно, пожелали счастливо оставаться. Правда, из кооператива пай нам причитается, кое-что дают… Хе! ошмётки с господского стола. Другой раз такая тоска нападёт: не хватает душевных сил – видеть это безобразие и запустение!.. А здоровье моё пока ничего, копошусь по дому, летом – на огороде. Да я же не какая-нибудь старуха. Семьдесят два года – это ещё не старость. У нас тут кое-кому и побольше. А к тебе, Володя, нет… пока не поеду. Спасибо за приглашение!
Помолчали.
– Ну, а как же ты теперь, сынок, без работы?
– Ничего, найду, не пропаду.
Она недоверчиво глянула на него.
– Ну, мама, не тревожься. В конце концов, пойду учителем. Физиков в школах и всяких там гимназиях и колледжах не хватает…
– О-ох! – засомневалась она, не дав ему договорить. – Уж я-то знаю, как тяжело быть учителем. Знаешь ведь, в молодости начала учительствовать, сразу после института. Время было другое, другие были и дети. А теперь… Учиться не хотят. С ранних лет уже думают, как разбогатеть, как стать миллионером… В десятилетку у нас в районе, рассказывают, компьютеры привезли, целый класс открыли. Кое у кого в домах появились эти компьютеры. Ну, в деревне у нас, может, в двух-трёх семьях. А толку-то? Дети играют в разные игры, а то смотрят в интернете всякое бесстыдство. Из-за компьютеров да телевизоров только хуже становятся. Книги читать? Нет, не хотят. Как-то спрашиваю Димку… – на том конце живёт, мать у него бухгалтерша в кооперативе, а отец на заработках в Москве, Димка в пятом классе… Спрашиваю его: «Ты хоть что-нибудь читаешь?» А он отвечает, и эдак гордо, как будто за хвост истину схватил, как голубя (у них голубятня): «А зачем? Читать теперь не модно». Ишь ты, сопляк ведь, а он уже знает, ему внушено, что чтение не обязательно, денег на этом не сделаешь, «не модно». – Она на мгновение умолкла, потом сказала: – А ты, Володя, говоришь «пойду учителем»… в твои-то годы?! Уж постарайся какую-нибудь другую работу найти.
– Ладно, мама, постараюсь. Мне уже обещали…
Прошли три дня. За это время Астапов помог матери по хозяйству, навестил родственников и знакомых, которые с досадой втолковывали ему свою правду о той жизни, в которой они барахтаются, и слушали что говорил их земляк. И он, как мог, объяснял им сущность «текущего момента», возмущался сам и утешал их.
А сегодня, с раннего утра, он готовился к отъезду. В девять часов неожиданно зазвонил мобильник.
– Володя, ты где? Говорить можешь? Это Роман.
– Могу. Рома, здравствуй! Я сейчас далеко, у матери в деревне. Что? Новости какие?
– Да. И новости хорошие. Приезжай скорей.
– Завтра буду дома.
– Приедешь – позвони. Хорошо?
– Обязательно.
Они попрощались.
– Ну вот, а ты беспокоилась, – горделиво сказал он матери. – Звонил мой друг. Похоже, что нашёл мне работу.
– Дай-то бог.
10
В начале февраля погода в Петербурге по-прежнему стояла не по зимнему теплой и слякотной. Выйдя из вагона, Астапов бодро и с приятными надеждами, что скоро устроится на работу, пошёл домой (жил он в полукилометре от вокзала). Он почти не обращал внимания на жижу под ногами, на изморось, покрывавшую капельками росы его одежду и лицо. В конце концов, погоду, как и всю природу, надо принимать с благодарностью и добрым чувством. И не спасаться от ненастья горячительным напитком. Человек – это частица природы, так зачем ему пренебрегать всем тем, что даёт природа, включая и то, что радует человека, и то, что может вызывать дурное настроение. Говорят: современному стилю природа чужда. Неужели?.. Такое утверждение равноценно тому, как если бы мы сказали, что для современного стиля устарел сам человек. Нелепость какая-то…
Первое, что сделал Астапов после того как разделся и выложил из сумки вещи, – позвонил Роману. Поздоровался и тут же услышал:
– Дружище, новость у меня: кажется, есть вариант для тебя.
И он сказал: куда и в какую фирму ему надо поехать и с кем встретиться. Назвал адрес и имя заместителя директора по персоналу.
Это было вечером.
На следующий день Астапов сидел напротив замдиректора фирмы, внешне такого же возраста, как и он сам, но только коренаст и мрачен лицом. «Напоминает бабуина», – с иронией подумал Астапов. Работа, о которой говорил этот человек, Астапову была в какой-то мере знакома, к тому же она соответствовала его второй специальности: он будет заниматься продвижением товара на рынке. Английское слово промоушн с некоторых пор стало привычным для российских деловых людей – хотя и дерёт ухо. И вот Астапову замдиректора предлагал стать менеджером по этому самому промоушн. Зарплата вполне достойная – это соблазнительно. Правда, работа ответственная и беспокойная. Попробуй промахнись, упусти шанс, не договорись с клиентами – начальство не погладит по головке. Тут уж надо вертеться, порой на изнанку выворачиваться, а добиваться своего. «Ну что ж, хорошие деньги так просто не даются, – сказал себе Астапов, – к трудностям мне не привыкать, впрягусь в эту повозку». А замдиректора, поначалу вроде бы мрачный и нелюдимый, в конце разговора показался ему человеком вполне симпатичным и доброжелательным. Совсем не обезьяной.
Со следующего дня он начал примерять новую упряжь и тянуть новую телегу. Позвонил матери, сообщил важную новость.
Она ответила:
– Обрадовал ты меня, сынок. Теперь подумай над своим семейным положением. Жениться тебе надо.
– Постараюсь, мама, выполнить и этот твой наказ. Правда, с ним посложнее.
11
Астапов, человек с головой и опытом коммерческой работы, не испытывал особых трудностей на новом месте. Быстро вошёл в курс дела, познакомился со многими клиентами, как с теми, с которыми его фирма уже имеет деловые связи, так и с некоторыми из тех, которые, по его мнению, вскоре могут подписать выгодные для фирмы договоры.
А что же Елена Ивановна? Он ей сам позвонил – в конце рабочего дня в пятницу. Они встретились, и всё было, как прежде. Однако на следующий день случилось то, о чём он никак не мог предполагать, не смотря на своё чутьё и некоторую способность предвидеть события. Звонок в дверь. Он открывает и видит у порога мужчину – выше его ростом, крепкого телосложения и злого.
– Это ты будешь Мокеичем?
– Ну-у, я-а, – предчувствуя недоброе и запинаясь, ответил Астапов.
– Разговор есть, – угрожающе сказал незнакомец, и, не спрашивая разрешения войти, переступил порог.
– А вы кто?
– Лось рогатый в пальто.
«Теперь всё понятно, – тревожно мелькнуло в голове Астапова. – Дело серьёзное… Что он задумал? То, что разговор будет крайне неприятным, – это ясно. Но неужели он сейчас двинет меня по морде и предстоит драка?..» Сердце Астапова застучало, по телу побежала дрожь, словно это мчались полчища насекомых.
