***** Художник ******
С похмелья самое желанное - бутылочка холодного светлого пива, сигарета и женщина, это я вам, как человек с высшим образованием, заявляю.
В дверь постучали, и я загадал сразу три желания, не с первой, но со второй попытки выдавив из себя почти бодрое "welcome". Вошла женщина... с пылесосом. Соцреализм, никакого сюрра. Вот интересно, почему, если у женщины в руках пылесос, она в известном смысле, уже и не женщина? Окинув комнату взглядом и оценив фронт работ, она, наконец, обратила внимание и на меня, с характерным курским диалектом заявив: Мистер, вам за номер сеХодня заплатить надо, мне велено вам напомнить. Потом, видимо уже от себя, добавила, - Соседей к вам не селят... Как все стало просто, в любой гостинице Европы теперь всегда есть наши люди, кого по-русски можно попросить принести бутылочку пива.
- Какие проблемы, сегодня заплачу. Милая, милая женщина, вот вам деньги, только принесите мне пару пива.
С этими словами я нырнул под кровать, где предположительно валялись мои джинсы, в их карманах должно было еще что-то остаться от трех тысяч фунтов, с которыми я прилетел покорять Англию. Порывшись здесь и там, я нащупал только две мятые "королевы", одну из которых протянул терпеливо ожидавшей женщине с пылесосом и, предчувствуя недоброе, произнес: - Сдачи не надо.
Моду диктует Париж, бриллианты подавай из Амстердама, ну а покупать полотна своих художников принято только в Лондоне. Это всем известно. Вот и киоск свой надо ставить там, где тропинки сходятся, прикидывал я, пускаясь в очередную авантюру, утомленный бесперспективностью борьбы за свое "Я" в стране, где есть ценители-поносители, но нет покупателей.
Холодный "carling" с каждым глотком возвращал реал. В голове, в стиле блюза, звучал вопрос: Где взять деньги? Где, где? Конечно, надо позвонить Паше, известному в прошлом валютчику, теперь не менее известному торговцу поддельным антиквариатом. Это именно он служил мне здесь гидом в мир арт-галерей, где, как правило, звучал один и тот же вопрос: - Под кого умеете работать, в иконописи разбираетесь? После чего я взрывался, а он, то ли улыбаясь, то ли скалясь своим ртом, в котором с трудом помещались огромные и желтые, как ржавые лопаты, зубы, тащил меня за рукав в ближайший паб и там снова и снова уговаривал сменить свое "имя" на фунты, что более перспективно. Кстати, поддавшись именно его уговорам, я перебрался из Лондона в Таунтон, где, как он уверял, студию снять будет дешевле, а англичан там даже больше.
Конечно, как человек деловой, предпочитающий практику теории, он был прав. Художников, что кроликов, а покупают подпись, или что недорого и что будет гармонировать с цветом гардин. Трубку долго не брали, потом сонный голос ответил: - Ну...
- Паша, привет! Выручай, деньги нужны!
- Сколько?
- Да за номер не плачено (зря я так сказал, это означало, что они совсем кончились).
- ... Нет проблем, но я срочно ... в Дублин, вернусь дней через... десять и, кстати, попытаюсь там те две твои картинки пристроить. Голова болит? Ладно, держись, я тебе позвоню, удачи...
Разговор окончен, и он означал, что если через недели две я еще буду на ногах, то наша дружба может иметь продолжение. Звонить с подобной пустяковой просьбой всем тем, с кем мы здесь пили, гуляли и строили громадьe планов, было бесполезно. Смыв с себя остатки похмельной дури под струями холодной воды, я, одевшись, вышел в город. До вечера еще восемь часов, а там будет видно. Таунтон, или Тоунтон (как его там?) был пропитан запахами цветущей весны и, несмотря на воскресенье, многолюден. Работали магазины, где в поисках "еще дешевле" делали по привычке шопинг, перебирая и примеривая китайско-тайваньский товар, разноцветные и разноязычные жители. Вежливо и медленно катили авто в безнадежной мечте на парковку, многие с открытым верхом, не опасаясь, как у нас, обязательной соленой, весенней пыли. Мягко и мелодично, в режиме нон-стоп били колокола, стекла в решетках окон пускали солнечные зайчики, многократно отраженные в зеркалах витрин.
Я брел без всякой цели, как Раскольников считая шаги и не зная, с какой стороны подойти к возникшей не вдруг проблеме. Насчитав тысячу двести шесть, обнаружил себя в городском парке. Здесь ветер кружил опавшиe лепестки, напоминая метель в индийском кино, и на свежей траве кучками и врассыпную "оттягивалась" молодежь. К популярному всегда ядовито-зеленому и жгуче-красному цвету волос добавились малиновые и фиолетовые оттенки. Видимо, эта молодежь и сыпанула в фонтан стирального порошка, отчего он пенился, как на балу Сатаны.
- Эх, нет даже этюдника.
На оставшиеся 20 фунтов можно купить пять пар джинсов или две бутылки водки, но ни одного этюдника. У того же Достоевского один тип целую главу место искал, где себя кончить. Вот! Картина так и просится в рамку ... Что делать?
- Яду выпей, - вдруг услышал я у себя за спиной и, вздрогнув, обернулся. Передо мной стояла очаровательная дамочка, судя по прическе, весьма состоятельная. Ее большие, c туркменским разрезом глаза, были веселыми, улыбка - искренней.
- Даже разговаривая сам с собой, помни об окружающих, предупредив мой вопрос, добавила она. - Сорри. Ты завтракал?
- Пока вина дегустировал, устрицы с тарелки сбежали.
- Тогда пошли, поговорим.
- Ты добрая фея?
- Кому добрая, кому нет, зовут меня Анжелика, а ты тот самый художник, которого Паша Смайлик от реальных людей прятал?
Разыгрывать из себя принца нищему было глупо, и я кивнул: - Когда дама приглашает, не имею привычки отказывать. Немалых размеров бар был в это время пуст, если не считать пританцовывающего от скуки бармена и еще парочки очень "больных" утренним синдромом посетителей. Огромные плазменные экраны телевизоров показывали фрагменты Рая, игральные автоматы лениво подмигивали друг другу, как напeрсточники в ожидании лохов. Мы расположились под лестницей, ведущей на второй этаж, где (нетрудно представить) ближе к вечеру будет не протолкнуться. На большой тарелке лежало что-то не очень большое и, как везде здесь, не очень аппетитное. Но мне было все равно, тем более, выбор был на этот раз не за мной. Анжелика, достав из роскошной сумочки пачку неизвестных мне сигарет, закурила, удивительно ловко манипулируя золотым ронсоном, и начала разговор:
- Я не стану рассказывать, как мы делаем деньги, но ты подвернулся как нельзя вовремя. Мы давно планировали новое направление в бизнесе и делаем тебе предложение, от которого нельзя отказаться. Нам известно, кто ты, и мы даже в курсе твоих персональных выставок и того имени, которое ты имеешь. Так вот. Это тебе наш первый заказ. Здесь пятьсот фунтов, - она веером опустила на салфетку десять кирпично-красных банкнот. - Это аванс. Они твои и распорядись ими, как считаешь нужным, но... Сегодня воскресенье, а в следующее воскресенье я хочу получить от тебя семь картин. Рисуй что хочешь, но не подведи меня. Я приду к тебе в гостиницу с господином Флейдерманом в двенадцать, будь на месте и, повторяю, не подведи. А теперь извини, дела, приятного аппетита и удачи. Счастливо.
