Глен и Юрий

Борис Кривошеев
Гленн и Юрий.

Представляешь, Юра,  а брат нашего Гленна оказался последней сволочью. Это ж сколько он терпел? Почти сорок лет, а тут, видимо, деньги очень понадобились. Ради денег чего не сделаешь? Они ради денег на все готовы. Книжку вон накарябал. Молодец! Только книжка гаденькая получилась, а про то, что лживая, так и вообще молчу. Был бы я молодым, как тогда, в сороковые, устроил бы этому братцу промыв мозгов, а сейчас что? Сейчас ничего: от внешней разведки остались только легенды, теперь там сопляки да потомственные хлыщи, резидентура мизерная из-за сплошных провалов, а Комитет агонизирует... Потому что вас, Юрий Владимирович, уже почти год как нет, а Черненко – кто его знает, на чем держится. Не до наших ему дел: жив – и ладно.

А книжка эта, Юрий Владимирович, даже не смешная ничуть. Дрянь, а не книжка. Представляешь, Юра, не кто-нибудь, а родной брат пишет: Гленн, мол, был злостным курильщиком, докурился до рака, вот и откинулся ненароком раньше времени. Бесславно откинулся, как забулдыга, а стране, мол, нужен был герой, вот и состряпали историю с исчезновением. Это он нам с тобой, Юра, будет истории рассказывать! Можешь себе представить?

Да, а я вот никогда не курил. Ты тоже не хотел, но партия приказала, пришлось и курить, и очки носить, и даже джаз играть на партийных попойках. Помню, как этот американец... как его там?.. Вот же память стала – не все с первого раза вспоминается. Он был крупной шишкой в Белом Доме, приехал с частным визитом, и Леонид Ильич позвал его сначала на охоту, а потом кутить по ресторанам. Брежнев тогда молодой был... Мы все тогда еще ух какие были! И тут вы, Юрий Владимирович, сели за пианино, и – Чуттануга Чу-чу! Руки летают над клавишами, а у американца этого глаза на лоб, он за сердце и под стол: Гленн Миллер! – кричит. – Это же Гленн Миллер! И в обморок. А  Брежнев протрезвел и давай орать на всех, мол, наизнанку вывернуться, но окочуриться не дать! На вас он голос, конечно, поднять не посмел, но при американцах попросил впредь не играть – ни Чуттанугу, ни "В настроении", и ничего другого.

Но американец этот, понятно, языком чесать горазд, растрепал все как водится. А я ведь сразу сказал: живым лучше не выпускать, - и даже предложил свою группу для ликвидации. Но вы, Юрий Владимирович, меня не послушались: сказали, что ему все равно не поверят. Вы, конечно, редко ошибались, но тут как раз промах случился: поверили. Не все, конечно, но по Северной Атлантике прокатилось с помпой: а что это у нас председатель КГБ такой похожий на Гленна Миллера? И джаз играет виртуозно, и по-английски разговаривает, как на родном, и водке предпочитает шотландский виски, и даже в бейсболе разбирается. Помните, в Таймс: "На левом снимке – великий джазовый музыкант Гленн Миллер, пропавший в небе над Ла-Маншем в 1944 году. Как вы думаете, кто на правом снимке? Разве это не он же? Нет, это вовсе не Миллер! Это - мистер Юрий Андропов, глава Советского Комитета Госбезопасности". И даже в Трибьюн не постеснялись: "Гленн Миллер выжил? Новые факты заставляют нас поверить в это фантастическое известие: Миллер перешел на сторону русских и стал одним из самых влиятельных лиц в советской номенклатуре".

Ты, Юра, тогда много смеялся, но как-то неискренне, я это чувствовал. Понятно, что никто так и не смог правильно интерпретировать факты, но ведь зацепка у них была, и это могло бы стать повторным провалом. А нам и того, первого, хватило с лихвой. Вся операция пошла коту под хвост, а мы потратили на нее столько времени и средств – не меньше, чем на водородную бомбу. И могла бы оказаться действительно бомба. А изобрел эту бомбу я. И тебя сделал я. Ты всегда это помнил, почти пол века - с того лета тридцать шестого, когда я нашел тебя в Рыбинске, на верфях.