Худшее его предположение отчасти подтвердилось. Как только муж Елены вошёл в прихожую, он, ни слова более не говоря, двинул Астапову в самую челюсть. От удара хозяин квартиры отскочил и упал бы, если бы не стена за его спиной. Он выпрямился, потрогал челюсть: «Как будто на месте. Двинуть бы ему в отместку, тогда – драка, а он, подлец, крепкий мужик. Нет, мордобоя надо избежать…»
– Сказал: «Разговор есть». Какой же это разговор? Вошёл в мою квартиру и – драться?!
– А ты как думал? Спишь с чужой женой и думаешь: с рук тебе сойдёт, – орал незваный гость.
Он размял левой рукой кисть правой, сжимая и разжимая кулак, которым только что дал затрещину. Потом, без всякой церемонии, прошёл в комнату, осматриваясь по сторонам, и, не снимая головного убора, в куртке, плюхнулся на диван.
Астапов последовал за ним, лихорадочно думая, как поступить, что сказать.
«Гость» посмотрел на диван, вправо, влево, попружинил его.
– На этом диване что ли, подлец, с моей Ленкой… Или там?
И он взглядом показал на дверь, ведущую, как предполагал, в спальню.
– Что тебе надо? Чего хочешь от меня?
Астапов стоял напротив этого человека и ждал, что ещё он выкинет. Подумал: если тот полезет в драку, то он ответит ему. В конце концов, он в своей квартире. А тут и стены помогут. Внутренне был готов к самому худшему.
– Спрашиваешь: чего я хочу?.. Убить тебя хочу.
Астапов попятился от него, стал прикидывать: что взять в руки на случай, если этот дурак накинется на него.
Обманутый муж, чувствуя намерения и тревожное состояние Мокеича, решил его больше не пугать (в его планы не входила драка) – там, у двери, не сдержался.
Он немного сбавил тональность:
– Конечно, за такие дела убивают. И много суд не даёт. Это ведь из-за ревности. Тут скидка большая.
Потом, криво ухмыляясь, цинично стал расспрашивать Астапова о том, какая Ленка у него в постели и какой он сам, и отвечал на свои же вопросы, при этом пересыпая свою речь всякими непристойностями.
Астапов молчал. За него говорил муж «Ленки» – с цинизмом, смакуя разные сексуальные подробности. Астапов слушал и постепенно к нему возвращалось самообладание, думал, как повернуть весь этот скверный разговор (собственно, не разговор, а монолог одного человека) в другое русло, и что он, в конце концов, должен сказать этому пошляку. А то, что он пошляк и подлец, – это понятно. И как только Лена с ним живёт, с негодяем? Сидит тут, развалился, несёт всякую грязную чушь о своей жене и о нём самом.
– Знаешь что, «лось рогатый», – вернув себе самообладание и осмелев, начал Астапов, – выметайся к чёртовой матери из моей квартиры. Мне теперь понятно, почему Лена тебе изменила…
Услышав эти слова, уязвившие его мужское самолюбие, «лось» прервал свой монолог, и застыл, в изумлении буравил взглядом хозяина квартиры.
– И что тебе понятно? – злобно спросил он.
– А то, что низкий и подлый ты человек.
– Вот как ты заговорил! – И он вскочил с дивана. – Спишь с чужой женой, а я, выходит, низкий и подлый. Нет, нет… это ты подлец и свинья. – Он направился к выходу, обернулся: – Значит, так: прекращай всякие шуры-муры с моей женой и весь тут сказ. Не прекратишь – пеняй на себя. Разговор будет тогда совсем иным. А с Ленкой я разберусь.
– Только без рукоприкладства. Она не виновата.
– Хе… Защитник нашёлся…
Наконец Астапов выпроводил непрошеного гостя.
Позвонил Елене Ивановне:
– Только одного не могу понять: кто ему настучал на нас? Как узнал мой адрес?.. Имя?
– И я не знаю, – ответила она. – На работе как будто некому. Да там и никто не знает о наших отношениях… Не могу сообразить... Хотя, погоди: кое-что начинаю вспоминать. Вчера, когда я поехала к тебе, за мной увязался какой-то мальчишка. Он старался быть подальше от меня, но, по-моему, не спускал с меня глаз. Потом «провожал» до самого твоего дома…
– Вот-вот, надо было вести себя осторожней и не терять бдительности.
– Конечно, ты прав, Володя. Муж, наверное, нанял его – выведать, куда я поехала.
– Лена, будь с ним осторожней. Он сказал, что разберётся с тобой.
– Ничего он не сделает. А тронет, живо вышвырну его. Хотя…
Она не договорила.
Астапов сказал:
– Лена, дело так повернулось, что нам встречаться нельзя… По крайней мере сейчас. И ещё раз прошу: будь с ним поаккуратней. До свидания, дорогая!
– Не тревожься за меня, любимый. Счастливо!
12
Настроение субботнего дня у Астапова было гадким. Он ничего не мог делать и никуда не хотел идти. Что будет дальше с ним? с Леной? Как поведёт себя её буйный муж? Потеряет контроль над собой – преступление может совершить… Убить жену… О-о, только не это. Страшно подумать!.. Но вовсе нельзя исключать. Сколько убийств совершается в стране на почве ревности?!
Астапов успокоился лишь, когда позвонила Лена, которая сказала, что худшее не подтвердилось. Муж не только не закатил ей сцену, но и даже не оскорбил её, вёл себя так, как будто виноватым был он сам. Странно!..
Вечером Астапов решил написать сыну. Ещё раз прочитал его письмо, посмотрел фотокарточки, на которых он сам, Тимофей и Светлана. Взгрустнулось… Сын, его кровинка и наследник, живёт в чужой стране, среди чужих людей, с неродным отцом. Разве это правильно, хорошо?.. Плохо. Так не должно быть. Но что поделаешь? Сын, можно сказать, вырос на чужбине. Для него она уже не чужбина, а родина... Нет, нет, родина, отечество, родная сторона – это там, где человек родился («мила та сторона, где пупок резан»), где его предки, родственники, где могилы дедов и прадедов.
Он взял лист бумаги и стал писать. Поблагодарил Тимочку за приглашение. Сообщил, что приехать не может, объяснил причины. И в свою очередь пригласил его к себе. Написал, что Петербург год от года становится лучше, краше, и ему, родившемуся в этом городе и прожившему в нём детские годы, будет что вспомнить и увидеть. «Надеюсь, милый мой, не забыл ты свою страну, город и деревню, где бабушка. Она по тебе скучает, хочет тебя видеть и передаёт тебе большой привет». В конце приписал, что «он может взять с собой маму. Ей будет тоже интересно побывать на родине. Передай ей от меня привет». Об отчиме, Лоране, умолчал.
13
На следующий день, в воскресенье, Астапов отнёс письмо на почту. Возвращаясь, шёл мимо выставочного зала. Решил посмотреть на новые веяния в изобразительном искусстве. Об этой выставке он узнал по телевизору. Речистая журналистка тогда вела репортаж из зала, где при содействии зарубежных художников и меценатов, была открыта выставка то ли сюрреалистических, то ли ещё (бог весть!) каких-то картин. Журналистка тараторила о выставке, почему-то называвшаяся ею «арт-хауз», как о необычном проекте, где ценится только мастерство и талант, и отметаются всякие пуританские рассуждения о профессионализме и морали.