При последнем "Счастливо", она, затушив сигарету, встала и, перегнувшись через столик, отчего в глубоком вырезе звeздно сверкнули ее груди, чмокнула меня в давно не бритую щеку (а какой запах!). Не дожидаясь от меня благодарности (видели бы вы меня в тот момент), ушла походкой профессиональной манекенщицы. Какая женщина! Нет. Интересно судьба жонглирует падениями и взлетами, окрыляя и отрезвляя. Я снова был пьян, и мир виделся мне в тот момент даже справедливым, достойным, чтобы я здесь жил и творил. Что такое всего семь картинок? По одной в день. Сегодня воскресенье, вот в среду и возьмусь, а сейчас надо взять еще пива и поинтересоваться, есть ли где здесь русский ресторан, где могут быть любимые мной пельмени в сметане...
Заверещал мобильник, чирикая "Очи черные", это был Паша.
- Привет, это я. Здесь один клиент готов в срочном порядке за те твои две картинки полтинник выложить. Устроит? Он предлагал тридцатник, но я его уломал на полтинник. Больше не даст, надо соглашаться. Я зайду вечером, ты согласен?
А как же Дублин? Вот зубастик! Ведь я за них рассчитывал получить не меньше двухсот. Хотя минут пятнадцать назад и этому был бы рад.
- Да! Спасибо старина, оставь их себе, я тут получил заказ от мистера Флейдемана, так что подваливай, отметим.
- ... От кого? От Флейдермана?
- К следующим выходным надо семь картинок накрасить.
- Да... А чего тогда сидишь? Беги и крась срочно! Поздравляю и мой тебе совет, сначала сделай картинки, а потом празднуй. Ладно. Пока, как-нибудь зайду.
Подошел бармен, и я, уже по-барски откинувшись на спинку, спросил: - Ван моо биир, ноу, водка ве бест и экскюзми, вхеа тут расшшен рестаурант?
***** Катья *****
За окном в бешенном темпе лезгинки кружили осенние листья, в небе с рваными, лиловыми облаками, кувыркались вороны. До конца дежурства ещe два часа, потом домой. Который это по счeту "дом", да и дом ли это? Комната с низким потолком, с нависающим чeрным крестом балок, именуемый гордо "коттидж". Но сейчас это был еe дом, и Катья была в нeм независима, после многих лет проживания с общим холодильником и общими тараканами. Работа по 40 часов в больнице давалa ей возможность оплачивать свою независимость, оставляя время для раскрутки карьеры в штате местной газеты. Ещe два часа в стерильном воздухе среди умирающих - и домой, где другая жизнь, жизнь виртуальная, где два часа, как две минуты и где умирая, легко воскресают.
Надо делать обход. Не давая себе отчeта, она почему-то задержалась возле его койки. Парень умирал, тяжело умирал и тяжело потому, что знал, что умирает. В кармане еe халата лежал апельсин и она положила его на тарелочку с пилюлями-пустышками.
- Может он тебе и не нужен, как и эти таблетки, но пусть будет у тебя - сказала она по-русски и пошла дальше.
- Постой! Сестра! - услышала она вдруг сзади и вздрогнула, почувствовав как побежали мурашки по спине. - Ты русская? Не уходи, поговори...
- Я из Эстонии... - Так она отвечала всегда, когда ее спрашивали - ты русская, эстонка? Мама русская, папа эстонец, а сама - пограничный продукт, так и не сформированный советикус.
- А я апельсины люблю. Это из моего детства, это из праздника. Спасибо. Я бананы ненавижу.
- Бананы можно не любить, но за что их ненавидеть?
- Ты присядь... Пожалуйста... Будем знакомы, меня зовут Миха, я русский и тоже из Эстонии.
Беседовать с больным не входило в обязанности Катьи, но что-то еe оставило с Михой, русским из Эстонии.
- Апельсины, это новогодняя eлка и ватный Дед Мороз. Апельсины, Чeрное море, ласковая мама и сильный папа. Апельсины - это всегда растягиваемое удовольствие, которым можно наслаждаться вдогонку, нюхая оставшиеся корочки. Апельсины, как Солнце, которое исчезало в заливе, провожая моe детство в последней смене пионерлагеря. А потом папа принeс ящик бананов и всe пошло кувырком. Представляешь? Целый ящик. Бананы гнили, их выбрасывали, и снова приносили ящик. Именно по нашему поколению безжалостно прошeлся ластик перемен, стерший детскую веру и наивность, оставив дырявый реал. Что мне тебе рассказывать? Сама помнишь, как ходили в пионерских галстуках, леденея от ужаса знакомства с упырeм Ульяновым. В героях был Щорс, а в святых - Николай. Учебники меняли три раза в год, а учителя как станки без оператора, продолжали гнать стружку ради стружки. Я рос в коробочке панельного благополучия, где по праздникам лепили манты, а потом пели "Лица стeрты, краски тусклы...". У меня был Scooter и "Белые розы". А сейчас? Вот послушай, как под это жить?
И Миха протянул Катье плеер, в наушках которого с надрывом тянула Земфира -... и значит мы умрeм.
Следовало немедленно встать и сославшись на крайнюю необходимость уйти, но она осталась, проклиная себя за слабоволие.
- И вот эти бананы... С бананами в дом вошли видик, телефон с антенной и кожаные друзья. Папаша мой оказался человеком хватким, даром что-ли в коммунистах ходил? Мать, чтобы не скучала и не мешала, получила свой "комок", куда и переключила свою энергию, оставив меня на самосозрев. Нет. Порой папаша проявлял интерес и ко мне, командуя - я отвезу тебя, сынок, на тренировку. После чего вeз меня на коже дивана очередного месердеса и разговаривая по мобиле
туда, где давно не было никакой секции. К этому времени у нас была своя банда, или бригада по-новому. Я тебя утомил? Нет? Расскажи про себя, мне очень больно, я послушаю.
Катья взяла в руки апельсин и слегка сдавила его. Густой аромат, победив кондиционеры, разлился по палате. Да, это был действительно запах и еe детства. Особенно она любила, когда мама разрезала апельсин пополам и в эту половинку можно было вгрызаться всем лицом, зажмурив глаза от удовольствия и едкого сока. А нос после этого ещe долго оставался оранжевым, и это веселило родителей. Тогда они ещe были вместе... Катья отогнала нахлынувшие воспоминания и, положив апельсин обратно, ответила: - У меня всe как у всех, ты про себя рассказывай, мне интересно.
- Всe как у всех? Значит и ты через это прошла?
- Через что?
- У меня была девушка. Я порой сам себе не верил, что она моя. Красивая была, куда там моделям моделированным. Независимая была, говорила мне, что в универе на заочном, и что на шмотки ей отец алименты регулярно высылает. Любил я еe и гордился ею. Мы тогда с пацанами крепко стояли. Время было такое. Все друг другу должны были, а как без нас? Ведь если не брать в долг, то всe равно должником сделать можно. Отдыхали мы раз на ..., ну а пацаны и заказали девок. Так надо было, это как ритуал такой. И вот сутик заводит их, а там...
- Не продолжай! Не надо! Я сама тебе всe расскажу. Ты сейчас валяешь в грязи любовь, чтобы оправдать свои грязные руки!
Катья почти задыхaлась от ярости. Kак он смеет говорить от имени нашего поколения?! Да, нас жизнь ломала в самом еe начале, оставляя иных в вечно искривлeнном состоянии, но не всех. Как он смеет?
- А дальше ты зарвался и натворил дел, за которые следовало отвечать. И тогда отец спрятал тебя в каком-нибудь Грибановске у тетки, пока адвокаты качали из него деньги. Ты жил у тетки, которая соблюдала расписания телесериалов и складывала мавродики в старинную шкатулку с мeртвым золотым хронометром и потускневшим орденом деда. Там, в этом Грибановске, ты, почти чемпион Эстонии, оказался НИ-КЕМ. И там подсел на иглу. Где ты подцепил свою смерть, уже и не вспомнишь. А сейчас ты здесь, где тебя не достанут те, кому ты и не нужен, загни...
