Предсказание гадалки. Рассказ

 

     Как часто мы слышим выражение о том,  что от судьбы не уйдешь.  А можно ли судьбу предсказать?  Если  гадалка называет только нам известные  вещи и события,  наше сердце  уже  готово выскочить из груди.  И мы верим, верим каждому ее слову,  каждому ее предсказанию.  И все же не стоит забывать о предостережении:   «Часто гадать – вредно. Судьбу прогадаешь…».
***
     Одна тысяча девятьсот тридцать пятый год.   Румыния.
      —  Ты не веришь в гадания?   —   смуглая девушка-цыганка  Роза  открыто смеялась,  заглядывая в глаза своему новому  знакомому. 
     Верил ли  в  гадания  Пауль Киршбаум?  Сказать сложно.  Два чувства боролись в нем.  Вера и неверие.  Пауль  открыто любовался  красавицей  Розой.  Он  трогал  ее черные как ночь бархатистые волосы,  восторгался  ее  гладкой  кожей  и  белоснежной улыбкой.
      Черноволосая красавица   перетасовала  колоду карт и веером раскинула их по столу. 
     —  А веришь ли ты в предсказания?  — спросила она. —   Сейчас я  вижу твое прошлое и твое будущее.  Хочешь,  я  расскажу тебе  о них?
    —  Мое прошлое знаю только я,  — пытался шутить Пауль, — мое будущее  знает   один   Бог.
    — Не будь таким самоуверенным,  —  Роза  загадочно улыбнулась. Она  вновь  хорошенько перетасовала  карты,  предложив  Паулю  левой рукой  снять сверху три  из них.
     Молодой человек,  не отрывая восхищенного взгляда от девушки, сделал это.   
     — В твоей жизни было много таинственного и тревожного, —  после небольшой паузы продолжила  гадалка. —   Когда тебе было лет шесть – семь,  твой дед умер странной и загадочной  смертью.  Я права?
     Пауль  Киршбаум  задумался.   Он вспомнил своего дедушку Ганса.   Деду в то далекое  время  было около пятидесяти.  Он  был   высокого роста  –  косая сажень в плечах.  Дед   никогда не жаловался на здоровье, –  это был  пышущим здоровьем мужчина.  А вот смерть  его и правда была неестественной... 
    Пауль вспомнил,  что в  последний день своей жизни  дед встал очень рано.  Солнце  еще только выглянуло из-за горизонта,  робко тронув первыми лучами занавески на окнах.    Свои владения  дед успел объехать на лошади еще до утреннего чая.  Позже  он с аппетитом  позавтракал и поехал на дальнее озеро проверять  расставленные накануне сети.   Внук Пауль взглядом  провожал   деда  до тех пор,  пока его лодка не растворилась  в молочном  тумане.  Но напрасно ждали домашние рыбака к обеду.  Дед с рыбалки домой так и  не вернулся.  На следующий день в десяти километрах от села была найдена перевернутая лодка с  выбранной из воды  сетью,   а неподалеку от нее в камышах нашли  бездыханное тело.   В несчастный случай поверить было трудно.   Рыбаком  дед  был опытным,  к тому же  он слыл отличным пловцом.  Речку шириной в сто метров дед мог переплыть три раза подряд – туда и обратно.  Тайна   смерти  деда так и осталась  никому неизвестной. 
     Что еще знал о своем деде Пауль Кришбаум?    Его дед любил жизнь,  любил во всех ее проявлениях.   Он  отличался от других немцев  тем,  что был непримиримым противником любого насилия.  О таких  людях  в народе говорят:  «муху не обидит».  Идеи  нарождающегося  фашизма  были   чужды  деду  Пауля.    Кто знает,  может быть,  именно  по этой причине  у  него  были  недоброжелатели,  которые,  по-видимому,   и «помогли»  уйти  деду в мир иной.
     —  Проклятие лежит на всем вашем роде, —   Роза вернула  Пауля к  реальной действительности. 
     Молодой человек пропустил слово «проклятие» мимо ушей,  так как был поражен правдивостью  гадания  цыганки.      Удивительно,   но  Роза  смогла описать  смерть его деда во всех подробностях.
      — Да,  я полностью  подтверждаю,  что смерть твоего деда  была насильственной.  Но  она не единственная в вашем роде, —  черноволосая красавица  опять смешала колоду карт. —  Твой прадед  тоже умер совсем еще не старым человеком.   
     И это тоже  было  правдой.   Пауль  хорошо  помнил воспоминания своих родственников о  смерти  его прадеда.   Прадед Пауля  – средний помещик,  умер глупо,  отравившись  ядовитыми грибами.
