Портфель зенитчицы

      
       Пришла в этот дом писать о мастерице и её куклах, а первым встретила Домового с пышными усами. Красавец-мужчина в фетровой шляпе с перьями и взглядом домашнего хитрована встречает гостей в прихожей. Как он тут появился? Надежда Сергеевна улыбается:

— Решила я: пускай в доме хозяин будет. Сшила из грубой мешковины основу, набила ватой. Сделала волосы. Подумалось мне, что у городского Домового и вид должен быть немножечко городской. Поэтому подарила ему свою фетровую шляпу, перья тоже оказались кстати. В одну руку ему дала большую деревянную ложку, некрашеную — специально на базаре купила, в другой он держит мешочек с копеечками — магазинная сдача пригодилась. Дочка Оля подсмеивается: у него, мол, нос некрасивый. А что нос? Зато видно, что мужичок обеспеченный и о хозяйстве заботится. Время от времени я меняю ему шляпы и шапки, за модой он у нас следит.

       Так уж получилось, что в детстве Наденька в куклы не играла — не до кукол было детям в войну. Зато сейчас её можно назвать мамочкой целого семейства кукол и куклят. Их у Надежды Штольвиной несколько десятков, и все разные.
 
       Три Ангела в доме — напоминание о том, как ростовчанка изучала создание авторской куклы в духе мастеров Швеции. Надежда Сергеевна сама сшила трёх девочек-Ангелов: один Ангел - Рождественский, второй Ангел - «Утро» и третий -  с вишнями. Кукла с веточкой вишен в руках в розовом платье оказалась самой любимой, она показалась мастерице каким-то очень земным ангелом. Поэтому не стала ей делать крылья — получился ангелочек, который тайно живёт среди людей и приносит им радость.

— Надежда Сергеевна, у вас две дочери, да ещё внучки, племянницы. Им какие куклы больше всего нравятся?

— У меня все куклы разные, есть с забавными нарисованными личиками, а есть особые куколки «с секретом». Они небольшого роста — около 20 сантиметров. Особенность их в том, что они наполняются всякими травами. По легенде, такую куклу нужно делать без помощи иголки. Вся кукла делается без единого шва, всё держится только на узелках, завязанных собственными руками. Для головы вырезаете круг из материи, в него кладёте вату. Ткань желательно брать не синтетическую, а натуральную. Красивую, цветастую ткань возьмите для юбки — именно в юбку потом и насыпается трава. Голову прикрепляем к юбке, вставляем ручки. Украсить куклу можно как угодно: кому-то косыночку на голову надеть, кому-то шарфик приспособить, симпатичный фартучек повязать. А вот лицо рисовать не нужно. Считается, что кукла не должна никого напоминать. Это кукла-оберег от сглаза.

— Какие травы вы выбираете?

— Французы делают такие маленькие подушечки-саше, наполненные лепестками цветов. Я пробовала, но лепестки розы, например, долго не хранят свой аромат. Если куклу ставят на кухне, её можно наполнить лавровым листом. Но больше всего я люблю мяту, она долго держит аромат. За мятой езжу к племяннице в Недвиговку, собираю её в поле — она напиталась солнцем, донским ветром. У лаванды тоже чудесный аромат. Хорош хмель — куклу с хмелем лучше поставить в спальне. Считается, что его запах помогает от бессонницы, успокаивает. Не только маленькие внучки и племянницы, но и взрослые дочери Ольга и Анна любят, когда мама дарит им кукол, сделанных своими руками. В них дыхание маминой нежности, её доброта. Они украшают интерьер и радуют взгляд, их берут с собой в путешествие как частичку дома, как мамин оберег.