Лицо Михи стало цвета кофе с молоком, на лбу выступили капельки пота.
- Не рассказывай. Всe почти так, только не в Грибановске, а на родине отца, в Казахстане. Но теперь я расскажу тебе, о тебе. В наших судьбах не может быть больших расхождений и ты не хочешь в этом себе признаться.
Катья жалела, что наговорила лишнего и, чтобы сгладить свою вину, была готова выслушать и его версию.
- Ещe девочкой ты верила, что залп Авроры снeс несправедливость в этом мире и твоя, назовeм еe "доверчивость", влюбила тебя в художника. Художник он был или кто иной, не важно, для тебя он был художник и ты верила в его гениальность, бережно перестирывая его носки. Ты разрывалась между бытом и учeбой, отчего котлеты у тебя получались пережаренными, а очередной диплом очередного колледжа - липой. Но однажды ты нашла у него коробочку с таблетками виагры и поняла, что гениальность его искуственна и его "Оранжевый апельсин" который он обещал посвятить тебе, никогда не будет тем, что ты воображала себе. Ты собрала свои расчeсочки в один чемоданчик и ушла от него, вдруг обнаружив, что в этой стране тебе идти некуда.
Катья прикусила губу так, что почувствовала вкус крови, пальцы еe побелели сжась в кулаки. Он замолчал и потом почти шeпотом сказал: - Уходи, я сейчас закричу, но я буду тебя ждать...
Катья вышла, нажав на кнопку экстренной помощи. В еe обязанности не входила помощь в кризисах. Уже по дороге к "дому", протискивая свой старенький ровер за 400 фунтов в узких улочках городка, она вдруг расплакалась. Расплакалась горько и безутешно, как в детстве, когда видела очередь за апельсинами, а мама равнодушно проходила мимо, тащя еe за руку дальше, в серый мир, как ей казалось тогда.
Дождь яростно хлестал по машине, клея к стeклам тускнеющие звeзды кленовых листьев. Никто не видел, да и не хотел видеть слeзы Катьи, одной, совсем одной среди многих.
***** Художник *****
Создатель, словно решив утопить Англию, всю неделю заливал ее проливными дождями (что, впрочем, даже и лучше). Хлипкое окно дрожало под яростным напором, словно сотни призраков Cомерсета ломились в гости.
Часы показывали половину четвертого утра, все семь картин были готовы, и я прощался с ними, как с детьми, жизнь которых теперь мне уже не принадлежит. На кровати, в позе спящей красавицы спала Катья, ее ягодка на груди напрашивалась на поцелуй, который разбудит вулкан страсти, отчасти перенесенный и на мои картины. Она уйдет как всегда в свою больницу, где работает медсестрой, и не оставит записки, ждать ее завтра или нет. Спать еще не хотелось, возбуждение, когда время перестает существовать, постепенно проходило. В кружке торчал кипятильник, обязательный атрибут нашего человека, и я, долив воды, начал колдовать с розеткой, пытаясь совместить несовместимое.
У меня есть друг художник, как это невероятно звучит, но и у художника может быть другом художник. Так вот он мне не раз говорил: - Никогда не жалей о своих картинах, прощаясь с ними, иначе у тебя не получится создать новые. Конечно, он прав, но сердце щемило, ведь, кажется, именно они были лучшими из того, что я сделал. Завтра они уйдут, и я буду их помнить, нo не вспоминать. Вода в кружке закипела, и я сыпанул в нее щепотку чая, от чего просто кипяченая вода превратилась в ароматный чай, божественный напиток, снимающий усталость. Картины нельзя дарить, за них надо требовать деньги, и только тогда они будут достойны уважения и восхищения. И чем больше за них заплачено, тем более пафосными будут и комментарии искусствоведов. Все, пора спать. Надо завести будильник, проснуться в одиннадцать, а это проблема.
...
Ровно в двенадцать в дверях стояли Анжелика в небесно-голубом костюме, так гармонирующем с ее крашенной в пепельный цвет прической, и, надо полагать, тот самый мистер-заказчик. Я предпологал увидеть немолодого, с солидным животиком и лысиной банкира, но этот был - красавец, лет тридцати-сорока, мраморный Давид, в дорогом, мастерски сшитом костюме. Очевидно, и он ожидал видеть типичного художника, перемазанного краской и с безумным взглядом, отчего на пару секунд замер, вопросительно взглянув на спутницу.
- Заxодите, я готов. И извините за беспорядок (как раз таки порядок был образцовый, и на столе уже дожидалась делового разговора бутылка коньяка), приветствовал я их, впуская гостей в номер. Мистер Флейдерман протянул руку, блеснув редкими в наше время золотыми запонками. В противовес мужественности его фигуры, рукопожатие оставило впечатление, словно я подержался за несвежую селедку, настолько вялой и липкой была его рука. С трудом подавив в себе желание тут же вытереть свою о джинсы, я сделал взмах, как бы открывая занавес, где ждали мои картины. Воцарилась тишина. Анжелика метнула взгляд, в котором я уловил неподдельный интерес женщины, а Флейдерман произнес: - Хорошо, годится, а вот эту... я где-то видел. Потом, помолчав минуту, приступил к делу.
- Ну что ж, моя фамилия Флейдерман. Наши клиенты - состоятельные люди из бывшего Союза. Не те, что на слуху, а те, кто не лезет в бутылку, владельцы заводов-пароходов. Для их кошельков мы подготовили новый проект, исполнителем которого предлагаем стать тебе. Наш контракт будет на три года, и по истечении каждого года ты будешь получать на свой счет по сто тысяч долларов, за вычетом потраченных авансом. Уж извини, но все расчеты - в долларах. Хоть королевская валюта и признана, наши люди предпочитают ****ский доллар. Мы снимем тебе студию и обеспечим всем необходимым, твоя обязанность - пять картин в неделю. Рисуй, что хочешь, но повторы заcчитываться не будут. Все, что ты сделаешь, будет принадлежать нам, и ты не сможешь иметь на свои работы никаких прав. Возможно, иногда мы будем привозить к тебе наших клиентов, тогда ты должен только надувать щеки и быть как бы странным. Надеюсь, ты читал "Дневник одного гения" ... извини. Пять минут тебе на обдумывание, Анжелика подготовила наш контракт.
Он достал из чемоданчика крокодиловой кожи пухлую стопку бумаг с текстом по-английски и пачку денег.
- Если ты согласен, то здесь 1000 фунтов аванса. Три дня тебе - "на разграбление города", после чего за тобой заедут Анжелика и Толик. Толик наш шофер, он будет каждую неделю навещать тебя и привозить все, что ты закажешь. Заявки будешь отправлять по факсу, можешь просить что угодно, хоть ножки пингвинов, хоть калмыцких красавиц. Студию, чтобы не было соблазнов, снимем где-нибудь в деревне, где чудная английская природа и воздух, полезный для здорового творчества. Думай, время пошло, если согласен - подписывай, не согласен - до свидания.
В горле пересохло. Действительно, это было предложение, от которого трудно отказаться. Пять картин в неделю, три года и триста тысяч зеленых. Пусть их к тому времени и останется двести, но этого достаточно, чтобы исполнить свою мечту о картинах для души.
- Я согласен.
- Был очень рад нашему знакомству, подготовь для Анжелики список всего, что может тебе понадобиться. От коньяка откажусь, спасибо, алкоголь не принимаю абсолютно. Все, удачи!
И он, снова сунув мне свою селедку, быстро ушел. Наш человек, для которого выражение "время-деньги", не пустой звук.
- Анжелика, ты надеюсь не торопишься? - Cпросил я фею, скручивая пробку с горлышка бутылки. - Коньяк способствует памяти, иначе можно упустить нечто важное, без чего план гона шедевров может быть сорван. И это... А картины?
