О тех, кто встретит на пороге...

 
БИОГРАФИЯ КНИГИ МУЗЫКА КОНТАКТЫ
С.П.Лях родилась в Москве в 1936 году. Выпускница Биофака МГУ, кандидат биологических наук, автор 8 научных монографий и новой медицинской технологии меланотерапии, академик Международной Академии Информатизации, лауреат международного конкурса "Элита информациологов мира 2002". Её судьба (наука и жизнь) описана в книге "Не уклоняйся от судьбы", которая представлена на этом сайте.


О ТЕХ, КТО ВСТРЕТИТ НА ПОРОГЕ...

Повесть о кошачьих душах.



Москва. 2009.



С.П. Лях, 2009




    
Они все здесь, подле меня. Три кошачьих души — Глаша (Аглая), Тузик (Кутузов) и Тутти (Тутанхамон). Нет только Сорочки (Сора — по-японски "ясное небо"). Он в Питере. Но Сорочка — и не кот, он — инопланетянин в серой шкурке кота.

Первый час ночи. Они покушали, вылизали шкурки (вечерний туалет), пошуршали в горшках и, наконец, угомонились. Глаша и Тутти спят под моей настольной лампой. О Глашеньке я уже писала полтора года назад в своей книге "Не уклоняйся от судьбы...". Маловероятно, что вы её читали, поэтому повторюсь:
"Рядом со мной, под светом и теплом настольной лампы, забросив заднюю ножку за ухо, просвечивающее нежно розовым, спит моя подружка — белоснежное существо, кошечка Глаша. Ангел, а не кошка. Когда спит. У неё миндалевидные в два цвета глаза, треугольная мордочка с розовым носиком, толстый хвост, который делается втрое толще, когда его хозяйка не в духе, и грациозная танцующая походка балерины. Но к ней, как и к её диким родственникам, нельзя поворачиваться спиной. Прямо с пола она взлетает на плечо и выражает острое недовольство, когда пытаешься её снять. А уж если она не допрыгнула сразу, тогда вы превращаетесь в баобаб, по которому она карабкается к цели. У Глаши блестящий аналитический ум и умение воплотить в жизнь результаты анализа. Но сейчас она спит. Ангел, а не кошка...".

Она и сейчас спит там же, потеснив Тутти. Глашенька повзрослела. Озорное и радостное выражение на её мор дочке сменилось печалью. Печаль появилась после того, как увезли в Питер Сорочку. Глаша перестала петь, четыре дня ничего не ела, за верёвочкой не бегала, на Басю (шиншилл) не охотилась... В её ярких желто-зелёных глазах таилась чёрная тоска. Мы все для неё не существовали.

До сих пор иногда она долго и пристально смотрит мне в глаза, и мне кажется, что в них стоит вопрос, как я могла допустить т а к о е. Сорочку увезли, а привезли каких-то пришельцев. Ну ладно бы ещё только Тузика — он калека, его жалко, и он не дерётся. А тут ещё и этого бандюгана Тутти, которого ещё воспитывать и воспитывать. Мне жаль Глашеньку. Я пытаюсь оправдаться, глажу её, говорю ей виновато и ласково, что не в моей власти было что-то изменить. Она лижет мне лоб, нос, щёки маленьким шершавым язычком.

Когда привезли Тузика, Глаша, увидев его издалека, бросилась навстречу. Возможно, она подумала, что это вернулся Сорочка. Подбежав поближе, сразу поскучнела. Заинтересовалась только его странно приподнятой лапкой, даже потрогала её (Тузя испугался!) и отошла.

Когда появился ещё и Тутти, мне пришлось большую часть моего рабочего стола застелить одеялом, чтобы там, при желании, могло одновременно разместиться всё четвероногое население нашего дома. Глашенька, миниатюрная кошечка, умеет так разлечься, что только диву даёшься. Остальным под прямым светом лампы просто не остаётся места.

Тутти тоже не лыком шит, и если ему удаётся первому занять место "под солнцем", тогда уже он разваливается на нём так, что остальные претенденты или теснятся по краям или убираются подобру-поздорову куда подальше, когда Тутти, разомлев, переворачивается на спину, раскладываясь в цыплёнка табака и выставляет когти-сабли. При этом он занимает собой немыслимое для одного кота место. В это время исключительное довольство жизнью выражается в громком пении с руладами, особенно громкое, если потрепать (слегка!) по курчавой грудке или по голому пузу. Но надо знать меру. Перейдя через некую установленную им границу, можно оказаться покусанным и поцарапанным, чего ни Глаша, ни Тузик никогда себе не позволяют.

Иногда Тутти уютно устраивается поперёк моей кровати, ничуть не смущаясь моим на ней присутствием. Кровать — широкая, но не до такой степени, и мне приходится передвигаться к самому краю, рискуя свалиться, и лежать уже на боку, чтобы занимать как можно меньше места. Правда, учитывая мои формы и габариты, следует признать, что разница в занимаемой площади "в профиль" и "анфас" будет минимальной.

У Тутти чрезвычайно длинное мускулистое тело цвета египетских песков, нежно-бархатистое со спины и пока ещё кучерявое по бокам, на груди и на лапах, длинных и мощных, как у гепарда.

А вот живот совершенно голый, светло-розовый, шёлковый на вид и на ощупь. Шея длинная, подвижная и, как и задняя часть туловища, вся в складках. Очень смешной хвост — длинный и голый (похож на крысиный), но с кисточкой. Тутти преуморительно его моет. Садится. Пропускает хвост между задними лапами, обхватывает его обеими передними и начинает старательно вылизывать кисточку. Остальной хвост, по его мнению в помывочных процедурах не нуждается. Этот хвост чрезвычайно занимает Тузика. При каждом удобном случае он долго его разглядывает, пытается дотронуться лапкой. При этом на его не слишком выразительной мордашке явно написано изумление, мол, что же это такое.

Но самое поразительное в этом чуде природы — голова. Маленькая, гордая, точёная головка, похожая на голову гепарда, только ещё более выразительная своей царственностью.  Ушки высокие, узкие, острые. Очень смешные усы и брови. Настоящие кудри. У Тутти выпуклые миндалевидные рыжие глаза, раньше я бы сказала, что с отстранённым, блуждающим взглядом, словно он смотрит мимо вас или даже сквозь, но теперь они изменились. Он уже смотрит прямо в глаза, в них появилась мысль и оценка ситуации. Например, обольёт надзирательница водой или не обольёт. Появилось в его взгляде и ещё что-то столь поразительное, что я пока не знаю, как это и описать. Когда я увидела однажды статуэтку древне египетской богини-кошки Баст (правда, к сожалению, только на рисунке), то меня поразило сходство её головы с головой Тутти, особенно выражение чуть раскосых глаз. Вот таков Тутти!

Тузик редко присоединяется к Глаше и Тутти, но сейчас он с ними. Его любимое место ночлега —потелька из сложенного ватного одеяла в углу моей кровати. На неё больше никто не претендует, и он там — полный хозяин. Но я отвлеклась от мирной ночной картины.

