Из, вобщем-то, однообразных, рутинных студенческих лет запомнились каникулы 1957-го и 1958-го года, когда нас, студентов Ереванских ВУЗов, посылали убирать урожай на целину. Несколько слов о том, что же это за целина. Ещё в 1955-ом году руководство страны для решения продовольственных проблем решило осваивать целинные и залежные земли. Тогда я узнал и запомнил, что целинными назывались те земли, которые никогда до этого не использовались для выращивания каких-либо сельхозкультур. Это были, в основном, бескрайние закаспийские и казахстанские степи, по просторам которых, разве что, кочевали казахи и калмыки со своими стадами и юртами. Залежные земли от целинных отличались тем, что на этих землях когда-то что-то выращивали, потом их забросили и они “залежались” без дела и без пользы.
На целину, как стали коротко именовать все эти вновь осваиваемые территории, весной 1956-го года направили огромное количество сельхозтехники, построили множество посёлков, создали совхозы. И в первый же год получили такой большой урожай пшеницы, что столкнулись с другой проблемой: не хватило рабочих рук и средств, чтобы высушить, очистить взятое с полей зерно и в надлежащей кондиции доставить на зернохранилища (которых, кстати, тоже оказалось недостаточно). Потери пшеницы были огромными. Забегая вперёд, скажу, что в совхозе, куда нас привезли в июле 1957-го года, на току центральной усадьбы в буртах, под открытым небом, лежало большое количество прошлогодней пшеницы, которую не смогли вывезти и сдать в закрома Родины. Можно представить, во что превратилось это зерно за осень, зиму и весну!
И вот тогда для помощи в работах по уборке урожая 1957-го года было решено направить на целину большое количество дешёвой рабочей силы – студентов, у которых как раз в период уборочной страды были каникулы.
Такая “разнарядка” была получена и в Армении. Поэтому сразу же после летней сессии стали готовить отряды борцов за целинный урожай. На добровольных, конечно, началах. И к середине июля укомплектовали целый состав из сорока товарных вагонов, в которые вместили две тысячи студентов из всех ВУЗов Еревана и отправили в путь.
Из всех республик, областей и городов в казахстанские степи потянулись бесчисленные студенческие поезда.
По какому маршруту и куда точно едем, мы не имели никакого представления. Повидимому об этом знали в “штабном” , тоже товарном, вагоне. Но нас, собственно, это и не очень-то интересовало. Мы предвкушали если не весёлую поездку, то интересные и незнакомые дотоле приключения. Что касается отсутствия какого-либо минимального комфорта в пути, то и это не очень огорчало нас. “Удобства” располагались в чистом, чаще всего в заросшем бурьяном или кустарником, поле, где время от времени делал остановку наш “восточный экспресс”. И тогда “пассажиры” высыпали из вагонов и в массовом порядке “удобряли” эти поля.
С едой в дороге тоже не было проблем. Все затоварились в дорогу запасами помидор, огурцов, абрикосов, хлеба, яиц. К тому же почти каждый день поезд делал трёхчасовую остановку в каком-либо определённом пункте, где тамошняя воинская часть была специально подготовлена к встрече нашего состава и кормила нас довольно вкусным борщём и ещё чем-то на второе (и компот!).
Замечу, кстати, что перед поездкой нам посоветовали брать удобную для работы одежду, лучше поношенную, и такую же обувь. В вагонах наспех были сооружены деревянные полки-нары, на которых, естественно, не было никаких подстилок и спать приходилось на голых досках. Что мы клали под головы вместо отсутствующих подушек – уже не помню.И, самое главное, надо было как можно скорее привыкнуть к неимоверной тряске. Это вам далеко не “пульмановские” вагоны, даже не купейные и общие вагоны пассажирских поездов. В товарняке не предусмотрены никакие рессоры и другие поглощающие тряску средства. Как только состав трогался или тормозил, дёргало так, что приходилось крепко держаться за доски полок, чтобы не вылететь на пол. Но вот чего не помню, так это то, чтобы кто либо выразил какое-то недовольство, тем более, жалобу по поводу такого дискомфорта. Нам доходчиво объяснили, что едем в товарных вагонах потому, что потом в этих самых вагонах с целины повезут собранную там пшеницу, а мы вернёмся домой уже в нормальных пассажирских вагонах, которые подадут к нашему отъезду.
Итак, духовой оркестр заиграл марш и где-то в середине дня наш поезд тронулся в путь. И уже часа через четыре, когда подъезжали к Нахичевани, стало ясно, что движемся в сторону Баку.
Тут некоторые ребята стали просить своих товарищей помочь остричь и побрить свои головы. Видимо, они планировали сделать это, так как тут же появились машинка для стрижки, помазок, мыло, бритвы как опасные, так и безопасные. Этих ребят понять можно. Боясь, что у них может случиться раннее выпадение волос, то-бишь облысение, они решили побрить свои черепа, чтобы, как говорили, новые волосы вырастали более крепкими и густыми. Делать это дома, “на людях”, они не решались, поэтому с первых же часов целинной поездки решили осуществить задуманное, надеясь через два месяца вернуться домой с новой замечательной шевелюрой. Но вот незадача: профессиональных парикмахеров среди нас не оказалось и стрижка получилась, мягко говоря, неровной. Успокаивало то, что последующее бритьё головы сгладит огрехи стрижки. Да не тут-то было! Новоявленные цирюльники, пытающиеся побрить головы своих однокурсников в обстановке отчаянной тряски, наносили едва ли не больше ран, чем было волос на голове. В результате, например, голова Ионесяна (забыл имя) к концу такой экзекуции представляла собой известную по рисункам красную планету Марс с марсианскими каналами, ущельями, кратерами. Но Йонсон был доволен. Другие добровольцы тоже героически перенесли издевательства над своими головами. Зато все остальные надрывали животы от хохота. Так начиналась наша целинная эпопея. К тому времени, как “визажисты” и их клиенты угомонились, нас всех убаюкала непрекращающаяся тряска и где-то в районе Джульфы мы стали укладываться спать. Утром, проснувшись, мы увидели лес нефтяных вышек и поняли, что подъезжаем к Баку.
