Он не помнил, когда именно подсел к нему этот странный собеседник и когда именно он произнес свое первое слово. Оставалось ощущение, что он всегда был в поле зрения, рядом, но проявился лишь тогда, когда на него обратили внимание. Так напоминает о себе придорожный камень, о который запнулся задумавшийся прохожий. Позднее, по здравому уже размышлению, Бывалый так и не смог понять, почему внезапное возникновение этого необычного человека у его костра не только не напугало его, но и вообще не вызвало абсолютно никаких эмоций. Незнакомец, севший на бревно в тот момент, когда Бывалый стоял к нему спиной, представлялся его глазам столь же привычным и уместным, как и потрескивающий костер, подвешенный над ним котелок, палатка и опушка леса неподалеку. Пока сидевший не заговорил с ним, он видел его, но одновременно как бы и не замечал.
Тот вечер начинался вполне обыденно, насколько это только возможно для геолога, находящегося в двухстах километрах от ближайшего человеческого жилья. Бывалый, (так прозвал его работодатель, и прозвище прочно укрепилось за ним, сначала среди сотрудников компании, а потом и за ее пределами), прошел свою дневную норму в двенадцать километров по кишащей гнусом тайге, дважды останавливаясь для сбора образцов и их полевого анализа. Места, что он миновал, были ничем не примечательны и напоминали те же, что он проходил вчера, и позавчера, и неделю назад: густые, таежные леса, откуда веяло мраком и сыростью, быстрые каменистые речушки, буреломы и заболоченные языки, которые он пересекал, проверяя дорогу перед собой специально срубленной для этого слегой. Бывалый одинаково комфортно чувствовал себя и в городе, и в лесу… Или, вернее будет сказать, и там, и там он чувствовал себя одинаково некомфортно. В городе ему мешал постоянный шум, гам, потоки машин и толпы людей, от которых рябило в глазах, извечная суета и необходимость соблюдать выводящие из себя нелепые условности. Но больше всего он не любил городской воздух: тяжелый, пыльный, безжизненный,- от него нельзя было укрыться даже на высоте шестнадцатого этажа, плотно закупорившись в своей квартире. Как-то раз он вернулся из экспедиции по Байкалу, проехал по улицам города на велосипеде и свалился с тяжелейшей интоксикацией организма. Отравился воздухом…
В тайге ничего этого не было, на зато присутствовали свои раздражители и прежде всего это были вездесущие полчища гнуса. Вранье то, что после определенного момента перестаешь их замечать,- по крайней мере, он не перестал. Не помогали ни мази, ни сетки, ни дымокуры, ничего… Во-вторых, ему сильно недоставало простых человеческих радостей: мебели, электричества, менее грубой пищи и самое главное,- горячей ванны. По общению с себе подобными он, будучи нелюдимым, никогда не скучал.
И все же, в тайге он чувствовал себя немного более свободным, чем в городе, хотя воистину, разница была невелика. Ведь неважно, что скомандовали солдатам: «смирно», или «вольно», если в обоих случаях приходится стоять в строю. Говоря в общих чертах, Бывалый принадлежал к тому редкому типу людей, которых принято называть пассионариями. Ему везде было не по себе, и он все время стремился куда-то дальше и даже в раю наверняка нашел бы, чем быть недовольным. Подобные ему в свое время кочевали по степям, бороздили моря, открыли Сибирь и Новый Свет. Цивилизация шла по их следу, а они словно бежали от нее.
Но Бывалый не имел дурной привычки отвлекать себя от жизни пустыми размышлениями. Он пребывал в хорошем расположении духа не от того, что с каждым шагом удалялся от цивилизации, и теперь ее ближайший форпост отделяло от него двести с лишним километров глухой тайги, а просто из-за самого факта передвижения в неизвестное. Безлюдье и красоты природы были лишь приятным приложением к этому. Бывалый отпустил бороду, как всегда делал во время длительных экспедиций. Он делал все то, что делали его предки за много веков для него: ел, спал, охотился, ловил рыбу. Геологическая разведка была лишь поводом для этих странствий. Не будь ее, он стал бы лесником, браконьером или контрабандистом. Его жизнь в тайге подчинялась размеренному ритму и ничто, даже встреча с дикими животными, не нарушала его.
