Прыжок пантеры. Рассказ

 
 
Из цикла:  Вечно живые

   Вместо пролога:
    
   Человек, как известно, умирает дважды:   первый раз,  когда он уходит из жизни, второй – когда о нем  полностью забывают.  Не так давно мне на глаза попалось одно стихотворение,  написанное  явно не профессионалом. Оно было довольно слабое технически,  но  зато в нем  присутствовал  высокий эмоциональный накал.  Речь в этом стихотворении шла об отважном поступке юной еврейской девушки Симы Штайнер,  которая   встретила  Великую Отечественную войну  в  Западной Украине.  В октябре одна тысяча девятьсот сорок первого года в одном из городов Карпатского региона был проведен массовый расстрел еврейского населения.  Немощные старики,  женщины и беспомощные дети смиренно шли в колонне к месту казни, подстегиваемые плетьми полицаев.  И вот, стоя у края рва,  перед самой  смертью,  бесстрашная  Сима, сама того не ожидая,  сделала шаг в бессмертие.  Как осторожная пантера, долго и тщательно приглядываясь к жертве,  она  стремительно набросилась на стоявшего рядом молодого офицера и вцепилась  зубами ему в горло.  Оба  тела, свернувшись в клубок, скатились в ров. Охранники, как завороженные, застыли от такой девичьей дерзости, а  когда опомнились,  было уже поздно.  После того,  как обер-лейтенанта, прикрытого трупом Симы,   вытащили из траншеи,  он  не подавал признаков жизни…
     В этой связи мне вспомнился мой дедушка  по материнской линии,  разделивший многострадальную участь белорусских евреев.  В начале войны,  в августе сорок первого года  вместе со своими земляками  он был   заживо погребен в землю.  Солдаты были до того  бесчеловечны,  что  пожалели  патроны  на приговоренных к смерти людей.  Они  оглушали страдальцев прикладами винтовок  и    бросали их   еще живыми  в траншеи,  а  когда рвы наполнялись доверху,  пускали по земле  бульдозер…
     Свыше семидесяти лет прошло после свершения этих бесчеловечных фашистских  злодеяний...  Давно  приняла земля  и свидетелей этих циничных событий,  однако,  до сих пор,  из поколения в поколение передаются отголоски тех  зверств.  Призвав на помощь художественное воображение,  я попытался реконструировать события прикарпатского массового еврейского расстрела.  Сегодня я представляю на читательский суд свою литературную версию об этой позорной и  циничной акции фашизма…

