Чайкина Оксана в юности была вполне себе ничего себе. А впрочем, всегда на грани с так себе. Носатая, неисправимо сутулая, со лбом, по форме напоминавшем телевизор «КВН».
И голос у нее был не то чтобы неприятным, нет, среднестатистическим, но ее это, когда она однажды записала себя на магнитофон, сильно разочаровало. Кроме того, на верхних нотах она с удивлением обнаружила оттенок старушачьего вибрирования, а чуть пониже, где, как ей казалось, она всю душу вкладывала в смысл слов и мелодии, получалось какое-то наивное пришепетывание.
Чайкина Оксана и в юности, и в сорок один оставалась вполне себе ничего себе. Потому что умела, по словам Чиркунова, «делать хорошие вещи из неподходящих материалов», ну а по словам Грабовича – «делать из г… конфетки». Чайкина правильно стриглась, правильно одевалась, правильно ходила. Поэтому не казалась ни носатой, ни сутулой.
Набрав в поисковике Интернета «Чайкина О.Е.», любопытствующий студент попадал на страничку кафедры ядерной физики и упирался всего лишь в два слова, сопутствующих этому ФИО – «старший преподаватель». Это было все, что знал о ней мир. Но Чайкина, как и многие ее коллеги, была ларчиком с секретом.
Чайкина Оксана петь, попадая в ноты, начала раньше, чем ходить. Ходить она, правда, научилась поздно, уже после двух лет. Зато ползала она – с удовольствием и даже вдохновенно. Ползала и пела. Друзья родителей шутили: «Рожденный ползать ходить не хочет», на что родители криво улыбались. Когда же Оксана, наконец, пошла, то тут же вначале побежала, а потом раньше всех ровесников-мальчишек оседлала двухколесный велосипед – и полетела… Ее, лихо раскатывавшую по дворам «без рук», вечно растрепанную, что-то непрерывно рифмующую и тут же это поющую, никто иначе как Чайкой не называл.
Оксана освоила заветные шесть аккордов и первые двадцать песен под гитару за полтора дня в пионерском лагере. Ей это было проще всех – она училась в музыкальной школе. Приехав домой, она села за родное пианино, поспотыкалась больными от струн пальцами с малиновыми подушечками на клавишах и решительно закрыла крышку со словами: «Прости. Я тебе изменила».
Вначале она перепела все бардовские песни из всех сборников, потом вдруг, а может – и не вдруг, полилось свое. Чайкина не заботилась о сюжетах – хватала первый пришедший на ум образ, худо-бедно рифмовала его и тут же заплетала его в мелодию. Иногда ей казалось, что это не может быть ее мелодией, что она настолько хороша и проста, что наверняка это уже кто-то изобрел до нее, а она «сочинила» ее так же, как влюбленный в Синицыну Остап Бендер сочинил: «Я помню чудное мгновенье»… Но, порывшись в обширной фонотеке в своей голове, Чайкина чаще всего с удовольствием убеждалась все-таки в своем, а не в чьем-либо еще авторстве. Как ей казалось, у нее даже выработался свой музыкальный почерк.
Тяготея к высоким нотам, но при этом едва дотягиваясь до «ре» второй октавы, Чайкина спустила на полтона настройку своей гитары и всю юность пустила на походы и песни у костра.
Первый раз она сходила замуж в девятнадцать лет – за огромного парня с чудовищной фамилией Фитюлькин, два года таскавшего сразу оба рюкзака: свой сзади, а ее – спереди. Но однажды на одном из слетов вместо жены и рюкзака Фитюлькин нашел в палатке записку: «Прости. Я тебе изменила». А счастливая Фитюлькина, вновь превратившаяся в Чайкину, улетела в соседний лагерь.
Второй раз она сходила замуж, уже не меняя фамилии, за Гену Жмерина, восходящую звезду науки, писавшего диссертацию про синергизм облучения и гипертермии и утверждавшего, что самый крутой синергизм – это выпить и покурить. За восемь лет соискательства диссертацию он так и не защитил, но спиться ему удалось вполне. Чайкина улетела от него на третий год такой неволи.
Жмерин, выпускник кафедры ядерной физики, надолго потерялся из поля зрения Грабовича, своего бывшего шефа. Лев Теофильевич, разуверившись окончательно в возможности Жмерина систематизировать, наконец, собранный материал, отдал его тогда своему новому фавориту – Чиркунову, а самого Жмерина пристроил по знакомству в областной центр – читать радиоэкологию на курсах повышения квалификации. Гена переехал, нашел себе подработку в состоявшей из таких же интеллигентов-неудачников ремонтной бригаде и обосновался на несколько лет в съемной комнате на квартире у какого-то алкоголика.