     Цыганка  Роза зябко укуталась в цветастый платок  и  вновь раскинула карты.    Еще больше удивился Пауль,  узнав от нее,   как погиб его родной дядя Фридрих.   Вернее,  юноша  уже  знал,  как тот погиб.    Это случилось во время грозы,   заставшей  дядю  в лесу.  Фридрих был убит ударом молнии. 
      —   Вот только смерть эта предназначалась  не дяде,  а  его родному брату. То есть  твоему родному отцу,  Пауль.      Я вижу, что твой отец  Иоганн  накануне этой злополучной грозы сильно болел. У него поднялась высокая температура,  мужчину  сильно лихорадило.  Поэтому твой  дядя и вызвался сходить в лес  за малиной,  а заодно и  за  лечебной, только ему известной травой,  настой которой помогает противостоять болезни.
      Пауль слушал  красавицу–цыганку,  затаив дыхание.  Мало того,  что Роза   говорила совершенную правду,   она делала  это очень деликатно.   Цыганка   говорила мягко и вкрадчиво,  находя  и подбирая слова,   необходимые  именно в этот момент.
    Вчерашний гимназист не мог оторваться от магнетизма  чар  румынской девушки.    Очень странно,  но он верил каждому ее  слову,  потому что в них не было ни капли  вранья.    И,  тем не менее,  Паулю очень хотелось уличить  цыганку во лжи.  Туманная перспектива разделить в недалеком будущем судьбу  близких  по крови людей   показалась ему забавной игрой в карты на деньги,  где выигрывает наиболее везучий и удачливый. 
     —  Погадай  тогда и мне, Роза,  —  попросил Пауль,  протягивая девушке свою ладонь.
     —  И не проси,   хлопец, —  встрепенулась  вдруг  цыганка. — Врать я не умею,  а правду говорить не хочу.   Плохая она,  твоя будущая судьба.
      — Говори  все,  как есть,  — Пауль  протянул красавице свою ладонь и,  в ожидании приговора,  стал рассматривать отливающие  серебряным перламутром сережки в ушах девушки.
      Цыганка  внимательно  изучала  линии  на  ладони молодого человека.  По ее волнению чувствовалось, что вердикт предстоит суровый.  А Пауль   так нервничал,  что ему пришлось лезть в карман брюк за носовым платком, чтобы обтереть вспотевший лоб.
     —  Гордыня,  красавец,  впереди тебя ходит,  —  нарушила таинственное молчание  гадалка.    —  Вижу:   ждет  тебя  успешная военная карьера,  но ты сам  решишь  свою судьбу.  Жизнь,  родимый,  будет у тебя короткая. 
     —  И сколько же лет мне осталось жить?    —  Пауль попытался перевести  гадание  цыганки  в шутку.
     —   Нет, я не буду точно указывать дату твоей смерти,  но причину   назову.   Всему виной будет  твой взрывной характер.  Перестань конфликтовать сам с собой!  Может быть,  тогда  и продлишь себе жизнь.  Береги себя,  хлопец!
     Пауль   уже было полез в карман за деньгами,  чтобы расплатиться за гадание,  когда его остановил громкий и властный голос Розы:
     —  Денег за дурные вести я,  красавец,  не беру!  А тебе хочу дать последний совет:  не  принимай  мои  предсказания   близко к сердцу. Только холодный и трезвый расчет  –  твои  советчики  и спасители!

***
     — Лови! 
     Букет полевых цветов взметнулся вверх  и упал на броню танка,  – мальчишка,  бросивший его,  озорно свистнул,   и радостно  запрыгал на одной ноге.
     — Ловите еще! 
     Белые ромашки,  колокольчики и васильки разноцветьем   рассыпались  в воздухе.  Этот букет бросила уже  молодая девушка в легком крепдешиновом  платочке.
     Танковая колонна на малом  ходу двигалась по грунтовому тракту, оставляя  за собой глубокие полосатые следы от гусениц.    Позади где-то  остались деревни  Покровка  и Малые Вьюны.  Впереди был  путь на Дубровку.  Подумать только!  Еще вчера  здесь хозяйничали немцы,  а сегодня жители  из окрестных деревень с радостью  вышли на большак,  чтобы  с цветами встретить своих освободителей.     Некоторые  букеты  цветов   долетали до  цели,  некоторые  падали  под гусеницы танков.
     —  Наконец-то,  родименькие… —  причитала,  кончиком платка  вытирая слезящиеся глаза,  одна из женщин.
     — Госссподи,  —  неужели дождались?  —  Вторила ей  другая...  —   Сколько дней и ночей провели под фашистом!  Не счесть. —   На  исхудалых и измученных лицах  женщин  читалась горечь  от пережитого.
     —  Ох-хо-ханьки, —  кто-то,  обхватив  себя за голову,  качал  ею из стороны в сторону,  не до конца  еще  веря  в  свое освобождение.    