Хмурый рассвет

     С вечера еще  ничто не предвещало плохой погоды,  но  к ночи огромное одеяло неба заволокло свинцовыми тучами,  по маленьким окнам приземистой глинобитной хаты стал мазать,  не переставая,  мелкий косой дождь.  Старику Янкелю не спалось.  Ныли старые кости, неприятные думы,   как надоевшие тараканы,  копошились и копошились   в его старческой голове. Набросив на себя душегрейку,  старик  распахнул дверь  на крытое крыльцо  и задымил щербатую трубку, набив в нее дешевого самосада. Еще вчера, в юденрате прошел слух о том, что всех евреев  местного  гетто собираются отправить морем в  какую-то дальнюю Палестину.  Янкель толком и не знал, где находится эта  благодатная и святая земля, ему было ведомо лишь то, что на ней родился сам Всевышний.  В то, что он со своими земляками окажется на этой  святой земле, верилось с трудом.  Вот уже около двух месяцев, как жителей их небольшого украинского городка пригнали  сюда на городскую окраину и, огородив улицу колючей проволокой, устроили гетто.  Выходить  в город можно было только по пропускам. Сам Янкель был настолько немощен, что его,   восьмидесятилетнего старца,  на принудительные работы не гнали.  Чего ему, божьему одуванчику, там делать?  Носить кирпичи и камни?  Да он свалится под первыми же носилками.  Ему, старому еврею еще повезло.  Родился  он в Российской империи в год отмены крепостного права.  Жизнь, в основном,  была уже прожита. Со старухой Лэйкой  он воспитал троих детей. Старший сын воюет в  Красной армии, средняя дочь замужем  за советским офицером, который служит на Дальнем Востоке, а вот младшенькой Любочке не  повезло. Не успела она выехать из города. Слишком быстро пришли немцы. Младшая дочка только что окончила школу и собиралась поступать в музыкальное училище, но эта проклятая война спутала все карты:  вместо желанной учебы  фашисты приставили девчонку к прачечной.  Стирает их кровиночка  с утра до вечера исподнее с проклятых захватчиков, приходит домой  с красными и опухшими руками,  а отцовское сердце от боли кровью обливается.   Для чего он растил дочь?
     —   Старик, ты чего не спишь,  — на крыльцо вышла  Лэйка, закутанная в теплый пуховый платок. — Аль, простудиться надумал?   
     И заворчала, и заворчала  на него....
     — Как маленький, честное слово.  Сляжешь ведь, кто ходить  за тобою будет?   Опять же я,  а у меня у самой пятый день поясница  не разгибается.
     — Думу я думаю, Лэйка,  как заживем мы с тобой   в той самой неизвестной нам  Палестине.  Домик, думаю,  купим, козочек разведем.  Палестинский язык выучить придется.   А как же?  Как  в незнакомой стране без языка то?   Чего ты  рукой  машешь?
     — Какие  там языки на старости лет!   Иди спать,  старый!   Совсем из ума выжил!  Погода,  смотри,   какая сырая,  опять  всю ночь ворочаться будешь,  ноги свои    мазюками  да притирками  разными  растирать.      
     Янкель сделал глубокую затяжку и посмотрелся  в висевший на стене крытого крыльца обломок зеркала.  Изможденное, изрезанное морщинами лицо, обникотиненные рыжие, еще не потерявшие былой пышности усы. Из-под верхней губы торчат два почерневших зуба.  Не красавец,  давно утекли его молодые   да зрелые годы.   Годы еще  ладно,  а вот ноги  совсем плохие стали,  не   держат его,  по ночам судорогой  сводит – хоть волком вой!  Да и болячки  к тому же по ногам  непонятные пошли.  Слава Богу, палка дубовая с металлической узорчатой ручкой помогает передвигаться по дому.  А так бы…  Был бы помоложе, да поздоровее, побежал бы он в военкомат проситься на фронт.  Хотя, опять же,  «бы» мешает.
     — Сейчас уж, иду!  Иди,  Лэйка,  досматривай там свои сны.  Пусть тебе приснится та святая Палестина, чтоб ее! — Янкель сплюнул на землю…
     Он хорошо помнил  те времена, когда в гражданскую войну немцы  впервые оккупировали Белоруссию. Трудился тогда Янкель Блюм начальником районной конторы «Заготскот» в городе Жлобине, что на Гомельщине. Семья оставалась на Украине и не снималась с насиженных мест. Местные власти обещали дать постоянное жилье, вот Янкель пока и перебивался, снимая угол у местного аптекаря Ефима. Немцы в то время вели себя очень даже вежливо:  и воду помогали носить, и дрова колоть. А население даже  подкармливало своих горе-завоевателей,  подносило  им    чарочки с местным фирменным самогоном.   И  с девушками «немчура»  тогда   была обходительной.  А что же сейчас творится?  Шаг не туда сделаешь, на пулю наскочишь! День лишний прожил, считай как праздник….
     Дождь стал стихать. На небе появились редкие  звездочки. Откуда-то со стороны  леса потянуло едким дымком. 
     — Костры, что ли,  кто жжет, ночью то?  Так ведь и утро скоро.  Вон,   небо  на востоке   светлеет.  И день,  вроде  бы  как ясным будет,  пригожим…
      Размышления Янкеля прервал заливистый лай овчарок.  Лай становился все громче и громче,  и на душе у старика  заскребли кошки.  У калитки  дома остановились трое полицаев с  белыми повязками на рукавах.
    — Нет, не в Палестину нас зовут,  Лэйка,  не в Палестину.  — По щеке старика Янкеля прокатилась слеза.  —  Тут пахнет совсем другим,  могилой, не иначе.  Эх, сердце мое  –  вещун…

Восемнадцать  девичьих  лет.