Я был тогда уже большим человеком в ОГПУ, возглавлял особую группу по организации и проведению специальных операций на территориях стран англо-американского альянса. Америка в то время была слабой, их только-только отпустила Великая депрессия, и революционные настроения там были очень обнадеживающие. Иосиф Виссарионович все время держал на карандаше идею всеамериканского восстания, но тогдашний нарком внутренних дел Ягода был тряпкой, все мямлил, что с организацией восстания дела идут медленно, потому что нет объединяющего фактора, и пролетарии друг друга не понимают и не воспринимают себя как единый революционный класс. Иосиф Виссарионович был очень недоволен. Ягоду, в конце концов, сместили и даже довели до позорного суда, подсунув под подушку резиновый член, а на его место пришел Ежов.

Помнишь, Юра, Николая Ивановича? Светлая ему память! Многому он нас с тобой научил, впрочем, больше меня - ты тогда еще только-только постигал науку политразведки, - но масштаб нашей деятельности задал именно Николай Иванович. Берия был мелковат, а Ежов мыслил глобально. Я вот, честно тебе скажу, уверен до самых костей: если бы не Ежов, если бы не его способность схватывать гигантское и всемирное, наша операция никогда бы не получила зеленую улицу, а ты бы так и остался матросом на какой-нибудь байде. Но Николай Иванович мыслил крупно. Помнишь, как он сказал судье? Я вычистил пятнадцать тысяч человек в наших органах, да, видимо, мало вычистил. Пятнадцать тысяч для него были мелочью.

Зато он сразу понял суть. Сам видел: у него лицо просияло, и он кинулся с таким жаром обсуждать детали, что просто воздух вскипел. Меня за плечи обнял и говорит: "Ты, брат, гений! Такую штуку придумал - это же какой мозг иметь нужно!" Я ему, конечно, "служу Советскому Союзу!", а он мне: "Нет, товарищ гроссмейстер, ты не только Союзу служишь, ты всей Мировой Революции надежду даешь!" И тут же подписал все нужные бумаги, открыл бюджет, дал широчайшие полномочия и велел отчитываться только лично, чтобы никакой утечки.

Мы тогда, Юра, у него в кабинете втроем были: я, мой непосредственный начальник по линии ОГПУ и его куратор из высшего руководства НКВД. Их той же ночью расстреляли - для надежности. А я поехал искать нужного человека. И нашел вас, Юрий Владимирович.

Потом началась подготовка: ты, Юра, зубрил английский, читал Маркса и работы ленинцев по теории революции, учился у всех ассов разведки сразу - их специально выписывали обратно в Союз, и они натаскивали тебя по всем тонкостям разведдеятельности, но самым важным было другое - актерское мастерство и музыка. Первые два года ты играл мало и, если честно, довольно посредственно, но потом тебя прорвало. Помню, ты тренировался по семь-восемь часов в день, а иногда и по двенадцать: пальцы становились белыми, а ты все равно играл и играл. И уже в тридцать девятом тебе дали оркестр. Точно такой, как у Гленна Миллера.

Самого Миллера завербовали в том же году, на Всемирной выставке в Нью-Йорке. Союз тогда в ней участвовал впервые, и специально для прикрытия нашей операции. Ежова на тот момент в НКВД уже не было, он попал под следствие, но Берия закрыть наш проект не решился: Иосиф Виссарионович был в курсе, и Берия это знал. А когда вник, так и сам втянулся: называл самой занимательной шахматной партией в истории нашей Родины. Шутить любил: скажи-ка мне, уважаемый гроссмейстер, какая фигура главнее - король или королева? Я ему: в стратегическом смысле, ферзь, Лаврентий Павлович. Э, нет! - поднимает палец. - Главная фигура - тура! С ней король может вальс станцевать!

Юмор у Берии был бесхитростный, но сам он хуже лисы хитрил.  Пенсне, знаете, зачем носил? Чтобы в глаза никто не заглядывал, а со зрением у него все в порядке было. Шахматист он был слабый, я с ним сколько играл, столько обыгрывал, но вот в политических этюдах Лаврентий был поэтом. Он все схватывал на лету, чувствовал шестым чувством и умел так просчитать свои ходы, что комар носа не подточит. Он умел ценить красоту, вот и в нашей затее рассмотрел, за что ему и спасибо.