     —  Спасибо вам,  бабоньки! —  Командир танка Т-34 старшина Медведев,  расплываясь в широкой улыбке,  высунулся по пояс из раскрытого люка танка.  Он,  как заправский вратарь,  ловил букеты  полевых цветов.   Из-за поднятой  боевой техникой пыли   трудно было  различить  возраст танкиста.  На груди у командира  Медведева блестели три медали за боевые подвиги и орден Красной звезды.   В это трудно  поверить,  но награды нашли героя только за неполный  последний год.  Алексей Медведев сразу же по окончании танковой школы получил боевое крещение под Прохоровкой.  Именно там решалась судьба Курского плацдарма.  В тех боях танк Алексея подбили,  а его,  раненого и  получившего ожоги,  выхаживали в тамошнем полевом медсанбате.  Через полтора месяца  сержант Медведев уже громил немцев на украинском направлении.  В ту пору  мальчишке  было  только девятнадцать  лет.
     —  Ну, вот,  бабоньки,   и мы на родной земле, —  вместе с жителями деревень радовались  и танкисты.
     —   Потерпите,  милые,  еще совсем немного осталось,  —    успокаивали они  мирное  население.  —  Скоро,   совсем скоро  наши войска выйдут  к государственной границе.  Погоним тогда  супостата  аж до самого Берлина!
     —  Дяденька,  прокатите меня на танке! —   попытался  выскочить на дорогу бойкий хлопчик  в большой,  не по размеру,  фуражке.  Но мать,  цыкнув  на него, пригрозила  малому  вицей.
     —   А ну-ка, домой,  постреленок!  Кататься на танках  он удумал.  Вот  как задам я тебе! —  разворчалась она.
    По грунтовому тракту днем и ночью  шли советские танки.  Мирное население  с радостью  встречало своих освободителей.
    Запищала  рация. Командир роты вызывал старшину на связь.
      — Алеха!     —   крикнул снизу механик-водитель Андрей Куделин,    —    там ротный на связи!
     Старшина Медведев,   разбросав  цветы по броне,  юркнул  в  люк танка.
     — "Василек",  слышишь меня?   Ответь "Нарциссу".
     Командирский голос звенел громко и уверенно:
     —  Перед Дубровкой не останавливайся!  Вместе с  взводом Ермилова по объездной дороге заедешь в село с другой стороны. У меня есть сведения, что в деревне  еще есть немцы. На всякий случай с вами поедет фургон с пехотинцами. Как понял задачу? Прием…
     — Есть  обойти Дубровку и войти в село с северной стороны, —  отрапортовал старшина Медведев и уткнулся в карту района,  где красным карандашом была обведена  еще не освобожденная территория.
     — Давай,  Куделя,  жми родной!
      Алексей поглядел на часы,  стрелки на них  сомкнулись на цифре двенадцать.
      — Этого не может быть,  —  воскликнул командир экипажа.  Он потряс кистью,  приложил часы к уху.  Часы стояли.
      —  Да  не волнуйся ты так, командир!  Будет порядок в танковых войсках!   Прибудем в село,  будь спокоен!  А время…  –   оно и так на нас  работает! Впрочем,  счастливые   и  удачливые,   —  механик лукаво подмигнул старшине,   —  часов не наблюдают…   
      —   Влюбленные  тоже часов не наблюдают,  —  хмыкнул Медведев.
      —   Одно другому не мешает,   у нас еще все впереди!  —  озорно блестя глазами,  продолжал  веселиться  Куделин.
     Настроение у советских танкистов было приподнятое.  Сталинградская битва была уже позади.  Еще на Курской дуге  было доказано, что немецкие «тигры» и «пантеры» не так  страшны.  И  действительно,  легкие и маневренные  советские "тридцать четверки",  только что сошедшие с конвейеров оборонных заводов  и еще пахнущие свежей краской,  проявляли себя в бою как нельзя лучше. Миф  о непобедимости фашистской бронетехники на полях сражений был  вскоре  развеян.


***
     Время уже  перевалило  за полночь,  а  комендант гарнизона майор Пауль Киршбаум  все еще бодрствовал.   Потирая  виски,  он сидел  у жаркой печки,  в топке которой  весело потрескивали березовые чурки.   Больше года прошло с тех пор,  как  комендант  в чине капитана принял  небольшое хозяйство в украинской деревушке.  Все лето и осень одна тысяча сорок второго года   были относительно спокойные.  Партизанских набегов не было.   Мирное население:  бабы с малолетними детишками да немощные старики  больших проблем не создавали. 
     В начале года  в соседнем гарнизоне,  где позже расположились связисты и интендантская рота, была совершена крупная акция по отправке молодежи в Германию –  свыше трехсот парней и девчат были загнаны в теплушки и отправлены на Запад.
