Джорджиана решительно отвернулась и закрыла лицо руками, её мерное дыхание превратилось в глубокие рыдания. Стать исчезла и появилась та, милая детская беспомощность, что долго томилась в клетке. И вот вырвалась на волю, она нервно затрепетала своими крылышками, облетела всё комнату и вернулась в бренное тело.
Вальтер опёрся о косяк двери, терпеливо выжидая того нужного момента. Два противоречивых желания терзали его натуру: успокоить и исчезнуть. Видя Джо плачущей он не могу избавиться от искушения, привлечь её к себе и утешить, шептать на самое ухо ласковые успокоительные слова, заглянуть в самую глубь серых глаз, сказать что всё будет хорошо и сделать всё ради её счастья. Боже, как же он этого желал, сердце молило о пощаде, молило о снижении градуса атмосферы их отношений, но нет. Здравый смысл подсказывал иное, совершенно иное решение радикала. Человеку смелому и самоотверженному следовало бы поступить именно так. Давайте рассуждать логически, без биений сердец, что ждёт девушку в окружении нашего Дона Жуана? Ничего, ровным счётом ничего, хорошего. И это прискорбно: портить её, доводить до пика и бросать на щебенистую землю с размаху. Чтобы весь воздух был выбит из крохотного тельца, чтобы её сердце разбилось вместе с тонкими позвонками надежды, составляющими хрупкий скелет мечтаний и грёз. Это падение будет прекрасным и ужасным. Как птица, она будет окутана весенним ветерком. Столь сладким и горьким, что лишь истинный ценитель белого «глери», сможет определить все нотки белого виноградного шёлка. Слегка взболтните содержимое бокала, взгляните на жидкость цвета искрящегося солнца, внимательно, вдохните плотный аромат, почувствуйте дурман, и, лишь слегка приблизьте губы к сему кубку. Момент искушения, проверки воли, не испорть ничего. Это должен быть истинный соблазн, как первая любовь, поцелуй- не важно. Терпкое вино, всего несколько капель, оно коварно, несёт усладу, но после горечь. Губительный горький яд, заставляет потянуться за новой порцией смерти, сладкой и очаровательной, можно сказать, даже желанной. Как это замечательно совершать то, за что сочувствия не испытаешь. Твоя жизнь, твои руки- держи крепче, не разомкни тонкие пальцы. Другое же дело, когда ты танцуешь в самом сердце Котопахи, тонкая корка уже трещит под ногами, но пара продолжает кружиться в вальсе. Хотя нет, замрите. Замрите, да не дышите же вы!
Прошу не стоит переступать хрупкую грань самообладания, не обманывайтесь, страстное танго или фламенко может стать роковым проступком на пути по тонкой корке вулкана. Но они не слушают, беззаботные мотыльки живут лишь день.
Так ярко и глупо. Именно поэтому я люблю серый цвет, он не несёт ничего кроме, осознания положения своего в обществе и общности в себе. Ничего губительного: ни агрессивного красного, ни меланхоличного синего, ни трагичного чёрного. И это прекрасно. Хотя даже не так, это могло быть замечательным при условии существования рычага снижения скорости. Ибо изоляция от внешнего мира невозможна, краски захватят серость- погубят её. И она станет красотой, так как дополнит гамму своей уравновешенностью, столь ценной, как лидийская монета.
И звуки фортепиано заиграют на фоне танца и из глаз покатятся слёзы счастья: зрителям эмоций, актёрам наград, постановщику жизни Оскар.
Дирижёр перестаёт махать своей уставшей рукой, её пронзает судорога. Он кричит, от боли. Оркестр замирает, даже самый увлечённый творец музицирования, что обычно не слышит ничего кроме своей собственной, эгоистичной игры- перестал играть, его руки отпустили инструмент. И тот обречённо, целую вечность тупого кино, завис в воздухе, на мгновение и с грохотом упал. Замечательно. Браво!
Почему ты не хлопаешь зритель, почему? Ответь мне!
Я знаю, о чём ты думаешь: «Неужели это всё?» Да всё, монтёры опустите же этот чёртов занавес. Быстрее, пока наш мягкосердечный компаньон в концы не потерял себя в порыве ужаса. Немое кино, почему ты перестало существовать? Твоя безмолвность мне сейчас пригодилась бы. Смотрю на своего спутника, он бледен, как бумага. Я было хотел написать «как смерть» но тавтологично получилось бы(не люблю я эти повторы и запинки). Леди в чёрном присоединилась к танцующей паре. Ударив своей резной тростью, по тонкой корке- раздался гулкий зёв Котопахи.
Вот и началось настоящее веселье! И не надо укорять меня в жестокости, они знали, на что шли, они знали о последствиях. Каждый имеет право засунуть свои чувства поглубже и подальше, хотя бы в тот старый платяной шкаф. И меня не интересуют чувства, ни собственные, ни наших героев. Не следует недооценивать силу самоотверженной боли, не стоит её бояться. Подайся вперёд, прильни к сцене, закрой глаза. Теперь успокойся, дыши зритель, дыши. Мысли чисты, дурман исчез , чувство лёгкого опьянения тоже. Мы отрезвели. И что же, вновь холодный зал принимает нас в свои чертоги, прекрасно. Лёгкий холод никогда не вредил, и лишь онемевшие кончики пальцев вернут к реальности. Быть может, зритель, ты не понял меня и моих витиеватых речей вовсе, но я надеюсь, что часть сказанного проникла под панцирь головного мозга и зацепила нейрон другой. Кроткая сцена, сравнительного порядка, того что могло бы быть, но не будет. Алый шёлк утратил блеск и мягкость, но приобрел грубость лодена. Что стало тому причиной?
Быть может неудавшийся танец погубил представления о высоком чувстве полёта души и ничтожности тела. Должно быть наоборот. Не могло быть всё так идеалистично, не могло и точка. Чернила капнули на бумагу, оставив след на белом полотне. Это начинает мне нравится. Но рыдания, они не могут прекратиться. «Почему?»- спросите вы. И я не отвечу в полной мере, ибо истиной не имеет право завладеть ни один порядочный человек. Жизнь идёт своим чередом: одни люди бедны, другие богаты, одни просят хлеб, другие его отбирают. Уж будьте любезны додумать остальное. Тиран и раб.