- Их потом Толик заберет. Рюмочку за твой шанс я подыму, он у тебя есть... Эта девушка на картине, она из реала, или ты ее придумал?
-... Придумал.
- Я знала, так не бывает. За твой успех!
- За мой успех! А ведь он мне и вякнуть не дал, конкретный тип.
- Он конкретней, чем ты думаешь, но если не будешь фордыбачить и выполнишь все условия контракта, он свое слово сдержит.
- Понимаешь, у меня есть два основания для опасений.
- Это не тот случай, не переоценивай себя.
- Ну, раз ты мне гарантируешь, то я хряпну еще одну, за самооценку и за тебя, мою фею.
- Давай. И приступим к делу, бери лист бумаги и пиши все, что понадобится.
***** Катья *****
Я три года назад сбежала в Англию от одного художника, и, на тебе, в моей жизни - снова художник, несравненный, из гениальных. Что это, судьба? Нет, скорей, обычное женское желание и детская вера сказочникам. Ложиться в кровать с пресным работягой, видимо не мое. Женщина, изменяющая своему мужу, это героиня русских романов, а ведь я наполовину русская. Моя подруга Наташа, чистокровная англичанка с популярным здесь русским именем, даже своему вибратору изменить не может. Спасибо, милый, за кольцо с бриллиантом, я буду навещать тебя в твоей трехлетней творческой командировке, но только когда сама этого захочу, на большее не надейся. Ты говорил, что у тебя было четыре жены, и ты всех их любил. Я вас всех любить не собираюсь, и тебя я не люблю.
***** Художник *****
Чемодан был собран, руки предательски дрожали, пиво уже не помогало, а только усугубляло. В номер вошел Толик. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить в нем бывшего спортсмена и бывшего "братАна". Здесь и золотая цепь не нужна. Только у этих такие каменные, надменные лица, эмоции игуаны, слепая вера в собственный фарт. Сухо поздоровавшись, он молча взял мой чемодан, и мы спустились на улицу, где в черном Х5, на коже заднего сиденья нас
дожидалась Анжелика. Меня мутило, и стало еще хуже, когда я сел на водительское кресло без руля.
Те, кто фотографировали королевских гвардейцев и те, кто с утра до позднего вечера собирал клубнику, могут заявить: - Да, я был в Англии. Англия это... И оба будут правы. Разная она, эта Англия. Pазная здесь и погода. Еще неделю назад казалось, вот оно, наступило лето, a сейчас все выглядело по-осеннему. Дождь то моросил, то косил потоками воды из низко несущихся рваных туч. Ветер швырял ворон, исполняющих высший пилотаж, с растянутыми до ушей от удовольствия клювами. Временами выглядывало солнце и, ослепив на миг, исчезало, так что даже невозможно было догадаться, куда.
Будь мое самочувствие не столь ужасным, все виделось бы иначе, но когда плохо - все плохо. Мне показалось, что в Англии нет прямых дорог, может, только за исключением отмеченных на картах литерой "М". Узкие, без всякой обочины и часто вообще в одну полосу с карманами для разъезда, они петляли через поселки и городки с домиками, размером чуть больше киоска, с чешуйчатыми крышами и малюсенькими окнами. В этих домиках всего два этажа, и можно было только представить, какой высоты там потолки. Временами мы ехали в сплошном туннеле колючего кустарника, где даже из окна высокого джипа разглядеть что-либо не представлялось возможным. Атрибутом, обязательным в каждом населенном пункте, была церквушка без шпиля, с шестью сотками древнего кладбища, где криво-косо торчали серые кресты и надгробные плиты, мемориал, опять-таки каменный крест с выбитыми на нем именами погибших в многочисленных войнах односельчан и, конечно, пабы, единственноe, что освещается по ночам огнями и выделяется из общего одноцветя ярким видом.
Потом дорога вообще утонула в такой глуши, что заставило усомниться, а не псковская ли это область, настолько несчастными выглядели иные фермы, которые мы проезжали, с ржавой техникой в бурьяне и доведенными до "бешенства" коровками. Мои спутники, сочувствуя моему состоянию, не лезли с разговорами. Толик усердно крутил рулем, то и дело резко тормозя, пропуская куда-то торопившихся фазанов и кроликов, Анжелика что-то строчила в ноутбуке. Наконец мы приехали туда, где мне предстояло мотать срок, на табличке крacовалось название - "Old manor farm".
- Сколько лет домику? Надеюсь, призраки поймут, куда я их буду посылать? - спросил я невесело, представив себе, как буду творить шедевры при свечах в канделябрах и окончательно скис, когда увидел, что и мобильник показывал - связи нет. - Бани здесь, конечно, тоже нет? Где ж меня будут парить?
Анжелика в срочном порядке стала возвращать мне потерянное настроение.
- Не переживай. Домику всего лет семьсот, но здесь есть телефон, и мы установили тарелку с российскими каналами. Завтра за работу возьмется садовник, который приведет все в порядок, а баньку, если захочешь, построим, я сделаю заказ литовцам, они это быстро организуют. Кстати, здесь есть бассейн и джакузи, что временно послужит заменой и, если пожелаешь, наймем и повара, или повариху, на твое усмотрение. Велком, ай шоу тебе
...
И не какая это была не джакузи, а обычная ванна, но, в общем, дом оставил ощущение, что меня поселили на перекрестке времен. Собранный из почти окаменевших и растрескавшихся балок, красного кирпича и увитый с руку толщиной плющом, он прятался под соломенной крышей, как лицо гвардейца под медвежьей шапкой. Низкую, мне по брови, тяжелую дубовую дверь, украшала латунная, не меньше трех килограммов колотушка, в виде львиной морды с кольцом в зубах. Кособокие окна были собраны из отдельных стекол, заметно не фабричной кривизны, и перевиты свинцовой решеткой, в футбол здесь - не играли. Фундамент, как таковой, отсутствовал, и казалось, что дом, как перегруженная баржа, плыл в зелени кустов и диких цветов, под жужжание несметного количества шмелей и многоголосие птичьего хора. И если бы не ухо антенны и яркий желтый фонарь сигнализации, то можно было бы задать вопрос: - А где здесь купить билетик, чтобы взглянуть на эту старину - инсайд.
Внутри все состояло из противоречий, и нельзя было определить - или это любитель старины загромоздил свою ультрасовременную квартиру антиквариатом, или, наоборот, в музей временно, пока идет ремонт квартиры директора, приволокли все эти атрибуты XXI века, без которых, как утверждает реклама, нам хана. Здесь было все. И огромный камин, каких сейчас не делают, и плазменный телевизор, не меньших размеров. Под потолком висела люстра, еще того, венецианского стекла, а по углам были расставлены новомодные светильники. На стенах висели почерневшие от времени картины, с вечно беременными и бледными красотками, прогуливающие изогнутых дугой и различимых только в профиль, гончих псов, а рядом, в рамке, плакатный Пресли с довольным, как у советского передовика, фейсом. Пол из полированных, каменных плит, был частично прикрыт современным ковролином, а в разных углах дома стояли китайская ваза потрясающей красоты и фаянсовый слоник-подставка, которые продают у нас за 100 крон пара.
Короче, потрясный домик, он мне сразу понравился, но жить в нем я бы не хотел. К счастью, подходящим под мастерскую местом, оказалась конюшня-каретная, перестроенная в полном смысле этого слова. От прежнего здесь осталась только черепичная крыша, каменные углы, надежные, как бастионы форта, и башенка с золочеными курантами, стрелки которых застыли на полтретьего неизвестно какого столетия. Здесь мне понравилось больше всего, тем более, одна, цельностеклянная стена выходила на запад, откуда открывался изумительный вид на зеленые холмы с белыми точками овец, которые, если их долго рассматривать, вовсе не стоят на месте.