     —  Ахтунг!  Ахтунг!  —  гремели репродукторы.  Громкие немецкие марши заглушали крики  плачущих  женщин и стариков,  прощающихся со своими детьми.
     Майор Киршбаум к этому явлению  относился спокойно. Что поделаешь?  Война есть война!    Необходимо заметить, что  находившиеся в  его подчинении  солдаты и офицеры,  расквартированные по хатам ближних деревень,  селян не обижали.  Наоборот.  В каждом доме,  как правило, селились примерно пятеро солдат, за которыми надзирал  офицерский чин.  По утрам солдаты  исправно носили  воду  из дальнего колодца,  что стоял в самом конце деревни.  Воду сливали в две большие бочки. Тут же стоял «козел» для  распиловки дров,   и  вместо зарядки каждое утро  солдатики  визжали пилами,   аккуратно складывая  потом  в штабеля  просмоленные поленья.  Квартиранты – немцы  не безобразничали.       Но майор Пауль Киршбаум очень хорошо запомнил одно летнее утро одна тысяча девятьсот сорок второго года. 
     В первый  же день,  как только   его гарнизон встал на постой в этой  украинской деревушке,   голодные немецкие солдаты  стали искать,  чем бы им поживиться.  Один из них –   наглый фельдфебель  ворвался  в курятник  и,  поймав двух хохлаток,  ловко скрутил им головы.  Другой немецкий солдат  с довольной  мордой  вытащил   из  погреба  два ведра  отборной деревенской  картошки.
     —  Что же вы делаете,  ироды?  —    дорогу обидчикам преградила  хозяйка избы:   сухощавая старуха с белыми, как снег волосами.  —  Вертайте  все в хату,   сволочи!   —    Старушечий голос звучал  неуверенно,  подслеповатые глаза  слезились и  беспомощно моргали. 
      Солдаты оттолкнули  дряхлую   бабку и направились в кухню,  громыхая   уже  там  домашней утварью. 
     — О!   Ганс,   иди скорее  сюда! — весело позвал  фельдфебель, —  смотри, что я нашел!  У  бабки в шкафчике  припрятано  полбутыли самогона!    Как раз самое время   отметить новоселье!
     —  Стоять!  —  на шум из  соседней комнаты  выскочил заспанный  капитан  Киршбаум.   
     Поймав своих подчиненных  за неблаговидным занятием, он приказал  им выйти во двор и вернуть хозяйке награбленный провиант.   В ответ упитанный, самодовольный фельдфебель с ухмылкой взглянул на офицера и,  дав ему понять, что приказ выполнять  он не собирается, вынул из кармана губную гармошку.  Нагло смотря в глаза  Пауля  Киршбаума,  фельдфебель  стал наигрывать веселую  немецкую мелодию.   Взбешенный капитан ударил сапогом наглеца в пах.  Тот взвыл от боли и упал. Затем,   как мячик вскочил   и схватился за автомат,  лежащий  на траве.  Но выстрелить  он  не  успел,  —  капитанская пуля настигла  подчиненного.  Фельдфебель,  жадно глотнув воздух,  как подкошенный,  рухнул на землю.  Буро-кровавое  пятно расползлось на его груди. 
     Этот инцидент,  как ни странно,  произвел  воспитательное действие. Слух о «чокнутом»  капитане  разнесся по всем ближним деревням и,  на радость селянам, солдатский   произвол в домах прекратился.  Немецкие солдаты стали честно отрабатывать свой хлеб,  оказывая хозяевам разные домашние услуги   –   от починки завалившегося забора до латания крыши.
     …Еще вчера,  ближе к вечеру, майор Киршбаум получил известие о приближении русских.  Несколько немецких машин успели покинуть гарнизон,  а коменданту с денщиком и  двумя автоматчиками необходимо было  задержаться.   Никак нельзя было  оставлять русским  списки мирного населения,  угнанного в  Германию.   Кроме того,  имелась и другая важная документация.   Офицер сметал с полок  книжных шкафов скоросшиватели и картонные папки  и,   не разбирая их,  бросал  в печь.   Жаркие языки огня в мгновение превращали некогда важные бумаги в золу.
     В комнате стало жарко.  Майор расстегнул ворот мундира.
     —  Гельмут, —  позвал он денщика,  — открой окно!    Здесь  просто нечем дышать!
     — Слушаюсь,  герр  майор, —  отозвался денщик,   раскрывая окно настежь. 
     Свежий прохладный воздух тонкой струйкой проник в помещение.  Пауль Киршбаум бросил в пасть печи еще две толстые папки.  Огонь с жадностью набросился  на  картон.
     —  Была ли сегодня почта,  Гельмут? — поинтересовался офицер.
     — Нет,  господин майор,    —   развел  тот руками.