Поезд остановился на станции Баладжары. Чтобы въехать в сам город Баку, надо было свернуть на Апшеронский полуостров. Но, оказалось, что наносить визит в столицу Азербайджана в планах нашей поездки не значилось. А трёхчасовая стоянка в Баладжарах была предусмотрена для обеда в солдатской столовой.
Пока мы ели вкусный солдатский борщ, всё пространство пристанционной площади заполнили несколько десятков такси из Баку. Таксисты наперебой предлагали пообедавшим студентам незабываемую поездку по Баку. Мы быстро договорились с одним из них и вчетвером поехали на экскурсию. Из-за жары таксист был в лёгкой майке и в тапочках на босу ногу. Через минут десять мы уже въезжали в город. Таксист сразу же “взял быка за рога”. Сначала он возил нас по центральным улицам и, как опытный гид, рассказывал: “Улис пираспект Ленина, улис пираспект Сталина, улис Камунистичски, бивший Каммерчески, суда вися бакинский стильяжный ходит. А это пилошат Низами”.
Кто-то из нас попросил гида-таксиста остановиться где либо, чтобы попить воды, так как наваристый солдатский борщ уже начал вызывать жажду. Таксист, как показалось, был рад такому пожеланию и воскликнул: “Сичас увидиш!” И мы въехали в какие-то узкие кривые улочки старого Баку. Некоторое время петляли по этим “улис”, которые как две капли воды были похожи на увиденные много лет спустя в фильме “Бриллиантовая рука” улицы (помните улочки, где Никулин и Миронов произносят “Tшёрт побьери” и “Руссо туристо облико морале”?) Наконец остановились около большой подворотни, где торговали газировкой. Таксист широким жестом показал: “Пейте!” Мы выпили по несколько стаканов газировки с сиропом и без. И, когда мы потянулись было, чтобы оплатить выпитое, таксист остановил нас: “Дэнги нэ нада!” И добавил, указывая на продавщицу: “Это мой перви жена”. Поехали.Кто-то, кажется, Гарик Ордоян, спросил: “А что, у тебя есть и второй жена?” “Канешна”, сказал наш гид. Немного проехав, он остановился около здания, на котором была вывеска “Поликлиника”. “Вот суда мой втарой жена работает медицинским сестром”. Пытался выйти из машины, позвать её и показать нам, но мы уговорили его не делать этого.
Так закончилась наша такая познавательная экскурсия в Баку и мы вскоре вернулись в Баладжары. Стали возвращаться и другие “экскурсионные группы”. И поезд снова двинулся в путь. Весь остаток дня мы ехали вдоль берега Каспийского моря. Берег был забит то-ли выброшенными морскими водорослями, то-ли сгустками мазута и нефти, то-ли всем вместе. Кажется, мы не увидели ни одного пляжа с купающимися или загорающими пляжниками. Так мы проехали город Махачкалу и под вечер следующего дня были в Гудермесе, где нас ждал следующий солдатский борщ. И ещё через день после Гудермеса переезжаем Волгу в районе Астрахани. Дельта Волги, знаменитая Ахтуба – это бесчисленное множество рукавов, на которые разделилась река перед тем, как влиться в Каспий. Несколько часов наш поезд тащился по бесконечным мостам.
В самой Астрахани остановки нет. Не останавливается поезд и на других станциях. Нас мучит жажда. Понятное дело – вода, которую мы на редких остановках набираем в банки и другие ёмкости, быстро кончается, а станционные ларьки совсем не готовы обеспечить прохладительными напитками такую ораву пассажиров с товарняка. Иногда, когда поезд всё же делает остановку на какой-то станции, то редкие ларьки с ограниченным количеством лимонада оставались целыми – их, буквально, сносили жаждущие студенты. Железнодорожное начальство для себя решило этот вопрос радикально: вместо того, чтобы заготавливать питьё для каких-то там студентов-целинников, просто дало команду пропускать наш поезд без остановок на станциях. На такие репрессивные действия последовали и наши ответные выражения протеста: когда поезд проносился вдоль станции, то в находящихся на перроне людей сыпался град уже подпортившихся наших продуктов – помидор, абрикосов, яиц. Особенно доставалось, как всегда, стрелочникам. Железнодорожник, который стоял в конце станции с флажком в вытянутой руке и был обязан не покидать свой пост до полного прохождения поезда, окрашивался в томатно-абрикосовые цвета.
Были ещё два кормёжных пункта – это Уральск и Оренбург (тогда он назывался Чкаловым).В Оренбург прибыли к вечеру. Был выходной день и была слышна музыка, доносившаяся из парков. Поэтому многие, пожертвовав приевшимся уже борщём, толпами двинулись в город. Вернувшись, рассказывали, что несмотря на свой непрезентабельный вид из-за “непарадной” одежды, пользовались успехом на танцплощадках. Несколько человек, увлёкшись “светской” жизнью, даже опоздали на поезд. Потом, чуть ли не сутки догоняли нас на пассажирских поездах.