       Людская колонна из ста пятидесяти человек двигалась по сельскому тракту к лесному массиву. По бокам  колонны резво вышагивали немецкие автоматчики,  держа в руках собачьи поводки. Овчарки с вытянутыми мордами   бежали чуть впереди,  принюхиваясь к опавшим  прелым листьям,  да к сырой земле.  Впереди  людской колонны шли наиболее здоровые обитатели гетто – молодые женщины и дети-подростки.  Девушка Сима шла вместе с родителями в замыкающем звене.  Самыми последними шли старик Янкель, поддерживаемый женой Лэйкой и дочкой Любой.  Идти старику  было тяжело, со лба катился обильный пот и он  тяжело и надрывно дышал. Шедшая в конце колонны парочка полицаев лениво размахивала сыромятными плетками, рассекая ими воздух.  Люди  в колонне шли на смерть, и они чувствовали ее. Шли с понурыми головами,  почти  смирившись со своей  участью. Никто не кричал, никто не просил помощи,  не слал проклятья.  Каждый думал о своем. Сима тоже думала о прожитой жизни.  Да  и чего там прожито – всего-то около  восемнадцати лет,  жизнь только начиналась. В прошлом году девушка окончила школу и поступила в педагогический институт. С детства  она мечтала стать учительницей истории. Этим предметом Сима увлеклась  еще в пятом классе,  когда стали проходить новый предмет – историю Древнего мира.  Учительница Ангелина Ивановна так увлекательно рассказывала о том далеком времени,  что  прилежная ученица с разинутым ртом  слушала ее.  По другим предметам девочка тоже не отставала.  Сима   любила еще и  физкультуру,  с удовольствием занималась спортом;   в школьных, городских и районных соревнованиях   завоевывала заслуженные призовые  места, награждалась  кубками и наградами.    Но, получив переводной табель за девятый класс, Сима твердо решила, что ее призвание — сеять разумное,  доброе и  вечное.  То есть стать учителем. Весь десятый класс девушка  провела в библиотеке.  Домашние видели ее только тогда,  когда   пора было ложиться спать.   Родители Симы:  отец  Мордух и мать  Бася не были достаточно образованы.  Симина мама  трудилась  мастером на маслозаводе,  а отец любил возиться с металлом,  он   был непревзойденным мастером по ключному делу и точке ножей.
     — Наконец-то в доме появится грамотный специалист, — радовался  отец.
     — Не коровам же дочке хосты крутить,  — вторила в знак согласия с мужем и мать Симы. 
     Дочь росла смышленой и послушной дочерью.  Да и что говорить, выросла она красавицей.  Стройная и гибкая, с черными,   как смоль волосами, Сима с двенадцати  лет  уже выделялась среди  своих сверстников.    Родители не знали с ней хлопот.  Девочка очень рано стала самостоятельной.  И в огороде маме помогала, и за курочками следила,  а больше всего она любила ухаживать за козочкой-кормилицей Фросей.  Коза настолько привыкла к своей юной хозяйке, что никого к себе больше не подпускала.
     Была у Симы и тайная любовь, но только мало об этом  кто и знал.  На школьном выпускном вечере  пригласил  ее   на танец самый красивый и высокий парень в классе – отличник Сашка, а  после окончания вечера напросился  он провожать девушку домой.  Так они, взявшись за руки,  и прогуляли   до самого утра.
     — Сим, посмотри на небо, видишь,  звезда летит – загадывай скорее желание! Только перед этим обязательно закрой глаза.
     Прикроет глаза Сима, загадает желание, но как только  откроет их, а  откуда ни возьмись – перед нею букетик колокольчиков окажется. Рассмеется девчонка, рассыплет  колокольчики на голову парню, и бежать…
     — Догоняяяяй! — и не бежит, а,  кажется,  летит над землей. И так на душе у нее хорошо,  так свободно, что петь хочется.
     Догонит ее Сашка, упадут они усталые в высокую траву и смотрят на черное звездное небо.
     — Сашка, а как ты думаешь, живут люди на далеких планетах?
     — А как же,  конечно  живут, —  знающе басил паренек. — Когда-нибудь земляне  обязательно наладят связь с ними!  Эх,  и заживем мы!
     — Интересно-то как,  — Сима жмурилась от восторга, и украдкой посматривала на парня.
     — Ты после школы  в речное  училище собираешься?
     — Ага, буду капитаном дальнего плавания. А ты  будешь писать мне письма?
     — Посмотрим…  — загадочно улыбалась девушка, покусывая тонкую травинку…
     —  Сим,  а хочешь,  одну из  звездочек, что  на небе,   я тебе сейчас  подарю?
     —  Взаправду подаришь?  Какую же?
     — А ты сама выбирай!
     Сима внимательно посмотрела на небо. Звезды мерцали таинственным светом,  и как бы подмигивали ей.
    — А можно …. Можно мне вон ту… самую маленькую,  что слева  от большой звезды?
     — Конечно же,  можно!  Пусть эта звездочка с сегодняшней ночи  будет твоей путеводною звездой.  Как ты ее назовешь?
     — Я  назову ее…   — девушка на миг  задумалась.  — Я назову ее Пантерой!
     — Пантерой?  Странное имя для звезды. — Сашка улыбнулся. — Вообще то, я догадываюсь, почему ты такое название для нее придумала.  На  уроке физкультуры ты прыгаешь в высоту и длину лучше всех из нашего класса!   Как настоящая пантера!  Пусть тогда эта звездочка будет называться Пантерой!
      А маленькая звездочка,  как бы услышав его слова,    вспыхнула ярко-ярко   и засияла  с новой силой.    