     У коменданта гарнизона сжалось сердце.   Уже несколько  месяцев он ничего не знал о судьбе  своих близких.  Почта  работала  с перебоями. Последнее письмо из дома  пришло  еще зимой,  где-то в середине января одна тысяча девятьсот сорок третьего года.  Пауль Киршбаум  вспомнил свое детство,  утопающий в цветах ухоженный домик в далекой Баварии, своих  любимых родителей.   Как там они,  милые сердцу старики?  Родители писали,  что живы и здоровы,  но душа у Пауля была не на месте. И для этого был повод.
      Майор  Пауль Киршбаум  от природы имел романтическую натуру.  Еще гимназистом за несколько лет до войны встретился  он с молоденькой девушкой-цыганкой.   Знакомство  с  гадалкой   заставило   тогда  его сильно понервничать. И было от чего.
    Комендант   вытащил из нагрудного кармана тощий кожаный бумажник и достал из него черно-белую фотографию, датированную  одна тысяча девятьсот тридцать пятым годом.  Фотография была сделана в одном из румынских сел,   куда Пауль  приезжал порезвиться с друзьями  на  несколько дней перед поступлением в университет.   Лучше бы он туда не приезжал.    Роза,  так назвала себя красавица-цыганка,  гадая на картах,  рассказала  все о прошлом его семьи.  И было невозможно ей не поверить.  Все, что открыли  карты,  было сущей правдой.  Верил  ли  Пауль  в   предсказание гадалки?  Об этом офицер старался не думать.
     Майор Киршбаум расстегнул  ворот кителя.  Легкий ветерок из  распахнутого окна  приятно щекотал шевелюру.  Пауль  подпер подбородок кулаком,  и перед его глазами замелькали страницы последних  прожитых  им месяцев.
     ...Зима одна тысяча девятьсот сорок третьего  года  выдалась на редкость снежной и суровой.   Сводки с фронтов приходили разные.   Русским удалось все-таки взять в кольцо соединения Паулюса и одержать победу на Волге, зато войска фюрера вели успешное наступление на черноморском плацдарме и Северном Кавказе.  Именно там,  в нефтеносных  оккупированных регионах должна была решиться судьба войны.  Только  отрезав русских от нефтяных задвижек,  можно было  без особого труда обескровить советскую  армию.
     Пауль  ходил по заметенным снегом деревенским улицам,  где располагался гарнизон,  пряча  замерзший нос  в поднятый ворот шинели. Селяне  его не беспокоили. Так уж получилось, что карательных акций в   этой деревне,  да  соседних  тоже,  не наблюдалось.  Может быть,  поэтому лица деревенских жителей  были наполнены не гневом, а озабоченностью.  Перед мирным населением в то время  стояла задача:    как  выжить, как  не умереть с голоду.
     Пауль Киршбаум сидел в этой захолустной дыре уже больше года.   Нет, он не ощущал себя великим воинским начальником. Он  даже  не мечтал о маршальском жезле в своем походном ранце.  Поступив в университет на юридический факультет,  юный студент желал стать именитым адвокатом,  иметь свою контору и солидную клиентуру.  Приказ о походе на Восток застал молодого Киршбаума в тот момент,  когда он оканчивал восьмой семестр ВУЗа.  Паулю  тогда так и не дали доучиться,  отправив на краткосрочные офицерские курсы.
     Воспитанный  в рыцарских традициях,  уже в звании лейтенанта,  Пауль всегда помнил о совести и чести, о долге солдата перед отечеством и фюрером.  Адольфа Гитлера  он не просто боготворил.  Он  гордился им!  Фюрер и его окружение сулили в будущем такие радужные перспективы,  что голова  шла кругом.  Сердце офицера  распирала гордость за  свою страну,  за гений вождя,  за  его смелые планы…
     Однако   в душе офицера  наряду с воинским долгом соседствовало   и уважение  к  взглядам  любимого деда.   Второе иногда брало верх над первым.  И тогда недоучившийся юрист,  удивляясь самому себе,  мог совершать поступки,  идущие вразрез с фашистской идеологией.
     Квартирной хозяйке,  где остановился на постой майор,  очень повезло.  Пауль постоянно делился со старухой и запасами тушенки,  и шоколадом.  Бабка жила одна,  а много ли ей нужно?  Солдаты  из взвода охраны вели себя тоже прилично.  После  запомнившейся  расправы с  наглым  фельдфебелем  жизнь потекла  в  так называемом мирном русле.  Гражданское население,  сказать по правде,  Пауля  интересовало мало. Для этого был районный бургомистрат и местные полицаи.