И вот теперь Астапов видит своими глазами, не во сне, а наяву, не по телевизору, а в «арт-хаузе» образцы «современного», «актуального искусства». Его внимание привлекла обнажённая фигура английской художницы, которая, полулёжа, в неприличной позе, бьёт молотком по посуде. Её руки, ноги, ступни кровоточат. На полу видны осколки посуды, окроплённые кровью. Следующая картина – ещё более гадкая. Женщина, голая, засунула два пальца правой руки… («Куда? Ой! бесстыдство!») и оттуда вытекают капельки крови. Другие картины – в таком же «современном» духе и такие же «талантливые». От всего увиденного Астапова едва не вытошнило, и он поспешил на выход. Покидая вернисаж, вспомнил, что из тех немногих зрителей, топтавшихся около «актуальных» и совсем «непуританских» полотен, и глазевших на все эти откровения, никто не возмущался и не протестовал. А по глазам было заметно: они принимают и даже одобряют такое западное «искусство».
Астапов не торопился домой. Надо развеяться, отдохнуть, погулять по городу. В феврале холодные дни постепенно отступают, воздух наполняется более светлыми, предвесенними красками. Солнце с каждым днём всё веселей смотрит на землю, и при безветрии чувствуется, как пригревают его лучи. Не случайно в народе февраль прозвали бокогреем. Приятно в погожий, даже зимний, день, как сегодня, прогуляться по улицам Петербурга! Особенно в его центре! Что ни дом – то дворец со своей неповторимой архитектурой, что ни улица – то частица истории с её нелёгкой и уникальной судьбой! Более двух часов он бродил по городу, просто так, без всякой цели.
Под вечер вернулся домой и, наскоро поужинав, завалился на диван. Глянул на картины, что висят напротив. Вот одна из них – море, ласковые волны целуют берег. И заныло сердце! Он вспомнил, как после скромной свадьбы он и Ирина поехали на Чёрное море. Время было нелёгкое – девяносто седьмой год. Не с шиком, но всё же приятно и весело отдохнули, набрались незабываемых впечатлений. Кто бы мог тогда подумать, что не пройдёт и полгода, как они расстанутся. Она уйдёт к другому, а он станет по ней с ума сходить, – и до сих пор не заживает раненое сердце. Но не повезёт Ирине и с новым браком. Почему? Он не знал и до сих пор не может ответить на этот вопрос. Она молчит, не считает нужным поделиться с ним. Подозреваю, что муж изменил ей, а она, узнав об этом, ушла от него. Она же гордая, самолюбивая… Ох! черноокая!..
Через какое-то время он тревожно задремал. Прошёл час или больше. Дремота отступила, он повертелся с бока на бок, потом лениво встал, подошёл к журнальному столику, сел в кресло и без всякой цели начал перебирать газеты. Подвернулась рекламная. Взгляд зацепился за страницу: «Магистр международного класса! Опыт работы 18 лет. Решение самых тяжёлых случаев. Срок давности значения не имеет…» Дальше: «Нет неразрешимых проблем. Марианна. Потомственный маг. Ясновидящая. Более 25 лет успешной работы. Приворот, отворот, снятие венца безбрачия, родового проклятия, очищение от порчи, сглаза…» Ещё: «Ясновидящая Дарья. Быстро помогу тем, кто отчаялся и уже обжёгся на магах-шарлатанах и салонной магии…» Тут же: «Более 700 обрядов для решения любых проблем». Следует перечень некоторых обрядов. На первом месте: «Приворот за один день по фото навсегда». Фотография самой Дарьи, под ней слова: «Все обещают, а я действительно могу помочь!»
Он не верил ни в бога, ни в чудеса, ни в чёрта, ни в гадания, ни в заговоры, ни в магию. Однажды (это было года два тому назад) в отделе, где он работал, возник разговор о том, что эти самые маги могут помочь в бизнесе и устроить личную жизнь, приворотить и отворотить. Кто-то стал возражать. Астапова, поскольку считался почти учёным, спросили, а что он думает обо всём этом. Тогда он, обыкновенно избегавший всяких споров, включился в разговор, принявший уже острый характер. Он стал критиковать магов и ясновидящих, называя их бесовской силой, бесстыжими лгунами и шарлатанами, паразитирующими на наивности и доверчивости людей, которые отчаялись в своём положении и ищут помощи. А эти тут как тут – готовы к услугам. И высасывают из людей их кровные, набивают карманы, богатеют и жиреют, как самые последние сволочи. Тогда женщина, начавшая этот разговор и утверждавшая прямо противоположное, в качестве примера назвала свою знакомую, которой помог один из таких магов вернуть любимого человека.
И вот сейчас Астапов вспомнил об этом эпизоде и, держа в руках газету, задумался. Потом вторично пробежал взглядом по строке: «Приворот за один день по фото навсегда». «Неужели за один?.. Ну, ладно и за неделю – хорошо». Глянул ещё раз на портрет Дарьи, у которой (ой! даже сказать страшно!) семьсот обрядов для решения (господи, помилуй!) любых проблем. Подумал: сколько ему вообще известно обрядов? Ну, может, десятка два или три… Но чтобы семьсот!? И Астапов мысленно крепко выругался. Отбросил газету и стал топтаться по квартире, думая об этой рекламе. Не прошло и пяти минут, как он вернулся к столику, взял газету, и взглядом начал обшаривать знакомую страницу. Потом сел, отложив магов и ясновидящих, и сказал себе, словно сделав открытие: «Чем чёрт не шутит!» Он набрал номер телефона, указанный в рекламе, услышал приятный женский голос. Через три минуты повесил трубку. Во вторник на вечер ему был назначен приём. Он должен прийти с фотокарточкой любимой, которую надо приворотить. И прийти, разумеется, с деньгами.
14
С непривычной осторожностью, озираясь по сторонам, входил он в парадную старого дома. Войдя, увидел огромный холл с обшарпанными каменными стенами. Наверх вела широкая и такая же древняя, как сами стены, лестница. Чувство его было таким, словно он шёл к минотавру. Поднялся на четвёртый этаж, где офис Дарьи. Открыв дверь, оказался, судя по всему, в приёмной. Там сидели две женщины и один мужчина. Астапов растерянно остановился, потом, глянув на девушку за столом (подумал: она секретарша), поздоровался и назвал себя. Та посмотрела в журнал, нашла его фамилию, потом попросила деньги. Он протянул ей конверт. Она взяла, пересчитала деньги, сказала: «всё в порядке, спасибо» и положила в ящик стола. После чего любезно показала ему на кресло у стола, добавив, что его очередь после этих троих.
Он оглядел присутствующих. Кто они? С чем пришли? С неразделённой любовью? Неудачей в бизнесе? А, может, после утраты близкого человека, чтобы получить утешение? Или… (о нет!) навести на кого-нибудь порчу, проклятие? Он вглядывался в их лица – бесполезно. На них не написано, по глазам не понять. Тогда он взял со стола глянцевый журнал и стал его листать. Однако мысли его были далеко. Он по-прежнему думал о людях, пришедших сюда, о себе, о волшебнице Дарье, которая всё может, которой под силу человеческие судьбы, земля, солнце и вся вселенная. Ох-ох-ох!..