Вот сюда, в эту конюшню, мне и сгрузили все то, что я заказывал, и я уже хоть сейчас был готов приступить по-стахановски к своей работе. Требовалось только распрощаться со своими сопровождающими и принять ванну, после чего сделать разминку, набросав первые впечатления на листы. Где здесь что - я решил изучить завтра самостоятельно, тем более, что ни Толик, ни Анжелика, сами толком не знали, как здесь жить. Толик, загрузив продуктами морозильник, принялся таскать ящики с пивом, которого я заказал с большим запасом. Анжелика с восхищением, как маленькая девочка, перебирала мой рабочий арсенал.
- Я буду тебя иногда навещать, внепланово, можно? - спросила она меня несвойственным ей, неуверенным тоном. Вот женщины! Все вы одинаковы! Чуть ярче блеснет, чуть загадочней будет обычное, чуть заманчивей испробованное и вы уже, растеряв душевное спокойствие, готовы читать новую сказку.
- Да ради бога, только предупреди заранее, а то я, может, в данный момент в астрале буду.
- Ты это серьезно?
- Нет, приезжай, будешь мне позировать.
Лицо Анжелики не спас мадагаскарский загар, и оно покраснело так, как краснеют лица женщин, когда те вдруг вспоминают, что они - женщины.
- Гуд. Вот и все, удачи тебе, трудись, мы поехали.
В ее голосе снова звучал деловой тон, а весь вид говорил о том, что им действительно надо торопиться. В дверях стоял Толик, и если бы я в этот момент держал в руках карандаш и лист бумаги, то изобразил бы его в виде - топора.
- Все! До следующей недели.
...
Ох уж эти англичане! Насидевшись в ваннe, я не нашел смесителя, и смывал пену водой из пивной кружки, а дернув за веревочку в сортире, выключил свет. Но все остальное было великолепно. Утопая в бархате огромного кресла, я потягивал чертовски классный виски и любовался через стекло прозрачной стены, как убегали за холмы сиреневые тучи. Стрелка старинного, в корпусе орехового дерева барометра, обещала завтра ясный, солнечный день.
***** Толик *****
Толик был не дурак, далеко не дурак, но иногда его клинило.
Джип намертво завис в медленно ползущей трехрядной колонне машин на "скоростной" развязке М4-М5 под Бристолем. Картины художника ужасно воняли, и пришлось открыть окна, отчего кондиционер гонял впустую, а Шафутинского глушил шум автострады.
- Почему мокрые подушки не летают, вот в чем вопрос?
Подобные глупые вопросы возникали в его не раз сотрясенных мозгах внезапно, как, бывает, внезапно возникает эпилепсия, и так же исчезали, не найдя ответа. Никто не знал о его беде, только иногда было заметно, что он становился словно каменным, но это объясняли его перевоплощениями, самурайскими играми. Отслужив два года в ВДВ под Вильянди, он после увольнения остался в Эстонии, завербовавшись на комсомольскую стройку порта. Тяжелая, грязная работа была компенсирована однокомнатной квартирой в блочной девятиэтажке, с перекинутыми досками через канавы вместо тротуаров, несбыточной мечтой тех, кто не желал месить бетон с восьми до пяти. Квартиру требовалось обставлять, а видеомагнитофон в комиссионке стоил 5000 рублей. К тому времени перестройка не только выражалась первым чебуречным кооперативом в старом городе, но и новым мЫшлением. Толик уволился со стройки и, разучив новую походку, стал посещать регулярно церковь, по-сицилийски обнимая братанов.
Он был не дурак, далеко не дурак, и не лез в горячие темы металлобизнеса или торговли угнанными авто, его специализацией стала ветеринария. Если кто наивно думает, что ветврач на границе, это формальность, то он ошибается, тем более, что здесь все схвачено. Разного рода бизнесмены знали, что "без проблем" - это к Толику, и если надо создать проблемы конкуренту, это снова - к Толику. Прейскурант был стабилен, как цены в советское время. Отчисления в общак гарантировали монополию. Превращение Советской Эстонской Республики в Эстонскую Республику и тесное сотрудничество с коллегами по ту сторону шлагбаума, приносило немалый доход, и Толик, "сделав" себе гражданство, построил дом, и раз в два года менял новую машину на еще более новую.
Звонок выстрелил, когда дружбан-напарник вместо него отправился на хутор по пустяковому делу к одному "косорезу" и был встречен там картечью в живот. После пышных похорон Толик сделал вывод, что это был не просто акт отчаяния пьяного кайтселийтчика, а знак того, что в игру вступают новые силы, которым он стал мешать. И тогда он вспомнил Флейдермана, которого знал еще по перестроечным временам, как виртуоза фальшивых авизо. Он помог последнему "отмазаться" от гастролеров с Кавказа и, зная его "порядочность" и "трудолюбие", разыскал того в Лондоне. Флейдерман, помня о долге, без долгих колебаний взял Толика к себе, рассчитывая на его "знание дела" и поручая ему задания, которые порой нельзя было озвучить. Толик же, потеряв в доходах, приобрел известное спокойствие и внимательно приглядывался к клиентам самого Флейдермана, на предмет их повторного использования. Вот и художник ... Шеф ему, конечно, заплатит, ибо не имел привычки (что потом обходится дороже), соприкасаться с конкретным криминалом или быть должником. А вот с Толиком, который был не дурак, далеко не дурак, художник мог года через три и поделиться, если не отдать все.
Картины воняли, машины ползли еле-еле, правое ухо горело под яростным солнцем и тогда, грохнув кулаком по подлокотнику так, что джип подпрыгнул, Толик заорал - В пи... еп... !!! Сразу стало легче, и навязчивые мокрые подушки исчезли из вопроса, словно их и не было.
Была еще одна причина, почему он перебрался в Англию. Здесь, в одной из больниц Таунтона, тяжело умирал от СПИДа его единственный сын Миха. Сын, которого он любил больше денег, но потерял, так и не уловив момент, когда. Сегодня он был у него и заметил во взгляде безразличие. Безразличие к его появлению, к уже отмеренным врачами оставшимся месяцам жизни и что-то еще, что не мог прочитать в глазах святых на иконах, которым он усердно зажигал свечи. За Михой присматривала медсестра Катья, из наших, которой не было смысла совать деньги, чтобы она присматривала еще лучше. И ему показалось, что он ее уже где-то видел.
***** Художник *****
Давно так не работалось, пeрло и пeрло. Едва закончив одну картину, я брался за другую, начинал сразу несколько и, просыпаясь, еще некоторое время лежал с закрытыми глазами, вспоминая те цвета, которые приснились. По субботам приезжал Толик, пополнял мой холодильник и, без лишних разговоров забрав готовые полотна, уезжал. Что-то его мучило или начинало мучить, так заводятся черви в великих грешниках до того, как им это станет безразличным. Другое дело, это садовник, тоже из наших. Непогрешимый в своей правоте эмигрант восьмидесятых, подрабатывающий прополкой цветочных кустов: "двести фунтов в неделю и королеве не лишние!", и развлекающий меня познанием мира, пропуская мимо своих волосатых ушей мои подколки и шутки. Сделав свою работу, он с удовольствием дегустировал мои угощения, долго и забытыми штампами рассуждая о политике, смешно поджав ноги и слегка раскачиваясь, чем напоминал ваньку-встаньку с центром тяжести ниже копчика. Забавный мужик, с редким именем Клим.
