Гер Георг и фрау Рая
Так называла моего отца и маму шестилетняя немецкая девчушка по имени Анхен из города Вердер. Она здоровалась, делая книксен, и терпеливо ждала меня, чтобы показать новую гимнастическую фигуру.
- Мы тогда втроём жили под Берлином, - сказала нам с братом мама, когда к ней пришли светлые воспоминания из военной молодости.- В 1947 году Славику исполнилось полтора года, а я уже была беременна Женей. Анхен было тогда лет шесть, она была худенькой девчушкой, но очень гибкой. Она то вставала на «мостик», то переходила с рук на ноги делая «колесо». Ну и ты, конечно, не отставал - тоже кочевряжился: то ножку поднимешь, то на четвереньки встанешь, то на попку упадёшь. Наши сослуживцы, если мимо проходили, то начинали смеяться и громко хвалить ваше цирковое представление! Ну а после выступлений, я вас кормила, чем Бог послал.
Тут мама достала трофейный альбом, обтянутый кожей с металлическим узором и бляшкой на боку. Улыбаясь, она стала показывать послевоенные фотокарточки, радостно обращаясь к мужу:
- Жора, ты помнишь, как наш парень потерялся? Я тогда перепугалась, всё в доме и во дворе обыскала! Нигде его нет! А потом его случайно в клетке с кроликами нашла. Смотрю, сидит, улыбается во весь рот, озорник! Я его только по светлым волосикам, да по серым глазам и узнала.- Тут мама помолчала, а потом, укоризненно покачав головой, добавила:
- Один раз, сынок, ты меня прямо « в лужу посадил»! Взяла я тебя с собой в наш военный магазин купить себе ботиночки, а то старые мои промокать стали. А продавцами там девушки немецкие работали. Жмутся: «Найн»,- отвечают. А ты в это время незаметно пробрался под прилавок и достал оттуда ботинки! Девушка вся красная, извиняется, а сама всё твердит твоё имя: « Слявик, Сля-вик!..». Не стала я девчонок подводить, так домой и ушли.
С мая 1942 года протопала наша мама, Рая Погодина, после окончания Училища связи под Волховом, в широченных сапогах, чтобы офицеры поменьше приставали, от Гомеля до пригородов Берлина со своим девичьим отделением, осуществляя связь 16 Воздушной армии под командованием Героя Советского Союза генерала С.И. Руденко. И мы с младшим братом удивлялись, что наша геройская мама, пройдя через смерть и огонь пол Европы, после войны почти не надевала награды или орденские планки. Всегда спокойно отвечала: «Жить надо проще…Я вообще не понимаю этой моды. Наденут и ходят везде красуются: праздник - не праздник!»
В детстве мы часто спрашивали отца и маму о войне? Но победители неохотно вспоминали, а если и рассказывали, то что-то молодое, весёлое. И лишь однажды, когда я долго приставал к маме, она вдруг невесело заглянула мне в глаза и резко ответила: «Ну что ты хочешь услышать, как я во вшах сидела в залитых ледяной водой окопах, как донималось начальство, как бомбили, как спала на ходу, как ребята погибали?». Это была словно и не моя мама.
Однажды в праздник я вдруг неуместно пошутил, сидя за столом: «А ведь я, оказывается, был «задуман» в апреле 1945 года! Вот просто взял и отнял девять месяцев со дня своего рождения». На что мама, покраснев, ответила: «Ну и, дурак же ты, сынок! Кто же такое на людях говорит!?»
И снова мама вспоминала о смешном случае, когда сразу после войны мы втроём жили в пригороде Берлина,у красивого озера Фалкензее:
« Мы тогда жили на втором этаже уютной усадьбы. А на первом этаже жил начальник вашего отца с женой Верой, из моего отделения, с мальчиком, Славиным ровесником. И вот я кричу в окно: «Жора, пойди, расщепи полено, а то в доме холод собачий!»
