ВОР В КАЗАРМЕ. САМОСТРЕЛ
У Бориса в тумбочке лежало нехитрое хозяйство солдата, в том числе четыре чистых носовых платка. Потом оказался только один. Парень недоумевал: куда они могли деться? Кто-то позаимствовал без спроса?
А после поездки на полигон взвод заволновался: у кого-то пропала общая тетрадь в переплете, у кого-то фотоаппарат. Сначала подозревали, а теперь уличили вора. Им оказался рядовой Ращупкин. Это был тот новобранец, которого так нежно, с цветами провожали девушки из Владивостока. Борис сомневался, что ухоженный, небедный, судя по всему, человек способен на такой поступок.
Валентин Попов, а также еще двое призывников из Владивостока пошептались с сержантом Трофимовым. По такому случаю в полку тоже, оказывается, была своя традиция: вора «сажали» на задницу. Происходило это так. Его держали за руки и ноги и били задом об дорогу. Как будто им сваю забивают. После такого «воспитания» человек мог остаться инвалидом. А чтоб другим неповадно было! За избиение вора солдат, как правило, не наказывали, а даже негласно поощряли.
После отбоя, когда в казарме наступила тишина, послышался шепот: «Подъем! Выходим по одному за казарму». Командовала группа владивостокцев. За глухой стеной казармы стали в круг, вытолкнув на средину Ращупкина.
- Ты у меня тетрадь украл?
- Не брал я никакой тетради!
Последовала увесистая оплеуха.
- Фотоаппарат ты тоже не брал?
- Нет, не брал!
Снова удар по лицу.
- Мы же нашли у тебя все, что ты украл! Мы тебя выследили! Бейте его, ребята!
Ращупкин стал летать по кругу, получая кулаками со всех сторон. Ему не давали упасть. Разбили губы, нос, поставили фонари под глазами. Он стал выкрикивать: «Я хотел все отдать!» «Простите меня. Я все отдам».
- Хватит! – прозвучала команда Попова. – Берем его и сажаем!
Его схватили под мышки, за обе руки и за обе ноги. Зная, чем это кончится, он стал дико орать. Подняли его над головами и резко бросили вниз. Но Ращупкин вырвал одну ногу, приземлился на нее и этим спасся.
Взревев, как раненный зверь, он бросился на стенку солдат, пробил ее и вырвался на простор. Он побежал в штаб полка, зная, что там обязательно дежурит офицер. Несся напрямик, не разбирая дороги. На пути ему попался летний кинотеатр. Ряды скамеек он преодолевал, прыгая, как при беге с препятствиями. А взвод тем временем бесшумно вошел в казарму и улегся спать, как ни в чем не бывало.
Минут через пятнадцать включился свет, раздалась команда:
«Взвод, подъем! Становись». Вдоль строя расхаживал дежурный по части капитан Дудченко.
- По одному в красный уголок!
Первым зашел очень спокойный, почти меланхоличный радист, по совместительству батальонный художник Виктор Ерофеев. За столом, покрытым красным сукном, сидели капитан Дудченко, командир взвода старший лейтенант Тарасов и старшина Сорока. Слева на отдельном стуле сидел курсант Ращупкин. Лицо его было в синяках и ссадинах.
- Курсант Ерофеев по вашему приказанию прибыл!
- Скажи нам, курсант Ерофеев, что произошло в вашем взводе после отбоя? – спросил капитан.
- Ничего особенного. Я спал, когда Вы объявили подъем.
- А до этого подъема?
- Ничего не было. Я спал.
- А почему курсант Ращупкин такой вид имеет?
- Не знаю. Может быть, он упал где-нибудь?
- Ращупкин! Он там был?
- Точно не знаю. Весь взвод там был.
- Он тебя бил?
- Не уверен. Меня сначала ударили сзади. А потом со всех сторон. Там темно было.
Позвали следующего курсанта.
- Ты знаешь, кто избил Ращупкина? Не знаешь? Следующий.
Так перед дежурным по части прошел весь взвод.
- Он держал меня за руки, - указал вор на Попова.
- Держал, чтобы он никого не травмировал. Ращупкин ими сильно размахивал.