Зашуршала щебенка, это приехала на своем стареньком ровере Катья, и я вышел ее встретить, вдруг вспомнив, что скучаю без нее. Глаза ее пылали, как у разъяренной кошки. Опыт подсказывал, что надо молча выслушать, а потом, если это будет необходимо, еще послушать. Катья, прикусив нижнюю губу, отчего ее зубки жемчугом определяли грань негодования, вот-вот готового взорваться, бросила на стол открытки. Обычные поздравительные открытки, с невинными, стандартными пожеланиями к Валентинову дню, если бы... Это были те самые первые семь картин, которые я накрасил в гостинице Таунтона, ошеломленный ее красотой, ее страстью.
- Ай да Флейдерман! Ай да молодец! Вот это ход! Гений! Примелькавшиеся с детства "Мишки в лесу", "Три богатыря", "Девятый вал" и многое то, что вспомнит любой из нас, сделали полотна художников знаменитыми. Пусть она выговорится, пусть остынет, а потом я ей, дуре, объясню, что эти открытки принесут ей известность.
Мой сияющий вид видимо озадачил ее и, широко размахнувшись, она по-русски влепила мне пощечину, от которой, кажется, моя челюсть спружинила на затылок.
***** КлиМакс *****
Клим Максимович возвращался из Лондона, где он встречался со своим старинным другом, в совершенно подавленном состоянии духа. В памяти звучала его последняя фраза: - климакс ты, с маленькой буквы. Обидно!
Когда он родился, отец как раз заканчивал диссертацию о творчестве Горького. Видимо, как следует не подумав, он дал своему сыну имя Клим, и тот ещe в школе стал КлиМаксом. Учился, как все, был пионером, комсомольцем и как многие, поступил в институт. Так бы и закончил, если бы не попался на спекуляции, тогда с этим было строго и его исключили. Как раз именно в этот год танковые колонны потянулись в Кабул, и Климу стало страшно. Подсуетившись, он с ярлыком "предатель родины" и нимбом "Диссидент", улетел на пузатом бoинге сначала в Бонн, а потом в Лондон. Как - это отдельная история, но в редких письмах от друзей, он по-прежнему оставался - КлиМакс.
Первое время он был вне себя от свалившегося на него уровня жизни, и засовывая по утрам в рот зубную щeтку не переставал поражаться, как эта обычная штуковина может быть столь яркой и привлекательной. Потом он привык. Привык улыбаться как все, привык к чистым окнам и к тому, что всe, что съедобно выглядит, не обязательно пахнет, и что машину легче купить, чем продать. В то время беженцев из "Страны зла", счастливо скосивших под евреев, можно было по пальцам пересчитать и больших проблем с трудоустройством у него не было. Правда, на радиоголос или в другую борющуюся организацию его не взяли, но понятный, книжный английский, позволил пристроиться в муниципалитете маленького городка, где-то на юге Англии. Твeрдое жалование и форма с фуражкой в шашечку, что ещe надо? Удачно женившись на тогда уже сверхполной англичанке, он окончательно обангличанился, рассуждая о событиях на оставленной Родине с позиции самих островитян, ностальгируя по пятницам в пабе, поскрeбывая ржавчину студенческой любви.
Двадцать пять лет, в городке в котором он жил, ничего не менялось, не менялся и он сам, если не считать причитающихся его возрасту пузика и лысины. Его шестисотый Rover плeлся в колонне машин, спешивших по пятницам покинуть пыльный и грязный Лондон. Начинало темнеть, и окружающие холмы постепенно исчезали, оставляя только ориентир бесконечной цепочки красных огней стоп-сигналов. Встречных почти, не было и ничто не мешало выскочить на свободную полосу, но КлиМакс был уже "почти" англичанином и катил в общей веренице, силясь понять, за что его так назвал друг?
Да. Он бежал из этого Ада, но что он ещe мог сделать? Как его друг, с трудом сводя концы с концами, рискуя своей шеей, эзоповым языком объяснять своим студентам, что то, что он говорит на лекции, следует понимать иначе? Да. Он даже порывался на баррикады, как Растропович, но не сделал этого. В эти тревожные для всех дни августа девяносто первого, он как истинный патриот, отказавшись от виски, пил водку, писая во сне на гусеницы танков кипятком. Но что ещe он мог сделать? Его эмиграция уже была протестом и от него даже шарахались завсегдатаи местного паба, когда он снова и снова заводил им ужастик про ситуацию в России. А теперь его старинный друг вдруг объявил, что развалили СССР не герои, а спекулянты с горки. Что Новодворскую приглашают на развесeлые шоу, а фамилия Собчак, для большинства, это питерская тусовщица. Может он прав? Для него Россия всегда была страной "берeзового ситца", как-то странно теперь перекликаясь с самой "берeзой". Что произошло?
Помнится ещe в начале девяностых он стал всe чаще и чаще встречать соотечественников. И не с матрeшками и тоской в глазах, а ярких и наглых, и даже на Канарских пляжах, где никак не ожидал их видеть. Mало того, они просто заполонили Лондон и о многих из них заговорили с почтением, как говорят здесь с почтением о тех, кто имеет деньги. Как всякий устроившийся, новеньких он воспринимал с недоверием, презирая их только за то, что здесь они оказались, не пройдя те муки, которые он насочинял и уже верил себе сам. Он не доверял их рассказам о жизни там, срезая простым вопросом: - А давно у вас туалетная бумага без талонов? На который они обычно вертели пальцем у виска и замолкали.
За 25 лет центральные издания России меняли портреты на своих обложках три раза, если не считать совсем временных Черненко и кого-то ещe, уже и не вспомнить. Каждая смена портрета меняла и лицо страны. Если Горбачeву рукоплескали ломая берлинскую стену, то при Ельцине уже перекраивали карту Европы, не тратя время на дословный перевод его путанных высказываний, торопливо подкармливая долларами его больнюсенькое сердце. Всe это время КлиМакс с интересом наблюдал, как таял страх англичан к некогда "страшной" державе, не переставая каркать: - Eщe поплатитесь за свою доверчивость.
Путин вернул ему веру в чeрно-белое. Постепенно для него всe вставало на свои места в пирамиде власти, вершиной которой был, как и принято на Руси, царь-батюшка. Пусть и не тишайший, и не кровавый, но тот, кто определяет. Америка придумала нового врага и теперь -"а вы из России" - звучало в устах англичан, словно это уже не из России, а так себе, что несколько огорчало Клима. Но он был уверен, что рано или поздно, всe встанет на свои места. Конечно, КлиМакс мог бы купить турпакет и полететь в Москву, Ленинград (какой к чeрту Питер?), или в город-сказку Таллинн, куда они частенько наведывались студентами, и своими глазами увидеть то, во что он не хотел верить. Но удерживал откровенный страх и возможные разочарования. Он привык за 25 лет, что штрафная квитанция за "неположенно" припаркованное авто - 30 паундов, и никак не хотел, чтобы его представления о былой Родине съела инфляция.
После кругаля по часовой стрелке огни разделились. Большая часть ушла влево на Salisbury, некоторые свернули направо, на Marlborough, а ручеeк стоп-сигналов по A303, разгоняясь, побежал под горку, чтобы потом фарами в бампер, тянуться до следующего круга, не имея возможности ни обогнать, ни остановиться. Разглядеть в темноте камни серых слонов Stonehenge невозможно, и Клим Максимович, прервав свои рассуждения, с раздражением подумал: - Вот климаксы, сколько им ещe столетий надо, чтобы подсветку организовать?
***** Художник *****
Сегодня в горшке было полно крови, для мужика это не нормально. Последний раз так было в госпитале, давно, когда заштопали дырку от пули, и когда я родился во второй раз. Теперь вот снова, "третий раз" не рождаются. Пора подумать о душе, а она стонет, нет, не стонет, а воет.