          Сейчас Сима шла в общей людской  колонне и украдкой смахивала слезы.  Ее Сашка с началом войны был призван на военный флот,  писем  от него девушка  с тех пор не получала.  Сима знала,  что где-то высоко в небе сияет ее путеводная  звездочка,  вот только времени,  чтобы  найти и высмотреть ее,   у девушки не было.  Рядом шли родители,  и Сима  пыталась  хоть как-то  их ободрить.  Ей нельзя было выглядеть слабой.   Воспитанная в любви и ласке,  без братьев и сестер,  девушка очень сильно привязалась к своим старикам.   Сима  прекрасно  запомнила  один  из школьных эпизодов,  когда,  сама того не подозревая, выдержала экзамен на честность и порядочность.
     Было это в одна тысяча девятьсот тридцать пятом году. Училась Сима в пятом классе и была активной пионеркой.  А в стране в то время стремительными темпами уже шла коллективизация.  Во всех газетах  писалось о героях-доносителях. Прогремевшая слава о пионере-герое Павлике Морозове не давала покоя местным партийным властям.  Стукачество и клевета друг на друга были в ту пору нормальным явлением.  Кто первый «накапает»,  тот и лавры славы снимает.  Симин отец работал в ту пору слесарем в железнодорожных мастерских. Кому он  там  пришелся не ко двору, тайна за семью печатями, только однажды какой-то  негодяй пустил слух о том, будто бы Мордух надумал совершить диверсию в паровозном депо.  В верстаке мастерской были обнаружены четыре  тротиловые шашки.  Кто их туда  специально подбросил, Мордух и знать не знал.   Вроде бы, сам по себе этот донос  не имел под собой никакой почвы:  Симин отец  был исполнительным и безотказным работником.  Ни в какие  передряги  он не  влезал,  работал честно, был скромным и незаметным. Однако  слух есть слух.  И некоторые товарищи из районных компетентных органов в него поверили. А дальше «пошла  писать губерния».  Узнали об этом и в школе,  где училась Сима.  Срочно собрали пионерский сбор. Пригласили Симу, потребовали от нее  объяснений.  Девочка стояла –  ни жива, ни мертва.  Да и что  плохого она могла сказать о своем  родном отце?
     — Мой папа — самый честный человек на свете!  —  пыталась защитить отца  девочка. —  Он член партии,  числится в передовиках, его уважают в коллективе.  Папа – большой труженик,  у него   есть  и правительственные грамоты. Да его просто кто-то нагло оболгал!  — Уже с гневом выпалила  она.  — Пожалуйста,  я вас очень  прошу, не верьте вы в эту клевету!
     Слезы душили Симу. Но ей нельзя было показывать свою слабость, нельзя было плакать.  Девочке  казалось, что если она  заплачет,   то ей уже никто никогда не поверит.
      Среди собравшихся школьников  начался гвалт:
      — Да выгнать ее надо из школы и  дело с концом!
      — Таким не место в рядах нашей  пионерии!
      —  Сима Штайнер  – дочь врага народа!
      И тогда из-за стола президиума поднялась  учительница географии –  секретарь партийной организации школы. На лацкане парадного пиджака пожилой дамы блестели  две медали.
     — Этот вопиющий факт кладет позорную тень на нашу школу.  Однако, товарищи, не будем делать скоропалительные выводы, подождем решения районной комиссии.   
        Пионерка Штайнер стояла перед своими товарищами словно оплеванная.   Щеки горели от стыда и от унижения.  Как она могла доказать папину невиновность,  где  найти такие слова, чтобы ей поверили!   И тут  девочка решилась на отчаянный поступок.  Вытащив из портфеля перочинный нож для заточки карандашей,  Сима,  оголив рукав платья,   резко полоснула ножом по запястью.  Брызнула кровь.  Все затихли…  Недолгое  молчание сменилось суетой.  Из учительской комнаты принесли  не первой свежести  вафельное полотенце,  порвали его на лоскуты и наскоро перебинтовали кисть девочки.  Симу усадили  на телегу,  и лошадка помчала ее  в местную амбулаторию.  Этот неожиданный  поступок школьницы в  конечном итоге возымел действие.  Клеветники успокоились и,  окончательно разобравшись,  делу дали обратный ход.

