А детство - моё детство - закончилось в Энгельсе. Как раз накануне нашего отъезда в Калинин (Тверь).
До 11 лет я не задумывалась над тем, из чего делаются котлеты и тефтели, начинка для пышных бабусиных пирогов и домашняя колбаса, которую присылала крестная к Рождеству, заячье рагу и дикая утка с черносливом. Мне и в голову не приходило, что для приготовления этих блюд убивают животных: одних - на бойне, других - во время охоты. Наверное, долго еще (не знаю, до какой поры) я так и пребывала бы в этом счастливом незадумывании, если бы не случай, за какие-то полчаса сделавший меня на долгий срок вегетарианкой.
Это было в конце лета, под вечер, на том самом пустыре, где мы ловили тарантулов.
В разгар какой-то шумной игры со стороны пустыря послышалось громкое коровье мычание. Вначале никто не обратил на него внимания: пустырь был большой, на нем всегда хватало места и коровам, и козам, и детворе. Но мычание становилось все громче и отчаяннее, в нем уже слышалось столько ужаса, что вся наша ватага стремглав понеслась к пустырю. Он был пуст, хозяева уже увели своих коров и коз, и лишь одна черная буренка стояла, как-то неуклюже покачиваясь, около недостроенного дома, а рядом с ней суетились двое мужчин и женщина. Бедное животное мычало, не переставая, и это мычание было полно тревоги и боли. Но вот корова стала медленно оседать всем туловищем на землю, ноги ее как-то странно переломились посередине, еще мгновение – и она с хриплым ревом упала на бок, отбросив разом в сторону все четыре ноги. Глаза ее, до сих пор широко раскрытые, красно-коричневые с розоватыми белками, влажные и страдающие, стали заволакиваться белесой пленкой, по морде потекли крупные слеза, а на толстых губах выступила пена.
Мы, оцепенев, стояли и смотрели то на страдающее животное, то на его хозяйку, которая металась вокруг него и что-то причитала, вытирая лицо фартуком. Вряд ли кто из нас, подростков, видел до этого, как плачет умирающая скотина. Девчонки тут же стали всхлипывать, держа сжатые кулачки около рта, как будто бы зажимая ими готовые вырваться наружу тоненькие повизгивания и причитания.
За это время к пустырю подтянулись жители нашего военного городка, в основном мужчины, т.к. они играли перед домами в домино и первыми заметили суматоху за оградой. Нервно покуривая, с видом все знающих, бывалых людей они стали давать советы хозяевам коровы. А один из них, перекрывая гул голосов, зычно крикнул:
- Режьте скорей, пока еще жива, а то ведь мясо продать не сможете.
Режьте…режьте…режьте…. застучало барабаном в моей голове. И совершенно неожиданно для себя я подскочила к этому дядьке и стала кулачками дубасить его, захлебываясь слезами и отчаянно крича:
- Нет, нет... ей больно будет, не надо, несите лекарства... вы же доктор, ну чего вы стоите, бегите, бегите быстрее за лекарством…вы злой, вы не доктор, вы…вы….вы…….
И крича это и еще что-то, все время поворачивала голову в сторону лежащей коровы и с ужасом смотрела на ее агонию.
Видимо, хозяева думали так же, как и этот дядька (военврач училища) из толпы.
Мужчины подошли к корове, нагнулись над ее головой, что-то блеснуло в руках одного из них – и алая волна, шипя и булькая, потоком потекла из перерезанного коровьего горла на желтую, высушенную жарким солнцем траву.
Ужас от увиденного помню до сих пор, хотя прошло уже полвека. Как завороженная, я смотрела на все увеличивающуюся лужу крови и не могла сообразить, что надо отвернуться. Наверное, этот ужас отразился на лице, и что-то еще, потому что дядька, которого я только что лупила, по чему могла попасть, схватил меня в охапку и какими-то скачками помчался в городок. Что было дальше – не помню. Темнота...
Когда я пришла в себя, то никак не могла понять, почему лежу на полу, почему около меня сидят на корточках папа и этот военврач, почему так воняет ватка, которую он то подносит к моему носу, то трет ею виски.
После этого я провалялась в постели почти неделю, не имея сил дойти даже до кухни, я не хотела вечером закрывать глаза, боясь заснуть, потому что мне все время снился один и тот же сон – густая алая кровь на желтой, выгоревшей, почти сухой траве. Наконец я невзлюбила военврача, который был отцом моей лучшей подруги, потому что его зычный голос ассоциировался у меня с картиной, виденной на пустыре.
Потом, когда уже пришла в себя настолько, что мне разрешали выходить из дому без провожатых, я вдруг почувствовала себя взрослой, намного старше своих сверстников. Будто мне неведомо кто раскрыл очень важный и страшный секрет – секрет жизни и смерти, которую я впервые увидела так близко. Мне в одночасье стали неинтересны наши игры, наши «страшные» истории, дворовые концерты и спектакли, наши девчачьи сплетни - кто воображала, кто в кого «влюбился» и кто «тили-тили-тесто», да и с пацанами отношения разладились. Я вдруг стала очень стеснительной, краснела по всякому поводу, да и без повода тоже краснела. Подружки решили, что я в очередной раз влюбилась. И так мне было это неприятно, таким казалось мелким, ничтожным, не стоящим моего внимания, что я, отгородившись внутренне от всех и всего, замкнувшись (а вернее, зациклившись на своих ощущениях), опять ушла в книги. Наступил очередной переходный возраст.
Вот тогда я и стала вегетарианкой и не могла не только есть ничего мясного, но даже и находиться в кухне, если там лежало не прикрытое ничем сырое мясо.
Постепенно пережитый ужас забылся, кошмарный сон перестал сниться, но мясо я так и не ела лет до 19. И видеть его, а тем более что-нибудь готовить из него не могла. Но и это со временем прошло.
Как проходит в жизни все.
Как проходит и сама жизнь.