Через час его пригласили к «всемогущей». Странная и вместе с тем пугающая картина! Окна и стены завешаны чёрной и красной материей, свисающей с потолка до самого пола. В комнате в высоких подсвечниках горели свечи. Свечи и на столе, за которым с противоположной стороны сидела, наверное, Дарья. От множества свечей исходил смрад, дышать тяжело. Астапов вспомнил такой же запах: два года тому назад он был на похоронах сослуживца, который попал под машину. Его отпевали в церквушке больницы, куда его бесчувственного доставили, и где он испустил дух. Люди стояли у гроба с зажжёнными свечами, а вокруг покойника ходил священник с кадилом, из которого во все стороны валил дым. И здесь такой же, знакомый, запах, перехватывающий дыхание.
– Я Дарья, – хрипловатым голосом сказала женщина. – Садитесь. А вы Владимир?
– Да, – ответил он и слегка кашлянул, добавил: – Астапов Владимир Мокеевич.
– Ко мне вас привела любовь, которая отвернулась от вас. Верно?
– Именно так.
– Дайте её фотокарточку.
Он протянул ей фото. Тут он обратил внимание на одежду и лицо Дарьи. Она была в светлом балахоне с капюшоном. «Похоже, что тот, в котором она в газете». Лицо белое, волосы и глаза чёрные, брови и ресницы – тоже. «Как у Ирины! Только волосы совсем чёрные». Один, вьющийся, клок волос, с правой стороны, спускался по щеке. На пальцах блестели перстни – некоторые с камнями. «Вероятно дорогие!». Наконец – цепь, свисающая на грудь и ниже. Цепь, похоже, из золота, а вот что на конце – не видно. Амулет ли, семеричная звезда или ещё что?..
Дарья взяла фото и положила напротив себя, к подставке рядом со свечой и с картами, спросила:
– Как её зовут?
– Ирина, – ответил он и, волнуясь, проглотил слюну.
– Сейчас я начну сеанс, а вы, Владимир, спокойно сидите и молчите.
Она стала раскладывать карты и что-то бормотать себе под нос. Время от времени бросала взгляд на фотокарточку. Закончив «колдовать» над картами, она собрала их и отложила в сторону. Взяла какую-то книгу, лежавшую на краю стола справа от себя и начала читать. До уха Астапова долетали отдельные слова и обрывки фраз: «… Благословим, благодарим… и рабски любовию вопием…твоих благодеяний… благодарение по силе приносим… в совершение намерения благаго дела…» («Бред какой-то», – говорил он себе). Она же продолжала: «… Союзом любви апостолы твоя связаный и нас троих… Ирина… да ниспошлёт ей… благодать и радость… Владимир… Скоро предвари, прежде даже… Ирина… Владимир и будут они отныне вместе и на всю жизнь». («Наконец-то, хоть это понятно о чём»). Она ещё что-то читала, иногда отвлекалась от текста, произносила мало понятные ему слова, кроме «Ирины», «Владимира» и некоторых имеющих и не имеющих для него смысла и значения. Водила рукой перед фотокарточкой, потом над свечами, затем вновь перед изображением Ирины.
«Чудотворное» действие продолжалось недолго, а, заканчивая, Дарья сказала:
– Всё хорошо, Владимир. Карты легли удачно, и милое лицо Ирины мне улыбнулось. А с верху мне был знак: она вернётся к нему. Это означает, что Ирина вернётся к вам, дорогой Владимир.
– Когда?
– Скоро.
– В рекламе сказано: приворот за один день.
– Ваш случай, Владимир, необычный, трудный. Ирина – человек сильного характера и твёрдой воли. Её вернуть к вам не просто, но, поверьте, она будет вашей. Скорее всего, не завтра и не через день. Думаю, через неделю. Один важный совет: постарайтесь уговорить её для встречи, и, когда встретитесь, не скупитесь на добрые, ласковые слова. Возвращаю вам фотокарточку, желаю вам счастья, прощайте!
– Спасибо! Прощайте, Дарья!
15
Странное чувство владело им после встречи с кудесницей. Никогда прежде он не испытывал такого волнения и трепетного желания увидеть, обнять и прижать к сердцу свою любимую. Дела на работе валились из рук, он был рассеян, отвечал, когда к нему кто-либо обращался, не сразу и невпопад. Из головы не выходили воспоминания об этой Дарье и об Ирине. В воображении то и дело всплывали горящие свечи с их тяжёлым запахом, бледное лицо волшебницы, её пальцы, унизанные драгоценными перстнями, шевелящиеся губы, с которых срывались какие-то непонятные фразы, и его… его Ирина – красивая, гордая, неприступная.
Дарья сказала, что надо уговорить её для встречи. Но как? Под каким предлогом? Согласиться ли она? Предлог, безусловно, должен быть убедительным. Иначе Ирина откажется. Наконец он придумал. К вечеру следующего дня позвонил ей. И она согласилась прийти. Встретились в кафе.
– Володя, что с тобой? – тревожно спросила она, вцепившись в него взглядом. – Ты сказал, что это последняя встреча, и ты куда-то уезжаешь… и навсегда. Куда? Зачем? Что это всё значит? Не понимаю.
– В Испанию еду.
– Ты же мне сказал, что у тебя новая работа, и вдруг…
– А вот так повернулось, – лгал он, стараясь не глядеть ей в глаза.
– Как повернулось? Почему? Тебя кто приглашает?
– Получил письмо.
– И что?
– Сын, его мать… ну, бывшая моя, и её муж говорят, что там для меня есть дело и всё такое прочее…
– Гм…
– Но, Ирина…
– И что?
– Я не хотел бы ехать. У меня новая работа, дела идут неплохо, зарплата… – он тянул, глянул, как преданная и виноватая собака, ей в глаза. Замолчал.
– Ну, не поезжай.
– Я не могу без тебя. Понимаешь, не могу от тебя уехать, не могу и тут без тебя, – заговорил он вдруг прямо и смело, сбросив с себя покров таинственности и вранья. – Ты же не замужем, почему бы нам не сойтись вновь, и не начать жизнь так, как мы её начали когда-то.
Он вспомнил: Дарья советовала ему говорить своей даме добрые и ласковые слова. И он стал говорить ей такие слова, но то и дело срывался в голосе, краснел, кашлял...
Она не долго слушала, прервала его медоточивую сбивчивую речь:
– Довольно, это я уже слышала.
Встала и ушла.
Он взял графин, вылил в рюмку остаток водки, выпил, расплатился с официантом и вышел из кафе.
Он шёл, думая не только об Ирине, но и о многом другом, что его волновало и тревожило. Ах, Ирина, Ирина! Всё ты во мне перевернула и расколола на части. Не пойму, почему? в чём я виноват? что я делаю не так? в чём моя ошибка? И, по-моему, ты ведёшь себя не естественно, что-то таишь, не договариваешь. А что – уразуметь не в состоянии. Что теперь делать?.. К кому обратиться за помощью?.. Ухватился за Дарью-волшебницу. Да какая она волшебница, обыкновенная, хотя и не без таланта, мошенница, стерва в мантии. Сорвала с меня куш, всех обдирает, сатана, а результата – никакого… Ну, и поделом мне. Скоро сорок шесть, недолго и до полстолетия, а ума, рассудка не набрался. Попался на крючок, доверчивый, наивный и всё ещё глупый человек. Где ум, там и толк, говорит пословица. Не нами сказано, но верно подмечено… Умным надо быть, как сова. Ладно, постараюсь забыть Ирину. Дай, боже, только немного сил и помоги вытравить её из сердца. Сейчас мне нужна какая-то пружина, вложить её вовнутрь, снять держатель, и она распрямится, даст второе дыхание, а с ним и другую жизнь. Другую, но не эту.