До этого вечера…
Как обычно, он не стал ждать сумерек и разбил лагерь за два часа до наступления темноты, как только обнаружил подходящее место. Этот временной промежуток, оставшийся до захода солнца, был его резервом на то, чтобы разбить палатку, натаскать сушняк, которого хватило бы на всю ночь и развести костер. В темноте это делать было бы крайне проблематично. Поляна, с одной стороны которую ограничивала темная громада тайги, а с другой – говорливая каменистая речушка, должна была стать его пристанищем на эту ночь. Палатка была разбита на некотором удалении от костра, из опасения, что искры могут ее прожечь. Перед огнем Бывалый положил широкий обломок бревна, выполнявший роль сиденья. На сырой земле сидеть вообще не рекомендуется, а в тайге Восточной Сибири, где в нескольких метрах под тобой может находиться ледяной пласт вечной мерзлоты, это и вовсе откровенная глупость.
Бывалый как раз наполнял водою котелок, когда появился незнакомец. Во всяком случае, когда он вернулся к костру, тот был уже там, шевеля веточкой горящий хворост. Бывалый ничуть не удивился его появлению, как не удивился бы новому персонажу в ночном сновидении. Он даже внимания на нем не заострил, будто тот был очередным кустом на краю поляны, полностью вписывающимся в общую картину.
Бывалый продолжил заниматься своими делами, незнакомец же занялся своими,- он разгреб угли костра и подбросил дров. Пищу они готовили как бы совместно, но молча и никак не координируя свои действия. Первое же свое слово гость произнес значительно позже,- когда они уже поели и Бывалый закурил свою традиционную вечернюю сигарету.
- Задумывался ли ты когда-нибудь о том, сколько весит дым костра?- спросил он и только тогда геолог впервые остановил на нем свой взгляд. Но даже тогда, ни тени недоумения или беспокойства не появилось в его душе, хотя незнакомец выглядел более чем странно даже на взгляд непредвзятого человека: спутанные клоки длинных волос и бороды казались продолжением его примитивного одеяния из небрежно сшитых шкур. Также и деревянный посох, который тот прислонил к своему плечу, чудился продолжением его узловатых пальцев. Лицо незнакомца было грубым и обветренным, а его пояс, с висящими на нем бутылями из выдолбленных тыкв, свидетельствовал о том, что перед Бывалым находится самый настоящий шаман.
Со стороны геолога не последовал ни один из самых логичных и ожидаемых вопросов, вроде: «кто ты?» и «откуда ты взялся?». Вместо этого Бывалый почему то спросил:
- А почему дым костра должен что-то весить?
- Когда ты несешь дерево для огня, то изнемогаешь под его тяжестью. Когда же костер прогорает, то на его месте остается горка легчайшего пепла, которую унесет даже самый слабый ветерок. Куда же девается остальной вес дров?
Бывалый сделал неопределенный жест плечом. Судя по всему, он никогда не задумывался над этим и теперь просто не знал, что сказать.
- Мне жаль тебя, как жаль всех вас, людей из Города, хотя мне должно быть смешно. Ведь слепец, полагающий себя зрячим и постоянно встречающий своей головой каждый угол – забавное зрелище.
- Я не понимаю, что ты имеешь в виду,- ворчливо отозвался Бывалый, стряхивая пепел сигареты в костер.
- И это тоже забавно, поскольку я использую простые слова,- огонь, отражающийся в глубоко посаженных глазах шамана, придавал тому некий оттенок величественности.- Мы все играем в игру, называемую жизнь, но отличие между мной и тобой в том, что ты всерьез воспринимаешь правила этой игры. Ты смотришь на окружающее тебя, и считаешь, что тебе ведом истинный лик бытия. Я смотрю на эти же вещи, и вижу лишь грубые декорации. Наш мир лишь рисунок на тонком пергаменте; не нужно давить на него слишком сильно, иначе бумага порвется.
Геолог щелчком ногтя отправил дотлевший окурок в костер и досадливо произнес:
- Я не понял ровным счетом ничего из того, что ты мне только что сказал. Если хочешь, чтобы твои слова достигли цели, будь добр, изъясняйся яснее…
- Мои слова достигнут цели вне зависимости от того, понимаешь ты их сейчас, или нет,- снисходительно усмехнулся шаман.- Я просто возвожу сейчас словесную конструкцию, вербальную лестницу, взобравшись на которую ты, быть может, сможешь подняться настолько высоко, насколько это необходимо, чтобы увидеть Великую Реку и услышать шум ее вод.
- Что увидеть?- по лицу Бывалого было заметно, что тот слегка озадачен.