Борис вошел последним. Следователи широко улыбались, задавая одни и те же вопросы и получая почти одинаковые ответы. Они бы, наверное, и хохотали, да присутствие избитого курсанта Ращупкина обязывала их быть строгими.
- Долотов тебя бил?
- Нет. Этот точно не бил.
- Никто из взвода не признался и ты никого конкретно не назвал. Может быть, ты действительно упал и ушибся, когда бежал в штаб полка, а теперь наговариваешь на товарищей?
- Да нет же! Это они меня избили. Я еле вырвался.
Ращупкина увели из казармы ночевать в другое место, а потом отправили на полигон. Фотоаппарат, тетрадь и еще много мелочей вернулись к хозяевам. А Борис с удивлением обнаружил, что носовые платки снова лежат на месте. Воровства во взводе с тех пор никогда и не было. Лекарство оказалось действенным.
Служившие на полигоне солдаты не приняли Ращупкина в свой круг, всячески игнорировали. Он опустился, стал неряшливым. Дошел до того, что воровал у товарищей сахар-рафинад, и ему снова не поздоровилось.
А Борис невольно сопоставлял характеры своих сослуживцев. Юноша, который в вагоне падал с нар, будучи пьяным, а потом дважды сбегал из полка, теперь отлично служил, успевал по всем дисциплинам. А респектабельный, ухоженный, обеспеченный и обожаемый на гражданке киномеханик Ращупкин в армейских условиях оказался слизняком.
Отличалась от других еще одни чудаки – влюбленные. Был в их рядах и Толик Березиков. Оставаясь наедине с Борисом, он вздыхал:
- Не дождется меня Оля, нет, не дождется.
- Это почему же?
- Она несколько раз повторила в письмах: «Три года – большой срок! Когда ты вернешься, я буду уже старая. И ты женишься на молодой».
- Вот и женишься на другой! Чего переживать?
- Да люблю я ее! В отпуск не пустят. Что делать?
- Служить, вот что. Пиши письма. Я вот для нее сочинил:
Жизнь быстро мчится,
И друг твой вернется.
Опять будут петь вам
В тиши соловьи.
Но если случится –
Тех дней не дождешься,
То ты не достойна
Солдатской любви.
Зимой много раз поднимали батальон ночью по тревоге. Разбирали оружие, бежали наверх в сопку, занимали позицию в окопах. Минут через пятнадцать-двадцать объявляли отбой. Так повторялось несколько раз. И к этому начинали привыкать. Курсант Петухов при очередной тревоге решил не возиться с портянками, надел сапоги на босу ногу. А тут как специально отбой задерживали. Терпел он, терпел, да не выдержал, пошел к старшему лейтенанту Тарасову и во всем сознался.
- Три наряда в не очереди! Марш в казарму!
А в этот раз тревога отличалась. Взвод построили, выдали оружие, патроны. Произошло нападение на постового, охранявшего склад горючего. Мороз был такой, что бревна в стенах трещали. У подножий сопок, там, где располагалась воинская часть, стоял густой туман.
Курсантов расставили по периметру полка в пределах видимости друг друга. Приказ - задерживать всякого, кто окажется в поле зрения или попытается проникнуть на территорию части. В случае неподчинения – стрелять на поражение.
Было и холодно, и страшно. Курсанты впервые по-настоящему почувствовали, что они люди военные и что, возможно, в этом тумане, когда никого и ничего не видно, придется принять бой.
Напали на постового двое. Его ранили, и он отстреливался.
На рассвете оцепление сняли. Обморожений не было. Уже кое-что прояснилось. Выстрелов было два. У постового тоже не хватало в карабине двух патронов. Ни следов нападавших, ни других гильз от патронов не обнаружено. Врачи определили: самострел!
За день до этого курсант получил письмо, в котором сообщалось, что его невеста выходит замуж. Он просился в отпуск, дошел до командира полка. Ему ответили, что если бы по такому поводу давали отпуска, то в полку не осталось бы и половины состава.
Рана оказалась неопасной. Парня подлечили кое-как. Медсестры презирали симулянта, даже отказывались делать ему перевязки. Дослуживать его отправили куда-то в стройбат.
После этого случая Березиков о своей любви больше не заикался. И не только он. А невеста его через полгода действительно написала, что ждать не будет и выходит замуж.