А потом – война. Ты думал, что тебя сразу же пошлют в Штаты, но Берия сказал: рано. Знаешь, я думаю, он был прав: рано тебе было ехать, не был ты еще готов. Все освоил, кроме одного: терпения. Берия решил придержать тебя как козырную карту, на случай, если война с нацистами затянется. Мировая революция – это, конечно, очень хорошо, но лучше, когда она своевременно. Годом бы раньше – и могли бы все успеть, а когда танки под Москвой – тут уже не до революций. Хотя, конечно, постфактум Берия пожалел, что не разыграл твою карту заранее: Рузвельт был сильным политиком, но в вопросах Второго фронта он слишком полагался на мнение Черчилля, а Черчилль был страшным человеком. Если бы рядом с Рузвельтом был сильный советник – было бы намного проще.

Почти четыре года ты провел в тылу. На фронт тебя не пустили – ты был не просто ценным сотрудником, ты был на вес золота. Ты нервничал, но и Миллер там, в Америке, нервничал, а нервничать было нельзя. Для Миллера мы могли кое-что сделать: наши ребята написали ему сценарий "Солнечной Долины" и профинансировали съемки. Миллер был счастлив, тем более, что его положение в Америке стало еще более выгодным: теперь его знали все.  А вот тебе было не до радостей жизни, приходилось работать в тылу, а на косые взгляды отвечать: почки болят, комиссия на фронт не пускает. Зато к концу осени сорок четвертого ты был готов настолько, что сомнений в удачи операции и последующих твоих действий не было ни у кого, даже у впавшего в депрессию Берии.

Помню тот концерт, который ты дал со своим оркестром для товарища Сталина накануне отъезда. Всего три зрителя: я, Иосиф Виссарионович и Лаврентий. Сначала ты отыграл три пьесы, здорово отыграл, виртуозно, а потом включили кинопроектор. Сталин не сразу понял, зачем ему показывают то же самое в записи и, главное, когда успели проявить пленку. А ведь на экране был Миллер, Гленн Миллер, и никто не смог бы отличить тебя от него. Тогда Сталин встал, поднял руку, чтобы все замолчали, и обратился ко мне:

- Это хорошо, очень хорошо. Я впечатлен такой потрясающей достоверностью. А вот скажи мне, уважаемый гроссмейстер, а для меня ты бы мог такого двойника изготовить? У меня был уже один или два, но какие-то все не те, а?

Мне тогда страшно стало: что ответить? Знаешь, Юра, первое, что мелькнуло в голове, была эта глупая старая сказка про китайского императора, который спросил своего визиря, правда ли, что он похож на обезьяну, а визирь ответил: что вы, мой повелитель, это обезьяна имеет честь быть похожей на вас. И вот я стою, а на языке только это и вертится: "обезьяна имеет честь..." – и все. Спасибо Лаврентию Павловичу, выручил: сказал, мол, если вам, товарищ Сталин, будет нужно, мы и товарища Ленина воскресим – будет как новенький. Сталин засмеялся и сделал ручкой: мол, все хорошо, приступайте. И через неделю ты улетел в Париж.

Миллер уже с июля сорок третьего поджидал тебя в Лондоне, разъезжая с концертами по дислокациям американских частей. Он славно поработал: и в Штатах, и в регулярной армии у него сложилась сеть такого размаха, на который мы вначале даже не рассчитывали. Были связи в конгрессе, в окружении Президента, в генералитете, и даже свой человек при Эйзенхауэре. Правда, человек этот не смог предотвратить катастрофу. Или не захотел. Деньги, Юра, вот в чем беда. Все зло от денег и от того, что даже самые честные люди их любят слишком сильно.

Получилось вот что. В тот день погода испортилась, и аэродром, с которого Миллер собирался лететь, отменил все вылеты. Миллер не знал, что делать, но тут подвернулся старый знакомый - полковник Бейсселл, который каким-то чудом оказался на базе вместе со своим одномоторным самолетом. Его приказ по аэродрому никаким боком не касался, поэтому он предложил подбросить Миллера до ближайшей базы на континенте. Миллер согласился. И все. Его больше никто не видел.

Конечно, Юра, вина за провал полностью лежит на Миллере. Он нарушил первое правило разведчика: никогда не отклоняться от намеченного плана. Если сказано: вылет самолетом Королевских ВВС, то только так, и никак иначе. Но Миллер был на взводе, его измотало пребывание среди американского офицерья, поэтому он был готов на все, лишь бы поскорее оказаться в Париже. Вот и сорвалась операция века: в Париже ты его так и не дождался.

