Прогулки среди серых многоэтажек напоминают прогулки по серым тучам. Ноги увязают в их мглистых внутренностях, сердце трепещет, а где-то далеко-далеко, но совсем близко гремит гром, разбивая на осколки последние остатки солнечного света. Но рано или поздно дождь заканчивается, и тучи сменяются легкими белыми облачками, а эти серые многоэтажки вечные. По крайней мере, так кажется, когда ходишь среди них каждый день. Идешь, идешь, идешь… Одна улица сменяет другую, но серые многоэтажки остаются неизменным атрибутом окружающего мира, словно пыль или люди. Иногда в голову лезут неприятные мысли о том, что куда бы ты ни пошел, эти серые многоэтажки последуют за тобой. Они будут всегда торчать среди городской панорамы, напоминая обуглившиеся спички, которые вроде бы должны обратиться в прах, но по каким-то непонятным причинам остаются жить, как напоминание о том, что любой огонь, который поначалу горит ярко, неизменно потухнет, оставив шрамы на некогда белой коже.
Наташа присела на скамейку в парке. Она надеялась, что хотя бы журчание речки и яркие краски осеннего парка смогут поднять ей настроение, но казалось, что и сюда пришли те самые серые многоэтажки. Они растворились, оставив после себя лишь неясные бесплотные тени, которые покрывались рябью от дуновения ветра, но и этого хватило, чтобы принести в парк серость. Листья на деревьях были словно бы покрыты ржавчиной, которая даже отдаленно не напоминала то самое, воспеваемое поэтами, осеннее золото, которое так жаждала увидеть Наташа. Салгир, как всегда мелкий в такое время года, казался просто большой продолговатой лужей, в которой гордо, словно океанские лайнеры, неспешно проплывали бутылки из-под пива и прочий мусор, который кто-то не удосужился донести до мусорного бака. Цвет воды также навевал немелодичные мотивы уныния, вытягиваемые из расстроенной скрипки неумехой-музыкантом.
Голуби, ходившие, словно неприкаянные души, возле скамеек, выпрашивали хлебных крошек. Они были такие же серые, как и все вокруг. Наташе птицы напоминали огромных крыс, которые высовывают розовые носики из канализационных люков, чтобы разнюхать обстановку, а затем, при помощи бравой армии, сдвинуть люк с места и побежать на охоту. Люк, конечно же, они не закрывали, в надежде, что какой-нибудь незадачливый прохожий залюбуется серой массой облаков или высокими тополями, напоминающими скелеты, и провалится канализацию, где его ждет теплая и пушистая встреча.
Наташа достала из сумки булочку, которую купила в «Сельпо» и, вынув ее из бумажного пакета, понемногу стала крошить голубям, которые с наслаждением ринулись к еде. Наверное, они сочли Наташу своей благодетельницей, если они могут что-нибудь счесть своей маленькой перьевой головкой, но Наташа явно таковой не была. Про себя она насмехалась над этими серыми птицами, которыми так легко управлять – нужно лишь пару крошек хлеба и они прилетят, словно по волшебному мановению руки. А то, как они глупо воюют за каждую крошку, словно это самое важное, что есть у них в жизни. Хотя, быть может, для голубиной жизни это действительно важнее всего прочего. Интересно, если посмотреть на людей сверху, из космоса, то они тоже будут похожи на суетящихся голубей, которые дерутся из-за мелких крошек хлеба?
- Наташка, это ты? – девушка далеко не сразу осознала, что подошедший к ее скамейке молодой человек заговорил именно с ней. Рядом с Наташей никто больше не сидел, поэтому, если включить логику, можно было сразу же понять, что молодой человек обращается к ней, но в нашем мире логика – лишь выдумка, которой пытаются объяснить необъяснимое и загнать все, что происходит, в рамки логической последовательности. Наташа настолько привыкла к серой городской тишине, в которой люди не говорят с другими людьми, словно опасаясь того, что может вырваться из-за их плотно сжатых губ. Крики о помощи? Хрипящий шепот? Ледяная черная вода, из которой животами вверх выплывут серые туманные рыбы, напоминающие ночных бабочек?
- Наташ, ты меня не узнала? – молодой человек в красной вязаной кофте и потертых джинсах присел рядом с девушкой на скамейку. Его шею укутывал черный шарф, который казался очень мягким, словно летнее облако.
- Привет, Рома, - посмотрев на парня, сказала Наташа. Ее голос был осипшим и немного хриплым, как будто по ее горлу гулял сам ветер. Наверное, если очень долго молчать, то, когда заговоришь, свой голос вовсе не узнаешь.
- Долго мы с тобой не виделись, - вздохнул он. – С окончания школы уже почти год прошел, - голос парня, словно бы в противовес голосу Наташи, был не заслушанной кассетой плохого качества, а новой виниловой пластинкой, которую бережно сжимаешь в пальцах, как хрупкого зверька, боясь до дрожи, что она может сломаться до того, как ее коснется игла проигрывателя.
- Да, много воды уже утекло, - пробормотала Наташа, кидая голубям еще немного крошек. Она давно не вспоминала о школьных годах, когда все казалось крайне сложным, но, на самом деле, было таким простым. С одноклассниками девушка не общалась и, когда кто-то из них звонил ей, она притворялась, что никого не помнит. Наташа прекрасно понимала, что оскорбляет таким ответом все их самые лучшие чувства, которые побуждают их звонить ей и приглашать на какой-нибудь очередной вечер встречи, но девушке совершенно не хотелось видеть эти лица, которые за годы учебы приелись ей, как песня, которую постоянно ставишь на повтор. Прошлое нужно оставлять в прошлом, чтобы была возможность идти дальше, и Наташа, ни о чем не жалея, один за другим поджигала мосты, избегая соблазна шагнуть на них и услышать такой до боли родной скрип старых досок.