Сейчас я пишу лёжа. Я, вообще, стараюсь, когда это возможно, всю рукописную часть работы делать лёжа, в частности, потому, что при разделе территории, то есть поверхности моего рабочего стола (120х80) мне достался только маленький уголок размером в два бумажных листа формата А 4, да и то через эту площадь пролегает кошачий путь с пола на лежбище (и обратно), поэтому мои бумаги часто оказываются на полу.

Вообще, с появлением этих хвостатых сокровищ в доме моё личное пространство значительно сократилось, как и пространство моих цветов. Пришлось снимать часть горшков со столов и полок, освобождать подоконники для беговых дорожек, променада и смотровых площадок. Но сейчас, когда мои дорогие зверики мирно спят, а не носятся по этим пространствам, я начну свою повесть о кошачьих душах издалека, из очень далёкого далека...

45-ый год, конец апреля. Восточная Пруссия. Городок Фридланд, недалеко от Кёнигсберга. Ещё идет война, но все ждут Победу.

Мы нашли их в подвале. Мы — это две девочки девяти и шести с половиной лет (дочери Валентины Алексеевны Михайленко, начальника следственной части штаба 3-го Белорусского фронта), чьи фронтовые дороги пролегли от Юхнова до Восточной Пруссии, но это — уже в прошлом. Сейчас весна 45-го года. Солнечная, радостная. Не помню ни одного дождя или просто серого, пасмурного дня. Только солнце и голубое небо! Так ли это было на самом деле, или такой сохранила эту весну память — сказать не берусь. Ведь прошло почти 65 лет... Только помню — цвели ирисы, маргаритки, лиловая сирень. Розы плелись по стене прусского дома... Это были первые цветы, которые я увидела в жизни, и, наверное, поэтому они до сих пор остаются мо ими самыми любимыми.

Они — это котята. Три серых и один рыженький. Четыре маленьких дрожащих комочка рядом с кошкой с перебитой лапкой. Кошечка была почти такой же невесомой, как и её дети. Кожа да кости. Мы, дети, хорошо знавшие, что такое голод (всякое бывало за три фронтовые года), кормили её и кормили. А бедная Китти ела, ела, ела. И опять ела, ела, ела. Скоро её шёрстка заблеела, рёбра спрятались. Китти стала мурлыкать. Наверно у неё прибавилось молока, поэтому на фотографии, сделанной 9 мая 1945 года, видно, что они уже подросли.

На чердаке мы нашли корзинку, постелили что-то тёплое и мягкое. Эти котята — первые  живые существа мое го военного детства, с которыми были связаны только светлые, удивительно радостные чувства. О тех существах, живых и мёртвых, которых мы встречали раньше, я не хочу писать здесь, чтобы не омрачать страницы мучительной и горькой детской памятью.

Даже встреча с Пиратом, шоколадным сеттером из охотничье го домика Геринга, была трагической, но сейчас, в мае 45-го, он уже весёлый, общительный пёсик, чуть-чуть припадающий на заднюю лапу. Даже глаза стали веселее и больше похожи на щенячьи... Пират очень интересуется котятами. С сердечным дружелюбием пытается их лизнуть, осторожно трогает носом. Китти только поднимает голову, но не протестует, даже когда он умудряется лизнуть её в нос.

Теперь наша общая забота о Пирате легла на Наташу, о котятах — на меня, а о нас — по-прежнему (в мамино отсутствие) она лежит на девушках-радистках и ребятах-разведчиках. Мама всё ещё на Куршской косе, но нам обещают, что она скоро вернётся.

Только много лет спустя я поняла, что эти немецкие котята были для нас, русских девочек, воплощением мирной домашней жизни, образом домашнего счастья, которое, как и всякое счастье, кончилось грустно. Перед отъездом в Москву в августе 45-го года Пирата украли, а подросшие котята разбежались. И нас увезли домой в слезах, которых мы не позволяли себе три предыдущих военных года...

До войны моя сознательная жизнь протекала на Арбате, в Плотниковом переулке, дом 10/28 кв. 41. В глубине двора, за аркой солидного многоэтажного дома, стоял двухэтажный, переделанный, как говорили, из каретного сарая, дом. Первый этаж занимала наша коммуналка и похоронное бюро, примыкавшее к ней. На второй этаж, тоже в коммунальную квартиру, с торца дома вела открытая каменная лестница.

Я не помню, чтобы до войны в нашей квартире жили кошки. А вот на даче, на съёмной даче, куда мы выезжали по крайней мере на одно лето, было некое, оставшееся в моей памяти рыжее и мохнатое котообразное существо в зелёном сумраке лопухов выше меня ростом. Лопухов, конечно. Но существо тоже было очень большое. А было мне тогда никак не более четырёх лет.

После войны в арбатских переулках обитало некоторое количество шпаны. Хулиганы отлавливали кошек, привязывали к их хвостам пустые консервные банки и с улюлюканьем гоняли несчастных животных по дворам. Образ "кошки с банкой на хвосте" потом много лет всплывал в моём сознании уже применительно к собственной персоне, загоняемой обстоятельствами жизни до полного изнеможения...

Мы с сестрой находили этих, уже полуживых от усталости и ужаса, бедолаг и выхаживали их. По дворам собирали всех бездомных, раненых и больных кошек. Бездомных собак на Арбате тогда, кажется, совсем не было. Надо сказать, что я не помню и домашних собак, гуляющих на поводках по арбатским дворам и переулкам. Странно, но мнения соседей по коммуналке относительно кошачьего лазарета я тоже не помню, хотя оно, несомненно, было.

Под нашими окнами с обратной стороны дома мама, выросшая на Украине, разбила маленький садик, куда всегда был свободный выход для кошек. Зимой — через форточку, летом — через окно. Из больших деревьев помню лишь старый клён. Снимать кошек с клёна лазила Наташа.

Я уже заканчивала университет, когда мама получила от МИИТа квартиру на Бутырском хуторе на шестом этаже. Мы не могли взять с собой последнего арбатского питомца из-за страха, что он выпадет из окна или упадёт с балкона на асфальт. (Страх был обоснован — незадолго до переезда я подобрала бездыханное кошачье тельце во дворе-полуколодце перед нашей дверью).

Этим последним питомцем был рыжий мохнатый кот, худой, расслабленный, с тусклой шерстью. Два раза в неделю я носила (или возила?) его в ветлечебницу на витаминные уколы. Кот соглашался есть только паровые котлетки, да и то после долгих уговоров "за папу, за маму". Мы оставили кота на соседей — прижимистых и скупых, но часто приезжали, привозили еду и деньги на его пропитание. Но однажды что-то с нами приключилось, и две недели никто из нас к коту приехать не мог... Ехала я, как на кладбище, уже не надеясь увидеть котишку живым. И что же... Меня встретил гладкий, толстый кот, который в момент нашей встречи ел щи из кислой капусты, "заправленные" чёрным хлебом. Да, сначала он чуть не умер с голоду, но потом стал есть всё и даже охотился на воробьёв.

   
Переезд в Свиблово уже на четырнадцатый этаж не прибавил нам  возможности завести кошку, хотя мой младший сын Максим был очень настойчив в своих просьбах о кошечке или собачке. Пришлось, в конце концов, подарить ему изумительное, как потом оказалось, существо — белую крысу Ксюшу, заслуживающую отдельной книги...