      …Конвоиры,  сопровождающие колонну, стали чаще подхлестывать  отстающих людей.  Темное ночное небо понемногу  рассеивалось,  звездочки гасли,  а на востоке  уже поднималась заря,  предвещая   новый погожий день.  Впереди  на пути колонны темнел лес,  и  уже просматривались верхушки высоких елей.  До  начала лесной опушки уже    оставалось не больше пятисот метров.  Поднятые с постели люди заметно устали,  некоторые из них  просто  валились с ног,  моля   Всевышнего  о  прекращении их мучений…

На миру   и смерть красна!

     Старик Янкель  буквально висел на руках  родных.
     —  Папочка, пожалуйста,   еще один шаг,  хотя бы   один шаг, — умоляла  его дочь.
     — Да иду я, Любка, иду … Ноги вот совсем отказывают, не слушаются меня. Как ватные стали.  И палку я свою дома оставил. Эх, дурень старый... Идти, думаю, уже совсем  недалече осталось, вон  лес впереди темнеет…
     Пот градом тек по щекам девушки, она старалась изо всех сил помочь своему  отцу.   Но старик, держась за сердце,  уже задыхался.    Не заметив колдобины под ногами,  он оступился – острая боль пронзила пах,  и старик всем грузным телом сполз вниз,  увлекая за собой жену Лэйку.  Подоспевшие полицаи  плетками отогнали в сторону Любу и  стали стегать обессилевших стариков.  Бедная Люба сходила с ума.  Она бросала  взгляды на отца и мать и ничего не могла сделать.   Девушка кричала,  она молила  о помощи, но никто не хотел ее слышать. Полицаи  загнали ее  в общую колонну.  Неровный строй людей   отдалился от лежащих на земле  беспомощных стариков  уже метров на десять,  когда к  упавшим людям  подбежали  двое автоматчиков с  собаками.
       — Умереть! Я хочу умереть! Нет у меня больше сил,  — тихо стонал Янкель. — Будьте вы прокляты,  изверги! 
     Старик с большим  напряжением  приподнял голову  и попытался   плюнуть в лицо немецкому ефрейтору.  Физиономия солдата перекосилась от злобы.  Лязг металла,  короткая очередь, и тело старика Янкеля забилось в  предсмертных конвульсиях.  Его жена Лэйка попыталась прикрыть мужа собой, обняла его,  но и она  тут же была прошита второй очередью.  Их  дочь не видела этой картины, но она не могла не слышать  автоматные очереди.   Подгоняемая  вертухаями, девушка плелась в конце колонны и со слезами  на глазах молилась  на своем родном идиш…   Дочь так и не узнала, что ее любимые родители  остались лежать в придорожной пыли у кювета …   Никому до них  не было  дела…