Тебя вернули обратно, сунули на какую-то мелкую партийную работу в глубинке, чтобы ты смог тихо и спокойно выбросить из головы все, чему тебя учили: этот никому теперь не нужный английский, этот джаз и бесконечные лица - родственники Гленна Миллера, музыканты Гленна Миллера, адвокаты Гленна Миллера, продюсеры студий, голливудская богема, конгрессмены, окружение Президента и прочие. Ты должен был все это забыть, стереть, стать опять обычным русским человеком с обычным русским лицом и обычной русской улыбкой. Это было еще сложнее, чем всему научиться и все запомнить, но у тебя получилось. Ты всегда все делал основательно и без ошибок.

Вот только на твоей карьере разведчика пришлось поставить крест: как разведчик ты был больше не нужен. У тебя была только одна роль, и когда Миллер исчез, твою роль вычеркнули из истории.

Может, тебя бы так и спустили бы на тормозах в какую-нибудь глушь, но к власти пришел Хрущев, и почти сразу потребовал к себе твое дело, изучил от корки до корки, потом вызвал меня. Встретил почти в истерике - красный, потный, лицо дрожит, руки дрожат, глаза на выкате:

- Почему не довели до конца? Что ж ты, сука, народные деньги просрал, а? – и кулаком по столу через каждое слово. – Почему товарищ Андропов не был отправлен в пункт назначения? А?

Я ему рапортую:

- Операция была свернута из-за отсутствия информации.
- Какой информации? – и кулаком.
- Тело не было найдено, Никита Сергеевич.
- И что с того?! – орет. – Вам же не жрать его! Не найдено тело – и хорошо!
- Не хорошо, Никита Сергеевич, - говорю. – Мы были вынуждены предположить ответную контроперацию.

И объясняю ему: тела нет, значит, Миллер мог остаться в живых. Кому выгодно? Всем, кроме Союза. Допустим, Миллера вычислили, взяли и раскололи, тогда им известен наш план. Отдать Миллера просто так под трибунал – никакой выгоды, а вот если его попридержать, сделать вид, что пропал без вести, - вот это был бы ход. Представьте: мы думаем, что Миллер погиб, срочно организуем подмену, и наш Миллер, то есть, товарищ Андропов, появляется как из-под земли. Мол, самолет разбился, но мне удалось выжить. Все отлично, Андропов едет в Штаты, изображает из себя человека, потрясенного войной, разыгрывает отчуждение, погружается с головой в работу с оркестром. Газеты пишут: как изменился великий музыкант, вот что делает с людьми война. Жена плачет на всех радиоволнах: Гленн отдалился от меня, мы стали совершенно чужими, его словно подменили – я не знаю, что делать! А новоявленный Миллер уже репетирует новый, сногсшибательный репертуар, его популярность растет, он настоящий герой, он дает интервью, рассказывает об ужасах войны, вскользь упоминает какие-то факты, бросающие тень на американское армейское руководство, в том числе на Эйзенхауэра, высказывается положительно о русских, о Советском Союзе, посвящает несколько пьес русским солдатам. Его слушают, ему верят, под его музыку Америка краснеет на глазах. И вот, когда настроения в американском обществе вконец вскипают прокоммунистическим кипятком и готовы уже выплеснуться всенародным негодованием и пролетарским единодушием, те умники из конкурентных спецслужб, что придержали до поры до времени настоящего Гленна Миллера, выводят его на сцену: вот вам, господин гроссмейстер, наш козырный туз. И на весь мир – позор Советскому Союзу, грязному политическому интригану! Гремят фанфары, товарищ Андропов трясется на электрическом стуле, жена обнимает своего милого Гленна, который раскаялся и во всем признался, а мы с вами вместо Великой Пан-Американской Коммунистической Революции имеем мировую антикоммунистическую истерию - и Толстяка с Малышом, сброшенных на Москву и Ленинград в придачу.

Никита Сергеевич попритих, кулаками стучать перестал и тихо так спрашивает:

- И что же нам теперь делать, товарищ гроссмейстер?
- Ничего, Никита Сергеевич. Лучше все оставить как есть.
- Ты мне это брось, - говорит Хрущев и опять кулаком по столу, правда, тихо: – Даю тебе времени до конца года. Разберись, что стало с Миллером и почему. Андропова к делу не подключай, я его по партийной двигать буду.