Я пропущу много лет, которые были прожиты нами без кошек, но с другими существами (не выпадающими из окон), потому что я пишу эту повесть именно о кошках.

Первым появился Сорочка. Сора, если вы помните, по-японски означает ясное небо, но, честно говоря, он был скорее похож на небольшую тёмную грозовую тучку. Появился в образе уже вполне взрослого крупного кота весьма встрёпанного вида. Максим внёс его в дом на руках и поставил на диванчик в "холле". Кот зевнул, упал на бок и мгновенно уснул, не удосужившись даже осмотреться и не обратив ни малейшего внимания на мои восторженные приветствия. Видно, сказалась тяжёлая дорога из Петербурга в Москву. Проснувшись, он посмотрел на нас, и мы сразу поняли, что он — не кот, он — инопланетянин.

Итак, кот Сора, хотя он и не кот. Тёмно-серое, полупушистое существо с огромными зелёными глазами и гипнотическим взглядом. Последний котёнок очень старой матери, подарок Максиму от моей питерской подруги. У нас он гостил несколько месяцев, сразу стал всеобщим любимцем, и все признали в нем инопланетянина. У Соры удивительное ... лицо с меняющимися выражениями. То он улыбается, то смотрит строго (хотя к землянам он относится снисходительно, как к представителям примитивной цивилизации), то... Мы поражались, как на котячьей мордочке могло быть написано столько разнообразных эмоций...

Было похоже, что ему понравилось в новом доме, но он очень не любил оставаться дома один и всячески доводил эту нелюбовь до нашего сведения. Как только Сора видел, что я перед зеркалом начинаю заниматься своей "выходной" причёской или снимаю халат и облачаюсь в более приличное для улицы платье, он начинал волноваться, бежал к входной (в данной ситуации, выходной) двери, ждал, пока я, действительно, к ней не направлюсь, и затем всячески препятствовал моему уходу, вплоть до прямого насилия. Но если я шла к двери в халате и с помойным ведром, он оставался спокойным. Знал, что я тотчас же вернусь? Но как?

И как он мог различать, какая причёска или какое платье "для ухода"? Но делал он это безошибочно.

Открывая дверь ключом, я знала, что он встретит меня на пороге, и пока я раздевалась и переобувалась, он бежал в ванную — помнил, что я не поглажу его и не возьму на руки, пока не помою их. Глашенька до сих пор не признает этих гигиенических изысков и требует внимания прямо у порога.

Сора особенно любил, когда домой приходил Лев Васильевич и брал его "на ручки". Тогда выражение счастья на его мордочке сопровождалось громким мурлыканьем. Удивительно, что мужа Сора выпускал из дому, не препятствуя, хотя и с горестным выражением. Может быть, он считал, что мужчины и должны уходить по делам, а уж женщины просто обязаны сидеть дома. Кто знает... Если бы Сора был эгоистом, можно было бы подумать, что я просто обязана была неотлучно присутствовать при его особе, но Сора не был эгоистом. В отличие от некоторых, он никогда не будил меня ночью, даже когда хотел есть.

Только дважды это инопланетное существо повело себя как настоящее земное. Успел-таки поднабраться от землян...

Лето. Прекрасная солнечная погода. Жарко. Сорочка спит в зарослях дикого винограда. Балконная дверь открыта. Я направляюсь в кухню. Вдруг мимо меня пулей пролетает что-то еле заметное, и следом, уже тяжёлым снарядом, летит что-то огромное. Оба не сразу опознанных объекта летят по направлению к кухне. Бросаюсь в погоню и едва успеваю схватить более крупное НЛО за хвост уже на кухонном столе. Раздаётся дикий кошачий вопль, и я вижу какое-то движение у стекла. Разъярённого Сорочку быстро запираю в ближайшей комнате. Вопли, уже оттуда, идут по нарастающей. С трудом отыскиваю между горшков на окне воробушка. Он в обморочном состоянии (видимо ударился о стекло), но жив. На узкой створке окна — сетка. Недолго думая, разрезаю её ножом и осторожно пытаюсь направить кроху к дыре. В конце концов, он вылетает.  Открываю дверь. Сора тоже вылетает и, прыгая по цветам, ищет добычу. Я нахожу несколько пёрышек, предлагаю их его вниманию в качестве трофея. Он фыркает и смотрит на меня, как на врагиню. Хвост мелко дрожит от возмущения. На невероятно выразительной мордочке - смесь гнева и презрения.

Сутки он со мной "не разговаривает", даже не берёт еду с руки. Я хожу на задних лапках, всеми доступными средствами изображая раскаяние.

В конце концов, он меня великодушно прощает. Что с этих землян взять! А с землянок тем более... Он, вообще, заметно лучше относился к мужчинам, чем к женщинам, хотя стоически терпел их тисканья и восхищенные возгласы. Никогда никого не царапал и не кусал.

Сорочка мяукал редко и тихо (но мурлыкал очаровательно). Мы даже долго думали, что у него что-то с голосом, пока он не стал петь с Глашей дуэтом. Запевала всегда Глаша, а он как-то очень красиво на басовых нотах вторил. Я никогда не слышала такого красивого и гармоничного пения! Но однажды...

Меня очень долго не было дома (с утра до вечера), а по появлению я очень нерасторопно, на сорин взгляд, готовила ему поздний ужин. Сора терпел, терпел и вдруг гортанно завыл, как натуральный помоечный кот. От неожиданности я даже выронила нож. От царственного (а тем более от инопланетного) вида не осталось и следа. Но несколько поспешно проглоченных кусочков мяса вернули Соре прежний облик и манеры.

Когда приезжал хозяин, Сора совершенно забывал о нас. Он ходил за ним, как собачонка, и на все его воспитательные строгости ("Мама, ты мне портишь кота!") отвечал полным послушанием. Меня поразило однажды такое выражение на его мордочке, что я уж не знаю, как его и описать. Максим тогда приехал забрать Сорочку в Питер. Он взял его на руки пузом кверху и понёс к лифту. "Господи! Опять куда-то поволокли!" Вот что там было написано. Не смейтесь!

Когда Максим привёз к нам ещё и Глашеньку, она была совсем молоденькой кошечкой с очаровательной весёлой мордашкой. Глаша сразу же повела себя нагло. Оттесняла Сору от миски. Когда поставили две миски, оттесняла от обеих. Когда миски разнесли на заметное расстояние, бегала от одной к другой, выхватывая лапкой кусочек из той, около которой в настоящий момент находился Сора (Сора, уступая ей, переходил от одной миски к другой). Поставили два туалета. Сора посещал свой, Глаша — оба. У открытой створки выходящего на балкон окна Глаша старалась занять собой всё пространство, что при её субтильном телосложении было не так-то просто. Сора всегда был снисходителен к шалунье и во всём уступал. Только однажды он задал Глаше трёпку. Натуральную трёпку — лапой по наглой мордочке, когда Глаша наложила кучку на коврик. А он её обнаружил (одновременно со мной).