Воет, как цепной пeс, у которого перед мордой полная миска похлебки, а ему - хреново. Даже застрелиться нечем. Я здесь уже четыре месяца и понял, что этот контракт мне не потянуть, я или сбегу, или меня увезут в психушку. Каждое утро я просыпаюсь всe позже и позже, из последних сил цепляясь за свои сны, где я ещe бываю свободен. Каждый день я насилую себя, выжимая последнее "Я", мои картины - это двухмерные садисты, раздирающие душу, отнимающие по капле жизнь. Мне уже мало одной бутылки, чтобы вычеркнуть ещe один день, "бедный", "бедный художник".
Сегодня выходной, сегодня я буду учиться курить трубку, и сегодня придeт Клим Максимович, будет развлекать меня консервами идей радиостанции "Свобода", двадцатипятилетней давности. С ним нельзя беседовать или спорить, с ним можно только выпивать. Катья за всe это время ни разу не приезжала и ни разу не позвонила. Да и чeрт с ней, хотя может только она одна и могла бы меня оживить. Так. Берeм щепотку табака и аккуратно набиваем трубку, не плотно, так, чтобы под пальцем пружинило. Теперь поджигаем, сгибая пламя зажигалки, не затягиваясь, а втягивая дым. Кошмар! Какая горечь полезла в рот. Птфу! А...а... вот и Максимыч. Как всегда без стука и как всегда с английской улыбкой внешне жизнерадостного человека. Сегодня он в нелепой, молодeжной рубашке и шортах, из которых торчат кривые ноги с натeртыми, как у педика, коленями.
- Привет!
- Добрейшее утро. И чем это у вас так вкусно пахнет?
- Табак классный? Да проходи, что будем пить сегодня?
- Что? ... Ну и кота вы здесь нарисовали, сожрать готов... Только не виски, а то в прошлый раз... А вы слышали, Путин на третий срок собрался?
- Он что, сам тебе сказал?
- Почему сам? Но в прессе пишут...
- И ты веришь всему, что там пишут?
- Видите ли, у меня нет оснований не доверять.
- Да брось ты. Давай лучше огурцы дегустировать. Мне из литовского магазина привезли, в трехлитровой банке, почти как настоящие.
- Огурцы! Это с привеликим, тогда под водочку.
- Водочку, водочку, родимую.
- На здоровье!
- Бум!
- Так вот, вы напрасно утрируете. Путинский режим...
А ведь он не придуривается, он просто "боится". Ему страшно увидеть на лицах "освободителей" прыщики, ему легче думать штампованными заготовками, которые хоть и ржавые, но имеют вес. Такие как он, не понимают, что иконы давно вынесли из храма и теперь они в музее, где перестают быть чудотворными. Привычно раскачиваясь на стуле, он рассуждает, как искусствовед, который знает рецепт, но не умеет готовить. Да ну его... Жизнь не стоит на месте и каким бы асфальтом еe не закатывали, будущее всегда его пробьeт.
На прошлой неделе Флейдерман привозил ко мне очередного клиента, какого-то челябинского "кошелька", который внешне, как брат близнец, походил на Гусинкого. Его звали Виталик, и он оставил о себе весьма приятное впечатление. Mне как художнику было приятно, что он не стал слушать, что изображено здесь, а что здесь, и что этим хотел сказать автор, а сам ходил от полотна к полотну и подолгу морщил лоб, выбирая по душе, а не по ценнику. Он покупал не торгуясь, исходя из собственного представления и первого впечатления, которое в искусстве так часто игнорируется. Потом подошeл ко мне и долго тряс руку. Я поставил на стол коньяк и "правильному" Флейдерману пришлось сесть с нами, пить апельсиновый сок и дышать табачным дымом, который в моeм жилище невозможно выгнать в окно. У Виталика есть сын, который скоро заканчивает Оксфорд, и как уверен сам Виталик, обязательно вернeтся в Россию. Для него он начал строить дом, но остановил строительство, когда сын заявил ему, что в теремок с башенками никогда не вселится. Виталик сделал мне предложение, переехать в его Челябинскую область и помочь, как он выразился - Построить, чтобы внукам не было стыдно за деда. Заманчивое предложение, которое не прошло мимо ушей Флейдермана и я заметил, как тот занервничал, прикидывая новый бизнес-план. Будущее не за Виталиком и не за его сыном, будущее за внуками, новыми дворянами России. Однако утомил меня этот Клим Максимович.
- ...и когда русский народ принесeт покаяние...
- А ты покаялся?
- Я? Нет. Весь народ должен покаяться.
- А я не буду, мне каяться не в чем. Ты мне лучше скажи. Ты ведь в консиле служишь и все законы Англии, вроде как должен знать. Помоги мне ружьишко купить.
- Огнестрельное?
- Не воздушное же.
- А можно полюбопытствовать, зачем оно вам?
- Кроликов развелось, по ночам в мастерскую повадились и подрамники грызут.
- ...Ну вы и шутник. А вы гражанин какой страны?
- Никакой.
- То есть?
- У меня серый паспорт без гражданства, с видом жительства Эстонии. Показать?
- Что это?
- Такой вот парадокс, я же говорю, мне каяться от лица всего народа не положено.
- Что это чухонцы о себе возомнили? Первый раз такое вижу.
- Да ты много чего не видел. Климаксы они везде есть.
- Что?
- Да ничего, перед ними тоже следует извиниться.
- Что?
- Что, что, так поможешь?
- Сложно будет, хлопот много.
- Я заплачу.
- Это будет дорого.
- А ты скажи сколько, я художник богатый.
- Нууу, не знаю... - Посчитай, а я пока за второй в морозильник...
Странно, боли нет, а кровь есть. Сколько мне так, без боли? Водка не берет, Максимыч надоел, здесь душно. Надо сегодня по полной, вразнос.
- Максимыч?! А поехали в ночную жизнь?!
- Ик! Ой, извините. Поехали, только куда?
- Куда, куда, там где тебя, естественно, не знают.
- Давненько я в таких местах не был.
- Так поехали?
- А кто за рулем?
- Могу и я, мне пооохрен.
- Тогда едем, помню я одно место, правда давно это было.
- На посошок - и летс гоу!
***** Монолог без Автора *****
...И не спорь со мной. Они не такие как мы, а мы такими как они, никогда не станем. Ты знаешь, когда принесли обед я понял, что клеймо "наш человек" останется с нами, как и звезда на вилке с ножом, хотя рядом было выбито свежее "estonian" и это был боинг, а не тушка. Нас только развернули, да спрыснули лаком для волос, поэтому я летел в Лондон, а не в Москву.
В сущности клеймо со звездой есть у каждого, кто прошeл через пресс Страны Советов, пусть даже в кармане у него теперь синий паспорт гражданина свободной страны. Да и они, по привычке, больше шарахаются от звезды, чем от новых брендов. Балтия? Для них "Balti" - это популярный индийский соус в первую очередь, а потом все мы. Да вот хоть сейчас. Посмотри вокруг и найди десять отличий? Ты где-нибудь у англичан видишь на столиках пустые бокалы, кружки, да ещe и рюмки? Нет? А что мы курим? "Malboro". Это как походка, которую не исправить, даже если вырoвнять в длинне ноги. Нам не нужна чалма, как индусам, или белая роба, как этим... Нас за милю видно, и пахнем мы, как парфюмерные лавки на окраинах Парижа, во сне решаем кроссворды, балдея, когда посылаем начальника на-х-х, а тот не рылом. Все врут, когда говорят, что на панель гонит безденежье, а в Европу мизерная зарплата. Может кого-то и так, а я летел сюда за новыми ощущениями, и если честно, то от доставшей меня семейной жизни. Раньше для этого придумывались командировки и бронировались купе в мягком вагоне, теперь вот бизнес-необходимость и обещания-по возвращению, сменить мебель в седьмой комнате.
