Когда ещё существовал Советский Союз и прибалтийские республики были в одной семье братских народов, они имели успехи в деле образования и к ним приезжали перенимать опыт из других областей, краев, республик большой многонациональной страны. В группе такой делегации учителей находился и я, зелененький педагог, но отличившийся тем, что среди пионерских вожатых республики был редким экземпляром – парнем. Все уже матерые и с многолетним стажем педагогической работы. Мне тоже хотели дать какого-то «отличника», но в школе одна учительница воспротивилась, мол те деревца, которые были указаны в его характеристике, пионеры не сажали. А это – приписка, подлог. И мой «отличник» так и остался висеть на тех березках. Но с делегацией я всё же поехал, и был в этой поездке кем-то в виде мальчика на побегушках. В Риге встречали по высшему разряду, так как с нами был министр нашей республики и члены рангом чуть ниже. Мы слушали органную музыку в Домском соборе, посещали школы, слушали различные хоры без музыкального сопровождения. Во Дворце пионеров мне всё было безумно интересно. Я и ушами и глазами схватывал всё, что могло пригодиться в работе с пионерами. «Дружба братских народов, - говорила бойкая молодая латышка, - залог наших успехов. Мы гордимся многовековой самобытной культурой бурятского народа, но знаем немного о нем и надеемся побывать у вас и узнать больше. У вас главное достояние – Байкал, ну а здесь -лучшие педагоги автономной республики, и мы ценим и уважаем ваш благородный труд!». Делегация серой тучей перекатилась в другой зал, а я задержался у стенда и девушке, только рапортовавшей об успехах эстетического воспитания, задал вопрос по своему профилю работы. Посчитав меня за местного, своего, а я не имел таких узких глаз, отличался немного от своих коллег внешностью да и был молод, она нервно ответила: «Погодите вы, дайте отойти от этих тунгусов, или каких-то там бурят. Подойдете позже, я отвечу на ваши вопросы, да и, к слову сказать, какие у нас успехи, одна показуха». Я тактично поправил её, что здесь не было тунгусов. Однако не стал ей парировать, подумав, пусть принимает не за того.
-Да не всё ли равно, - распалялась латышка, - Узкоглазые! Кого только нет в такой стране. И ещё лезут к нам. Тошно глядеть на них. Что они понимают в европейской цивилизации, им надо пещеры показывать…
Я догнал делегацию и никому ничего не стал говорить. Вечером состоялся прием в ресторане «Рига», где звучали пылкие речи. А когда выпили, то чуть ли не целовались, клянясь в дружбе. Только теперь начал осознавать, насколько это было неискренне, лицемерно и подло. За столом, чуть поодаль сидела та самая латышка. Она всё давно поняла, увидев меня ещё в зале, задолго до застолья. Она казалась каменной. На речи не реагировала, не аплодировала. Упорно отводила взгляд в сторону.
О чем она думала? Может, о том, что я скажу министру о её выходке и о национализме, и её вышвырнут с работы? Однако теперь я рассуждал по-иному.
За внешним приличием уже в то время скрывалось нечто большее, государственное. Было бы бессмысленно портить дутую атмосферу приема, все прошло гладко, вот только осадок мутного ила осел в душе навсегда.
Вечером на автобусе мы переехали в Эстонию, в Таллин, где назавтра обещали быть новые встречи и новые елейные возлияния. Солнце уже закрывалось саваном темени, когда подвезли нас к небольшому православному храму с многочисленными маковками. Он отстоял от строений каким-то отшельником. Когда-то он был православным храмом . Я думал: «На ночь глядя ещё одна достопримечательность!» Ошибся. В этой русской церквушке, где раньше был алтарь, разместили гостиницу, куда определили мужчин. Выше по узким сводчатым потолкам и извилинам ступенек, ведущим наверх, определили женщин. Ни телевизора, ничего развлекательного нет. А спать пока еще рано. Но я устал за день, раздевшись, упал в кровать и быстро заснул. Слышал иногда громкие разговоры и топанье каблуков вверх-вниз. Прошло, примерно, часа два. Глубокая ночь. В это самое время меня разбудила песня:
«Эй. Баргузин.
Пошевеливай ва-ал,
Молодцу плыть
Недоле-е-чко»…
-Ну, кажется, приплыли,- открыв глаза, подумал я. Такое пиршество мне с детства знакомо.
Голоса доносились с верхних ярусов, как с клироса. Повизгивали женские высокие. Вразнобой, но могуче, ударом о наковальню,- мужские. Я поднялся и заглянул в черноту ночи окна. Кругом тишина, лишь горничная снует, приговаривая: «Да что это такое? У нас таких постояльцев ещё не было!»
А голоса продолжали:
«Шилка и Нерчинск
Не страшны те-перь»…
Какая здесь Шилка, если Таллин уже покорили. Русскому человеку постоянно мало выпивки. Мало и мало. Что там в ресторане? Так, затравка души. А она большего просит. Вот мужики и затарились. Теперь поют. Пускай культурные эстонцы узнают сибирские буйства и услышат знаменитую песню.
Горничная спряталась и не выглядывала из кельи, приспособленную под служебную.
Мужчины решили пригласить женщин в свои покои. Они уже приготовились к выпивке, повытаскивали закусь из всех сумок и наставили бутылок. Женщины не хотели идти. Решили приглашать настойчивее. С закуской и бутылкой явились в их апартаменты и уговорили по рюмочке и только тогда , когда обожгло внутренности, в ночнушках спустились к мужикам.И мужики, изрядно приложившись, не обременили себя приличием одежды - в трусах и майках, и с песней на всю вселенную: «Ро-маш-ки спря-та-лись!» рядом барышнями расселись кто как мог.
Я оделся и, дабы не быть белой вороной, подключился к коллективу. Угомонились под утро. Для сна отвели только 3 часа, поэтому на разных встречах и экскурсиях, которые начались с утра, выглядели размороженными картошками.
Ночные бдения пришлось замять министру образования и научных учреждений республики, который находился в другой гостинице.
Никакие самые яркие встречи и посещения не впечатляли . Ничто не воспринималось нами должным образом. Вечером к одинокому Русскому храму-отшельнику подкатил автобус. Рядом с ним стоял другой, двухэтажный, из которого выходили тихие дисциплинированные немцы, приехавшие на наши места. Но после нас им в нос ударил густой воздух сибирского настоя, они долго и настойчиво возражали, желая, чтобы предоставили им, туристам-европейцам лучшие условия, однако дальний многочасовой переезд в другую гостиницу уставших путников совсем не устраивал, и им пришлось вдыхать чужие ароматы.