Увы, несмотря на ангельский вид, Глашенька —шкода. Когда что-то не по ней, она накладывает кучку на коврик в коридоре и прикрывает её тапочками или даже тяжёлыми ботинками почему-то всегда Льва Васильевича. Может быть, именно ему она и предъявляет таким экстравагантным образам свои претензии. Однажды мы убрали всю его обувь. Тогда Глаша завернула уголок довольно-таки тяжёлого для кошачьих силёнок коврика и прикрыла им своё "произведение". Когда же был убран и коврик (с экспериментальной целью), Глаша наложила кучку точно под центром полочки с тапочками и сбросила их на неё.  Каждый раз мы её словесно срамили, поливали место фирменным "Антигадином"... Ха! Глашенька нагло смотрела в глаза, ничуть не смущаясь. Иногда она, "поставленная перед фактом",  могла несколько раз помахать лапкой по воздуху загребательным движением с выражением "фи, какая гадость" на очаровательной наглой мордочке.

Как-то раз кучка на коврике оказалась накрытой красной ленточкой от кондитерской коробки (накануне были гости), причём не просто наброшена, а сложена в виде бантика. У нас даже есть фотография этой "инсталляции", только приводить её в книге мы сочли не эстетичным. Каталоги выставок картин некоторых современных художников, работающих в таком же жанре, нам не указ.

Возвращаюсь к Сорочке и Глаше. Это была самая нежная дружба. Он — взрослый, разумный кот, она — молоденькая кошечка, девочка по кошачьим меркам. Когда кто-нибудь из них спал, другой его вылизывал. Глаша, правда, почему-то всегда против шёрстки — то ли по молодому недомыслию, то ли по какой-то иной причине, но Сора терпел и это. Глашенька часто старалась лечь рядом с ним, иногда даже частично и на него. Рядом с огромным котом она казалась совсем маленькой.

А как они пели! Когда Максим увёз Сору в Питер, Глаша, как я уже говорила, перестала петь, перестала есть, перестала играть. В её желто-зелёных, выразительных глазах стояла тоска.

Уже больше года мы живём без Сорочки. Он теперь постоянный житель Петербурга. Нам очень грустно. Все наши друзья, приходя в гости, спрашивают о нём. Но у нас теперь есть Тузик (и Тутти). Тузика Максим подобрал на дороге под Питером с перебитой лапой, умирающего от голода и холода. Увидел на обочине странного вида грязную серо-белую тряпку и остановил машину. Выходил. Назвал Кутузовым по некоторой ассоциации.

Сейчас Тузик — упитанное, плотно сбитое тельце, белое с тёмно-серой попоной и таким же капюшоном на левом ухе. Задние ножки коротковаты и заметно косолапят при ходьбе, как у медвежонка. Его левая передняя лапа перебита, и он держит её на весу, что слегка напоминает известное приветствие.

Больная лапа не мешает ему задирать проходящую в пределах её досягаемости Глашу или даже Тутти, что уже не безопасно, учитывая длину лап последнего и особенности характера. Шёрстка у Тузика недлинная, но очень гладкая и плотная, голова — крупная, круглая на короткой толстой шее. На белой круглой мордочке с розовым носом тёмная полумаска. Глаза — светло-серые с голубизной, смотрят пристально, с олимпийским спокойствием. У него толстый, тёмно-серый хвост, который крайне редко выражает негативные эмоции в отличие от других, обитающих сейчас в нашем доме хвостов. Когда он сидит анфас, я не могу отделаться от мысли, что где-то я уже видела его, но в форме глиняной кошки-копилки.

Тузик очень добрый. Идеальный кот для дома. Он удивительно деликатен (в отличие от некоторых!). Просто не знаю, с каким человеческим типом его можно сравнить по этой черте характера, разве только с князем Мышкиным, как бы это ни звучало. Когда ещё раннее утро, а он уже проголодался, то подходит к моей кровати, очень осторожно (застенчиво!), смущаясь от собственной беспардонности, трогает меня лапкой, мол, извини, что бужу, но так кушать хочется. И ждёт.

Я сплю чутко и, конечно, просыпаюсь, но иногда делаю вид, что сплю. Тогда он, вздохнув, отходит, садится на рядом стоящий комод и терпеливо ждёт. Он — не Тутти, который, проголодавшись, может и среди ночи вопить благим матом и прыгать на меня всеми своими семью килограммами, причём куда ни попадя. Иногда Тузик ложиться рядом со мной поближе к уху (наверное, чтобы я лучше расслышала) и начинает задушевно петь. Ну, как тут ни встанешь! Бывает, что он просит кушать и голосом, но так только днём. Просьбы эти тихие и жалобные. Обычно он садится на "обеденное место" и терпеливо ждёт.

"Обеденное место" — это большой поставленный на бок на стиральную машину ящик для детских игрушек, на верхней поверхности которого может собраться вместе  вся кошачья братия, когда хочет кушать и даже когда, как потом выясняется, и не так, чтобы очень. Когда я направляюсь в кухню, а именно там находится "обеденное место", то это считается, что только затем, чтобы их покормить. Другие варианты, по-видимому, не рассматриваются. Так вот Тузик, проголодавшись, забирается на "обеденное место" и терпеливо ждёт. Это сейчас он ест совсем мало, ест очень деликатно, даже жуёт. Иногда он поддевает кусочки мяса своей "вилкой" и подносит их ко рту. Только ножа не хватает! А ведь что было...

   
Недавняя угроза голодной смерти долго заставляла его есть сверх всякой меры, до отвала в буквальном смысле слова. Он ел, ел, ел, пока не падал тут же около миски со вздувшимся животиком. Но очень скоро поднимался и начинал ходить вокруг меня (и миски, если она была пуста) со скорбными, молящими глазами. Я вновь кормила его, понимая его страх голода. Он опять жадно глотал куски и падал рядом. Так продолжалось долго. Я очень надеюсь, что сейчас он уже забыл о своей трагедии, хотя во сне иногда он плачет, как щенок. Тогда я бужу его и утешаю. Он начинает мурлыкать и засыпает вновь.

Сколько Тузику лет, мы не знаем. Только я заметила, что на его темно-серой части шкурки стали появляться белые волоски. Могут ли кошки седеть, не знаю. Но впечатление именно такое...

Теперь у нас в доме другой "обжоркин". Это Тутти. Ему нет года, по кошачьим меркам, он подросток, и, наверное, как все подростки, вечно голоден. Кроме того, он ещё и голый. Но и это не всё. Если хотите получить представление о вечном двигателе, посмотрите на Тутти. Для этого тоже нужна энергия. Ест Тутти крайне неаристократично. Целиком глотает куски. "Сухарики" сухого корма тоже не жуёт. Спешит, спешит, спешит. Ничего не оставляет на тарелке. Съев своё, заглядывает

в миски соседей. Тузик уступает. Он ест медленно, и в его тарелке всегда есть, чем поживиться.

Глаша уступает не всегда. Иногда, осердясь, даёт наглецу лапкой по носу. Но Тутти не обидчив, когда речь идёт о достижении цели. Зато он единственный, кто ест свежие огурцы и, вообще, интересуется всеми новыми кулинарными предложениями. Как-то раз с высоты "обеденного места" он запустил лапу в банку с квашеной капустой, которую я неосмотрительно поставила в пределах досягаемости его длинных (очень длинных!) лап. Поддев содержимое "вилочкой", он поднёс его к носу. "Фи" явственно отразилось на его мордашке, и он стал брезгливо стряхивать висящие капустные ленточки.