Города и посёлки, которые мы проезжали, да и сама природа, были какими-то серыми. Помню, остановились на каком-то разъезде рядом с небольшим городком. Вдоль железной дороги ряд серых двух-трёхэтажных домов, серая, пыльная улица, никакой растительности. Из открытых окон дома, что как-раз напротив нашего вагона, слышна музыка. Там крутят какую-то модную тогда пластинку. Потом из дома выходят трое-четверо мальчиков и девочек. Сами они, под стать всему окружающему, тоже какие-то серые, пыльные. Мы подозвали их. Беседуем, рассказываем откуда и куда едем. Они вздыхают и говорят, что у них нет ничего интересного и им скучно жить в этом городе. Да и что может быть интересного для молодёжи в городе, одно название которого “Никель” говорит само за себя.
Ещё через день, проехав станцию Карталы, самую, кажется, южную в Челябинской области, въезжаем в Кустанайскую область Казахстана. Через несколько часов – конечный пункт нашего пути разъезд “62-ой километр”. Мы выгружаемся и держимся “повагонно” в ожидании транспорта, который должен развезти нас по совхозам Орджоникидзевского района. Пока мы ожидаем, проезжают ещё два поезда со студентами-целинниками из каких-то городов России. Те едут дальше, вглубь других районов Казахстана. Но едут они в нормальных, пассажирских поездах! Мы удивлены увиденным. Но чувство зависти тут же заглушается другим чувством: куда им до нас! Они не испытали романтики путешествия в товарняке! Вот так-то!
Постепенно подъезжающие грузовики “ЗиС-5” и американские “Студебеккеры”, оставшиеся со времён войны, забирают и увозят в Казахстанскую степь группу за группой. Какой-то человек ходит среди прибывших и, переходя от группы к группе, что-то спрашивает. Подошёл и к нам. Высокий, гладко выбритый, с небольшими усами. На голове шапка-кубанка, брюки- галифе,заправленные в начищенные до блеска хромовые сапоги. По внешности, как сказали бы сейчас, лицо кавказской национальности. Он спросил откуда мы и по какой дороге ехали, проезжали ли Гудермес? Сказал, что он чеченец, но ехать на родину ему нельзя. Мы не стали спрашивать, почему? Тогда мы не знали и даже ничего не слышали о том, что Сталин во время войны сослал чеченцев и ингушей в далёкие казахстанские степи, полагая (видимо, не без основания), что с наступлением немцев на Кавказ, эти народы переметнутся на сторону противника. Только через много лет правительство (уже при Хрущёве) приняло решение разрешить репрессированным народам, чеченцам и ингушам, вернуться в родные края. А в то время, то-есть в 1957-ом году, мы, действительно, о факте высылки целых народов ничего не слышали.
Вскоре появились грузовики из совхоза “Комаровский” и повезли нас, студентов Политехнического, на центральную усадьбу. Прибыли туда уже к ночи, на ночлег разместили нас в школе, а утром, разделив на группы, развезли по бригадам. В центральной усадьбе остались только студенты архитектурно-строительного факультета. Им предстояло достроить, отделать и сдать совхозный дом культуры. Группы комплектовались так, чтобы не разбрасывать по разным бригадам студентов одного факультета, одного курса. Так и в нашей группе, которую направили во вторую бригаду совхоза, оказались те же ребята, что и в институте сидели за одними партами.
Вид полевого стана второй бригады явно не вдохновил нас. Два жилых вагончика, ещё вагончик, наполовину жилой, наполовину приспособленный под кухню, и ещё стоящий в стороне комбайн, которому, как мы поняли вскоре, в этом году предстояло простоять без дела. Кроме нас, на этом полевом стане, почему-то никого не было. Привозили кухарку, она что-то готовила и уезжала. Вокруг стана простиралась бескрайняя степь. Присмотревшись к тому, что росло, мы с трудом догадались,что это та самая пшеница, которую мы приехали убирать. Пшеница росла какая-то редкая, низкорослая, не выше 20 – 25 сантиметров. В хилых колосьях почти не было зёрен. Урожай этого года явно не удался! Промаялись мы в неопределённости два или три дня. Наконец, в бригаду пожаловал глава совхоза Гогун, Герой Социалистического Труда. Звезду героя он получил за прошлогодний урожай. Из его визита мы поняли, что уборки урожая не будет. Поля просто запашут под посев следующего года, а для нас придумают другое дело. Пожаловались мы ему и на наше питание. Выступил Гарик Ордоян. Вот как он излагал наши претензии: “Это что мы кушаем? Утром рис без вадом (то-есть кашу), обед – рис с вадом (суп), вечером тоже рис без вадом!” Директор обещал всё устроить и уехал.Утром следующего дня нас перевезли поближе к центральной усадьбе совхоза.