         Надежда Сергеевна угощает меня ароматным чаем с конфетами, показывает не только кукол,  оказывается она ещё создаёт изумительные вышивки, и нет-нет да заговорит о военном детстве. Я её понимаю — моя собеседница пережила обе оккупации Ростова во время Великой Отечественной, такое не забывается. А было ей всего 12 лет, когда началась война, их семья жила на территории станицы Нижнегниловской (она сейчас входит в Железнодорожный район города). Именно в этом районе шли самые ожесточённые бои, когда наши старались выбить фашистов  из города в июле 1942 –го.
        В этом районе на улице Всесоюзной и сейчас стоит старая зенитка. Её установили как памятник защитницам  ростовского неба.  На табличке сказано, что здесь в годы войны стояла батарея зенитчиц из 734-го зенитно-артиллерийского полка, сформированного из девушек - добровольцев.

        Мне известна эта трагическая история: на самом деле это были ростовские школьницы и студентки первого-второго курса  лет по 17-19.  Батарея приняла на себя основной удар фашистской авиации,  несколько суток подряд бомбившей  Ростов перед наступлением на город в июле 1942 года. Фашисты буквально озверели: чтобы захватить южный город, их лётчики совершали примерно по 1200 вылетов в сутки. А девчонкам-зенитчицам, чтобы сбить один самолёт, необходимо было сделать 1500 выстрелов, поднести 1500 тяжёлых зенитных снарядов и зарядить орудие. Свидетели утверждают: исходя из количества зенитчиц, выходило, что каждая из них переносила по полторы тонны металла за сутки. 21 июля 1943 года девушки приняли последний бой, а потом от усталости свалились прямо возле батареи и уснули на земле мертвецким сном.
И тут в город вошли немецкие танки. Направились к батарее и гусеницами принялись утюжить спящих, неистовых защитниц города. А когда фашисты разглядели, что воевали с ними совсем юные девушки, по виду школьницы, даже им стало не по себе. Пригнав жителей из соседних домов, они приказали закопать тела зенитчиц тут же, выкопав яму. Батарея погибла вся, до единого человека, и список фамилий погибших девушек не сохранился. Прошли годы, но их данные по-прежнему неизвестны. 

       Я спрашиваю Надежду Сергеевну, была ли она у памятника, может быть, помнит, что говорили о зенитчицах в войну, и узнаю поразительную вещь:

—Я помню этих зенитчиц. Батарея находилась недалеко от нашего дома. А сами девочки квартировали  в нашем домике и у соседей. Было им примерно около 18 лет, может, и меньше. Помню, что мундирчики защитного цвета на них сидели так ладненько… Здесь, на Нижнегниловской, они служили, здесь стояла зенитка, и тут они жили, но их войсковая часть базировалась на улице Горького.   Они меня как-то брали туда с собой и кормили солдатской кашей. Одна из девушек очень привязалась ко мне и относилась, как к младшей сестрёнке. Она даже подарила мне свой кожаный портфельчик – такой коричневый, с красивым замочком. Зенитчица сказала, что сама не успела закончить школу, и теперь уже неизвестно, закончит ли её. Ну а мне желала, чтобы у меня всё сложилась хорошо, и я смогла доучиться.  Её пожелание сбылось. Я получила образование, много лет заведовала научно-технической библиотекой в «ГИПРОДОРСТРОЙМАШе».    Но после памятного боя никто из этих девочек больше не появился. Не пришла и моя старшая подружка. Много лет после войны я ждала, что, может, она появится.  Думаю, если бы она была жива, обязательно зашла бы – но нет, значит, погибла. 
 
      Надежда Сергеевна уходит в другую комнату и приносит аккуратную коробку с о старыми фотографиями. Среди них хранится уникальный снимок: на нём запечатлена вместе вся семья. Мама, папа, она, братишки. Этот снимок единственный, поэтому так дорог хозяйке дома, ведь дальше была война, с которой отец не вернулся. Надежда Сергеевна помнит всё в деталях:

—  15 мая 1941 года мама с папой отметили годовщину свадьбы, и в тот же день  он получил повестку о том, что его забирают в армию. Мама (Анна Алексеевна Будкова- О.С.), осталась одна с тремя детьми. Ну а воскресенье 22 июня мама пошла в гости, а вернулась со слезами на глазах: «Война!»  Сохранилось  письмо от отца, написанное химическим карандашом. Он мало писал о себе, в основном, о том, что едут воевать в теплушках, и всё время просил мать, чтобы она берегла детей. Уже после освобождения Ростова в 1943 году нам пришло сообщение, что Владимир Васильевич Штольвин, наш отец,  пропал без вести на Украине в городке под названием  Белая церковь.
 