- Помню, ты говорила, что хочешь уехать из Симферополя. По-моему, ты хотела учиться где-то в Европе, - Рома весело улыбался, и глаза его светились теми самыми искорками веселья и искренней надежды на то, что сегодня все хорошо, а завтра будет еще лучше.
- У этого мерзкого города очень цепкие лапки с длинными когтями. Он хватает за запястья, оставляя на них глубокие царапины, похожие на траншеи в черной земле, - Наташа говорила словно бы для себя, совершенно не глядя и, как будто не замечая своего собеседника.
- А мне Симферополь всегда казался очень милым городом. Он такой маленький и родной, как теплый шарф, - парень прикоснулся рукой к своему шарфу, наглядно демонстрируя сказанное. Его движение привлекло внимание Наташи, и она впервые за время беседы обратила свой взгляд на собеседника. Несмотря на то, что внешне за этот год он достаточно изменился, глаза его до сих пор были какими-то детскими. Девушке Рома напомнил маленького пушистого котенка, который не замечает в мире ничего плохого, а лишь играется со своим любимым клубком ниток розового цвета.
- Наверное, мы живем с тобой в совершенно разных городах, - девушка горько усмехнулась.
- Или просто смотрим в разные стороны, - Рома указал рукой на небо. – Например, сегодня небо прекрасного серого оттенка, как туманы Альбиона или пепел от сигареты в дорогой хрустальной пепельнице.
- Не думаю, что у серого есть какие-то прекрасные оттенки. Серый – он просто серый. Серый, как стены многоэтажек, как грязные стекла, как потрескавшийся асфальт, как безысходность, опутывающая руки своими липкими нитями. Другого серого просто быть не может, - Наташа отвернулась от Ромы – ее интерес к нему, что на миг зажегся, быстро погас, отравляя воздух едким дымом серого цвета безысходности.
- Мне кажется, что ты не совсем правильно смотришь на мир. Конечно, немного критичности во взгляде должно быть, но нужно уметь впускать счастье в свою жизнь. Знаешь, это самое счастье входит только в открытые двери, а в закрытые оно тихонько стучит и, не дождавшись ответа, уходит. К тому же, у серого множество оттенков – морские волны, грозовое небо, старое серебро, теплый свитер, кошачья шерсть… Надо только посмотреть под верным углом, - Рома улыбнулся девушке, но его улыбка наткнулась на стеклянный барьер вместо голубых, таких привычных глаз. – В школе ты была другой, - тихо добавил парень.
- В школе я была глупой маленькой девчонкой, которая закрывалась от реальности глупыми мечтами о несбыточном. В школе я с радостью ела сухие булочки с корицей и пила апельсиновый сок, думая, что в этом простом и обыденном до тошноты ритуале скрывается осколок настоящего счастья. Но, черт возьми, этого счастья и вовсе не существует! – Наташа выкрикнула эти слова куда громче, чем хотела. Немногочисленные прохожие с серыми лицами обернулись, чтобы посмотреть на нарушителя тишины, но в их взглядах не было интереса, лишь серый омут повседневности и привычки к определенным действиям. У всех людей есть что-то вроде рефлекса собаки Павлова, когда на какие-то события в окружающем мире они реагируют определенным образом не потому, что почувствовали какую-то эмоцию, а лишь из-за привычки, которая, на самом деле, куда пагубнее курения. Привыкнуть к жизни и перестать удивляться – самое страшное, что может произойти с человеком. Эта болезнь, эта привычка разрастается в глазах, когда-то таких живых, серым омутом того самого оттенка безысходности с легкими вкраплениями серости грязных тротуаров.
- Счастье как раз и прячется в мелочах, которым надо уметь радоваться, - тихим и нежным голосом сказал Рома, обращаясь к Наташе, словно к маленькому скандальному ребенку, которому нужна помощь психолога, а лучше укол успокоительного.
- Ты попусту тратишь время, разговаривая здесь со мной. Если бы мы говорили по телефону, то я сказала бы, что не помню тебя или просто сбросила бы звонок, чтобы не слышать твоего голоса, нарушающего мою личную тишину, - Наташа крошила булочку голубям и наблюдала за ними, пытаясь прогнать из головы те мысли, что всплыли на поверхность черного озера, разбуженные словами Ромы. Когда-нибудь придет время этим мыслям всплыть, но чтобы прийти к этому времени, нужно прошагать еще километры серых дорог с серыми горизонтами и листьями, покрытыми ржавчиной, шуршащими под подошвами сапог. – Оставь меня одну, пожалуйста, - тихо добавила девушка, облизнув сухие губы.
- Я… - Рома явно не знал, что ответить на такое заявление. Он напоминал рыбу, выброшенную на берег соленой морской волной серого оттенка. – Удачи тебе, Наташка, - парень встал со скамейки и, бросив последний взгляд на когда-то так любимые волосы цвета пшеницы и маленькое личико с небесно-голубыми глазами, что теперь подернулись серой дымкой, он пошел прочь. Он пошел в тот мир, где под ногами шуршат золотые листья, по дорогам ездят ярко-желтые маршрутки, а в небе, сером, как туманы Альбиона, пролетают с прощальными криками белые птицы.
Наташа осталась сидеть на скамейке. Ее холодные пальцы продолжали отщипывать от булочки маленькие кусочки и кидать их голубям, которые с энтузиазмом продолжали их поедать, приглашая приглушенным курлыканьем присоединиться к трапезе своих серых товарищей. Небо, нависшее над городом, было серого цвета, листья на деревьях словно бы покрылись ржавчиной, а речка походила скорее на большую лужу. Из городского ландшафта тут и там торчали серые многоэтажки, напоминающие обуглившиеся спички…