В километре от неё, на берегу речки Тобол, был организован производственный участок (громко сказано!) саманного кирпича и нам поручалось его производство. Две шестиместные палатки, жилой вагончик с кухней, небольшой навес с деревянным столом и полигон для отливки, сушки и складирования кирпичей. Кухня стояла без дела, так как завтракать, обедать и ужинать мы гурьбой ходили в столовую центральной усадьбы. Меню столовой не могло похвастаться разносолами и элементарной чистотой продуктов. Поэтому вскоре начались желудочные расстройства, едва ли не перешедшие грань, за которой начиналась дезинтерея. Через некоторое время наши желудки всё же адаптировались к пище и мы взялись за работу, тем более, что обещали платить по количеству выданной “на гора” продукции. Мы избрали бригадира, им стал Ароян Шаварш. Шаво – тбилисский курд с характерным грузинским акцентом как русского, так и армянского языка.Он учился на нашем курсе, но в группе “Электрические станции,сети, системы”. Парень он был собранный, целеустремлённый и, в дальнейшем, вырос до должности главного инженера Армэнерго – управляющей организации всей энергосистемы Армнии. В студенческие годы был влюблён в однокурсницу Лиану. Родители Лианы были не в восторге от возможной партии с Шаваршем. Говорят,когда он звонил ей домой: “Проститэ Лиану можно к тэлэфону?”, ему, как правило, отвечали: “Её нет дома”. Он не клал трубку и говорил: “Тэм нэ менее, позовитэ”.Если не ошибаюсь, он всё же добился её руки.
Мы быстро освоили технологию производства и в скором времени работа закипела. Думаю, стоит подробнее описать процесс изготовления этих саманных кирпичей. Кирпичи эти представляли собой глину или, на худой конец, глинозём, замешанный с соломой.Эта смесь раскладывалась в деревянные формы размером 30 на 30 на 15 сантиметров и просушивалась на солнце. Такие кирпичи применялись разными, в основном, восточными народами для строительства хозяйственных помещений – сараев, коровников и даже жилья. Неплохо держат тепло. Правда, такие строения недолговечны, но при правильном уходе и при наружной и внутренней обмазке могут служить до полувека, а то и дольше.
То место,где располагалось наше кирпичное производство, как нельзя лучше подходило для этой цели: речка Тобол, откуда легко качали воду для замеса, глинистая земля, ровные гладкие площадки и большие запасы прошлогодней соломы.
Сначала приезжал трактор, к нему цепляли плуг, который всё время находился на участке. Вспахивалась площадь около 200-250 квадратных метров. Подгоняли грузовик с насосом и качали воду из речки на вспаханный участок. После этого трактор, уже без плуга въезжал на это место, которое предварительно было покрыто соломой, и несколько часов “катался” , смешивая солому с глиной. Потом всё это месиво снова покрывалось соломой, чтобы защитить замес от высыхания. Работа техники на этом заканчивалась, приступали к делу и мы. Да, была из “техники” в нашем распоряжении ещё и пара быков. Их мы запрягали в специальный короб-самосвал. Двое ребят заполняли этот короб замесом. Ещё один “быководитель” вёз этот короб к полигону. Там он выдёргивал некий штырь и короб переворачивался и опорожнялся.Несколько ребят быстро заполняли четырёхместные формы этой смесью и ещё двое “штангистов” резко поднимали эти формы за специальные поручни, оставляя на ровной поверхности полигона только что отлитые кирпичи. А телегу-короб уже наполняли новой порцией замеса и снова подгоняли к формовщикам. Всего этого замеса хватало дней на шесть-семь. Чтобы работа не казалась однообразной, мы часто менялись местами. Те же, кому нравилась какая-то определённая работа, работали столько, сколько им хотелось. Так, Витя Мирошник сказал, что он “прикипел” к месту заправщика короба и дней десять подряд заполнял этот бычий транспорт, стоя в одних тапочках в замесе. Увы, кончилось это довольно-таки печально. Ночи были холодные и к утру холодный замес просто обжигал незащищённые ноги работающих. Витя вскоре почувствовал себя неважно. Опухли ноги, появились боли в груди. Скоро он уже не мог ходить. Обратились в медпункт совхоза. Врач, осмотрев Витю, срочно вызвал из райцентра скорую помощь с кардиологом. Диагноз – острый ревматизм. Витю отправили домой в Ереван. В сопровождающие откомандировали ещё двоих ребят.Витю Мирошника я знал ещё по школе и по двору дома пограничников в котором я часто бывал и дружил со многими ребятами этого двора, а с некоторыми учился в одном классе. Виктор был хорошим баскетболистом и играл в сборной Политеха, но эта болезнь, которую он заработал на целине, поставила крест на его спортивной карьере.Сколько я его видел потом, он ходил с трудом. Летом 2007-го года, когда я побывал в Ереване, я зашёл в тот самый двор. Никого из прежних жильцов дома, а все они были русскими офицерами-пограничниками, там уже не было. После развала Союза все продали или обменяли свои квартиты и уехали в Россию. Осталась только Юля Карачанская. Когда я стал расспрашивать её о всех наших друзьях, то про Витю Мирошника она сказала, что после смерти родителей он продал квартиру и со своей семьёй уехал жить, куда бы вы думали ? Да, в Казахстан!
Вернусь однако, к нашим баранам, вернее к быкам. В дальнейшем, тех, кто работал на месте заправщика телеги, обязывали обязательно одеваться теплее и работать в резиновых сапогах.
Когда весь замес бывал исчерпан, мы занимались просушкой уже готового самана – переворачивали немного подсохшие кирпичи на бок, потом на “спину” и так до полного высыхания. Высушенные складывали в пирамиды, где они дожидались сбыта. Жители посёлка, уплатив в бухгалтерию совхоза какую-то сумму, приезжали с квитанциями и забирали нашу продукцию. А у нас трактор уже вспахивал новый учсток и мы начинали новый цикл. За всё время нашей работы этот процесс повторился три или четыре раза.