     Но, как-то однажды,   майору все же пришлось заметно поволноваться.  И причиной для этого беспокойства послужила,  в это нелегко поверить, маленькая еврейская девочка.   В  хату, где жил комендант гарнизона, постучал старший полицай деревни  Митяй Качура.  Это был хромой  и сухощавый старик, припадающий на одну ногу. Митяй все время ходил с тростью,  которая служила ему и опорой и оружием.  Если что-то было не по нему,  полицай безжалостно  лупил  тростью  по спинам своих односельчан. Некоторым и  по лицу доставалось.  У Качуры были злые,  черные как угли,  глубоко посаженные глаза.  Люди Митяя   страшно боялись,  стараясь  избегать его  свирепого взгляда.
     —  Герр офицер,  у нас  большие неприятности,  —  подобострастно заглядывая в глаза немецкому офицеру,  сообщил он.
     —  Что случилось? —   Пауль Киршбаум недолюбливал старосту.
     —   Старики  Завальнюки в своем доме прячут четырехлетнюю девочку.  По всем видам  эта  девчонка  –  жидовка.      
     — С чего  ты взял,  что  девочка  –  еврейка?
     Вопрос офицера застал полицая врасплох.
     —  Может быть,  это их родная внучка!
     ¬—  Да какая там внучка,  герр  офицер!   У стариков детей своих отроду  не было.  Мы в  своем  селе  всех соседских детей и внуков  знаем как облупленных!
     —  Ты мне воду не мути, господин,  как там тебя? —  Пауль занервничал.
     —  Качура!  Митяй Качура,  герр  офицер,  — полицай  низко поклонился.
     —  Ты  сам-то видел эту девчонку?
     — Никак нет,  герр офицер!    Это   соседи  Завальнюков случайно проговорились,   —  Митяй снял шапку и вытянулся перед  комендантом  по струнке.  —   Я думаю,  в  расход  ее  надо!   Люди брешут,  что родители девчонки уже в партизанах.
     —  Слушай, ты,   Качура!  Иди себе домой и спи спокойно. —  Пауль Киршбаум встал из-за стола. — О  нашем разговоре никому ни слова, свои же и засмеют.  Тоже мне, нашел еврейского ребенка в православном селе!   Иди,  мужик, проспись!  А я завтра  прикажу,  все проверят.  И не выставляй себя на посмешище,  дурачина!
     Офицер,   закрыв за полицаем  дверь,  задумался.   Пауль Киршбаум не любил евреев.  Вернее, их не любили его родители. В причинах Пауль не копался. Может быть потому, что вера была разная, а может и потому, что  старшие считали евреев дельцами.  Среди них было очень много торговцев, ростовщиков, мелких купцов.  В их же роду были преимущественно хозяева матушки земли. И эта любовь к земле-кормилице передавалась в роду из поколения в поколение.
     Полицай ушел,  а у коменданта на душе «заскребли кошки».  Завтра наступит утро и по доносу этого хромого хохла три жизни могут оказаться под угрозой.  Ну ладно, старики…   Они  свое уже отжили. А ребенок?  Разве он виноват,  что родился не вовремя на свет Божий,  да еще оказался и  еврейских кровей?
     Пауль съежился от невеселых мыслей.  Рука потянулась к ручке радиоприемника.   Раздался писк, треск  и, наконец,  взволнованный  голос диктора  сообщил, что на Ленинградском направлении  немецкие войска потеряли инициативу и позволили русским не только прорвать кольцо блокады,  но и соединиться со своими союзниками.
      На Украине дела тоже не выглядели блестяще. Русские захватили Донбасс и уже продвигались в глубину этой славянской республики. Безусловно,  это был не конец рейха.  Возможность перегруппировать силы и ответить контрударом у вермахта еще имелась. А вдруг инициатива на всех фронтах перейдет к русским?  Что же будет тогда? Уходить с Восточных земель и снова позволять хозяйничать здесь большевикам?  Гори она ясным пламенем, эта политика!   
     Пауль выглянул в окно.  На улице плавно кружились мелкие снежинки,  было так тихо и так спокойно, словно и не было никакой войны,  не было смерти.   Внезапно майору очень захотелось,  чтобы войне  пришел конец.  Складывать  на  чужбине голову он не собирался. Пауль  был солдатом своей страны и гордость, его немецкая гордость звучала  в его внутреннем «я»:  « Я –  командир.  С  меня  берут пример немецкие солдаты!  Я  должен сохранять высокий дух нации.  Когда погибает на поле боя воин,  это нормально,  это честно,  это благородно!  В конце концов,  умереть за идею  —  почетно, если она,  идея,  достойна и жизнеспособна.  Но  погибать ребенку…  Нет,  это противоестественно,  это не по-христиански,  это…  –  Пауль позвал из другой комнаты уже дремлющего на кровати денщика и велел тому одеться.
     На улице офицер долго обдумывал, как он  поведет  разговор со стариками,  не вспугнет ли  он их своим поведением?  Деревенская  улица встретила военных безмолвием.
