Трофей

Фома Портков
В детстве лето я обычно проводил у родителей отца, в деревне. Когда мне было лет десять, я часто играл с местными ребятами в войну и как-то решил, что надо установить на чердаке пулемёт. До этого на чердаке я не бывал, видел только, что дверь туда не заперта, а просто закрыта на старенькую задвижку. Открыв её, увидел, что и пол, и все предметы покрыты тонким слоем пыли - видно, давно никто сюда не заглядывал. Косой солнечный луч из небольшого окошка падал на большой деревянный сундук с окованными углами. Я сразу забыл про игру в войну, подошёл и открыл этот сундук.

Наверное, сундук был из дуба, потому что крышка оказалась очень тяжёлой. Сверху лежала старая одежда, сапоги, ремни. Потом что-то сверкнуло, и я вытащил аккуратно сложенный мундир старого образца, какие я видел в кино, с капитанскими погонами. На груди справа были два ордена, а слева - пять медалей.  Но самая интересная находка ждала меня на дне сундука. Это был кинжал с желтой рукояткой, заканчивавшейся металлическим шариком с вырезанной свастикой.

Бабушка, вернувшись с огорода, пришла в ужас и подняла крик, увидев у меня в руках кинжал. Как только дед пришёл домой, она перенесла всю мощь своего гнева на него.

- Ты что, Пахом, совсем из ума выжил, - кричала она. - Малец в доме, ты бы хоть на дверь чердака иль на сундук свой замок навесил! Хорошо, я дома была, а то Фома бы побежал ребятишкам показывать энтот нож, тут и до беды недалеко!!!

Дед пытался что-то ответить, но бабушку уже "понесло". А я пока что потихоньку выскользнул из дома, зная, что у деда рука тяжёлая.

Только через несколько дней я завёл с дедом разговор о своих находках. И он рассказал историю этого кинжала.

В ноябре 1942 года Пахом Портков, лейтенант-пехотинец, шёл по ночному лесу в прифронтовой полосе, возвращаясь из командного блиндажа, куда его послал с поручением комбат. Погода была хорошая, и он с удовольствием вдыхал свежий морозный воздух.  Вдруг, боковым зрением, он заметил какое-то движение справа и остановился.

- "Неужто волк?" - подумал он, расстёгивая кобуру. Внимательно приглядевшись, Пахом различил, шагах в тридцати, три человеческих силуэта, медленно, крадучись двигавшиеся в его направлении.

- Кто там? Стой, стрелять буду! - крикнул Пахом, взводя курок нагана. В ответ послышалась команда по-немецки, и трое бросились к нему.

Одного удалось застрелить шагов с пяти, второго - в упор, но третий, высокий и весом килограммов за сто, навалился на Пахома, выбив наган. Пахом упал, успев прижать к груди согнутую в колене правую ногу и, изо всей силы распрямив её, отшвырнул нападавшего. Немец отлетел, упав на спину, но тут же вскочил, как подброшенный пружиной, и снова бросился на Пахома, схватив за горло.

Задыхаясь, Пахом нащупал на поясе у застреленного им в упор фашиста кинжал, выхватил его и из последних сил вогнал в левый бок нападавшего. Тот сразу обмяк и разжал руку, сжимавшую горло Пахома.

Подобрав свой наган и убедившись, что все трое убиты, Пахом обыскал их. Документов не оказалось, очевидно, это были разведчики. Вернувшись в батальон, Пахом доложил о происшествии. А через несколько дней немцы начали наступление. Видимо, трое фашистов, убитыe Пахомом, были отправлены за "языком".

Рассказ деда произвёл на меня неизгладимое впечатление. Я слушал, затаив дыхание.

- А ордена за что, деда? - спросил я, когда он закончил.

- Первый, Красной Звезды -  в самом начале войны, за то, что подполз и немецкий пулемёт гранатами забросал, и наш батальон в контратаку перейти сумел. Трое поползли, а дополз только я... А второй орден, Отечественной войны – в конце сорок четвёртого года, я уже капитаном был, моя рота удержала одну высотку, пока танки наши не подошли.

- Что же ты мне никогда не рассказывал, как воевал?! - спросил я. - Ты, выходит, герой!

- Да какой я герой?! И чего тут рассказывать? Все воевали. У нас в деревне всех мужиков в армию взяли, не все только вернулись. Да вот Афанасий Сорокин без руки пришёл. А мне, вишь, повезло, значит. Вы вот, пацаны, в войну играете, думаете, на войне интересно. А ничего там интересного, только смерть, грязь да боль. Дай Бог, чтобы тебе, Фомушка, никогда воевать не пришлось!