- Великую Реку, ту самую, что несет в своих водах всю вселенную, чей исток находится в прошлом, а устье в будущем. Чей исток и устье присутствуют везде одновременно. Эта Река закольцована, и все вещи впадают в нее. Но неверно будет считать, что в нашем мире есть Великая Река. Наоборот, правильным будет утверждение, гласящее, что в мире нет ничего, кроме этой Реки. Но мало осознавать этот факт, мало того, чтобы тебе рассказали об ее существовании. Нужно чтобы эту Реку увидели твои глаза, чтобы ты раз и навсегда осознал ход ее темных и медлительных вод,- тогда общая картина вселенной станет для тебя ясной, доступной и гармоничной. Только тогда у тебя появится возможность стать каплей в водах Великой Реки и ты больше не будешь утопающим, который бессмысленно и безо всякой надежды барахтается в ее потоках, видя перед собой только неизбежность конца. Ты сможешь понять, что ничего никуда не уходит, и все вращается в пределах Реки, что существует круговорот душ, и что само время испаряется в Устье, чтобы пролиться дождем и напоить Исток той же Реки.
- Что-то я не совсем понимаю,- перебил говорящего геолог.- Ты мне о своем виденье мира рассказываешь? Или пытаешься донести до меня свою философию?
- Когда ты загораешь под лучами знойного летнего солнца, значит ли это что такова твоя философия? Или в те моменты, когда ты кутаешься теплее, чтобы спастись от зимней стужи, ты всего лишь оправдываешь свое виденье мира? О нет… Ты здесь и сейчас, и делаешь то, что ты делаешь потому, что лишь выполняешь требования этого мира к тебе.
- Я здесь лишь потому, что это моя работа и мне за нее платят.
- Да,- старик прикрыл глаза, углубившись в себя,- я вижу... Огромный город из стекла и камня, пропитанный горьким, ядовитым дымом. Ночами он затмевает своим светом звезды... Он был бы даже красив, если бы не его обитатели. Они снуют по его извилистым улицам, превращая его в огромный муравейник исходящий запахом алчности, страха и вожделения. Ах, как они ненавидят друг друга, как стараются унизить другого и пытаются тем временем не стать униженными. Вы считаете установленный вами порядок вещей истинным и единственно возможным, но воды Великой Реки уже подтачивают корни ваших домов. Все вы скрываете темное нутро за белозубыми улыбками и приправляете ядом слова. Я предвидел многие из изобретений человечества. И я могу сказать одно,- там нет закатов. Тропа, которую вы избрали, ведет к обрыву.
- Зачем ты мне это говоришь?- нахмурился Бывалый.- Быть может, я и недоволен текущим положением дел, но я уж точно не собираюсь переделывать мир. Вместо этого я просто пытаюсь играть теми картами, что мне раздали.
Шаман вытянул руки к костру и усмехнулся:
- Видишь, мы уже говорим на одном языке. Быть может, к концу этого вечера я смогу объяснить тебе, что время неумолимо, и что даже самые счастливые минуты отнимают твою жизнь. Тратить мгновения своей воистину краткой жизни на условности, в которых погрязла ваша цивилизация, непозволительная роскошь. Ты действительно думаешь, что пришел в мир для того, чтобы окружить себя вещами, которые чуть дороже, чем у соседа? Неужели ты и впрямь готов потратить себя на погоню за рисованными кусочками пергамента, которые имеют ценность лишь потому, что вы сами решили, что они будут чего-то стоить… Вами управляют условности, фундамент которых покоится на пустоте, вы – животные в намордниках, вот что такое твое человечество. И как думаешь, какой мир построит такое общество? Нет никакого значения в том, какое именно место ты занимаешь в социальной стае, или в том, что собранные тобой вещи весят больше рисованного пергамента, чем у другого… Любая вещь в этом мире – это капля Великой Реки. Пожалуй, капля с истока может отличаться от капли из устья формой или содержанием, но у них будет одна суть. Научись видеть суть вещей и явлений сквозь эфемерные формы, которыми уродует их несовершенное человеческое око. И тогда за всей этой повседневной суетой и толкотней ты когда-нибудь увидишь спокойный отблеск величественных вод Реки, несущих своим течением само время.
- Ты используешь странные для шамана слова,- хрипло проговорил геолог, оттягивая в сторону горло душившего его свитера. Дым костра стал вдруг каким то едким, он нещадно саднил гортань.
- Я использую слова, которые беру из твоей головы. Как бы иначе ты понял меня?- голос старика то удалялся, то приближался, перемежаясь каким-то шумом, источник которого был непонятен. Картинка перед глазами Бывалого вдруг потеряла четкость и трехмерность, казалось, что окружающие предметы перетекают друг в друга, не имея четко очерченных границ.