Я прошу её рассказать о самых ярких воспоминаниях военного детства, и она рассказывает:

—  В 1941 году на том месте, где сейчас находится мост на проспекте Стачки, были ещё  только заложены опоры для будущего моста. В начале войны люди бежали сюда, в низину, к этим бетонным опорам прятаться от бомбёжки. По правую сторону стояли двухэтажные дома. В одном из них был продуктовый магазин,  и как-то мама меня туда отправила стоять в очереди. Вечером мы стояли в очереди, записали химическим карандашом свой номер на руку, потом переночевали дома у знакомой, а утром пошли снова в очередь. И тут раздался шум летящего гитлеровского самолёта. Я стояла на склоне и от страха не могла пошевелиться. Немецкий лётчик летел так низко, что я увидела, как он смотрит на нас, он был в больших лётных очках и в шлеме.  Он пролетел мимо  людей, и стал бросать бомбы. Видимо, целился в железную дорогу, а попал в дома.  Мама услышав взрывы и увидев рушащиеся здания, пришла в ужасе от того, что она меня туда отправила. Она кинулась бежать к этим зданиям в чём была, и когда вдруг увидела меня живой и невредимой, разрыдалась от счастья. Отвела домой, собрала нас, детей,  и сказала, что теперь во время бомбёжек мы будем всегда все вместе. Если что случится, пусть у нас будет у всех одна судьба.
 
       Мне непонятно, как можно было выжить во время оккупации? Вряд ли тогда работали магазины. Где же брали продукты, чем кормили детей? Моя собеседница объясняет:

 — Когда в город вошли фашисты, в Ростове не было ни врачей, ни топлива, ни еды — всё, что оставалось в домах, забирали оккупанты. Особенно нагло вели себя румыны. Помню, как в город входили немцы, и сразу же за ними шли составы, на которые они грузили награбленное: продукты, вещи. Наши мальчишки пробирались на железнодорожные пути, прятались под вагонами и проделывали дыру в полу. При них были сумки на верёвочках, в которые они собирали то, что из этой дыры выпадало. Бывало, сыпалась крупа. Мальчишки жадно хватали просыпавшееся на землю пшено вместе с грязью, а потом быстро убегали, ведь у вагонов была вооружённая охрана. На моих глазах немецкая охрана застрелила одного из мальчишек. Меня поразило, что его не стали задерживать, ругать, а просто убили наповал, да и всё.

      Весной спасала рыба, взрослые ловили её сетями. Не у всех дома оставались добытчики, вся надежда была на детей. У меня было двое младших братишек, я видела, как пацаны делали из железной проволоки такую длинную штуку вроде кочерги с загнутым концом. Когда взрослые тащили на берег сеть с рыбой, они тихонько подкрадывались, забрасывали в сеть свой крючок, цепляли первую попавшуюся рыбину и убегали с ней. Жаль только, что к рыбе очень не хватало соли. По соли мы всё время скучали.
 
     Надежда Сергеевна вздыхает и неожиданно говорит:

— Жаль мне вас всех, вы ведь сейчас совсем иначе относитесь друг к другу. А во время войны люди жили дружно, помогали по-соседски. Многих спасло то, что они  продукты выменивали на какие-то вещи. Когда освободили Украину, мы с подружкой ездили туда, чтобы менять. На фронт шли эшелоны с военными,  мы забирались к ним в вагон, садились где-нибудь в уголке и ехали. Ни разу не было случая, чтобы эти взрослые дядьки попытались обидеть нас, даже представить такое невозможно было в те годы. Ночью мы приезжали, утром шли на базар, чтобы что-нибудь выторговать. Удивительно, но никто ни разу не обидел нас, подростков, не отнял вещи, продукты. Ещё помогал огородик, землю за Доном давали от военкомата. Мама высаживала подсолнухи, овощи.
   