Что-же всё-таки случилось со всеми нами. Чего ждать от нынешней жизни? Вот и сегодня на работе. Беседую с клиентом, а он только и думает: как бы меня объегорить. Ни на кого нельзя положиться. Везде лукавство, хитрость, фарисейство. И только слышишь: деньги, проценты, фонды, налоги, курс доллара, евро… Люди, словно с ума посходили. Ничего чистого, светлого и доброго. Давно уже не встречал человека, который бы сказал «мне стыдно» и покраснел. Включаешь телевизор: а там разгул страстей и порока, убийства, катастрофы, бандиты, милиционеры, проститутки и всякие дамочки, – некоторые, словно фарфоровые и покрытые лаком, сюсюкающие о сексе и внушающие, что в этом счастье. Или – учёные, артисты, журналисты и разные другие болтуны, издевающиеся над советским прошлым. Они возмущаются прежними несправедливостями. Да у нас теперь этих несправедливостей во сто раз больше! И они просто чудовищны! Скверные страсти, порок и разврат так широко разлиты в душах людей, что всё меньше и меньше места остаётся для истины, правды и светлых чувств. Нравственность и приличия выброшены из людских сердец, как ненужный хлам. Все гоняются за деньгами, собственностью, хотят лёгкой жизни и удовольствий! Мошенничают, воруют и лгут. А этот кризис… Откуда он свалился на наши головы? С каких таких высот? Будто он не от политики и чьей-то воли, а стихийное бедствие. Как землетрясение – загрохотала, вздрогнула земля, вздыбился океан и покатился гигантской волной, всё беспощадно сметая и уничтожая на пути… Наконец, эта реклама! О, боже! Она предлагает не только товар, но и формирует вкусы, жизненные ценности и нравы. Честному человеку тягостно и противно. Что делать? Застрелиться. Или головой в омут…
С этими отчаянными мыслями он как раз шёл по Невскому к Фонтанке. Поднялся по ступеням на горбатый мост, подошел к перилам, глянул на чёрные воды, и его охватил страх. Он вообразил, как бросается в воду, как она, холодная и тошнотворная, охватывает его, проникает вовнутрь, он задыхается, барахтается, но под тяжестью тела и намокнувшей одежды погружается на дно, потом от страха и остановившегося дыхания теряет сознание и – конец. Конец размышлениям о бренности жизни, об Ирине – конец всему. Он так явственно себе это вообразил, что почувствовал будто остановилось сердце, в глазах потемнело. Вспомнил, как однажды стал свидетелем ужасной сцены: из Невы вытаскивали обезображенный труп мужчины. Скверная смерть! страшная картина!.. Да что это я так раскис, разлимонился, рассупонился?! Может, я излишне чувствителен?.. Нет, нет, жить надо… жить.
16
Минуло время. Наступила весна. Март. В воздухе повеяло отрадой и скорым приходом по-настоящему тёплых дней. Стали веселей птицы, прилетели из жарких стран грачи, чаще сияло солнце, дни стали заметно прибавляться. Всё дальше уходили от Астапова думы о прошлом. Его юношеская влюблённость, пылкость характера и мысли о несправедливой жизни постепенно заменялись рутинными делами на работе и нехитрым бытом. Дела на фирме требовали каждодневного внимания, напряжённых хлопот, встреч с людьми, деловых переговоров, выездов в командировку. За несколько недель работы на новом месте он уже приобрёл уважение начальства и своих коллег. Теперь главным для него стали дела на фирме, для всего остального времени оставалось мало. Даже иногда в выходной, в субботу, он пропадал в офисе. А в воскресенье отдыхал, слонялся по квартире, таращился в телевизор, читал.
Как-то попала в его руки книга современного «модного» писателя, о котором кто-то ему однажды сказал, что он – наш классик. Астапов раскрыл её, начал читать. Прочёл шесть страниц и остановился. Спустя какое-то время, вновь вернулся к ней, пересилил себя и решил прочитать, чтобы при случае мог говорить о ней не с чужого голоса, а от себя, прочитавшего книгу и составившего о ней собственное мнение. По мере того, как листал и прочитывал страницу за страницей, странные чувства овладевали им. Он словно возился в каком-то дерьме. Персонажи романа – нравственно ущербные, порочные и психически больные – режут, душат и убивают других, чтобы завладеть миллионом долларов. Текст так и пестрит словечками «тухляк», «ширять», «абстяг», «иглиться», «ляпнуться всухую», «пушерить». Прочитав книгу, он вернул её тому, кто сунул ему в руки эту гадость, и сказал, что лучше ничего не читать, чем эту галиматью, а покупать хорошие картины, развесить их по стенам, смотреть на них, мечтать, и почаще гулять, любуясь природой. Это никогда не надоест и всегда будет хорошее настроение.
Шли дни за днями.
Однажды позвонил сын. Давно уже они не разговаривали по телефону. И Астапов, услышав его, обрадовался и стал расспрашивать: как живёшь, как мама, сестрёнка, отец (ох! «отец»). Тимофей отвечал как-то нехотя и всё отделывался общими словами.
- Тима, может, что случилось? Ты говоришь, словно не своим голосом и ничего ясного и конкретного. Письмо получил моё?
Подумал: голос его стал мужественнее, будто другая тональность, в ней появились баритональные нотки, но говорит нечисто по-русски, с акцентом. Ещё бы!.. С малых лет в другой стране. Кругом испанцы, общение с ребятами на улице, в школе, изучение их языка… А русских в этом городке почти нет.
– Папа, письмо получил. Спасибо!..
Он что-то ещё хотел сказать, но отец, восторженный и радостный, перебил его:
– Тимочка, ты бы приехал. Хочется тебя видеть. Мать возьми. Как она?
– Да ты послушай меня: мы приехали…
– Как это: приехали? куда? Не понимаю.
– Мы в Петербурге… Вместе с мамой… у бабушки и дедушки.
– Неужели?! Вот это сюрприз!.. Вот это да!.. По какому случаю приехали? И не летом, а в марте… Но не важно, я очень рад.
– С мамой хочешь поговорить?
Астапов помедлил. Что сказать-то этой предательнице?.. Хорошая ведь баба, привлекательная, не глупая. Но надо же такому случиться: шлея – под хвост и потащилась за иностранцем. Однако, ладно, дело прошлое, что ж теперь: всю жизнь казнить её и самому злиться?
– Мама здесь, – продолжал сын после паузы. – Она хочет с тобой поговорить.
– Ну… передай ей трубку.
Потрескивание в трубке, потом голос:
– Владимир, здравствуй!
«Не Володя, а Владимир, не хватало ещё по отчеству… Хотя на Западе другая культура – принято называть человека лишь одним именем».