Карта капитана Штольца

     Экскаватор натужно гудел, грохоча гусеницами и загребая большим ковшом тяжелую глинистую землю.  Длинная траншея, глубиною в два  метра была  почти уже  готова. Подчищать некоторые неровности по ее бокам времени не было, приближался рассвет.  Помощник коменданта местного гарнизона капитан Штольц заметно нервничал,  запаливая зажигалкой очередную папиросу.  А нервничать было от чего.   В  такой кровавой акции молодой офицер принимал участие впервые. 
     Военная  карьера  Курта Штольца начиналась блестяще. После окончания Мюнхенского университета в 1936 году с инженерным дипломом молодой офицер  был направлен в Берлин. Влиятельные родственники помогли начинающему специалисту найти работу  в аппарате вермахта. В то время  в немецкой армии  не хватало дипломированных специалистов,  и на офицерские должности попадали люди после определенной кратковременной подготовки даже со средним образованием.
      С вторжением в Польшу  осенью одна тысяча девятьсот тридцать  девятого года Курт Штольц уже носил погоны  обер-лейтенанта и служил офицером по особым поручениям при генеральном штабе.  Так бы  продолжалось и далее,  однако,  служа в верхнем эшелоне  вермахта,  он,  по пьяному делу,  подрался в ресторане с майором-штабистом.   Курт очень хорошо запомнил тот вечер.  Гуляя с друзьями по вечерней Варшаве, он был уже изрядно навеселе, но душа его требовала новых приятных ощущений.  Когда  молодые люди проходили мимо ресторана,  их внимание  привлек  волнующий голос эстрадной певицы.  Самый шикарный ресторан города  пользовался успехом у завсегдатаев и столики,  как правило,  заказывались заранее.   В тот злополучный  вечер Курт с приятелями  решили любыми способами попасть в это заведение.
     — Мест нет, господа.  До закрытия мест не будет,   —  путаясь  в немецких словах,  испуганно лепетал поляк-швейцар. — Прошу меня извинить,  все столики заказаны заранее.
     Уже изрядно подвыпивший Курт  не стал прислушиваться к  лепету  какого-то поляка.  Он нагло отодвинул плечом старика-швейцара   в сторону, и уверенно вошел в помещение.  В ресторане было два зала и несколько кабинок для романтического уединения.  Пока приятели искали свободные места, обер-лейтенант подошел к стойке бара, и попросил  сделать  ему двойной виски.
      —  Вам виски  с содовой, герр офицер?  —   заискивающе улыбнулся   бармен.
     —  Нет,  только  чистый. — Курт с интересом стал разглядывать  публику в зале.   За богато накрытыми столиками  в компании молодых польских панночек сидели немецкие офицеры.   Девушки  вели себя крайне непринужденно:   они весело щебетали,  с каждым тостом поднимали бокалы с вином,  и разрешали  офицерам  обнимать себя за оголенные плечи.
     Курт  рос в богатой аристократической семье, он был единственным ребенком.  Его баловали и позволяли все. И в школе, и в вузе молодой человек был заносчив и высокомерен.  С девушками Курт  держался раскованно и ценил их не за нежную красоту, он видел в них нечто плотское. Курт  рассматривал женский пол только  как объект своего сексуального удовлетворения.  Заносчивый офицер никогда не задумывался о своем будущем. В двадцать девять лет жениться еще рано. Вот они, девицы, сами готовы в любой момент нырнуть к нему  в постель. Так зачем же  утруждать  себя прогулками при луне с красивыми рассказами  о высокой любви?  Все это он,  обер-лейтенант Штольц,   получит  и так.