— Вы своими глазами видели фашистов в Ростове, как они себя вели?
 
— Вели себя по-разному, жили у людей в домиках на Нижнегниловской. Могли выгнать хозяев из дома и сами в нём расположиться. Под деревом мама посадила грядку петрушки, её надо было поливать, а воду  носить из Дона. Река была далеко, и ведро воды я бы не унесла. Поэтому мама придумала  пристроить мне какие-то баночки к палочке, как к коромыслу - и я ходила за водой. Но пока я шла, по дроге то бабушки, то дедушки просили: «Деточка, дай попить». Я не могла отказать, и пока доходила до дома, воды почти не оставалось.  А ведь маме надо было и постирать, и помыть, и приготовить, и  грядку полить. Помню такой случай: вышел фриц из дома, постелил одеялко на грядку с петрушкой и лёг отдохнуть,  будто он на лужайке.  Тут мама вышла – а она была красивая, статная женщина, с длинной косой – стала руки в боки и сказала парочку  словечек из лексикона донских  казачек. Фриц понял, что это относится к нему, но не очень-то забеспокоился. Слегка зашевелился и ответил: «Никс, матка, никс!» И остался прохлаждаться на грядке.  Моя подружка Нинка Бескровная, жила неподалёку. У них рядом с домом стояла большая бочка для воды. Однажды немец разделся и на глазах у всех и голышом залез в неё, чтобы искупаться. Нас поразило то, что он при этом нисколько не стеснялся своей наготы, его не волновало то, что  рядом играют дети, ходим мы -  девочки, подростки.  Это было отношение поработителя, которому нет никакого дела до раба.

—  Как вы пережили  вторую оккупацию?

— Город постоянно бомбили. Поэтому разрывали простыни на ленты и заклеивали стёкла, чтобы стёкла не лопнули. Закладывали оконные проёмы кирпичами, палками, железками, чтобы защититься от летящих осколков. Выкопали небольшой окопчик в огородике, и прятались там – он был чем-то прикрыт сверху. Когда стали наступать наши, шла ожесточённая перестрелка, и хорошо был слышен свист пуль вокруг нашего дома. У нас стояла большая железная кровать, она казалась нам детям, очень надёжной. Бабушка постелила нм под кровать что-то мягкое, устроим в логово, там мы и лежали. Рядом с кроватью был погреб. Прятались и там.  Уже гораздо позже, повзрослев, я подумала: ну а если бы в наш дом попал снаряд, и домик бы рухнул? Мы остались бы замурованными в этом подвале, кто бы стал разбирать завалы и искать нас там? 
 
      Зимой 1943 года холодрыга стояла страшная. Всё на себя надевали, чтобы как-то согреться. Не могло быть речи о школе, обучении.  В печки бросали всё, даже учебники, лишь бы получить хоть какое-то тепло, согреть детей. Как-то мама уехала менять вещи на продукты, а мы с младшими братишками остались одни. Началась бомбёжка, и мы слышали звук летящих бомбардировщиков.  Нам, детям, казалось, что звук летящего самолёта с бомбами  напоминает слова: «Везу-везу»… Бомбы, то есть, везёт. А второй самолёт, отбомбившись, как бы отвечал ему: «Вам! Вам!»

       День освобождения Ростова – 14 февраля 1943 года был одновременно очень радостным и в то же время страшным.