Чем же занимались другие группы студентов из Политехнического? Выше я уже упоминал, что студенты архитектурно-строительного факультета достраивали, отделывали и оформляли интерьеры дома культуры. Сделали они своё дело отлично. В конце их послали в какой-то большой город за люстрами, бра и другими атрибутами интерьеров. А проекты интерьеров, кстати, будущие архитекторы спроектировали сами. Так что клуб этого совхоза получился что надо! Что делали в других бригадах, точно не знаю. В одной из бригад, кажется, копали котлован под строительство автовесов. Явных признаков, что в какой-то бригаде были заняты уборкой пшеницы, не было. На ток центральной усадьбы не поступало ни одной машины, гружёной зерном.
Культурная жизнь ограничилась одним концертом цыганского ансамбля. Собственно, это был даже не ансамбль, а обыкновенный цыганский табор, расположившийся неподалеку от нашего кирпичного цеха. Под открытым небом в центральной усадьбе прошёл их концерт, а потом табор ушёл в сторону соседнего совхоза. Кинофильмов не привозили, так как клуб ещё не был достроен и показывать кино было негде.
Примерно одновременно с нами, в совхоз на подмогу приехала из Украины группа механизаторов – трактористы, комбайнёры. Но, поскольку никакой уборочной работы для них не оказалось, то бродили они по посёлку, изнывая от безделья. Время от времени они делали складчину и посылали кого нибудь в “заграницу”, то-есть в Челябинскую область за водкой (на целине же в уборочную пору был объявлен “сухой закон”). И когда “гонцы” возвращались с несколькими ящиками живительной влаги, то центральная усадьба на несколько дней погружалась в пьяную одурь. По пьяни бывали и драки, но дрались они между собой, вспоминая прежние счёты, Иногда в драках принимали участие бывшие зэки, которые построили этот посёлок и, значит, были здесь на правах старожилов.
Случилась у нас и “культурная” поездка. Кто-то сдружился с местным комбайнёром, тот сказал, что километрах в десяти-двенадцати от нас есть нормальное русское село, называется Княжинка. Но это село находилось уже в Челябинской области.И там, мол, есть нормальный клуб, где в выходные дни бывают нормальные танцы. Нам, естественно, захотелось побывать там. Уговорили этого “комбайнэро” и, в субботний вечер, человек десять, облепив комбайн, поехали в это село. Немного не доезжая, наш друг высадил нас, показал в какой стороне клуб и уехал обратно. Мы, действительно, попали на танцы в самый разгар танцевального вечера. Танцы были под баян. К полуночи клуб закрылся. Новые знакомые пригласили нас в соседний дом, где всех угостили “кислушкой”, очень похожую на нашу мацонь. После показали, как нам дойти на наше стойбище. Одна дорога вела мимо колхозной птицефермы и идти дальше надо было ориентируясь по еле различимой дороге или по луне. Другая дорога вела в соседнее село, которое стояло на той же речке Тобол, что и наш цех. Дойдя до этой речки, мол, вдоль неё мы и дойдём к себе.
Коль скоро я здесь упомянул о колхозе, а ещё раньше несколько раз о совхозе, то, для читателей, не знакомых с этими понятиями, поясню. Колхоз – это коллективное хозяйство, некая сельхозартель, где собственниками являются, якобы, сами члены этой артели или колхозники. А совхоз – советское хозяйство, государственное сельхозпредприятие.
Итак, одна группа после танцев пошла по первой дороге, а мы, вчетвером, пошли в сторону той самой второй деревни, огни которой служили нам ориентиром. Почти подойдя к селу почувствовали, что очень устали и хотелось спать. Увидели большой стог сена и решили заночевать в нём. Мы буквально ввинтились в это сено и вскоре уснули,наслаждаясь благоуханием травы. Проснулись когда солнце уже начало припекать, выползли из стога и долго очищали нашу одежду и шевелюры от прилипшего сена. Умылись в речке и вошли в село, надеясь в сельском магазине приобрести что-либо съестное. На полках стояли банки каких-то сомнительных консервов, а среди хозяйственных товаров мы увидели будильники “Севан” нашего родного Ереванского часового завода. Продавщица подсказала нам, что хлеб, сыр, молоко и другие продукты можно купить у кого-либо из жителей села и, если увидим дом, из трубы которого валит дым, то это верный признак того, что там пекут хлеб. Так, в одном из домов мы купили большой тёплый каравай только что испечённого хлеба и вкусного сыра. Выйдя из села и, усевшись на берегу речки, мы позавтракали с таким аппетитом и удовольствием, какого не было со дня отъезда из Еревана.