Грабович хорошо помнил лихую «походную» свадьбу Жмерина и Чайкиной, когда они на неделю поселились в палатке у реки, а все туристы города поселились рядом с ними. Тогда круглыми сутками, распугивая всю живность в округе, стучали под нескончаемые тосты белые эмалированные кружки, и в сто двадцать первый раз заводила Оксана охрипшим голосом «Изгиб гитары желтой».
Помнил Грабович и их развод, на следующий день после которого Жмерин, напившись, ввалился на семинар к бывшей супруге, а попытавшийся вступиться за молоденькую преподавательницу тогда еще студент Чиркунов получил в глаз.
Жмерин потом, говорили, нашабашил на ремонтах много денег, вернулся в родной город, расширил жилплощадь, женился, родил потомков, развелся, снова женился, снова развелся… Пить он бросил, работал уже несколько лет в отделе радиационного контроля физико-химического института.
Чайкина же Оксана замуж больше не ходила. В походы – тоже. Петь она стала намного реже – только для иногда и ненадолго любимых мужчин и – совсем редко – для себя. Скрывавшие сутулость асимметричные свитера легкомысленных фасонов сменились еще лучше скрывающими сутулость элегантными палантинами, стрижка приобрела черты максимального приближения к идеалу, а Оксана – черты приближения к зрелости.
В сорок один год, пролежав осенью полтора месяца в больнице с внезапно накрывшей ее тяжелой пневмонией, Оксана осознала, что все, что, возможно, останется после нее – это ее песни – и занялась инвентаризацией. Внимательно изучив содержимое всех своих многочисленных тетрадей, она набрала около пятидесяти песен, нашла телефоны нескольких студий звукозаписи, примерно приценилась, неопределенно договорилась и начала потихоньку репетировать дома.
Вначале у нее шло довольно туго. Подавляющее большинство песен было написано ею еще в пору ее первой молодости или даже юности. Сейчас же из зрелых сорокалетних уст многие песни получались довольно странно, если не сказать – пошло. Недолго думая, Оксана отбраковала добрую половину своих опусов, оставив те, за которые ей было бы не стыдно хотя бы перед молодыми татуированными ребятами из студии звукозаписи. После работы Оксана стала заставлять себя по часу распеваться, преодолевая возрастную хрипотцу и борясь с пришепетыванием. Верхние ноты по-прежнему давались ей с трудом, и чтобы не позориться, Чайкина спустила настройку струн еще на полтона.
Она снова, как в пору студенчества, набила надежные «гитарные» мозоли на подушечках пальцев левой руки. Музыка, своя и чужая, все больше стала затягивать ее, и Чайкина достала с антресоли старые ноты для пианино, вспомнила забытые пьесы, которые она играла в музыкальной школе, стала чаще ходить на концерты классики. Жизнь Чайкиной, как-то давно уже съехавшая в рутинную карусель «работа-телевизор-спать», с возвращением музыки пошла на новый виток.
И вдруг Грабович, собрав очередное заседание кафедры, сказал, что к ним на полставки возвращается Гена Жмерин.
Чайкина восприняла эту новость совершенно спокойно. Она давным-давно не питала к своему бывшему мужу никаких чувств – ни теплых, ни холодных. Просто человек, которому она стирала когда-то белье и терпела его попойки с многочисленными друзьями. Но когда через неделю она встретила его, похудевшего, поседевшего, на входе в институт, что-то екнуло у нее под ложечкой. Жмерин заулыбался ей, они поздоровались, пообщались на дежурные темы и разбежались. Оксана, слышавшая от общих знакомых о том, что Гена снова собирался жениться, три дня после этой встречи подавляла в себе грустное желание снова обаять своего, оказывается, посерьезневшего и похорошевшего бывшего.
Приблизился Новый год, а с ним и новогодние кафедральные посиделки, которые традиционно устраивались за пару часов до общеинститутского столовского корпоратива, где кормили и поили всегда плохо, ибо за счет профсоюза, поэтому надо было идти туда уже сытыми и веселыми. Лаборантка Вероника Николаевна, как всегда, собирала пожелания по меню и расписывала, кому что принести. Грабович требовал с кафедральных «девчонок» развлекательную программу, чтобы было не как в прошлый раз, когда все напились и уснули, а как в позапрошлый раз, когда все напились, пошли вместо столовой к теплофизикам петь песни и перепели их там всех к чертовой матери! Чайкина Оксана, которая к тому времени уже в целом отрепетировала до вполне концертного уровня свой репертуар, пообещала принести гитару и намекнула, что приготовила всем небольшой сюрприз. Она еще никогда не пела коллегам своих песен. Об их существовании знала только Пермякова Оксана, которая и сама, кажется, пописывала что-то вроде рассказов.