Понаблюдав, как я насыпаю сухой корм из банки с винтовой крышкой, проголодавшись, он стал пытаться двумя лапами содрать её. Однажды ему это удалось (видно, я плохо закрутила). Это произошло на моих глазах, и я стала смотреть, что же будет дальше. Глаша в таких случаях как-то ловко (по краю банки) выгребает эти "сухарики", если, конечно, её лапка достаёт до них. Но у Тутти этот номер почему-то не проходил. Он подцеплял горсточку, но она просыпалась. С обидой и недоумением он смотрел на пустую лапу. Умыкнуть лапкой из чужого блюдечка кусочек мяса ему удавалось часто, и он явно не понимал, почему же тут не получается. В конце концов, он догадался опрокинуть банку (или это получилось случайно), и тогда уже стал легко выгребать из неё "сухарики" и с аппетитом уплетать их.

"Сухарики" же эти не простые, а лечебные, выписанные Глаше ветеринаром из-за её склонности к аллергии, но оба котика с большим удовольствием помогают ей лечиться.

Глаше не очень нравится вылавливать ротиком скользящие по блюдцу комочки и она сначала выгребает их лапкой по одному на салфетку и только потом кушает. Тутти же просто набрасывается на них. Что-то ловится, но большинство разлетается во все стороны. Его явно не учили, как вести себя за столом. Тузик же теперь ест очень пристойно. Вот что такое природная интеллигентность. Мы ведь не знаем, в каком доме он вырос и был ли у него дом. И как он оказался покалеченным на той дороге...

Однажды Лев Васильевич купил котикам ("побаловать"!) рулетики одной известной фирмы, которую, по настойчивому утверждению телевизионных рекламщиков, выбрала бы любая киска.

Я разложила содержимое пакетика на три блюдечка и предложила угощение своим кискам. Тутти, вообще, не признал это за что-то съедобное. Глаша понюхала, посмотрела на меня, как на отравительницу из клана Медичи. А Тузик стал "закапывать" оное угощение так, как он закапывает в горшке свои "произведения". Так что, по крайней мере, три киски не купили бы...

Теперь я расскажу, как появился у нас Тутти. Его прежние хозяева уехали и подарили его Максиму. Максим, уезжая по делам, привёз его к нам в домике-переноске на временное поселение. Высунулась удивительная мордочка, спокойно осмотрелась, скользнула по нам равнодушным взглядом. Мы, двуногие, не привлекли его царского внимания. Подумаешь, невидаль! Осмотревшись, он спокойно полувылез из переноски. И тут появилась Глаша — маленькое, белое, очаровательное создание, но... четвероногое. Явление Глаши произвело ошеломляющее действие! (До этого момента Тутти никогда не видел ни одного четвероногого существа и вряд ли о существовании таковых догадывался). Тутти оскалился, зашипел и, наконец, завопил дурным голосом.

Когда Глаша, как радушная хозяйка, желающая поприветствовать гостя, сделала ещё один шаг, Тутти спрятался в домик. Шипение и вопли стали переходить в крещендо. Глаша с удивлением смотрела то на гостя, то на нас. Она привыкла к гостям, всегда выходила всех встречать и приветствовать. Гости, конечно, часто ахали и охали и издавали другие голосовые звуки (например, какая прелесть эта кошечка!), но никто не шипел и тем более не вопил... Глашеньку унесли. Похоже, малыш (втрое больше хозяйки!) сильно испугался и решил защищать свою жизнь до последней капли крови.

Тутти очень долго привыкал к Глаше, прятался, шипел, скалил зубки, но потом стал потихоньку наглеть — то лапкой ударит, то подползёт и пытается напасть из засады. Когда он окончательно решил, что Глаша тихая и безответная девочка, то повел себя просто безобразно. (Безнаказанность рождает наглость не только в мире двуногих). Приходилось частенько разводить их по разным комнатам.

Но однажды мирная до поры до времени девочка так рассердилась, что погнала агрессора по квартире. Глашкин воинственный клич, утробные вопли Тутти, топот табуна, звуки падения стульев, разбивающихся цветочных горшков... Я поняла —Глашка осатанела и бегу спасать кота и имущество. После этой выволочки кот на время присмирел.

И тут привезли временно отсутствовавшего Тузика — крупного барственного кота в тёмной маске и с колокольчиком на шее по японской моде.

В таком виде он был в гостях. После Глашкиной маленькой мордашки, Тутти вдруг увидел большую круглую рожу при колокольчике и явно струсил. Но постепенно он понял, что Тузя мирный и ничем ему не угрожает. Тогда он стал обижать и его. Тузик долго терпел, потом стал огрызаться.

И тут интереснейшим образом повела себя Глашенька. Глаша стала миротворицей. Она бегала от одного кота к другому, явно уговаривая их не ссориться. Мол, ребята, давайте жить дружно! Тузик был — за, Тутти — решительно против. Тогда Глаша стала защищать Тузика. Было полное впечатление, что она понимала: Тузик — инвалид и не может дать должного отпора агрессору. Нет, нет, я не преувеличиваю! Мне далеко не всегда понятны глашкины мотивы, например, почему она кладёт кучку на коврик, предварительно сходив в рядом стоящий лоток напустить лужицу, но этот мотив мне кажется совершенно очевидным.

Но глашкиного терпенья хватило ненадолго.

Увидев как-то раз, как два джентльмена шипят друг на друга (Тузик со временем тоже этому научился) и размахивают хвостами и лапами, милая кроткая леди, понявшая тщету своих миротворческих усилий, вдруг превратилась в фурию. Распушив хвост как символ гнева, она надавала лапкой (между прочим, тонкой, изящной, прелестной лапкой с крохотными коготками!) по мордасам правому и виновному и погнала Тутти по квартире. Тузик уже со шкафа круглыми глазами наблюдал это торнадо. Пришлось опять спасать кота и имущество. Ловлю Тутти, как-то очень нелогично шлёпаю его, закрываю в комнате. Всё! Тишина.

Через некоторое время запертый Тутти начинает тихо и жалобно подвывать... Его боевое ура, просьбы о продовольственной помощи и жалобы на судьбу различаются по громкости, тональности и по чему-то ещё, что мне трудно определить, не будучи специалистом по акустике, но все они безусловно не имеют ничего общего с традиционным кошачьим "мяу". Более всего они похожи на вариации НННГХАУ с французским насморочным прононсом. Ближе всего к традиционному "мяу" подходит глашкино дрожащее, нищенское, голодное мяу, от которого мне делается дурно, и я спешу поскорее накормить её,чувствуя себя злой мачехой своей малышки.

Но вернусь к ситуации. Подходит ко мне Глаша и ведёт к закрытой двери (она это умеет). Вижу картину. Тузик больной лапой пытается открыть дверь. Глаша прыгает на полку и дёргает за дверную ручку. Можете мне не верить, но они явно пытаются освободить арестанта, пусть даже драчуна и разбойника. Да, он забияка и грубиян, но достоин помилования. Я выпускаю бедного узника.

Он так рад, так рад! И все рады.