Вот так и получилось, Юрий Владимирович, что вы двинулись по партийной, а я двинулся на Альбион – разматывать клубок противоречий. А противоречий в деле Миллера было предостаточно. По данным британской разведки, Миллер, действительно, вылетел на самолете Бейсселла в сторону материка, но пилот либо не справился с управлением, либо впал в суицидальные настроения, - так или иначе самолет спикировал в Ла Манш. Американские следователи отстаивали свою версию: самолет случайно попал в зону сброса неизрасходованного боезапаса Королевских бомбардировщиков и его свалило с крыла ударной волной.

Официальные версии меня не заинтересовали, и я стал копать глубже. Сначала всплыли странные обстоятельства: например, то, что об исчезновении Гленна Миллера сообщили только спустя неделю после факта исчезновения. Более того, живые свидетели утверждали, что видели Миллера позже 15 декабря, причем, видели живым. Ползали слухи, что полковник Бейсселл жив, но скрывается, а кто-то тихо получает его довольно солидную пенсию. Про пилота Бейсселловского самолета твердили, что он погиб в сорок пятом, спустя год после исчезновения Миллера. Ты сам понимаешь, Юра, все это говорило прежде всего о том, что спецслужбы хорошо постарались, чтобы напустить тумана вокруг этой истории, а следовательно, там было, что прятать.

Я отыскал одного человека, американского журналиста, который копался в этой теме с потрясающим самозабвением. Мы с ним посидели у нас на конспиративной квартирке,  и он рассказал кое-что интересное. По его словам выходило, что Миллера убрали сами же  американцы, а причин могло быть как минимум две. С одной стороны, Миллер, летавший из части в часть со своим оркестром, просто физически не мог избежать заманчивого предложения стать нарко-курьером. Черный рынок в американской армии расцвел в годы войны как никогда, и такой человек, как Миллер, мог быть страшно полезен, а мог и стать ненужным свидетелем – если от предложения отказался. Его могли расстрелять как преступника, а могли убрать как свидетеля. Другая версия еще хуже: Миллер слыл бисексуалом, и его, как говорят, приняли за своего в узком кругу руководства Управления Разведки, которое, по словам самого же Миллера, сплошь состояло из гомосексуалистов. Вполне возможно, что Миллеру было предложено участвовать в содомических оргиях, от чего Миллер, естественно, отказался, и тогда его просто устранили – чтобы не разболтал.

Короче, слухов, Юрий Владимирович, было много, а достоверной информации – ноль, и я не знал, что уже делать и как закончить расследование к новому году. Объясняться с Хрущевым мне не хотелось, вот я и взялся клепать фиктивный доклад, подгоняя его под версию о военном трибунале за соучастие в незаконной коммерции в военное время, включая торговлю наркотиками и медикаментами, но тут, как всегда бывает у разведчиков в критической ситуации, проскочила странная информация.

Одна дамочка, Джоан Хит, водитель из штаба Эйзенхауэра, вскользь упомянула, что совершенно точно помнит, как 16 декабря 1944 года Миллер встретился с генералом, после чего она, Хит, отвезла Миллера на аэродром. И вот что меня зацепило: Хит пишет, что спустя несколько дней она поинтересовалась у Эйзенхауэра, не слышал ли он чего о Миллере, на что генерал довольно грубо ответил: "Видимо, уже больше не услышу".

Ты же знаешь, Юра, я не имею привычки сразу верить любой информации, тем более, если она исходит от женщины. Но в данном случае у меня сработала интуиция: я вдруг почувствовал, что за этим что-то стоит. Эйзенхауэр был очень странным человеком, готовым на самые непредсказуемые шаги, поэтому я стал раскручивать эту ниточку и очень быстро понял, что клубок там серьезный. Пришлось ехать в Америку, подключать каналы, расходовать огромные суммы, но в итоге я получил доступ к некоторым архивам, вывезенным из Европы, и картинка получилась презабавная.