Наевшись, отдохнувшие и довольные, мы бодро зашагали вдоль речки и уже к полудню дошли “домой”. Там нас ожидали интересные новости. Оказывается, те ребята, которые пошли другой дорогой, “заглянули” внутрь птицефермы и унесли с собой несколько полусонных кур. Рэм Конобеев, видимо, в прошлом опытный курокрад, показал, как , подойдя к спящей на насесте курице, взять её за голову и завернуть под крыло. Тогда курица уснёт основательно и “шухера” не поднимет. К нашему возвращению куры были ощипаны, выпотрошены и зажарены. И весь коллектив кирпичников с удовольствием съел их, а в совхозную столовую-“отравиловку” в этот день уже не пошли. И уже строили планы посетить тот курятник ещё раз для более серёзной “продразвёрстки”. Через несколько дней группа добровольцев-диверсантов под вечер пошла уже знакомой дорогой. К полуночи они были уже на “объекте” и без лишнего шума, затоварившись курами, двинулись в обратный путь. Рассказывают, что когда они подошли уже к нашему жилью, то, вдруг услышали тарахтенье какого-то мотоцикла, который, судя по свету фары, ехал со стороны той самой деревни, в которой они несколько часов тому назад мародёрствовали. Наши герои здорово перепугались: явно, какой-то страж порядка ехал по горячим следам расхитителей колхозной собственности. Они нырнули в кухонный вагончик, мешки с курами запихнули под полки, сами улеглись и притворились спящими. Подъехавший стал стучаться в дверь вагона: “Эй, есть кто тут?” Трясясь от страха, некоторое время молчали. Наконец, кто-то сонным голосом спросил: “Чего надо?” “Где здесь дорога на третью бригаду?” Тут взорвало всех. На голову несчастного мотоциклиста посыпались ругательства на русском и армянском языке и он, от греха подальше, поспешил уехать. Когда страхи и страсти улеглись, “добытчики” разбудили нас и попросили побыстрее приступить к ощипу и потрошению кур, а сами улеглись поспать.Мы вырыли большую яму, уселись вокруг неё и начали ощипывать “добычу”, складывая перья в эту яму. Затем выпотрошили, отделили потрошки, а остальные внутренности туда же, в яму. Развели небольшой костёр и тщательно осмолили тушки. Костя Меликян взялся приготовить пир из трёх блюд – чахобили, куриного шашлыка и жаркого из потрошков. Жаль только, что для чахобили нет лука. Йонсон,флегматичный парень, никому ничего не сказав, взял сумку и пошёл в сторону огородов местных жителей. Мы подумали, что он собирается то ли попросить, то ли купить у них лук. Но он спокойно подошёл к какому-то огороду, рядом с которым на своих участках работали люди и, в открытую, надёргал столько лука, сколько было нужно. Да ещё укроп и петрушку. Никто из жителей, наверное, даже не подумал, что происходит обычное воровство – воры у всех на виду лук не воруют! Так же спокойно Йонсон вернулся. Вымыли все кастрюли, сковородки кухонного вагончика и главный кулинар с помощниками-кухарями приступили к готовке. Через пару часов всё было готово. К этому времени кто-то сбегал в магазин за хлебом, и пир начался. Пока ели чахобили, подоспел шашлык. Тут к застолью появились две бутылки коньяка. Кто-то так долго придерживал этот коньяк, как будто знал, что случится такой изысканный пикник. Мы сидели на берегу Тобола, обгладывали косточки шашлыка и наслаждались жареными потрошками. Коньяки были выпиты, мир для наших бездумных студенческих голов казался прекрасным. И уже совсем к вечеру явилось ещё одно чудо – кто-то вытащил на свет божий кофе! Могли ли мы мечтать о таком финале нашей и без того интересной целинной жизни?!
А утром кто-то,проснувшись, побежал к речке умыться и тут же вернулся и начал будить остальных. Мы подошли к речке – чистое, прозрачное дно всё было усеяно куриными косточками. Достаточно было кому либо постороннему увидеть это, и нам бы были заданы неприятные вопросы. А посторонние бывали у нас часто и по разным поводам.Было решено, несмотря на холодную утреннюю воду, нырять и собирать косточки. Что мы делали часа два. Эти косточки захоронили в новой яме. Это сейчас я вспоминаю об этом как о забавном приключении. Да и тогда мы не очень-то задумывались о возможных последствиях совершённого нами откровенного воровства. А последствия могли быть самые печальные. Как минимум, нас исключили бы из института. А если бы завели уголовное дело, то всё кончилось бы ещё печальнее. Видно какой-то ангел-хранитель оберегал наши ничего не соображавшие головы. Поэтому мы сейчас, вспоминая об этом, рассказываем с некоторым юмором.
Как бы то ни было, но вскоре начался отъезд студентов на родину. Обещанного пассажирского поезда почему-то не подали и, студенты, рассчитавшись в бухгалтерии, уезжали группами по три-четыре человека. Некоторых мы провожали до станции Карталы, где, купив билеты на свои деньги, они уезжали в каком либо направлении и, с пересадками, добирались до Еревана. Я, Ароян Шаварш, Мегаворян Эдик и Стёпа Казарян решили ехать до Челябинска, потом в Саратов, из Саратова через Сальские степи – в Ростов, а уже в Ростове, сесть в поезд Москва-Ереван. Нас шумно провожали в ресторане станции Карталы ещё не уезжающие друзья. Дорога домой ничем особенным не запомнилось. Разве что в стороне Саратова мы объедались чудесными камышинскими арбузами , которые продавались на всех станциях за совершенно “смешные” деньги. Проводники же вагонов заполняли все пустые купе и тамбуры этими арбузами, чтобы потом продать их с “наваром”.
И ещё: на всех вокзалах, где мы делали пересадку, к нам обязательно подходил милиционер и просил предъявить документы. Мы показывали паспорт, студенческий билет и, наконец, комсомольскую путёвку на целину. Именно она и доказывала милиционеру, что перед ним не какие-то оборванцы, коими мы и дейсвительно выглядели, а очень даже уважаемые герои-целинники. Иронизирую!