Я направляюсь на кухню. Они — за мной. Подкрепиться. На время трапезы объявляется перемирие, как на время олимпийских игр. Это моё условие. Сидят плотным рядком на "обеденном месте" и, изображая мир и дружбу, ждут. Но стоит мне отвернуться... Перекусив, расходятся по своим любимым местам, вяло шпыняя друг друга по дороге. Спать.

Любимое место Тузика — большой деревянный ящик из-под фруктов, стоящий на комоде и накрытый толстой мягкой тканью. Тузик укладывается в уголок головкой на боковое ребро ящика как на подушку и так спит, а иногда не спит, а наблюдает за происходящим. Оттуда ему видна вся комната.

Под пианино стоит такой же ящичек, но поменьше, который любит Глаша. Когда она спит в нём, то вид у неё бедной родственницы, и я много раз пыталась перенести её в более престижное, по моему мнению, место. Но эта писаная красавица и само изящество упрямо возвращалась на своё убогое, нищенское ложе.

Тутти же старается захватить местечко в углу окна под алоэ и над батареей. Кто первым захватит, может лежать в тепле и наблюдать через окно за птицами, садящимися на многочисленные кабели, протянутые с крыши нашей 16-этажной башни на соседние дома. Именно из этого угла часто раздаётся сопение и похрапывание. Значит, там Тутти.

Когда они спят (все спят!) — это так прекрасно. Можно, наконец, сесть за стол с надеждой, что с площади в два листа формата А 4 не будут лететь на пол страницы рукописи или другие легко летучие бумажные материалы. Проснувшись, они желают перекусить. За сим следуют забавы.

Самая любимая игра — бегать за верёвочкой или ниточкой. Играют все, но особенно азартно Глаша. Если верёвочка у мужа, Глаша готова играть до упаду. Если я беру верёвочку у Льва Васильевича, то Глаша тотчас же отнимает её у меня и в зубах несёт ему. Мол, играй ты со мной, а она — не умеет. Остальные коты различий не делают и играют, с кем придётся.

Глашенька когда-то очень часто и долго играла с "мышками" — маленькими клубочками шерстяных ниток. Это была добыча, и она приносила её нам с каким-то кровожадным утробным сопровождением. Потом ей это занятие надоело, и клубочки безнадзорно валялись по всему дому, пока не появился Тутти. Тутти обнаруживал их порой в самых неожиданных местах, тоже брал в зубы и с дикими рыками бегал по квартире, но с нами своей добычей не делился. Потом и ему это надоело. Надо сказать, что Тузик не только сам не проявлял ни малейшего интереса к этому занятию, но и не поддавался на наши экспериментальные провокации. Только ниточка или верёвочка вызывали его неподдельный интерес.

Есть и ещё одно любимое занятие у всей кошачьей команды. Прогулки по лоджии. Лоджия у нас большая и открытая. Ящики с диким виноградом, бочка с берёзой, ящики с овсом, льном, пшеницей и, конечно, с цветами. Летом — раздолье, хоть на солнышке, хоть в тени. На зиму виноград и смородина закрываются коробками и плёнкой, но выход на лоджию существует круглый год — хоть через дверь, хоть через окно. Круглый год на большом сундуке расстелено старое одеяло, на котором умещается всё кошачье сообщество, если оно, конечно, того желает.

Зимой на лоджии, естественно, холодно, но Тузик и Глаша в шубках, а вот с Тутти — беда. Но он — первый гулёна, а там — снег. Моё сердце не выдерживает вида его отчаянной борьбы с дверной или оконной ручкой, не говоря уже о жалобных стенаниях (почему другим можно, а мне нельзя), и я выпускаю и его. Он тотчас же садится в ящик со снегом. Это-то с его абсолютно голым пузом и тончайшей бархатной, язык не поворачивается сказать, шубейкой! Он сразу же начинает дрожать, и под протестующие вопли затаскиваю его обратно.

Все они — домашние во многих поколениях существа, но как же их тянет на природу, даже если это просто городская лоджия. Сияет ли солнце, идёт ли дождь, свистит ли вьюга, залита ли лоджия водой или засыпана снегом, им всё равно. Сидят у балконной двери, дёргают ручку окна. "Открой, выпусти!" — вот что написано на их умоляющих рожицах.

Из детской футболки, купленной специально для указанной ниже цели, пытаюсь сконструировать нечто, способное прикрыть туттину наготу. Футболка коротка. Надставляю её кусочком своей мягкой трикотажной кофты. Пытаюсь одеть это царственное создание в модель, которую постеснялось бы надеть даже огородное пугало. Но эстетическая сторона туалета, похоже, Тутти не волнует вовсе. Он сопротивляется в принципе. Я же настойчиво заталкиваю его в это изделие "от кутюр", пытаясь одновременно втолковать, что если он позволит себя утеплить, то пойдёт гулять, а если нет, то нет... Но мои разумные доводы до него явно не доходят. Видно, помимо полного отсутствия у меня модельерного, портновского и костюмёрного талантов, полностью отсутствует и педагогический.

Собратья сидят рядом и сочувственно смотрят на всю эту инквизицию. И тут Тутти, будучи всё-таки просунутым в утеплительное изделие, вдруг умудряется выскользнуть через непонятно откуда взявшееся дополнительное отверстие. Пришлось отступить и выпустить всю компанию обратно в снег. Осталась одна надежда на скорое потепление (уже идёт март), когда можно будет уже безбоязненно выпускать нашего короля совсем голым.

Наша открытая лоджия уже два (или три?) года затянута японской рыболовной сетью на три четверти высоты, то есть до пределов досягаемости кошачьих прыжков (с припуском). Да и голуби перестали прилетать. Много лет я кормила их с октября по май, затем с мая по июнь отмывала лоджию от их визитов, чертыхаясь и давая себе клятвы больше никогда не выступать в качестве ресторатора. Теперь я их тоже кормлю, но уже на улице. Там у нас есть много местечек над теплотрассой, где круглый год зеленеет травка и никогда не лежит снег. Вот такое чудо природы!

Чтобы моим сокровищам было комфортнее гулять на осенне-зимней лоджии, на ящик с песком, примыкающий к металлической сетке, ограждающей лоджию, осенью я кладу фанерку, чтобы они могли сидеть и наблюдать за происходящим на улице. Летом в этом ящике они нежатся на солнышке и не используют его песочек для иных, более прозаических, целей. Зимой, фанерку, бывает, что и засыпает снегом. Тогда я, прежде чем выпустить гулён на лоджию, сметаю его маленьким веничком.

И вот однажды, забыв прикрыть за собой балконную дверь, я наклоняюсь над этой фанеркой со снегоуборочной целью. И тут на мою спину (между прочим, под тонким халатиком!) прыгает Глашка, за ней Тутти, и начинается ближний бой или вульгарная потасовка, называйте, как хотите. Я, как-то изловчившись, сдёргиваю Тутти (он — большой, есть за что ухватиться), но Глашка вцепляется в меня когтями (не такими уж крошечными, как я изображала выше) и не желает покидать завоёванный плацдарм. С трудом снимаю и её, шлёпаю. И знаю ведь, что к Глашке нельзя поворачиваться спиной, тем более наклонённой... Прогулка отменяется. Исключение для Тузика. Он-то ни в чём не виноват.
   