     Старики Завальнюки жили на противоположной стороне улицы, поэтому отыскать их хату не составило большого труда.  Майор оставил денщика у калитки, а сам направился вглубь двора.  Его не было  минут двадцать.    Денщик Гельмут   в это время мерил шагами тропинку между прилепившимися друг к другу  домами,  думал о своем  и время от времени  тер руками покрасневшие от мороза уши.   
     Внешне спокойный  майор вышел на улицу в сопровождении удивленного старика.  Тот на ходу застегивал пуговицы телогрейки и  нервно моргал.  О чем они разговаривали в хате,  осталось тайной за семью печатями. Однако комендант,  остановившись у калитки и,  пожимая старику руку, назидательно произнес:
     —  Господин Завальнюк, будем считать этот инцидент недоразумением. Я доведу до сведения моего командования,  что история с еврейским ребенком —   просто глупая  выдумка. — Пауль  приподнял воротник шинели и  жестко закончил:
    — В дальнейшем советую  не давать пищу кривым толкам. Поменьше общайтесь со своими  соседями,  посвящая их в свою личную жизнь.   Вам, наверное,  достаточно хорошо известно, что такое "сарафанное радио".
     Майор с денщиком уже давно повернули  в  обратную сторону,  а потрясенный старикан с открытым ртом  все еще стоял, опершись о стояк своей калитки.

***
   …Жаркая пасть печки уже приняла в себя последние конторские книги и связанные бечевкой пачки бумаг.  Сжигались даже  отдельные книги великих философов Гегеля и Ницше.  Брать это добро с собой  показалось коменданту гарнизона излишним.
     Пауль взглянул на часы,  шел  седьмой час утра.  Черный «хорьх» стоял под парами,  денщик Гельмут деловито забрасывал в багажник нехитрые пожитки своего патрона. 
     Неожиданно запищала  полевая рация. Звонили из штаба дивизии генерала фон Зальца.      Нервный мужской голос судорожно  гундосил:
      —  Русские танки на марше, примерно в ста  километрах от Дубровки.  Советую вам выйти на южную дорогу за селом и,  свернув  с грунтовки, сделать крюк на Малаховку. Таким образом,  может быть,  вам удастся избежать танковой западни.  В противном случае  –  действуйте по резервному варианту.
     Пауль Киршбаум очень хорошо понимал,  что такое этот "резервный вариант".    Русские наверняка попытаются войти в деревню с двух сторон,  и лишь затем  направить колонны на Петушки. Это был второй опорный немецкий пункт.  Оттуда  войска вермахта уже несколько дней как снялись. Надо попытаться опередить русских,  добраться до развилки раньше. Успеть перескочить  через мост и соединиться с батальонами   дивизии «Мертвая голова».
     Водитель,  белобрысый капрал,  нажал на газ,  и  машина, прыгая по колдобинам,  помчалась  в северном направлении.  До водной переправы было не более  шестидесяти километров. Времечко было раннее и шансы на выход из кольца оставались довольно высокими. В салоне было тесновато. На заднем сиденье впритирку  друг к другу сидели денщик Гельмут и два автоматчика.
     Через некоторое время автомобиль соскочил с грунтовки и по лесной дороге  взял влево. Припекало майское солнышко.  Деревья шелестели свежей листвой,  а  сквозь кудрявую  зеленую травку пробивались, красуясь,  белоснежные ромашки. Все шло по намеченному плану. За развилкой машина резко взяла вправо на Петушки.  До переправы оставалось каких-то пятнадцать –  двадцать километров,  когда водитель услышал скрежет  гусениц.  Капрал высунул голову из бокового окна и ужаснулся:  впереди,  метрах в тридцати,  навстречу медленно катилась колонна легких советских танков. Отступать было некуда.  Развернуться, конечно же,  было можно, но… Далеко ли уйдешь,  когда башня головного танка наведена на цель, и ты находишься в зоне  ее обстрела…        Шофер попробовал  резко свернуть в лесную чащу,  но передумал и  ударил по тормозам.
      —  Все! Приехали,  герр  комендант.  Русские держат нас на  прицеле. Что будем делать?
      — В одно мгновение майор Киршбаум  переменился в лице.   Он просто потерял дар речи.  Из  организованного и волевого офицера  Пауль Киршбаум  мгновенно превратился в обмякший мешок… 
      Первым оценил ситуацию водитель-капрал. Разглядев рядом с головным танком фургон,  из которого выпрыгнули  автоматчики в касках,  он  вышел из машины уже  с поднятыми вверх руками.    Денщик Гельмут поднес пистолет к виску,  и хотел было нажать на курок, но,  взглянув на командира, тоже обмяк.  Куда девалась его прыткость и юркость?  Ординарец  нетвердой поступью коснулся земли  и тоже позорно поднял руки.