Ты помнишь, с чего я начинал с Ежовым? Принес ему проект операции и объясняю:

- Смотрите, Николай Иванович, есть два уровня идеологического воздействия на массы: сознательный и подсознательный. На сознательном уровне вам приходится раскачивать инертность толпы, взывая к идеалам, обещая лучшую жизнь, но вас слушают вполуха, потому что это ваши личные идеалы, и мало кому в толпе они интересны. Но стоит вызвать массовую истерику, и любые идеи будут восприняты с максимальной эффективностью и подавляющим большинством. В Германии сейчас сложилась ситуация национального единства только благодаря тому, что у немцев есть Антрепренер, который собрал такой прекрасный актерский состав, где одни Гитлер и Геббельс очень многого стоят. Но в Американских Штатах Антрепренера нет. Зато там есть кое-что другое.
- Что именно? – спросил Николай Иванович.
И я ответил:
- Джаз.
- Джаз? – Ежов нахмурился.
- Совершенно верно, Николай Иванович, - отвечаю, – именно, джаз. Америка помешана на джазе, его слушают абсолютно все, даже завзятые куклусклановцы. У американцев сейчас  нет другой идеологии, кроме джаза, и это ключ к Революции в Американских Штатах.

Ежов тогда быстро все понял, и мы приступили к подготовке операции, но вот что забавно, Юра: я был не единственным, кто дошел до идеи использовать джаз в политических целях. Да-да, оказалось, что та же мысль пришла и в другую голову. И самое смешное, Юра, что наш конкурент выбрал для осуществления собственных планов того же человека, что и мы: Гленна Миллера. И знаешь, кто был этим умником? Ни за что не поверишь - Гиммлер.

Я общался с Гиммлером еще в те годы, когда национал-социалисты были нашими друзьями. Вполне приятный человек, как и большинство в нацистском руководстве, но впечатления умного он никак не производил. Хитрый – это да. Думаю, что идею насчет Миллера ему подсунул кто-то другой, но ухватился за нее Гиммлер крепко. Если помнишь, в Германии до войны были Свинг-югенды, идеологическая оппозиция тамошней пионерии. Они обожали Миллера и ненавидели немецкие военные марши. Когда к концу сорок четвертого стало ясно, что Третьему рейху осталось недолго, Гиммлер засуетился, забегал, все пытался найти выход из ситуации. Он тогда много чего затеял, и одной из затей была эта комбинация с Миллером. Гиммлер решил сделать ставку на активную молодежь, на тех, кто был против режима, и джаз мог стать объединяющим фактором.

В общем, Гиммлер озвучил свое предложение напрямую генералу Эйзенхауэру, и тот согласился. Достоверных фактов у меня нет, но судя по всему, Гиммлер обещал передать данные об операции в Арденнах в обмен на одного-единственного человека: Гленна Миллера. Эйзенхауэр подключил своего эксперта, эксперт нашел этого продажного сукиного сына Бейсселла, и Миллер улетел с островов не в Париж, а прямиком в Шварцвальд, в ставку к Гиммлеру.

Такие вот дела получились, Юрий Владимирович. Мы с вами собирались организовать Пан-Американскую Революцию, а Гиммлер – знаете, что? Смешно сказать: планировал поручить Миллеру сделать транскрипцию произведений Баха в джазовом ключе. Такая у него была грандиозная идея. Мол, если соединить величайшее достижение германской культуры – музыку Баха – с музыкой Свободы, американским джазом, то под эти звуки вся прогрессивная молодежь Германии двинется за Гиммлером к новой жизни. Представляете, Юрий Владимирович? Все-таки какая разница в масштабах, в замыслах, - и какая ирония судьбы! Мы бы с вами перевернули весь мир, и вы сейчас сидели бы в Белом Доме, уж если и не в овальном кабинете, то где-то в соседнем – всенепременно, и Социалистическая Америка жила бы сейчас в дружной семье советских народов. А Гиммлер – он просто хотел позаигрывать с сопливыми юнцами, танцующими в берлинских подвалах американские танцы и  мечтающими о солнечных долинах! Какой кретин!

Знаешь, Юра, я иногда думаю, что как ни крути, а есть над нами эта самая потусторонняя сила - Бог или какой-то Закон, - и сила эта вносит коррективы даже в самые точно выверенные планы. Это ведь не совпадение, Юра, это блистательно разыгранная игра, на которую смертный человек не способен. И вот кажется мне, Юрий Владимирович, что Богу – или кто там над нами? – ему просто скучно. Он сидит, смотрит как мы копошимся у него под микроскопом, и не вмешивается, но стоит только нам затеять что-то особенное, даже абсурдное – и он тут как тут, потирает ручки и подключается с огромным азартом. Поэтому с нами, разведчиками, и происходят все эти странные вещи, которые ничем больше и не объяснишь, кроме как Его пристальным вниманием. Может, Он и сам резидент?

Что скажешь, Юра? Ты же сейчас там, с Ним рядом. На кого Он работает, как думаешь?