- Здравствуй, Светлана!.. Когда прилетели?
- Часа два тому назад. Вот звоним тебе, – ответила она.
«Только с самолёта и уже звонят… Гм».
- Тима соскучился по тебе. Говорит: «Давай папе позвоним, он, наверное, уже дома».
- Только что пришёл с работы… – Пауза. – Дел много… – Опять пауза. – Вот поужинал, и как раз звонок от сына… от вас.
- Как дела у тебя?
- Да как тебе сказать… В двух словах не расскажешь.
И оба замолчали, каждый из них хотел, чтобы инициативу в разговоре взял на себя другой.
Первой не выдержала Светлана:
- А ты, Владимир, женился? Или по-прежнему в одиночестве?
- Нет, не женился…
И он, наконец, сообразил, что надо пригласить сына и её. То, что сына он попросит приехать и тот приедет к отцу, – в этом он не сомневался. Но вот как поступить со Светланой? Она же давно для него чужой человек. С тех пор – двенадцать лет! – он её не видел и из сердца выбросил. В его сердце вошла другая – Ирина, с которой теперь тоже всё кончено.
И Астапов пригласил их к себе. Договорились, что послезавтра, в выходной, он свободен и будет рад видеть их в полдень.
Весь остаток вечера он провёл в бездействии, думал о приезде сына и его матери, о том, как их встретить, угостить, что рассказать о себе, о Петербурге, о чём спросить их, живущих в далёкой солнечной Испании, о которой он читал и много наслышан. Образ этой страны для него – прежде всего бесстрашный и наивный рыцарь дон Кихот, апельсины и золотые пляжи, протянувшиеся на многие километры вдоль Средиземного моря. И, конечно, футбол. В прошлом году сборная Испании стала чемпионом Европы. Молодцы ребята! Как они играли?! Он смотрел все их матчи, не отрывая глаз от экрана телевизора, и аплодировал, когда кто-либо из игроков забивал гол или виртуозно обманывал противника. А когда на поле сошлись российская и испанская команды, то он болел, конечно, за своих, но радовался мастерству и искрящейся энергии испанских футболистов.
17
В субботу Астапов собирался на работу. Не успев закрыть за собой дверь, услышал телефонный звонок. Вернулся, взял трубку.
Заговорил женский голос:
– Владимир Мокеич?
– Да, я.
– Извините, что побеспокоила вас. Вы меня не знаете, я подруга Ирины и звоню по её просьбе.
– Да-а?! – встревожился он, предчувствуя что-то недоброе. – Случилось что? Или?.. А где она? Почему сама не позвонила?
– Она попросила меня встретиться с вами.
– Да что такое? – перебил он звонившую, всё ещё находясь в недоумении и волнуясь. – Ничего не понимаю.
– Мы могли бы с вами сегодня увидеться? Это важно.
– Я сейчас иду на работу. Если часов в пять, устроит вас?
– Хорошо.
Они договорились о встрече, обменялись номерами мобильников. Весь день Астапова не оставляла мысль: что бы значил этот ранний звонок? И почему позвонила подруга, а не сама Ирина? И, конечно, он не мог дать этому никакого вразумительного объяснения.
На работе Астапов задерживался: требовали дела. Он позвонил своей незнакомке и попросил прийти попозже. В условленное время они встретились – на выходе из метро у канала Грибоедова.
– А что с Ириной? Что всё это значит?
– Вам от неё письмо, Владимир Мокеич.
И незнакомка протянула ему запечатанный конверт. Он взял конверт, глянул на него, потом на таинственную женщину и не мог понять: к чему всё это? что скрывается за странным поступком Ирины?
– Письмо прочитаете позже, – сказала она и приготовилась уйти.
Астапов попытался удержать её:
– А на словах вы не могли бы объяснить: где Ирина? что с ней? или куда уехала?..
– Я только могу сказать, что её нет.
– Как это нет?!
Его сердце заходило в страшном предчувствии. Розовая краска слетела с лица, он побледнел.
– Да не тревожьтесь. Просто её нет в городе, она уехала.
– Куда?
– В письме всё прочтёте.
И она ушла.
«Наваждение какое-то. Кругом тайна…» Ему не терпелось тут же вскрыть конверт и прочитать, но он решил подождать до дома: не на людях всё-таки это делать. А вдруг письмо вызовет в нём чувство, от которого он прослезиться?.. В вагоне метро достал из сумки конверт, ещё раз глянул на него, прочёл: «В. М. Астапову». Повертел в руках и вновь положил в сумку. Почему-то осмотрелся вокруг: не заметили ли соседи в вагоне его странные движения. А что тут, собственно? Ну, письмо… вынул из сумки, посмотрел, положил обратно.
Дома стал читать.
«Дорогой, Володя! Я попросила свою подругу, с которой ты не знаком, передать тебе моё письмо. Сама я не могла этого сделать, так как мне было бы невыносимо тяжело и больно. Ты сейчас, вероятно, будешь удивлён, но настало время тебе во всём откровенно признаться: я тебя люблю и всегда любила…»
От этих, последних, слов, Астапов едва не лишился рассудка. В голове вдруг помутилось, все предметы в комнате зашатались, куда-то поплыли, глаза наполнились влагой и уже готовы были пролиться слезами, а сердце его застучало так, что вот-вот вырвется наружу. Он сделал над собой усилие, проглотил застрявший в горле комок и полез в карман за платком. Кое-как справившись с волнением, продолжил читать.
«…Но я не была достойна тебя. Наш брак распался по моей вине, потому что я совершила великий грех. Дьявол-искуситель в образе внешне весьма благообразном смог совершить поступок, от которого я почти потеряла рассудок. Но, опомнившись, поняла, что поздно. Что я гадкая и порочная, и что я недостойна тебя – честного и искреннего человека. Позже у меня появились другие мужчины, но каждый раз не надолго. Я не могла ни за кого выйти замуж, потому что ни в одном из них не видела своего избранника. А ты по-прежнему оставался для меня образцом порядочности. Хотя ты не был монахом (что ж, слаб человек!), но в моём воображении и моей душе ты всегда был и навсегда останешься человеком, которых теперь встретишь редко. Возможно я идеализирую твой образ… Но всё-таки ты мужчина с благородной душой и верный в любви. Когда мы встречались с тобой, и ты говорил мне о своей любви, просил вернуться к тебе, я не могла ответить взаимностью. Я или молчала, или говорила с тобой грубо, даже дерзко потому, что считала недостойной тебя и по этой причине не желающей связывать нас узами брака. Боже! сколько мне стоило усилий – душевных и физических, чтобы казаться тогда безразличной к тебе и даже ненавидящей тебя. А ты верил! Ох, какой же ты доверчивый и какой хороший! Но тут, видимо, я, как настоящая актриса, хорошо сыграла свою роль. Станиславский бы сказал: «Верю!» Я считала, что так и следовало поступить. Наверное, судьба такая – моя и твоя…»
Письмо было длинным. Астапов чувствовал, что может не выдержать, слёзы уже не вытирал, в горле нестерпимо кололо, он то и дело проглатывал слюну. Сердце продолжало неистовствовать. Он отложил чтение и вышел на балкон. Ладонью провёл по щекам, огляделся по сторонам, потом услышал надрывный крик молодого человека, идущего по двору, – нецензурной бранью обращавшего к идущему рядом сверстнику. Астапов подумал: «Сволочи! Какими они станут людьми, гражданами?» Но вскоре они завернули за угол дома и вновь – тишина. Астапов промялся по балкону в одну, в другую сторону, как зверь в клетке, потом остановился, поднял голову кверху. Увидел как расступившиеся облака дали простор звёздам. В образовавшемся тёмном промежутке высветилось несколько звёзд. Одна из них мерцала как-то особенно, будто звала его. Он постоял с минуту, стало зябко и вернулся в комнату. Взял письмо, перевернул страницу.
