ко Дню рождения моей донюшки Олеси
Долго-долго пробивалось солнце сквозь густой осенний туман…
Уже охрипли приветствовать утро петухи. Уже отзвякали вёдра первой дойки в молочной тишине дворов. Уже откашлялся невидимый глазу дед Николай. Откричал своё «пока!» прошедший из города поезд. Уже и дети ушли в школу, отскрипев калитками и рассыпав в непроглядном воздухе звонкие голоса беззаботных баловней жизни…
И только к девяти утра оно наконец прорвалось. И теперь уже ошмётки тумана прятались от него. В ложбинах оврагов. В поседевших за ночь садах.
- Господи, Господи! – сказал дед Николай, расставляя с сыном Егором свадебные столы и лавки в саду. – Думал ли я, что доживу до этого дня? Наша Верунька выходит замуж!.. Сердце разрывается, как когда-то разрывалось у неё, малюсенькой, в том проклятом детском саду… Вы ведь все с утра разбегались. А я один и одевал её, и потом нёс на руках… А она так боялась, так не хотела туда – с той поры, как накричала на неё в первый день дура заведующая, так она и невзлюбила всей маленькой душой всякое утро… Бывало, несу её, а она всё обнимает меня ручонками за шею, прижимается и спрашивает, и умоляет: « Мы правда, дедуля, не в садик идём? Правда-правда?» А у самой слёзки надежды в глазах. «Правда, деточка, правда!» - обманывал я. И кружил с нею на руках по всем незнакомым для неё закоулкам села. И рассказывал всякую чушь про жизнь сказочных людей и добрых зверей. И она мне верила. И успокаивалась… А как только видела издалека высоченный жёлтый строительный кран… Он там долго стоял, за детсадом, - тогда строили там трёхэтажный дом Ивану Тарасенку… Как только видела она этот жёлтый кран, то так обречённо и беспомощно начинала рыдать!.. Я и сам полдня, после прощания с нею, плакал. Строгаю эти чёртовы доски и плачу. Выйду из мастерской покурить, и опять плачу, стою.
Дед Николай опустился на лавку, закурил, надолго задумался.
Сын Егор присел рядом.
- Ну, а сейчас-то чего? – дотронулся он до плеча старика. – Бать, сейчас-то чего? Конечно, ты больше всех с нею возился… Ну, так радуйся, что уже выросла она и какою умной красавицей стала!.. Да она уже и не помнит давно тех своих слёз – невеста уже!
- Уже! Уже! – дед Николай затянулся сигаретным дымом. – Для кого-то уже, а для меня – всё ещё… Знаешь, кто больше всего в жизни страдает?
- Старики? – попробовал догадаться Егор.
Дед Николай ещё раз затянулся дымом.
- Нет, - сказал он. – Больше всего в жизни страдают предатели с душою, как у меня. Вот рассказал тебе всё, думал легче станет. А наоборот, только разворошил…
На крыльцо дома вышла счастливая Вера, вся в белом.
- Ну, как я вам? – присев в реверансе, спросила она.
Улыбаясь, Егор показал ей большой палец руки.
– Дедуль, а чего ж ты молчишь, даже не смотришь?
Дед Николай посмотрел, и… тоже ей улыбнулся.