     Что же оставалось делать офицеру?  Разделить жалкую участь своих подчиненных?  Вот так  безропотно сдаться на милость победителям?   Нет, род Киршбаумов не потерпит такого позора.  Он,  Пауль Киршбаум,   не даст повода  унизить свою честь.
      —  Пусть лучше русские глумятся над моим телом, а живым я им не дамся... —   Перед глазами  Пауль Киршбаум  встала  цыганка Роза.  Он вспомнил ее  предсказание... 
     Пауль поправил на шее офицерский медальон  с номером части,  с домашним адресом родителей.      От судьбы не уйдешь!  Майор вынул из кобуры вороненый «Вальтер» и приставил  его к виску.  Раздался выстрел.
      К машине бежали  двое солдат в советской форме,  но  Пауль  этого  уже не видел.  Его мертвые  голубые  глаза  были  распахнуты  в  небо,  где среди белесых облаков пробивалось солнце,    лучи  которого  игриво купались в  отражении  бокового зеркала кабины…


***

     — Гляди-ка,  Куделя,  а птица то,  похоже,  важная... —   Старшина Медведев с интересом разглядывал бумажник мертвого майора.  В  кармашках  бумажника с немецкой педантичностью аккуратно были разложены фотографии родителей,  групповые снимки  сослуживцев по гарнизону, несколько германских оккупационных кредиток.  Рядом  с застрелившимся  немецким  майором валялся  его пистолет «Вальтер».
      Алексей поднял ствол и подкинул на ладони.
     — Хороша волына,  нечего сказать.  Возьму   себе в виде трофея.
     —   А почему себе? –  Водитель танка Андрей Куделин схватился за ствол,  продолжая возражать. – У тебя уже и так есть трофейный «маузер».  Поделись игрушкой,  друг!
     Старшина  Медведев  сделал вид,  что не расслышал просьбу  товарища. Он   продолжал проверять карманы офицера.   На  повисшей  руке мертвого   майора засветился циферблат  часов с  фосфорными стрелками.   Старшина расстегнул браслет и вгляделся в  название фирмы-изготовителя.
     — Повезло тебе,  Куделя!   Котлы, что надо!   Я так думаю:  фирма швейцарская.  Мои часы,  правда,  сломались.  Но я предлагаю тебе обмен.  Ты мне отдаешь свои часики, а сам получаешь  этот трофей!  Так что он, боец, тебе достается по праву!
     Механик-водитель Куделин примерил браслет на  руку,  тот  оказался  ему впору.
    —  А это что у тебя за кредитки, германские? —  Андрей увидел в руках старшины незнакомые купюры. — Давай,  Медведь,  все по-честному! Разыграем трофеи в шмен!
    — Чего? — присвистнул  Медведев, — где ты таких слов нахватался?  Неужели  по  гадалкам  ходил?  Или играл в карты на деньги?
     —  Ты не знаешь такую игру,  Медведь? Так я тебя научу!   Вся соль в цифрах. На кредитках семизначный номер. Все цифры складываются. Если окончательная сумма получилась с десятками,  они откидываются. —  Стал объяснять Куделин. —  Например,   число сорок восемь вышло в сумме. Сорок откидываешь, восьмерка остается. У кого цифра окажется больше, тот и получит «пушку».
     —  Ну, черт с тобой,  давай попробуем.  Как я понял,  выигрывает наиболее везучий и удачливый.  Считай свое! —  Старшина протянул механику одну ассигнацию,  держа вторую в руке.
     —  У меня выскочила семерка,  —   радостно воскликнул Куделин.  — Мои кредитки!
     —  Не торопись  радоваться,  служивый!  У меня девятка. На вот, взгляни, родимый.  Так что забирай  свои «котлы» и будь здрав, как говорится...
     —  Вечно тебе везет, Медведь,  забодай тебя комар.  Ладно, твоя взяла.
     Куделин   полез в салон  автомобиля,   и тут его взгляд упал на рюкзак офицерского денщика,  лежащий  на заднем сиденье.  Раскрыв его,  он обнаружил на дне рюкзака початую бутылку шнапса.
     —  Ну, командир,  нам  сегодня везет! — У водителя мгновенно исчезли обиды  на  своего  старшего по званию товарища,  и он примирительно предложил:
     —  Кружку будем искать или махнем прямо из горла?
     —   Что я тебе, бухарь  какой,  из горла цедить,  когда походная тара всегда со мной?    Вникаешь в суть,  мазутная твоя душа? — с этими словами Медведев вытащил из вещмешка походную  алюминиевую кружку.
     — Давай,  Куделя,  за  нас!  А с гаданиями   ты, брат,  будь осторожнее!  Часто гадать  вредно!  Судьбу прогадаешь…


 г. Кельн,  2005 год.