Но за пару дней до посиделок до Чайкиной стали доползать какие-то неопределенные слухи: Жмерин собирается привести на кафедру свою новую невесту. Пермякова слышала, что он анонсирует ее как необыкновенную певунью.
Чайкина Оксана, гордая Чайкина Оксана, тут же бросила свои песнопения и вспомнила про платье к празднику, которого еще не было. Если эта паразитическая невеста действительно хорошо поет, и если, что еще хуже, она окажется моложе и красивее Чайкиной, то ей останется хотя бы – в глазах если не Жмерина, то своих коллег – размазать свою соперницу с помощью своего безупречного вкуса. Ну а в том, что хоть тут-то ей нет равных, Оксана не сомневалась.
Перед вечеринкой Чайкина все утро провела в парикмахерской, а оставшееся время – дома перед зеркалом. Прекрасное темно-зеленое платье до колен, соблазнительно облегавшее ее не самое молодое, но зато самое стройное среди кафедральных «девчонок» тело, она дополнила дорогим палантином цвета гитарной деки, браслетом и серьгами из янтаря, вплетенного в медную скань. Новый – медный вместо пепельного – цвет волос отлично освежил цвет лица и оттенил зеленоватые глаза. Чайкина, любуясь собой, предчувствовала возможное развитие событий по новому счастливому сценарию, в котором трезвый Жмерин на глазах всей кафедры бросал свою неказистую невесту и пытался вновь завоевать любовь своей бывшей, по-прежнему неотразимой жены.
Без пятнадцати пять она вышла с гитарой из дома и села в такси, на котором за ней по пути заехали Оксана Пермякова с Лялей Верещагиной. Таксист, взглянув в зеркало заднего вида, дернул в улыбке усами – еще одну куклу посадил, еще краше двух первых.
На кафедре накрывали на стол, Вероника Николаевна хлопотливо суетилась и командовала Чиркуновым. Эльвира Никаноровна картинно посиживала за своим столом, кокетливо облокотившись на него и беседуя с двумя профессорами-четвертьставочниками. Две Оксаны и Ляля переобувались у шкафа. Вошел Грабович с неподожженной сигаретой в губах, от чего Пермякова хихикнула:
– Ой, Лев Теофильевич, мне показалось… Что у Вас во рту чупа-чупс!
И тут вошел Жмерин, а за ним – в обрамлении мехов и духов – его невеста. Грабович, пропуская ее в дверях, приоткрыл рот, чуть не потерял сигарету, но вовремя подхватил ее губами и не осрамился. С «молодыми» все приветливо поздоровались. Жмерин представил свою даму:
– Знакомьтесь. Это – Оксана.
– Оксана?.. Стабильность – признак мастерства, да, Жмерин? – хмыкнул заведующий.
– По-моему, критическая масса Оксан в нашей преподавательской теперь уже точно достигнута, – сказал Чиркунов, поправляя на носу очки.
Все поулыбались и сделали вид, что продолжают заниматься своими делами, но на самом деле большинство незаметно поглядывало на новоприбывшую парочку.
Невеста Жмерина оказалась пышной во всех отношениях, крашеной из шатенки брюнеткой средних лет – с прекрасной копной непринужденно раскиданных по плечам локонов, в облегающем голубом гипюровом платье, с глубоким декольте и рукавами «принцесса на балу». Притягивая взоры к белой в мелкую веснушку коже, на ее груди сиял массивный кулон с крупными сиреневыми стразами. Эти же и похожие на них стразы красовались в ушах, на пальцах, на запястьях, даже в волосах невесты, посверкивая в свете тихо гудящей под потолком производственной лампы дневного света.
Жмерин бережно и любовно принял и повесил на плечики шубу своей Оксаны, достал из принесенного с собой пакета вначале одну за другой лаковые белые туфли своей невесты, потом – оттуда же – бутылочку коньяка, которую он поставил на стол. Пакет Жмерин аккуратно свернул и засунул во внутренний карман пиджака. Верещагина, отвернувшись от молодых, подытожила эти манипуляции такой уморительной рожей, что один из четвертьставочных профессоров закашлялся, пытаясь скрыть смех.
– Ну что, все в сборе, все к столу! – приказала Вероника Николаевна.
– И покурить что ли не дашь? – спросил, дернув подбородком, Грабович.
– Лучший синергизм – это вначале выпить, а уж потом покурить, – напомнил Жмерин.