«…Любимый мой, Мокеич! Когда будешь читать это письмо, меня уже не будет в городе. Я вышла замуж. Да, да…замуж. Он как будто неплохой человек, говорит, что любит меня. Я его не люблю, потому что люблю только тебя. Говорят, что любить двух человек невозможно. Но есть поговорка: стерпится – слюбится. В конце концов, должна же у меня быть семья, не век одной маяться да о тебе сокрушаться. Я уезжаю с ним на его малую родину, на юг, где высокое небо, много солнца и нет слякоти. Ты же знаешь: я в тех краях родилась и там немало лет прожила. А здесь, в тоскливом краю, без тебя, мне невыносимо. А у него там свой бизнес. Прости меня, любимый и мой самый дорогой человек! Уверена, что ты простишь: так как ты – человек великодушный и тоже меня любишь. Прости и прощай навсегда! Но в моём сердце ты останешься на век. Не забывай свою «злую» Ирину. И прошу тебя, ради бога, не ищи меня.
Миллион раз целую. Прощай! Ирина».
Астапов с трудом дочитал письмо, потом положил его на стол, вышел в ванную и вымыл лицо. Однако вскоре оно вновь оросилось слезами. Горько сказал себе: «На моём месте какой-нибудь романтический герой девятнадцатого века застрелился бы или повесился».
Долго ещё не находил себе места, думал об этом, внезапно свалившемся на него, любовном послании, переданном ему неизвестной женщиной, перебирал в памяти свою жизнь с Ириной, её царственную внешность, красивые чёрные глаза, вьющиеся каштановые волосы, и последние встречи с ней. Завалившись на диван и закрыв глаза, он увидел Дарью. «Ирина вернётся к вам, дорогой Владимир», – сказала она и исчезла в полумраке комнаты со свечами. Астапов открыл глаза. «Вот и вернулась!» – с горькой иронией сказал он себе. Постепенно немного успокоился. Потом вдруг вспомнил, что завтра у него гости, а в доме нет угощений. Он решил пойти в магазин, да и прогуляться не мешает: хотя бы чуть-чуть унять душевную боль. Вернувшись к полуночи, но ещё долго не ложился. Включил телевизор, но ничего не видел на экране: мешали мысли об утраченных надеждах и горькой любви. И только к утру тревожно забылся.
Едва не проспал. До прихода Тимофея и Светланы оставался час. Он быстро привёл себя в порядок; глядя на свое отражение в зеркале, прихорошился. «Ну, и как? По-моему вполне подходящ, не старик ещё!»
Вскоре раздался звонок. Астапов с волнением открывал дверь.
Сразу трудно было признать в молодом человеке сына, а в женщине – бывшую жену. Тимофей со времени их последней встречи значительно подрос, раздался в плечах. Конечно, не косая сажень, но уже и не дитя, каким выглядел когда-то, а почти взрослый человек. «Да, под южным солнцем вырос, хорошее питание, фрукты, овощи! Не бедствуют… Вот и вымахал! Ростом почти с меня». Он встал рядом с сыном и рукой повёл от его макушки, вышло – к глазам отца. Но вот лицо Тимофея выдавало в нём мальчика. Оно было совсем юным.
А Светлана? Встречая, он хотел протянуть ей руку, но она опередила его – прильнула к нему и подставила свою щёку. Он робко прикоснулся к щеке губами, почувствовал запах духов, косметики и табака – «значит курит». Она мало изменилась. Её не видел с тех пор, как расстались. Конечно, немного постарела, у подбородка, на узком лбу и на шее обозначились морщинки, полнота её заметно убавилась и фигурой выглядела даже лучше, чем в прежние годы. Не стало веснушек, а прямой, с маленькой горбинкой, нос и серые глаза, и даже причёска пшеничных волос оставались прежними. «Внешность её, можно сказать, товарная, рыночная», – мысленно пошутил Астапов.
Он пригласил гостей из прихожей в гостиную. Светлана нашла, что в квартире как будто всё по-прежнему, лишь сделан ремонт, да появились новые картины. Конечно, это не наш дом в Испании, говорила она, у нас семь комнат, три ванны и три туалета, большая гостиная и всякие иные помещения. Но говорила об этом без особой радости, даже, как будто, с некоторой горечью. Астапов глянул ей в глаза, но она отвела их в сторону.
Потом все трое сели за стол. Выставлены угощения и напитки. Гости привезли с собой сувениры, коньяк и вино. Отец расспрашивал сына о его учёбе, о том, как он проводит время, с кем общается, кто его друзья, и, главное, каковы дальнейшие планы – университет, наверное, как он писал… Интересовали Астапова и дела Светланы и его мужа, Лорана. Он обратил внимание, что когда сын и она отвечали на его вопросы, то делали это они как-то неохотно, и там, где можно было обойтись общими фразами, так и поступали. «Что-то они не договаривают? Замалчивают, скрывают…» А когда он спросил: надолго ли они приехали, Светлана откровенно сказала: «Навсегда». Астапов от удивления вскинул брови.
– Володя, надо бы поговорить, – предложила она и посмотрела на
сына.
Тимофей взял альбом о Петербурге, сел на диван и стал перелистывать страницы.
Астапов предложил Светлане продолжить разговор вдвоём в кухне.
– Владимир, – начала она, после того, как закурила и сделала затяжку, – я буду с тобой откровенна. Мы вернулись, как я уже сказала, навсегда. Дело в том, что разладилась наша жизнь в Испании. Сначала всё было хорошо. У Лорана бизнес – виноградные плантации, коньяк и всякие вина. Доход был неплохим. Материально жили основательно. Родилась девочка. Тима учился. Я преподавала русский и английский языки в колледже. Спрашивается: чего же ещё надо?
– Конечно, – согласился он.
Она выпустила клуб дыма в сторону открытой форточки, продолжала:
– Вышло, что материальный достаток – это ещё не всё. Нужно кое-что и другое.
– Полностью согласен.
– А вот этого «кое-что» я и лишилась. Если говорить без подробностей, то Лоран стал мне изменять. Я об этом узнала и закатила ему скандал. Он на некоторое время приутих, а потом опять принялся за своё. На молоденьких потянуло…
Она вдруг замолчала, поняла, что когда-то сама изменила Астапову, глянула ему в глаза, надеясь найти в них понимание и поддержку. Раздавила в пепельнице сигарету. Он молчал.
– Ты, конечно, извини меня, Володя. Я сама когда-то поступила так же скверно, как и потом Лоран в отношении меня… А скажи мне, только откровенно: ты не держишь на меня зла? Ведь я виновата перед тобой…
– Что ж теперь толковать о прошлом: что было, то было и быльём поросло. Если держать зло на тебя, ещё на кого-нибудь, так всю душу испоганить можно и ничего светлого в ней не останется. А как жить со злыми намерениями?