- Ты что-то добавил мне в еду,- пробормотал геолог, чувствуя, как мир вокруг него стал неудержимо меняться. И уже откуда то совсем издалека до его слуха донеслось:
- Вовсе нет. Просто ты готов увидеть отблески, о которых я говорил… Ты всю жизнь смотрел на мир сквозь закрытые веки и теперь пришло время приоткрыть глаза.
Окружающее пространство представилось вдруг грубым наброском, статичными декорациями, сквозь которые Бывалому вдруг усмехнулась свирепая харя вечноголодного Ничто. За убогими аппликациями, которые все время до этого выдавали себя за истинную картину мира, вдруг проступила абсолютная чернота, в которой не было звезд. Мир – это рисунок на тонкой бумаге, осознал геолог,- не нужно слишком сильно давить на него, иначе бумага порвется. Он вдруг с пронзительной ясностью понял, что в мире больше нет никаких ориентиров, более того, в мире нет содержимого: от вселенной остался лишь пустой сосуд, который нечем было заполнить. Ведь в сущности вся материя, энергия и даже идея,- все это было лишь стенками сосуда, удерживающими в себе пустоту.
Неизвестно куда привело бы геолога созерцание потрохов мироздания, но в следующий миг ему в нос ударила струя отвратительного запаха, подействовавшая отрезвляюще, словно пощечина. Мир снова притянул его к себе, а его глаза вместо изломанных граней вечного узрели заскорузлые пальцы шамана, сующие ему под нос пучок какой-то невыносимо смердящей травы. Бывалый сделал слабую попытку отмахнуться от источника тошнотворной вони и что то пробормотал. Старик усмехнулся, но руку все же убрал.
- Что произошло?- спросил он геолога.- Ты вдруг стал уходить куда-то.
- Тебе виднее,- прохрипел геолог.- Это же по твоей части… Великая Река, как же… Ничего величественного там нет. Тьма, в которой прячется пустота.
- Понимаю,- шаман на миг привстал с бревна, на котором сидел, и подбросил веток в костер.- Ты перестал видеть ложный мир, но еще не стал видеть мир истинный. Твои глаза еще не раскрылись, и ты попросту узрел внутреннюю сторону своих век.
- То есть это не было Великой Рекой?
- Нет,- ответил старик.- Это была рябь на ее глади, отражение твоего собственного восприятия, только и всего. Для того, чтобы узреть Великий Поток во всем его великолепии, ты должен приложить больше усилий. Конечно, если ты готов пройти по этому пути еще несколько шагов. Но готов ли ты?
- Я уже ко всему готов. Что нужно делать?
- Ничего особенного,- шаман взял в руки еще одну ветку и принялся ворошить ею угли костра.- Попробуй прислушаться к той части Великой Реки, что находится ближе всего к тебе. К той ее частице, что считает себя тобой. Это и будет твоим началом.
- Хорошо,- пробормотал Бывалый и, прикрыв глаза, начал медитировать. Вначале он никак не мог сосредоточиться,- ему почему-то мешало потрескивание огня. Затем он сумел отвлечься от всех звуков,- и перестал слышать даже биение собственного сердца. Геолог ждал какого-нибудь прозрения, возможно даже чуда, но оно все не происходило, и тогда он открыл глаза.
- Да… Все так, именно так,- прошептал он, окидывая взором поляну, где когда-то, годы назад, он разбил свой лагерь. Костер давным-давно погас, да и само кострище уже заросло колючими побегами ползучей травы. От палатки не осталось и следа, и даже сама кромка леса за прошедшее время подступила на несколько метров ближе. Освободив себя от цепких побегов вездесущего стланика, спеленавшего его как травяную мумию, Бывалый поднялся на ноги. Все движения давались ему легко, и в этом, если вдуматься, не было ничего удивительного.
- Спасибо, Учитель,- он поклонился старику и принял из его рук сучковатый посох. Затем он освободил одеяние из небрежно сшитых шкур от истлевших и уже рассыпающихся от времени костей и накинул его на себя. Бывалый поправил перевязь, на которой висело то, что остаткам его человеческого зрения казалось бутылями из выдолбленных тыкв, но на самом деле было пузырьками в бурлящем вокруг потоке, и распрямился. В следующую секунду он пошел вперед, уверенно и не оглядываясь, оттолкнувшись посохом от земли так, как рыбак отталкивается веслом от тверди берега, направляя свой челнок в воды Великой Реки.