       В том феврале морозы стояли сильные, наш дом, как и соседские, оказался посреди военных действий, и нам хорошо была слышна стрельба, немецкие крики, русские  маты, мы слышали как среди боёв к нам в двери ломятся фрицы, они замёрзли и требовали пустить их согреться. Мы не хотели открывать, и они стреляли в дверь очередями из автомата, подстрелили нашу собачку, оставшуюся во дворе, в неё попала разрывная пуля, и собака плакала, страдала. У меня до сих пор в памяти плач нашей собачки, такая добрая она была, и погибла…

      Наконец перестрелка стала стихать, большую часть город  освободили, и мы ощутили, как мучительно хочется пить. Ведь пока шли бои, никто не мог выйти из дома и пойти к Дону. Мы смотрели в форточку, надеясь, что туда упали снежинки и их можно будет  слизнуть. У бабушки стояла бочечка с солёной капустой, мы стали есть образовавшуюся по краям наледь – но от этого стало ещё хуже, ведь она была очень солёная,  жажда стала мучить  ещё сильнее.
 
— А потом?

— Когда выстрелы стихли, мы открыли дверь и вышли на улицу. Картина была незабываемая. Из разбитых сараев во время боя выбегал перепуганный домашний скот, попадал под выстрелы и падал. Трупы животных лежали на улицах, во дворах. Сначала стояла тишина, а потом из домов начали доноситься крики и плач: люди узнавали про убитых друзей, соседей. У мамы была приятельница Клавдия – мы узнали, что  её убило прямо за столом, где она сидела. Осколок снаряда пробил тонкую стену дома и попал ей прямо в сонную артерию.  У других соседей в эту ночь умерла бабушка. Она пряталась от обстрела под кроватью, так и умерла. Много было всяких случаев.
 
       Ну а когда я попала в центр города, то увидела, что вокруг лежат одни руины. Повсюду обломки зданий, завален ими городской сад (ныне парк имени Горького). И хотя мне было всего 14-15 лет, я помогала эти завалы разбирать, носила кирпичи.

       Вот так начали восстанавливать Ростов после освобождения. Транспорт не работал, приходилось  перемещаться по всему городу пешком.  С 14 лет я пошла работать.  В парке Собино и сейчас стоит старое трёхэтажное кирпичное здание, куда меня взяли  курьером и уборщицей одновременно, зная, что у меня есть маленькие братишки. Моя зарплата была большим подспорьем для семьи. В 15 лет я  работала, училась и разбирала завалы на ростовских улицах. Да, в конце войны на улице Шаумяна открылась  Школа торгово-кулинарного ученичества – ШТКУ.  В ней учились вместе с таким подростками, как я, и ребята, девушки, которым уже довелось повоевать.

      От этой школы нас направляли  обедать  на фабрику-кухню на Газетном. Она находилась за Дворцом творчества детей и молодёжи на Большой Садовой, только тогда это был Дворец пионеров. Однажды смотрю, в миске с супом плавает какой-то крупный кусок. Неужели мясо? А это был кусок бетона, обвалившийся  с потолка. Ведь повсюду царила разруха, и это здание тоже сильно пострадало во время войны. Вот так нужда меня научила шить, вязать и ещё многому другому.

      Я уходила из дома от Надежды Сергеевны, на улице хлестал дождь, в потоках воды, мчавшихся по дорогам, то ли ехали, то ли плыли автомобили, а перед глазами у меня стояли мальчишки, пробирающиеся к составам, чтобы добыть горсточку зерна, фашист, развалившийся на грядке с петрушкой, школьница с портфелем в руке, чувствовавшая, что доучиться в школе ей уже не придётся…
 
      Я знаю этот район другим и, несмотря на множество прочитанных книг и десятки просмотренных фильмов о войне, в глубине души мне кажется удивительным, что расстояние между двумя городами — Ростовом 12-летней Наденьки и Ростовом, знакомым мне — измеряется всего лишь семью десятками лет. Те, кто убили соседку, сидевшую за столом на своей кухне и добродушную собачонку во дворе,они так недалеко от нас — на расстоянии памяти одного поколения.