Она вздохнула, и по этому её вздоху он понял, что ответ его пришёлся ей по сердцу.
– Спасибо тебе! – сказала она, протянула свою руку к его правой руке и, взяв его ладонь в свою, сжала её. – Я предполагала, что ответ будет именно таким. Догадывалась по твоим письмам Тимофею, по твоим телефонным разговорам с ним – по всему. Да и женское чутьё… Ты, Мокеич, извини меня за прошлое… Дурой я тогда была, глупой девчонкой…
– Ладно, что уж толковать, забудем.
И он похлопал левой рукой тыльную сторону её ладони.
– Спасибо! – опять повторила она.
Потом оба убрали руки со стола.
Справившись с волнением, она продолжила:
– Так вот. А тут ещё этот кризис. Не знаю, как у вас, а у нас в Испании он очень чувствителен. Почти двадцать процентов безработных! Ужас!.. Людей выбрасывают на улицу. Но с бизнесом Лорана дела не столь плохи. Главное: у нас разладилась личная жизнь…
В это время в кухню из-за двери высунулась голова Тимофея.
Мать сказала ему:
– Тима, ты ещё посмотри там что-нибудь: мы с папой потолкуем.
– Да, да, Тимочка, дай нам с мамой поговорить.
Сын послушно удалился.
Светлана опять вытащила из пачки сигарету, закурила:
– В общем, Володя, мы с ним расстались. Я сказала, что больше не могу, уезжаю в Россию, домой к родителям. Сына забираю с собой. Против сына он не возражал, а вот дочь отдавать не хотел. Ладно, я согласилась. Она ведь, можно сказать, совсем испанка. Хорошенькая девочка. И он к ней больше привязан, чем к Тиме.
– А что с домом, машинами?
– Тут всё проще: он дал мне, как это говорят… откупного. Мы не стали ничего продавать, делить. Лоран просто дал мне денег… Хорошие деньги. Мы забрали личные вещи, я позвонила домой, всё объяснила отцу и матери. Они: «Приезжайте, раз такая судьба…» Скажу, что нашим на чужбине далеко не всем хорошо.
– И как же теперь?
– Думаю найти себе работу. Тиме надо, наверное, подыскать репетитора, подучиться… Из полуиспанца сделать опять русского.
Астапов, глядя на неё, думал: как всё перевернулось в её жизни. Да и в моей… Не убеги она тогда с этим испанцем, их жизнь сложилась бы по другому. А теперь?..
Под вечер он проводил её до метро. Было решено, что сын пока поживёт у отца.
Вернувшись домой, Астапов услышал телефонный звонок. Звонила Елена.
Он ответил:
– Ко мне жена с сыном приехали из Испании.
– Да-а-а?! – удивлённо проголосила трубка.
– Такова жизнь, Лена… Прощай!
…Не спалось в эту ночь Астапову. Взбудораженные мысли терзали его ум и душу. Вот он - новый и такой неожиданный поворот в жизни. Всё-таки таинственна и непонятна жизнь, как вся наша Вселенная. Неужели мог он, ещё будучи студентом, представить в своём воображении всё, что потом придётся пережить. А какие тогда были мечты и надежды! Он, студент-отличник, увлечённый наукой, видел себя в недалёком будущем знаменитым учёным-физиком. В конце четвёртого курса в институтском журнале была опубликована его научная статья, о которой с искренней похвалой отзывались преподаватели, а друзья-однокурсники стали называть его «нашим вторым Курчатовым». Пройдёт совсем немного времени, он окончит институт, поступит в НИИ, а через каких-то три-четыре года защитит кандидатскую диссертацию, потом и докторскую. Конечно, он сделает крупное научное открытие. Будет и семья – жена, которая непременно станет его добрым спутником и единомышленником, будут и дети… Мечты, надежды, дерзкие юношеские планы… Где они теперь? Рассеялись, растаяли... А разве виноват он в этом?.. Хотя, если признать чистосердечно, есть и его доля вины. Прояви он тогда твёрдость, не поддайся всем этим соблазнительным обещаниям либералов о сытой и обеспеченной жизни, не послушайся Светланы – её постоянных упрёков: не умеет жить, не способен зарабатывать, как другие, чтобы достойно содержать семью, а лишь впустую просиживает над никому ненужными экспериментами, торчит, как лис в норе, до позднего вечера в своей лаборатории, получая за это несчастные гроши, – тогда, выдержав все эти моральные и материальные испытания, несправедливые наскоки жены и некоторых его знакомых, он давно бы добился того, о чём когда-то мечтал. А теперь?..
Астапов поднялся с кровати, подошёл к окну, увидел две звезды, тусклые, далёкие, которые словно подмигивали ему и издевательски говорили: «Ну что, знаменитость, Курчатов нашего времени? Недоволен судьбой? Ропщешь? Перестань, хлюпик. Прекрати истязать себя несбывшимися надеждами. Подумай: у тебя работа, сын, Светлана вернулась, тебя любит Ирина…» Вскоре набежавшие облака спрятали звёзды, в глазах потемнело, а за окнами, раздирая ночную тьму, загудела машина – сработала сигнализация, тут же ей отозвалась собака – завыла протяжно, тоскливо, и опять стало муторно на душе. Всё смешалось в его сознании: злоба на жизнь, жалость к себе, обида и горечь за прошлое, страх перед будущим, в котором неопределённость и неизвестность. Верно говорят: всякий умён задним числом. А как заранее знать всё наперёд и как вырулить на дорогу к полной и счастливой жизни? Положиться на то, что всё перемелится и мука будет, – не его идеал. Он должен что-то делать, принять мудрое решение. Но какое? Замечательно, что есть на свете Ирина, которая его любит! Но она не принадлежит ему, она в прошлом и том письме, в котором наконец-то, хоть и с опозданием, открылась ему – искренно и смело. И куда ж теперь ему с этим признанием? А никуда. За ней не побежит и писать ей не станет: в этом ни пользы, ни смысла. Надо решительно стряхивать с себя весь этот груз неуверенности и печали. Надо стать, наконец, реалистом и взглянуть на жизнь ясным трезвым взглядом. Вот и выходит, что каждый раб на свой лад… Но нет, он не раб. Или раб лишь в том смысле, что с обстоятельствами не считаться нельзя. Тот, кто пытается грести только лишь против течения, то непременно кончит плохо. Нет, он был и не будет рабом… Но и дальше жить одними грёзами, утопическими мечтаниями – этой роскоши он больше себе не позволит. И Астапов, по-прежнему стоя у окна, вновь увидел две звезды, которые на этот раз заиграли ярче, веселее, а вокруг них образовался большой простор из тёмно-фиолетового неба. На душе стало теплее, он блаженно заулыбался и пошёл в комнату, где спал сын. Увидел его, лежащего на кровати, безмятежно разбросавшего по одеялу смуглые руки. И опять защемило сердце, поплыли мысли… «А всё-таки я благодарен судьбе, что она подарила мне такого сына. Ну что ж, кончилась одна жизнь. Здравствуй другая!».
г.Санкт-Петербург, 2011