Описываю сейчас, "по горячим следам", это безобразие на известном вам краешке стола, а Глашка, как ни в чём не бывало, моется, лёжа под лампой. Сидящий почти на моей рукописи (хотя рядом целый свободный стол) Тутти рассеянно наблюдает за моей ручкой, зевает и ложится рядом с Глашей, занимая одну из моих двух площадей А 4, и тоже начинает мыть себя, переворачиваясь с боку на бок (научился у Глашки). Умилительное зрелище!

Теперь на стол прыгает и Тузик. Тузик в коллективных помывочных действиях никогда не участвует, но очень интересуется оставшимся без присмотра туттиным хвостом. Он до сих пор в размышлении, что же это всё-таки т а к о е, голое и с кисточкой... На сей раз он пытается попробовать хвост на зуб, но получает от его хозяина оплеуху. Банно-прачечный комбинат продолжает работать. Тузик лапкой пробует отнять у меня ручку, но очень деликатно, мол, если не хочешь отдавать, то и не надо. "А мне надо!" — думает, наверное, Тутти и неожиданно хватает мою ручку зубами...

Похоже на то, что ребятки не прочь перекусить. Я подумала "перекусить", и спящая к тому времени без задних ног Глаша подняла голову. Глаша у нас читает мысли. Если они имеют к ней какое-нибудь отношение. Тузик явно проголодался. Он теперь ест совсем мало, но через час-два опять хочет кушать. Он явно ждёт (терпеливо и деликатно), когда же я закончу писанину. В ожидании он ложится прямо на мой листок, а не уместившийся на А 4 хвост свешивает со стола. Всё! Пора кончать! Есть более срочное дело. Я встаю из-за стола. Вся троица бежит на кухню. Впереди меня, между прочим.

Часто компания оказывается предоставленной сама себе, и тогда начинаются те ещё игры...

Услышав глашкины заполошные крики, принимаемые мной за крики о помощи, я бегу спасать её, хотя по опыту знаю, что не факт, что нападает кто-то другой, а не сама Глашка. Однако с появлением в доме Тутти скорее всего нападающей стороной является именно он. Глашку надо сильно рассердить, чтобы она напала, а Тутти и сердить не надо. Он всегда готов.

Глаша с Тузиком тоже иногда "боксируют". Стоя друг против друга на задних лапах, они обмениваются лёгкими оплеушками, порой со звуковым сопровождением. Это всё терпимо, но если в матч вмешивается Тутти в качестве сменного боксёра, если такие существуют, то такое состязание я сразу прерываю. У него длинные сильные лапы с когтями-саблями, и его рост в стойке значительно превышает не только глашин, но и тузин, то есть бьёт он сверху. О разнице в весовых категориях и говорить нечего. Тутти хулиганист, и его игры бывают опасными. Иногда он просто-таки охотится на собратьев, медленно подползая на расстояние прыжка, или, затаившись, прыгает сверху — со стула или, того хуже, со стола — на мирно проходящих мимо Глашу или Тузика. Отучить его от этого окончательно пока не можем. Ни крики, ни шлепки исправительного действия не оказывают.

Единственным действенным воспитательным средством оказался опрыскиватель для растений, которым когда-то "воспитывали" Глашку, когда она вырывалась в коридор. Потом она стала крепко зажмуривать глаза и прорываться. У меня до сих пор перед входной дверью на тумбочке стоит такой пульверизатор, и прежде чем распахнуть открытую ключом дверь, я брызгаю водой в щелочку. Чаще всего срабатывает, но иногда эта хитрюшка прячется за дверью так, что брызги на неё не попадают, и как только я возвращаю баллончик на тумбочку и открываю дверь пошире, она пулей вылетает из квартиры. Приходится снаряжать погоню за беглянкой.

Теперь то же самое повадился делать и Тутти. Как только кто-нибудь из нас направляется в сторону входной двери, Тутти стремительным броском обгоняет нас и начинает обеими передними лапами отжимать ручку, иногда почти повисая на ней. Он давно догадался, что "выход на свободу" как-то связан с ней. Видя, что открыть не получается, он оглядывается, например, на меня и на его наглой мордочке явно выписывается: "Ну, что стоишь, как столб, не помогаешь!". Да, манеры у Тутти всё ёщё далеки от джентльменских.

Но если ему всё-таки удаётся вырваться при нашем выходе (или входе), то, пробежав два-три метра по длинному коридору, он останавливается, оборачивается и смотрит  с недоумением, а что тут, собственно, интересного и зачем меня сюда выгнали... Увидев в руке пульверизатор, Тутти поспешно возвращается домой. Видеть столь царственную особу в столь унизительном положении страха перед наказанием (в данном случае, опрыскиванием) мне почему-то неприятно, очень неприятно, и я стараюсь прибегать к этой мере только в случае крайней необходимости.

Случаются у нас и сеансы вольной борьбы. Когда-то давно мои мальчики тоже устраивали такие представления. Максим называл это "валять дурака" и при этом, похоже, считал, что это он валял, а не его валяли...

Тузик много тяжелей Глашки, поэтому она часто оказывается внизу. Если это происходит на моих глазах, то я слежу за степенью накала борьбы и уровнем "техники безопасности" по их хвостам. Пока глашкин хвост не выказывает сильного недовольства происходящим, я не вмешиваюсь. Нужно же им немножко поразмяться. В ином случае борцы с татами (в роли которого выступает обычно коридорный или комнатный коврик) изгоняются.

С парой борцов Глаша — Тузик, это случается гораздо реже, чем в любых других сочетаниях. Тузик борется без агрессии. Что же касается Тутти, то он мастер борьбы без правил. Разыгравшись, он мало думает о безопасности партнёра. Приходится разнимать. Странно, но недовольство моим вмешательством проявляют все. Как обидчики, так и обижаемые. Мол, не дала додраться.

   
Часто у нас можно видеть (и слышать) и вариант подковёрной борьбы. Инициатором обычно выступает Тутти. Он сидит на стуле или на нашем совместном рабоче-спальном столе, под которым стоят ящики с книгами. Глаша или Тузик сидят, соответственно, под стулом или под столом на этих ящиках. Противники разделены скатертью или специально наброшенными на стулья кусками толстой ткани, чтобы свести к минимуму возможность травм. Ведь в боях, как-никак, участвуют три пары когтистых лап! Сойдясь, стороны в слепую дерут разделяющую их завесу. То же самое они иногда проделывают и со шторами, что, вообще-то говоря, нами не приветствуется.

Надо сказать, что котикам в нашем доме разрешается драть всё, начиная с когтедралок, за исключением пианино и обивки нового дивана. О, если бы эти запреты имели абсолютную запрещающую силу!

Ну вот, опять гонки! Теперь по вертикали. Глашка по лесенке из сдвинутых книжных полок легко взлетает прямо под потолок. За ней гонится Тутти. Он тоже может туда забраться, хотя и не так резво. Но двоим там места нет, и Тутти, глядя на меня с опаской, отступает.