     Внезапно внимание Курта привлекла изящная блондинка.  Девушка курила тоненькую сигарету   и,  кажется,  скучала в одиночестве.   Место за столиком рядом с ней  было свободным.  Недолго  думая, Курт,   предварительно взяв свой  бокал с виски, пристроился рядом. Пока он продумывал программу  операционных действий  и пытался сразить блондиночку своим остроумием,  у столика объявился ее  кавалер – майор.  Разговор был коротким. Курта взяли за шиворот и указали  на дверь.  Такого позора стерпеть он, конечно же,  не мог.   Со  столика на пол слетела скатерть вместе с  напитками и угощением, загремели осколки посуды,  а майор получил кулаком в челюсть. Далее завизжали девицы,  и началась  хорошая драка... 
      И все бы ничего, но у  того майора-штабиста оказались свои  крутые связи,  и в мае сорок первого года Курта перебросили на должность командира пехотной роты. Часть эта дислоцировалась невдалеке от западной границы  Советского Союза.  А потом  началась реализация плана «Барбаросса».  Восточный фронт – это не генеральный штаб.  Конечно же,  Штольц чувствовал себя здесь не совсем уютно. Успокаивала одна мысль. Он пришел сюда для того, чтобы очистить эту огромнейшую территорию от ненавистного миру большевизма.  Народы Союза Советских Социалистических Республик   и сами  вскоре скажут немцам спасибо!  Пока же они никак не могут оценить  высокой  гуманной миссии рейха…
     …Оказавшись на Украине уже в должности капитана, Курт понял что это  не самое «гостеприимное» место.  В  одном из локальных боев  он получил ранение в ногу   и был госпитализирован,  а по возвращении в строй получил  очередное назначение на нынешнюю должность. Собственно,  и служил  капитан Штольц на новом месте чуть больше месяца, постоянно умоляя в письмах к отцу-промышленнику   посодействовать перед кем надо  и помочь  ему  вернуться в родной Берлин.  И вот только вчера капитан узнает, что в столице рейха  его  наконец-то услышали и обещали с переводом, правда ближе к Новому году.  Что же, осталось ждать  совсем  недолго, может быть,    фортуна опять повернется к нему  лицом, не может не повернуться… 
     А пока он солдат рейха и должен выполнять приказы командования.  Все, что от него требуется  – это быть волевым и исполнительным. И  он не посрамит честь своего мундира, своей фамилии. А выжить в этой «мясорубке»  поможет только Бог.  В Бога капитан верил и  постоянно носил в шинели маленькую карманную библию.
     Размышления капитана прервали   топот ног и  людские голоса. К опушке леса приближалась колонна евреев.  Курт Штольц взглянул на часы,  было около шести  утра.  Подойдя к автомобилю марки «Хорьх»,  он открыл дверь и вытащил с заднего сиденья  рупор-громкоговоритель.  Отдав устные распоряжения своим помощникам,  капитан снял фуражку и отер  носовым платком вспотевший лоб.  Впереди была жаркая работа!