– Молчал бы уж, синергист несчастный, – возразил заведующий, подмигнув Чиркунову, и подвинул стул, помогая усесться даме Жмерина.
Чайкина Оксана села напротив, рядом с Пермяковой Оксаной. Та ей под столом дважды стукнула своей босоножкой о ее туфлю, что означало: «Невеста-то наша – краса писаная, скажи?», на что Чайкина незаметно толкнула ее коленкой в коленку: «Не то слово!»
Вечер был в самом разгаре. Новая Оксана очаровательным певучим голосом общалась с Грабовичем, Жмерин гордо сиял, влюблено поглядывая на свою новую избранницу, даже один раз, посреди разговора, на виду у всех взял и поцеловал ее пухлую белую ручку в перстнях и веснушках. Ляля, улучив момент, когда молодые на нее не смотрели, склонила голову к Пермяковой и простонала:
– Меня сейчас вырвет.
– Лялю сейчас вырвет, – по цепочке передала Пермякова Чайкиной, изо всех сил старавшейся не потерять выражения лица вдовствующей императрицы на приеме.
Чайкиной Оксане было искренне жаль эту парочку. Жмерин и его блистательная невеста с их ласковыми переглядками и телячьими нежностями выглядели не по возрасту глуповато. И она уже нисколько не сомневалась, что все ее коллеги давно и дружно поставили в уме жмеринским Оксанам уверенный один-ноль в пользу Чайкиной. Но этот голос, которым «молодая» ворковала над своей тарелкой – с женихом с одной стороны и Грабовичем с другой… Даже разговорный ее голос, чего уж там, впечатлял: довольно высокий, чистый, богатый обертонами, как у радиоведущей. Оксана, чувствуя, что народ уже напился, наелся и вот-вот захочет песен, предвкушала скорый реванш своей соперницы.
– Тут по телевизору передали, что Вы, Оксана, прекрасно поете, – громко сказал заведующий, заглушив все разговоры за большим кафедральным столом и сконцентрировав все внимание публики на невесте Жмерина.
– Как по телевизору? Как это возможно? – заудивлялась та привычной для других вступительной фразе Грабовича.
– Лев Теофильевич шутит, – пояснил Жмерин и в первый раз за вечер обратился, краснея, к своей бывшей жене. – Оксана, я видел, ты принесла гитару… Можно?
Чайкина, грациозно тряхнув кистями палантина, встала, царской походкой неспешно подошла к прислоненной к стене гитаре, взяла ее, при полном молчании коллег продефилировала обратно и изящно передала гитару через стол в руки угловато привставшего Жмерина. Эльвира Никаноровна незаметно коснулась плечом рукава своего соседа Чиркунова, гордо указывая на Оксану подбородком, что означало: «Смотри! Моя школа!»
Гена передал инструмент своей невесте, та оплыла вокруг гитары своим бело-голубым телом и скромно щипнула струны – от первой до шестой, проверяя настройку.
– Оксана, я немножко подстрою, Вы позволите? – спросила она хозяйку.
– Пожалуйста-пожалуйста! – невозмутимо ответила Чайкина.
Она и забыла, что настройка была спущена на тон. Очевидно, невесте так было низковато. Но каково же было удивление Оксаны, когда другая Оксана вместо того, чтобы подтянуть струны, отпустила их вниз еще на полтона, от чего первая струна, давно уже привыкшая к глухому ре вместо положенного ми, зазвучала уже совсем невразумительным до-диезом…
Жмеринская Оксана запела. Песня была незнакомая, о любви. Очень личные, слегка наивные, но красивые слова, вкрадчивая мелодия. Мотив, правда, тонкому музыкальному уху Чайкиной показался немного заезженным. Тут же перебрав файлы в богатой фонотеке своей памяти, Оксана нашла знакомую музыкальную тему – мелодию из фильма «История любви». Конечно отдаленно, закамуфлированно, но вполне отчетливо для искушенного слушателя песня жмеринской невесты повторяла и общий гармонических ход, и настроение музыки Франсиса Лэя!
Голос новой Оксаны к счастью старой не оправдал всех ожиданий Чайкиной. Говорила невеста лучше, чем пела. Песня у нее выходила как-то слишком сладко, хотя и не без вдохновения. Голос у нее, конечно, был более чистым и пластичным, чем у Чайкиной, но Оксана с радостью уловила и пришепетывание, и излишнее вибрирование на долгих высоких нотах, и переходы на речитатив, когда не получалось вытянуть низкие ноты.
Жмерин, не сводивший масляного взора со своей певуньи, первым зааплодировал, когда песня закончилась.
– Оксана, а чья это была песня? – поинтересовался Андрей Чиркунов.
