Скоропостижно и блекло. Хочу оставить себе только случайные встречи. Без расписания и без дотошных подробностей предстоящих таких предсказуемых сценариев.
Вчера В. поймал меня на Пушкинской и тряс за плечи так, что я едва не потерял себя самого где-то возле модного магазина "Счастливый лузер". В тот же вечер я смотрел, как он чистит картошку, и старался не смотреть на ее белые ростки. Бесформенные голые и гладкие зародыши...
Думаю о том, что в природе не меньше ужасного, чем прекрасного. Думаю о медузах, слизняках, скользких грибах и падали. Думаю, что веду себя хорошо, и оттого становлюсь все более раздражительным. Моя психика работает неправильно, потому что ей нужно что-то мерзкое. Я не помещаю в себя ничего мерзкого, и она ищет это вокруг, цепляется моим взглядом за кучу ненужных вещей. Меня все время должно тошнить.
Думаю о прекрасном. Думаю о том, почему умер господин Р. Думаю, что всегда знал, что он умрет молодым. Представьте себе, если бы Мерилин Монро не умерла, а дожила до 50, до 60 или, хуже того, до 70. Все бы увидели ее старой. Все бы узнали, что идеал портится, что идеал - слишком неустойчивая форма существования, чтобы пребывать здесь долго.
Как правило, на такие странные мысли я решаюсь только под одеялом. Под одеялом вообще можно делать много разных вещей. Можно думать, можно трахаться, можно нащупывать все самое болезненное и скрупулезно не давать покрыться ему защитной корочкой. Можно нетерпеливо ждать сны.
И если кто-нибудь сможет откинуть одеяло в тот момент - он увидит только дольку грейпфрута, в красных жилках которой пульсируют эти белые видения. И будет мне замечательная неловкость.