Занятия в институте в этом году начались с первого октября. Не помню, для всех или только для тех, кто побывал на целине и вернулся только в середине сентября. Видимо, наши восторженные рассказы о всех перипетиях целинной эпопеи как-то так повлияли на наших друзей-слушателей, что, когда в следующем году началась кампания по рекрутированию студентов на новую поездку на целину, то новых добровольцев оказалось негусто, а из прошлогодних почти никто не записался в комитете комсомола, чтобы повторить свой целинный “подвиг”. Грант Оганезов, наш преподаватель “Истории КПСС”, который был в 1957-ом году ответственным за всю группу Политехнического и летом жил в том же Комаровском совхозе, едва ли набрал половину от прошлогоднего числа студентов.Меня он всё же уговорил ехать на целину во второй раз уже в ранге “ветерана”. Правда, согласился я нехотя, потому что в моей жизни появилась Мила и уезжать надолго ох, как не хотелось! С другой стороны, хотелось подзаработать немного денег и приодеться. И ещё: осенью 58-го намечалась поездка на всесоюзные соревнования (фехтование) и мой тренер возлагал большие надежды на летние тренировки. Мы договорились с ним, что на целину я поеду, но он недели через три вызовет меня на тренировочные сборы.
И опять сороковагонный товарняк. Правда, на этот раз на целину ехали не только студенты. Было много рабочей молодёжи. Слышал, что комсомольские руководители предприятий добились сохранения их средней зарплаты на время поездки на целину. Из близких мне однокурсников на этот раз ехал со мной только Серёжа Оганов. Путешествие не отличалось от прошлогоднего ничем. Провожать меня на вокзал пришли мой брат Лёва и двоюроднуй брат Андраник. И ещё пришла Мила с подругой. Андраник, которому Лёва “по секрету” сообщил, что это за девочка провожает меня, потом рассказывал, что когда поезд тронулся в путь, он видел как Мила всплакнула. И опять тот же маршрут, те же остановки, тот же солдатский борщ.
Ехали мы с Сергеем в вагоне , где были студенты армянского сектора механического факультета. Ребята весёлые, дружелюбные. Со многими из них потом многие годы я был в большой дружбе. Грант Оганезов тоже ехал в нашем вагоне. Это был последний вагон с “политехниками”, а в соседнем вагоне ехали ребята из медицинского института и среди них мой школьный друг Юра Карапетян, балагур и выдумщик всяких приколов. На “борщевой” остановке в Гудермесе один из будущих медиков в вокзальной парикмахерской побрил голову, затем пообедал, прилёг в вагоне на полку и уснул. Тогда Юра на его вспотевшей свежевыбритой голове химическим карандашом (таких сейчас нет, вместо них разные фломастеры) осторожно написал “Память Гудермеса”. И пока надпись не расплылась, разбудил его и повёл гулять вдоль вагонов. Нам всем сверху хорошо была видна эта надпись и мы, конечно, заходились от хохота. Видя такое веселье, сам объект смеха тоже смеялся, хотя не знал причины.
Тот же “62-ой километр”. Теми же грузовиками нас развозят по совхозам. На этот раз нас повезли в совхоз “Некрасовский” и распределили по бригадам. Меня и ещё двух ребят мехфаковцев поселили в довольно приличном совхозном общежитии. Не помню насчёт “удобств” ,но комната, в которой мы жили, была чистая, светлая. На окнах занавески, чистые аккуратные постели и даже умывальник. И работа, которую нам предстояло выполнять была из разряда престижных. Мы были прикреплены к совхозной лаборатории и должны были за 10-12 дней собрать для анализа образцы пшеницы со всех посевов совхоза.
Делалось это так: утром к общежитию подъезжали три грузовика “ЗиС-5”. Водители были снабжены картами участков, поля которых нам предстояло посетить в этот день. И мы разъезжались. Участки были по 200-300 гектаров каждый. Подъехав к углу участка, я выходил, а машина уезжала и останавливалась уже на другом углу этого поля по диагонали. Издали она и служила мне ориентиром. Я вступал на поле и, шагая по этой воображаемой диагонали, равномерно срывал колосья, набирая их в сноп по 1000 штук. Уже подойдя к машине, перевязывал сноп, выписывал бумагу с номером этого участка и клал в кузов. Ехали на другой участок для такой же процедуры. Так, каждый из нас троих объезжал за день четыре-пять участков. И к концу второй недели объехали все тридцать шесть тысяч гектаров совхозной нивы. В лаборатории, как нам рассказали, делали такой анализ: отделялось зерно из снопа и оценивалось его качество. Выносился лабораторный вердикт: зерно этого участка должно быть направлено в семенной фонд или в продовольственный.
Как раз к концу этой работы мне принесли телеграмму за подписью председателя Госкомспорта Армении с просьбой отпустить меня на тренировочные сборы. В дирекции совхоза сказали, что рассчитают меня сразу же, но нужно завизировать телеграмму в армянском штабе, а он находился в райцентре. Район назывался Орджоникидзевским и ехать в одноимённый райцентр надо было километров восемьдесят. В кузове попутки я и поехал. Уборка пшеницы в районе уже началась.Встречались машины, гружённые зерном. Да и без этого можно было понять о начале уборочной – дорога вся была усеяна зерном. На герметичность кузовов машин, перевозящих пшеницу, явно внимания не обращали. Доехал до Орджоникидзевки. Штаб нашёл быстро – большой деревянный дом. Вошёл, прошёл сени, а потом в большую, метров в сорок, комнату. Посреди комнаты, в полувоенной одежде, но босиком, стоял Володя Дарбинян, первый секретарь ЦК Комсомола Армении. У стены за столом сидел второй секретарь Мавр Давтян (за его малый рост называли его Мавриком). Вдоль стен, по периметру комнаты, с понурым видом стояло человек двенадцать студентов. Видимо, проводилась некая “проработка” и мой визит прервал речь Дарбиняна. Заметив меня, он спросил: “Тебе чего?” Я протянул ему телеграмму. Прочитал и тут же продолжил свою воспитательную речь: “Вот, этот парень едет, чтобы на соревнованиях защищать честь республики, а вы приехали сюда позорить её!” Оказалось,что студенты мединститута, расквартированные в райцентре для какой-то работы, как-то сильно “сдружились” то-ли с местными девушками, то-ли со студентками какого-то российского техникума или профучилища, которые тоже работали в этом райцентровском совхозе. “Дружба” была настолько крепкой и страстной, что уже недели через полторы у ребят появились некие недомогания. Будущие врачи и сами диагностировали у себя гоноррею, а доктора из районной поликлиники лишь подтвердили диагноз, назначили какое-то лечение и сообщили в штаб. Вот я и попал в штаб как раз в тот момент, когда там разбиралось это пикантное событие. Заразившихся студентов собрали и, в сопровождении деятелей мединститута, отправили в Ереван.
