(О джазе, мужской гордости и Харуки Мураками)
Однажды (это было, когда слово "джаз" уже перестало быть ругательным) я влюбилась в джаз. Как пушкинская Татьяна: "пора пришла - она влюбилась". Безответной любовью на расстоянии. Потому что джаз ко мне был абсолютно равнодушен. Обладай я хорошей техникой, или будь у меня сильный голос, может, что-нибудь из этой любви и вышло бы. Но чего не было, того не было: рука маленькая, растяжка плохая, голос камерный. Вот и обожала я его, джаз то есть, издалека.
Надо сказать, что любовь эта возникла не сама по себе и не вдруг - нас познакомил мой приятель Алик. Он был лет на 7-8 старше и знал о джазе все. Вот у него с джазом любовь была взаимной. Алик играл на саксофоне в небольшом оркестре Кима Назаретова, нежно любимом моими земляками с самого его рождения. Оркестр этот частенько выступал перед вечерними сеансами в к\т «Россия», куда мы с друзьями постоянно ходили не столько чтобы посмотреть фильм, сколько чтобы послушать хорошую музыку. Со временем оркестр возмужал, разросся, стал лауреатом многих конкурсов джазовой музыки, приобрел мировую известность.
Когда мы с Аликом встречались, то за полтора-два часа он успевал втиснуть в мою голову столько информации, что я потом долго ходила обалдевшей, стараясь осмыслить и выстроить цепочкой этот поток стилей, имен, названий и т.д. и т.п. Он научил меня различать новоорлеанский и чикагский стили, я знала свинг, знала, что такое би-боп, кул, прогрессив, хард-боп, фри-джаз и джаз-рок. И млела от одного только звучания таких имен, как Луи Армстронг и Дюк Эллингтон, Каунт Бэйсли и Бени Гудмен, Дизи Гиллеспи и Гленн Миллер, Цфасман и Утесов, Гаранян и Лундстрем. А сколько славных имен еще оставалось за порогом моих знаний!....
Потом любовь поутихла, осталась стойкая симпатия и интерес к этой необыкновенной музыке. А с Аликом мы перестали приятельствовать. Не смогла я ему простить того, как он унижался, выпрашивая у меня пластинку с записью оркестра Гленна Миллера, привезенную другим моим приятелем из Германии. Т.е. не то чтобы простить... там и прощать-то нечего было, я отдала ему эту пластинку в обмен на обещание никогда не приходить больше, не звонить и не передавать приветы через общих знакомых. И, можно сказать, благополучно забыла о том, что был в моей жизни такой человек. Но его дикий фанатизм коллекционера, для которого пластинка, пусть и редкая, оказалась дороже гордости и собственного достоинства, - этот фанатизм не смогла забыть. До сих пор, когда вспоминаю о той сцене, меня передергивает. И виню себя за то, что позволила мужчине унизиться, что не отдала эту злосчастную пластинку сразу. Молода была очень. Второй раз такой ошибки не совершала. И поэтому, увидев однажды, как задрожали руки у известного коллекционера, когда он держал мою диковинную по тем временам забугорную шариковую ручку (подарок братишки), сразу же сказала, мол, возьми себе, мне все равно, чем писать. Хотя это и было враньё. Всегда любила (и по сей день люблю) хорошие ручки.
Но это я здорово отвлеклась.
Собственно, почему сегодня о джазе вспомнила? Вчера, занимаясь ненавидимой до дрожи работой – глажкой, щелкала между делом каналы. И вот на одном вдруг - "Серенада солнечной долины", любимый на все времена фильм. Именно из-за джаза любимый. Когда я этот фильм впервые увидела, то еще не знала, что такое джаз и кто такой Гленн Миллер. Лет 10-12 мне было. Меня очаровала музыка. Я ходила как лунатик, и все эти мелодии звучали во мне. А через несколько лет уже в другом городе и в другой школе, на школьном вечере, наш, громко говоря, «квинтет" (ф-но, гитара, скрипка, аккордеон, 2 небольших барабанчика и две «вокалистки») зажигал «Поездом на Чаттанугу». Застрельщиков было несколько, а попало по первое число от директрисы и завуча почему-то только мне. Из комсомола не выгнали, ибо я в него к тому времени не вступила, из раза в раз твердя школьному идеологическому центру о том, что еще не готова, не достойна, не осознала. Пока не вызвали в школу папу... И я сдалась, влившись в ряды славного… и т.д., и т.п.
А сегодня, собираясь готовить после работы обед (под аудиокнигу, естественно), вспомнила о «Джазовых портретах» Мураками. Мне нравятся его эссе. Есть в них некая камерность, домашность, легкость. И, что ценно, его, Мураками, личное пристрастное отношение к музыке и музыкантам. Да и вообще ко всему, о чем он пишет - будь то экзотические блюда или просмотренные фильмы, зоопарк или вагон-ресторан, сапсан или коты и кошки .
Два часа провела я в компании с чудесными композициями, эмоциональными и ритмичными, насыщенными чувствами и чувственностью. Которые перемежались легким ненавязчивым текстом, читаемым Алексеем Коганом. На мой взгляд, читал он нормально. Тембр вполне подходил к звучавшим мелодиям. Что касается интонаций, то они мне не мешали.
Мало того, что получила удовольствие от хорошей музыки и отличного исполнения, так еще и загрузила мозг новой информацией о незнакомых мне именах. И, несмотря на то, что с музыкой пришло неосуществимое желание что-то вернуть - какую то утраченную надежду, какую-то несбывшуюся мечту, что-то кому-то договорить - ощущение внутреннего комфорта до сих пор не покинуло меня. Грустно, но все равно хорошо. Наверное, джаз нельзя разлюбить, даже если очень постараться. Можно только на время проститься - на очень недолгое время. "Проститься - это немножко умереть", - пишет Мураками. А кому ж охота, даже если немножко?