Я давно заметила, что мои зверята стараются забраться, как можно выше. Мне кажется, что тут попахивает какой-то иерархией. Выше сижу —дальше гляжу... Тузику с его искалеченной лапой трудно соперничать с Глашей и Тутти. Он старается подниматься "ступенчато" — с пола на стул, со стула на стол и так далее. Но он осторожен — спускаться ему труднее (и, наверно, больнее), чем подниматься, когда ему помогают в прыжке здоровые задние лапы.

...Тутти опять чем-то не доволен. Бегает из комнаты в комнату, время от времени выдавая своё раздражённое НННГХАУ. Насморочный прононс усилился. Видно, пересидел лишку на балконе. Конец марта, но на улице всё ещё холодно для гуляния в голом виде. Опять ночью будет храпеть. Заманиваю (ниточкой!) его под лампу. Пусть погреется. Надо будет раздобыть синюю лампу. Насыпаю "сухариков". Поспешно ест, точно за ним собаки гонятся. Ложится. Кажется, угомонился. Заснул. Тутти легко просыпается, когда считает нужным, но, разбуженный в неурочный час, приоткрывает один глаз и строго смотрит на разбудившего. Мол, что это за вольности такие. Первое время я пугалась — вдруг что-то с другим глазом, почему он не открывается?

... Я уже говорила о том, что Глашенька у нас необыкновенно смышлёная кошечка. Увидев однажды (Лев Васильевич думал, что она на балконе), что мы попадаем в "басину" комнату (где у нас долго жил шиншиллёнок Бася), задействовав торчащий из замка ключ, Глаша целую неделю садилась на подзеркальную полочку и так и сяк вертела его лапкой. Убедившись в том, что тут "что-то не так", она охладела к этому занятию и уже никогда к нему не возвращалась. Вид у неё при этом был, как у известной лисы при винограде. Когда мы стали намеренно привлекать её внимание к этому ключу (с экспериментальной целью), она никогда не поддавалась на провокацию, явно выявляя её в наших мыслях.

Она и раньше читала мысли. Мы входили в "басину" комнату, только отловив и заперев Глашу. Но очень быстро одна только мысль о том, что нам надо попасть туда, приводила к тому, что Глаша бесследно исчезала. Только что сидела под дверью (сторожила добычу!)...Причём подумать об этом можно было, где угодно, хоть в третьей комнате. Глаша пряталась явно в надежде, что мы забудем про неё, и ей удастся добраться, наконец, до Баськи. То же самое повторялось, когда надо было дать ей лекарство или обработать ранку. Одна мысль, одна только мысль... И Глашка растворялась.

Кажется, Глашенька опять начинает "петь"... Бедная девочка! Поёт она тихо, мелодично, очень жалобно. Мы, вообще, долго думали, что у неё от природы слабый голосок. И вдруг...

Надо было показать её ветеринару (она опять содрала корочки с подживающих  ранок). Я посадила её в переносной домик, который она хорошо знала и часто сидела в нём, прячась от Тутти... Не знаю, что уж там вообразилось в её очаровательной головёнке, но вдруг раздался такой громкий, душераздирающий, утробный вой, что я едва не выронила переноску, а муж застыл, как вкопанный. Пришлось выпускать узницу из заточения, долго утешать, уговаривать и только, истощив все разумные увещевания, заталкивать обратно в сумку. На сей раз она почему-то не возражала и в машине вела себя совершенно спокойно. Но в лечебнице (к счастью, мы были единственными на тот момент пациентами), когда сняли решетку, она вылетела из домика шаровой молнией, облетела всё пространство и спряталась в него обратно. Всё-таки что-то своё, домашнее. С трудом удалось врачу её осмотреть. Да, это аллергия, нужна диета, особый корм. Скорее всего, перекормили мясом. Что ж, будем лечиться. Новый корм Глаше понравился, как он понравился и её товарищам. Теперь они "лечатся" все вместе.

Максим увёз Тутти. Сказал, что не надолго. Глаша и Тузик бродят, как потерянные. Вид у них осиротевший. Играют вяло — исчез "источник бодрости". Мы стараемся развеселить печальников верёвочками. Они играют, но как-то невесело. Покушав, они ложатся рядом под лампу. Тузик осторожно лижет Глашу. Я протягиваю руку и глажу его. Он мурлычет. В квартире холодно. В моей комнате с осени постоянно включён электрообогреватель. Оставляю лампу горящей на всю ночь, чтобы им было веселее и теплее, а я уже привыкла спать под лампой...

Но вот Тутти опять с нами. Встреча была трогательной. Тутти явно обрадовался старым товарищам. Носик к носику. Глаша даже снизошла — лизнула Тутти в бок.

Тутти взрослеет. Складочки на теле увеличиваются в количестве и становятся всё глубже (или выпуклее, не знаю, как и сказать). В глазах уже явно выражена мысль. Взгляд перестал быть блуждающим. Иногда он внимательно смотрит

в глаза и, несомненно, о чем-то размышляет. Вид становится всё более царственным, если это только ещё возможно.

Скоро мой день рождения. Придут гости. Гости у нас бывают часто.

И Глаша, и Тузик всегда приветствуют гостей. Тузя выходит чинно. Что-то в его манерах есть от английского дворецкого из хорошего дома, как их изображают в кино. Встретив, он тихо удаляется. Он не навязчив. Поразительный такт. Тутти в присутствии гостей (как и в их отсутствии) носится по обыкновению, как угорелый,

у всех под ногами, пока не устанет. Он ещё не успел набраться хороших манер у Тузика. Устав, он удаляется в свой любимый уголок на окно под алоэ.

Глаша, когда ей не удаётся, пользуясь суматохой приёма гостей, улизнуть в коридор, садится на крышку пианино и внимательно наблюдает за гостями, приступающими к чайной церемонии. Её очарование приводит гостей в умиление, и если кто-нибудь, не удержавшись, погладит её, то в ответ она может даже лизнуть погладившую руку.

И вот мой день рождения. Приехала Галочка Калачёва, моя школьная подруга. Сшила Тутти лапсердачок из мягкого шерстяного трикотажа (всё той же моей бывшей кофточки) для гуляния на балконе. Три примерки он выдержал (мы тоже), но от готового изделия отбивался так, словно оно покушалось на его жизнь. Мы отступились.

Сегодня 24 марта 2009 года. Со вчерашнего дня началась моя новая жизнь. Был изумительный солнечный день. А сегодня всё засыпано мокрым снегом. Сильный ветер, но кошачья братия требует гулянку. Выпускаю. Тутти всё-таки впихнут в "шубейку"! Все прыгают по снегу, но недолго. Благоразумие берёт верх.

На этом, с грустью и нежностью, я завершаю мою маленькую повесть. Меня уже давно ждёт другая рукопись, брошенная на полдороге, и меня мучает совесть.

Не знаю, сумела ли я передать вам ощущение мира и счастья в доме через эти крошечные комочки жизни — Сорочку, Глашеньку, Тузика

и Туттика. Сейчас они все здесь, со мной, под моей старой настольной лампой, под которой я написала все мои книги. И эту тоже. Я желаю им здоровья, долгих лет жизни и кошачьего счастья в доме, на чьём пороге они встречают нас, возвращающихся из другого, увы, далеко не всегда благожелательного к нам, мира.