А я, получив визу высокого начальства, в тот же день вернулся в Некрасовку. Утром в бухгалтерии получил рассчёт и приятно удивился сумме, которую мне выплатили за двухнедельную работу. Она оказалась втрое больше того, что я заработал за два месяца на “кирпичной” работе в прошлом году. В приятном настроении к вечеру я был уже на знакомой станции Карталы, где удачно сел в поезд Магнитогорск – Москва и ещё через день уже подъезжал к столице.
В Москву поезд прибыл утром. Первым делом я зашёл в магазин и купил пару носков. Зашёл в общественный туалет, что в самом начале Пушкинской улицы рядом со входом в метро. Туалет был довольно приличный (центр столицы всё-таки!). Там сидела старушка и продавала желающим мыло и полотенца. Я взял и то, и другое. Побрился, умылся, вымыл под краном ноги, переодел носки. Старые носки – в урну. Бабуся, наблюдавшая за мной, как-то горестно вздохнула и спросила: “Что, отсидел соколик?” Я стал объяснять ей, что, мол, еду с целины, поэтому у меня такой потрёпанный вид. Она кивала головой и приговаривала: “Ну да, ну да!”
И я поехал по магазинам. То-ли отсутствие большого выбора товаров, то-ли моя невысокая требовательность, но уже к середине дня я был полностью экипирован. Причём, всё, что я покупал, тут же, в примерочной одевал на себя. Старьё – опять же в урну.Так, помню, я купил китайскую сорочку известного тогда бренда “Дружба”,плащ , тоже китайский и тоже из “Дружбы”. Зато брюки были ГДР-овские и сидели на мне как влитые. Удачно купил модные тогда чешские туфли на толстой капроновй жёлтой подошве и чешский же твидовый пиджак (мы называли джонджол). Этот пиджак я потом носил несколько лет. В последнем магазине, увидев себя в зеркале, я чуть было не воскликнул: “КрасавЕц”, как Шукшин в фильме “Калина красная”. Собой я остался очень даже доволен.
Оставалось осуществить давно задуманное: найти моего друга Эдика Дрампяна. Эдик – коренной москвич. Его отец, чтобы подучить сына, хоть немного, армянскому языку, отправил его на год в Ереван, к своему брату. И этот год Эдик учился со мной в одном классе. Это был девятый класс. Доучиваться в десятом классе он всё же уехал в Москву. По-армянски говорить он так и не научился, разве что освоил, как и положено, несколько крепких выражений. Мы очень сдружились с ним. Весь год мы сидели за одной партой. Он был дружен и со всеми одноклассниками и с моими внешкольными друзьями. Весёлый, остроумный, острый на язык и в то же время удивительно дружелюбный парень. Одним словом – москвич. Да, для всех моих дворовых друзей он был “Масквич”, так его и звали. После его отъезда в Москву мы переписывались, мечтали когда-то обязательно встретиться. Адрес его я помнил хорошо. Жил он в самом центре Москвы на Пушкинской улице недалеко от знаменитого Дома Союзов. Жил с родителями и старшей сестрой. Был у него ещё и старший брат Гагик. Работал он на Центральном радио и был одно время корреспондентом в Индии. Помню его репортажи во время визита в Индию Хрущёва и Булганина. Заканчивались они словами: “Вёл репортаж Гагик Дрампянц”. Я легко нашёл их дом. Вся семья была в сборе. Эдик же был в восторге от нашей встречи. В те годы, когда ещё не было таких интенсивных авиарейсов, поездка на поезде в Москву или из Москвы была событием. Я выкупался в их ванной, что было для меня тоже чудом из чудес. Поужинали и чуть ли не до утра поговорили. Немного поспав, проснулись. Помню завтрак с московскими деликатесами. Уговаривали меня хоть несколько дней пожить у них. Но меня уже тянуло домой.Там, в далёком Ереване, меня ждала моя Мила! Говорили, что билета на поезд всё равно не достать – июль и август, пора отпусков, и на южном направлении билеты – это проблема. Я же стоял на своём. Тогда, вздохнув, мама Эдика долго звонила куда-то и, накохец, сказала, что мне повезло, билет она “устроила”. Мы с Эдиком поехали в указанное мамой место (это точно были не железнодорожные кассы). Билет, как помню, какая-то бронь, был приобретён и Эдик проводил меня в тот же день в Ереван с Курского вокзала.
Целина была позади и ей предстояло остаться в моей памяти как о интересном и увлекательном эпизоде студенческой жизни. А поезд, хоть и скорый, но казалось, что едет очень медленно. Я же торопился поскорее увидеть ту, которая вскоре стала главным человеком в моей жизни.