Вдвоем умирать веселей!

       Обреченных на смерть людей разделили на малые группы и  скучковали по всей длине рва.   Капитан Курт Штольц отдал приказ автоматчикам,  и мирная   предутренняя тишина разорвалась   какафонией  автоматных очередей.  Люди с криками и воплями падали на дно рва.  Кто из них был ранен, кто убит, а кто еще жив,   капитана не интересовало.  В конце операции  по общей могиле должен был пройти бульдозер, тем самым  поставив последнюю точку в этом не очень приятном деле. 
     В пяти метрах от себя  Сима услышала голос Любы.  Девушка отчаянно просила ее не трогать,  не убивать,  однако ее мольба утонула в  стрёкоте автоматных пуль.  Мордух тоже  еле стоял на ногах.  Его жена Бася  положила ладонь  на  плечо мужа, как бы этим поддерживая его.  По  лицу женщины текли горькие слезы. 
     Сима оглянулась вокруг. Люди уже не роптали, они молча и покорно  принимали свою смерть. И тут в голове Симы  родился план.  Неожиданно для всех  она  пробралась  на передний план и озорно подмигнула стоящему на бруствере офицеру.  Стройная фигурка с развевающимися по ветру смоляными волосами привлекла Курта.  Капитан   оценивающе оглядел девушку и присвистнул.
     — Хороша, жидовка!  Что ты от меня хочешь?
     — Что может хотеть девушка от такого бравого немецкого офицера? Конечно же, любви!    
      — Да ты бы помылась перед смертью,  грязная еврейка!  Хочешь,  я организую тебе душ?
      По лицу Симы проползла кривая усмешка.
     — Впрочем, если ты окажешься горячей девочкой и сможешь ублажить меня по полной программе,  я,  уж так и быть, подарю тебе жизнь. Сегодня у меня очень хорошее настроение.
       Симин отец   нахмурил брови. Ему очень не понравилось поведение дочери,  и он нетерпеливо  ждал конца всего это кошмара. Вдруг Сима коснулась рукой своих растрепанных  волос,   улыбнулась  родителю  и,   изогнувшись пантерой,  прыгнула на капитана,   зубами вцепившись ему  в горло.  Скользкая земля ушла из-под ног,  и два тела, соединившись в  общий клубок,  сползли в сырой ров. Разинувшие рты автоматчики  застыли как статуи.  Они не знали,  что делать.  Стрелять по еврейке было нельзя, так как можно было задеть и капитана. И только тогда, когда из-под тела девушки раздался предсмертный хрип  их начальника, они  полоснули автоматной очередью по  Симиной спине.
     Мордух  гордо поднял голову,  на лице его появилась еле заметная грустная усмешка.  Старик  пошевелил губами и  стал тихо  читать еврейскую молитву:
     —    Благословен Ты,  Господь Бог наш,  Царь вселенной,  венчающий Израиль…
     Дочитать молитву до конца он не успел.  Оглушенный ударом приклада  немецкого солдата,   отец Симы  мешком свалился в ров.  Пуля догнала его уже в земле. Обезумевшая Бася,  еще живая,  бросилась за мужем вниз.   И вновь земля окрасилась кровью.  Повернув голову в сторону лежащей в нескольких метрах  от нее любимой дочери и,    чуть дернувшись,   Бася затихла.    А у бровки траншеи одиноко лежала офицерская фуражка с высокой тульей,  служившая немым укором нереализованным имперским амбициям  ее хозяина…

Вместо эпилога:

Высший принцип

      Бытует такое мнение,  что пока на земле не отыщется последняя могила неизвестного воина, сгинувшего на полях сражений,  войну нельзя назвать оконченной. Много  на нашей земле еще таких безымянных могил.  На протяжении последних пятнадцати лет я веду блокнот, куда записываю имена дорогих мне людей,  ушедших в лучший из миров.  В отдельно  расчерченных квадратах  моего блокнота отмечены  и  мои  родители,  и безвременно ушедшая из жизни  дочь, и друзья, и  просто хорошие и порядочные люди разных профессий и увлечений:   артисты,  композиторы,  спортсмены, ветераны войны. Среди еврейских девушек-героинь, проявивших мужество и отвагу,  до недавнего времени была  известна лишь   минчанка  Маша Брускина.  Ее имя впечатано в историю золотыми буквами.  Сегодня я добавляю в этот список и Симу Штайнер.  В моем блокноте еще довольно много места  и,  пожалуй, на мой век хватит!   А что будет потом?  Кто подхватит эстафету памяти наших  героев? Сегодня меня это очень тревожит.  Так случилось, что наши школьники,  изучающие историю отечества,  забывают о том, когда было отменено крепостное право на Руси, путают  даты войн.  К сожалению,  далеко не все нынешние  ученики без запинки назовут дату начала  и окончания  Великой Отечественной войны.
     Вот почему я ощущаю в себе потребность постоянно держать руку на пульсе времени. Никто не забыт и  ничто не забыто!  Кто забыл свое прошлое,  тот обречен повторять  свои прошлые ошибки снова и снова.  Нет подвигов малых и нет подвигов  больших. Есть благородные и отважные человеческие поступки.  И пусть они совершаются спонтанно, зато готовятся задолго!  Для этого нужно иметь  крепкий моральный стержень. Человек ведь соткан из противоречий, однако добро, как правило, всегда берет верх. И этот непреложный закон истины должен быть возведен в высший принцип.  Иначе жить нельзя!
   
2012 год.