– Это моя песня, – скромно потупив глаза, с улыбкой проговорила невеста Жмерина. – Я – полный автор. Пишу и пою свои песни еще со студенчества.
– Оксана – полный автор! – с гордостью зачем-то еще раз уточнил влюбленный жених под новую волну аплодисментов.
Сердце Чайкиной нервно стукнуло пару раз и куда-то провалилось, от чего стало одновременно и жарко, и холодно. Это были у нее украденные аплодисменты! Это у нее сегодня должна была быть премьера! Это она, Оксана Чайкина, должна была сегодня во всей своей красе представить коллегам свои прекрасные отрепетированные песни! Она, а не вот эта расплывшаяся брюнетка в стразах… «Полный автор»! Да и какое там авторство?! Половина песни просто содрана у другого человека!
– Оксана, еще, еще! – стал упрашивать Грабович.
Невеста снова запела. Снова это было что-то грустно-сладкое, трогательное, гипертрофированно женское… И снова, пусть и в другой тональности, но это были опять вариации на тему из «Истории любви»! Да неужели же этого никто кроме Чайкиной не слышит?! Ее плечи начали гореть под тонким палантином цвета деки – деки предавшей ее гитары, ни разу не звякнувшей, не дрынькнувшей в проклятых толстеньких пальчиках чайкинской соперницы.
И снова эти мерзкие благодарные слушатели восхищенно захлопали, заахали… Довольное красное лицо Жмерина сияло, как начищенный самовар.
– Оксана, – обратилась к Чайкиной жмеринская невеста, – Вы ведь тоже поете. Спойте нам!
– Да, Оксана Евгеньевна, Вы ведь, кажется, тоже обещали какой-то сюрприз, – напомнил вечно говоривший некстати Чиркунов.
«О нет, я в этом отвратительном поединке участвовать не собираюсь!» – подумала Чайкина, а вслух сказала:
– Я от вас никуда не убегу. А сегодня пусть вам Оксана еще попоет.
По натянутым улыбкам сослуживцев Чайкина поняла, что все расценили это как трусливую сдачу позиций без боя. Ну и черт с ними со всеми!
– Давайте тогда споем что-нибудь, что все знают, да? – ласково предложила невеста.
И, перебрав аккорды такта вступления, она затянула:
– Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно…
Чайкина чуть не подпрыгнула на стуле. Боже, что это? Что это?! Сорокалетняя толстая тетка тянет своим сладким вкрадчивым голоском эту, да простит Олег Митяев, уже сто лет назад набившую всем оскомину песню! И не «обнимаешь», а «обнимешь» надо петь! Люди, разве вы не видите? Не слышите? Да это же пошло! Пошло и смешно!
Но все с улыбкой слушали, Грабович умильно покачивал головой в такт, один из профессоров подмурлыкивал мотив скрипучим тенорком. Ну а Жмерин, казалось, был уже на небесах и внимал пению ангелов.
Невеста вдруг остановилась.
– Оксана, Вы ведь точно знаете эту песню! Что же Вы не поете? Подпевайте!
– Пой, Чайкина, хватит филонить! – строго прогремел Грабович.
И Чайкина, проклиная себя, тихо забубнила ненавистное: «Как отблеск от заката…»
В тот вечер Оксана Чайкина, юная и гибкая, как змея, в своем изысканном зелено-медном обличье, так зажгла на дискотеке в столовой под «Макарену», что молодые куклы с других кафедр взревновали всех своих кавалеров, выстраивавшихся в очередь к Чайкиной на каждом медленном танце.
– Как на бывшую-то жмеринский сиропчик подействовал! – лукаво отметил Грабович.
А трезвый Жмерин тихо тискал в медляках богатое тело своей чуть выпившей будущей супруги и даже прикладывался к ее щечке, не смущаясь уже давно откровенных улыбок всех «девчонок» кафедры ядерной физики – от Ляли Верещагиной до Эльвиры Никаноровны.
На следующий день Чайкина еще раз придирчиво просмотрела тексты всех своих песен, которые она планировала записать. Потом поставила перед большим зеркалом в прихожей стул, села на него с гитарой… Так села, эдак села, бренькнула по струнам… Старая тетка со старым для девичьих студенческих песен слабым скрипучим голосом. Ну ладно, не старая еще, в принципе, да и не тетка, конечно… Пока еще вполне себе ничего себе. Но все равно – нелепо. Ну нелепо уже все это, люди! «Полный автор»! Оксана улыбнулась. Все. Поезд ушел.
Она повесила гитару на место, включила телевизор и пошла на кухню ставить чайник.
2013