Через некоторое время на деревянной лестнице вдруг раздался страшный стук! Открываю дверь и вижу, как мой сынок тащит на второй этаж корявое полено. Внизу стоит лейтенант с женой и, открыв рты, смотрят на происходящее! Ты в полтора года был очень бедовым и даже обижал своего сверстника-соседа. Тогда я вдруг впервые подумала: «Вот растёт мой помошничек!»
- А помнишь, Георгий, - вновь оживилась мама - Собралась я обед приготовить и говорю сама себе вслух: «Дожили, в доме ни одной морковки нет!» А вскоре слышу, как словно кто-то в дверь скребётся? И тут, весь перепачканный землёй, входит мой сынок с огромной морковью, почти укрытый зеленой ботвой! Ну, как ты мог сообразить, где находится огород и где прячется морковь?»
В это время мой брат Женя нашёл на фотографии, среди десятков военных, их жён и детей нашу маму в сержантской форме. Это была её последняя фотокарточка со своими однополчанами перед отъездом в Москву, чтобы родить своего первенца, а потом с ним снова вернуться к мужу в Германию. На фото наши победители стоят у стены дворца Фридриха 2 в Потсдаме, 19 июля 1945 года. Среди светящихся радостью лиц офицеров, детей у них на коленях, мам в гражданской одежде, молодцеватых женщин в военной форме, лётчиков в фуражках и пилотках, гармонистов – брат, наконец, узнал маму и отца, почему-то стоящих поодаль друг от друга.
- Ой, какие малюсенькие фотокарточки - удивился брат, вытащив из альбома маленькие карточки, чуть больше размера спичечного коробка.
- А это мы в Польшу вошли! – обрадовалась мама. – Захотелось нам с девчонками из отделения связи сняться на фото и послать домой. Мы даже с офицерами своими переругались, чтоб и нам, хоть на клочочках, но сняться. Упросили начальство, а сами, втихаря, переоделись в гражданское платье и снялись впятером! А уж когда в Германию пришли, то снимались – сколько влезет.
- А вот мой первенец - в Германии снялся в павильоне.- Вылитый немецкий мальчик.
На фотографии – стоял на стуле светловолосый мальчуган, с волосами зализанными водичкой на пробор, в белой рубашке и штанишках с бретельками крест - на - крест и сияющими чёрными ботиночками. Руки до локтей голые, в перевязочках - от полноты.
А вот моя самая любимая фотография: я на руках у мамы. Она в глухом платье с плечиками, с завитыми тяжёлыми волосами – настоящая фрау Рая. Вот только лицо у мамы сильно осунувшееся – ведь она уже беременна братиком Женей.
- Рай, - оживился вдруг и отец, - а помнишь, как летом тебя с улицы одна немка поздравляла с днём рождения:
- Фрау Раё!.. Фрау Рае! – Ты выглянула в окно, а там соседка немка принесла тебе огромный букет цветов! Она как-то узнала, что у тебя день рождения 11 июня - и уж обрадовала, так обрадовала!
- Я помню,- заулыбалась мама.- Мне, как кормящей матери полагалось зерно пшеницы. Вот я её и угостила белым хлебом, испечённым из этого зерна. Этим же хлебом я подкармливала понемногу и твою юную учительницу гимнастики Анхен. Немцы тогда очень голодали. А белый хлеб мне с радостью согласился молоть и выпекать один пожилой немецкий лавочник...
В 1948-м году, когда родился мой братик, отца комиссовали. И мы вчетвером приехали в Москву к бабушке, в её 11-ти метровую комнатку в общей квартире.
До первого класса мне немецкая речь из трофейного приёмника, казалась приятной на слух, и было ощущение, что я даже что-то понимаю или ощущаю. Но жилось трудно, и родители обменяли на крупу и сало перламутровый аккордеон «Universal» и трофейный приёмник со светящимся табло. Награды наши родители одевали только по праздникам, а всё остальное время нам разрешалось вволю звенеть и играть их медалями и даже одним орденом.