Рядом в кресле гоняла соломинкой кубики льда моя Мари, в сравнении с которой Эммануэль просто кукла... У меня были банковские карточки благородного металла и конечно, длинный список заказов от тeщи. Я и предположить тогда не мог, что мои запланированные две недели кайфа растянутся в облом. Да! Забавно ещe было, когда таможенник в маске Фантомаса безучастно наблюдающий наших соотечественников, волокущих свои баулы с консервами, макаронами и куревом, вдруг приподнял брови при виде моего чемоданчика крокодиловой кожи. Уж не евродепутат ли я? Получив на свой вопрос о цели поездки мой ответ - трахаться, он взглянул на Мари, и видимо пожалев, что не с ним, произнeс - "welcome".
Неделя была сказочная, и я сам, представляешь сам, воздержался от телефонных звонков, как алкоголик, сдав свой мобильник портье. Постель меняли два раза в сутки, я уже не мог разобрать, утро это или вечер. У них ведь нет двенадцать часов тридцать минут, есть АМ-РМ, а попробуй разбери, когда шампанское на столике, в ведeрке, всегда холодное. Но всe-таки я не удержался, и сидя в очередной раз на горшке, протянул руку за трубкой. Телефон в сортире - это всегда кстати. Попросил соединить меня с конторой и так и остался сидеть, хотя следовало вскочить. Моей фирмы больше не было. Вернее она была, но уже не моя. Вот так бывает, в один момент Бац - и кирпич, который ждал тебя притаившись давно.
А дальше всe, по распорядку. Благоверная на звонки не отвечала, и я понял, что еe адвокаты очень заняты. Карточки, которыми только несуществующих клопов давить, последние наличные за "thank you" портье и, конечно, потрясная попка, но уже в джинсах, моей Мари, исчезающая в чeрном кэбе. Короче полный кирдец! Я один в Лондоне, и со мной только мой чемоданчик, где то, чем даже консервы не откроешь.
В своe время я получил неплохое образование. Средняя школа, секция плавания, три класса музыкальной школы, специализация аккордеон, диплом о выcшем образовании и звание - лейтенант запаса. Ха! Фактически я ещe и оккупант. Английский в пределах тридцати самых распространенных в Голливуде слов. Всe... Нет, не всe. Ещe то клеймо, клеймо со звездой, которое помогает нам переваривать гвозди и как крысам кидаться в атаку, когда уже прятаться некуда.
Вернуться с разборками была плохая идея и я еe отбросил, хотя руки чесались. Слишком неравными были силы. Пошарив по карманам и выловив всю мелочь, я скупил русские газеты, которых здесь не одна и, уединившись, начал изучать возможности трудоустройства. Мой паспорт евроучастника давал некоторые преимущества и я даже возрадовался, что несмотря на моe конкретное "Ei", нас таки скопом туда записали. Я умел разобрать и собрать карбюратор, но техника теперь вся на инжекторах, у меня были права категории "B", но требовались профессионалы, a уж массовик-затейник без своего аккордеона и вовсе был не нужен. Делать нечего, и я пошeл по конторам, именно пошeл, потому как на подземку денег уже не было. Всюду наши люди и всюду деньги вперeд. Но где взять 100 фунтов за простую наводку? Всe решает обаяние и я таки убедил одну крашенную еврейку, что она получит их раньше, чем я отработаю первую неделю. Нет. Что здесь хорошо, так это понедельный расчeт. Представь себе, если бы как у нас? Месяц отработай, а потом ещe месяц слушай всякие отговорки, типа платежка под стол упала.
После большой хренотени устроиться на автомойку к полякам, да ещe и получить авансом койку в набитом разнопаспортным содружеством вагончике, это ли не удача? А какие типажи меня окружали! Нет. Вижу тебе это не интересно. Конечно ты сам всe это прошeл, иначе не сидел бы в этом пабе... Да и разве нам, знакомым с распорядком уборки туалета в коммуналке, с панцирной кроватью студенческой общаги или с синим, трехполосным солдатским одеялом, всe это будет в тягость? Но выскажу одну мысль. Любая мечта,... великая идея всеобщего равенства, свободы или даже конкретные нравоучения святых, как котлета. Хорошо приготовленная, с хрустящей корочкой и на вид такая аппетитная. Но сначала мы всe сами ломаем, пережeвываем, а затем отправляем еe в запутанный до нельзя кишечник, где на выходе имеем то, что уже не вызывает аппетит.
Что касается меня, то я добился здесь работы в белой рубашке с галстуком, у меня счета в трeх банках и по утрам я выныриваю на мерсе из своего дворика, но какой ценой и главное, а что потом?
Ты видишь ту психопатку, увешанную браслетами и бусами, дергающуюся в конвульсиях танца, а-ля Турман? Так вот она, цена моего благополучия, да ещe и плюс неминуемая импотенция в еe естесственном виде. Всe перегорело, цели нет. Встреть я здесь того, кто меня кинул, может и зарычал бы, но уже не укусил. На мне свежее клеймо, a звезда на втором плане. Не я один такой.
Помнишь, как мы дружно требовали свободы в старые времена, настежь распахнув форточки, потому как всe равно нас никто не слушал, да и табачный дым мешал борьбе идей. Теперь этой свободы сколько угодно. Я даже немного завидую озабоченным в Эстонии. У них хоть какая-никакая тефтелька осталась. А мы? Только - до сэбе... Да и свобода оказалась несвободной. Вот пойди да купи у них DVD. Тебя всего перепишут, и на следующей неделе у тебя в гостях будет инспектор в чeрном, который начнeт вынюхивать, а проплачена ли лицензия за просмотр их пяти говенных программ и не лежат ли где пиратские диски. А знаешь почему они не рассказывают анекдоты? Да потому, что перессказав его другому, ты рискуешь нарушить авторские права.
Меня всe чаще посещает мысль, а не послать ли всю эту сытую демократию на хрен и не умотать ли в какую-нибудь Папуа, где счета за квартиру не платят принципиально, рассчитывая свои силы на "до обеда" и "после обеда". Буду стряпать себе котлеты и угощать ими доверчивых пап... пап...
А не взять ли нам ещe по соточке, пока моя сатрапина не вернулась? ...
***** Художник *****
Вот и вОрон, сидит на подрамнике, сквозь меня смотрит. Что мы пили, как я оказался дома? Катья, Катья, не бросай меня, я кажется схожу с ума...
вОроны живут сто лет, некоторые, много больше, этот, и того больше. Весь седой, он летал там, где разглядеть его уже было невозможно. Был он одинок и потому свободен. Не пожалеть его, ни позавидовать. Не было у него родного гнезда и не было орнитологами зафиксированных маршрутов. А мудрым был от того, что самолично не раз по грани летал. Такие вОроны не бывают злыми или добрыми, они все наперед знают.
- Не хочеться верить, но ты реальность.
- Да, я реальность, хоть и сомнительная.
- Наверное предупредить меня хочешь, может даже уберечь?
- Стоит тебе сказать - "не делай так", ты сделаешь по-другому и тогда снова придется говорить тебе - " не делай так". Лучше промолчать.
- Но ведь ты здесь?
- И ты здесь.
- Тогда расскажи про себя?
- А ты попробуй рассказать про себя.
- Даже ты не все знаешь?
- Все дано знать только Одному.
- А ты души видишь?
- Когда они в теле, то можно только предполaгать.
- Но все-таки скажи мне, сколько осталось? ... - Молчишь? ... Да, лучше промолчать.
- ...Я полетел.
- А зачем прилетал-то?
- Ну, ты мне вопрос задал! Будет о чем подумать.
- Счастливо тебе.
- И тебе, будь осторожен...
Он улетел, а я с тоской посмотрел на бутылку, где оставалось на один раз...
***** Дневник Анжелики *****
Что это со мной?
Давно я не брала в руки свой дневник, давно не была искренней, разорвав на следующий день собственную исповедь в мелкие клочья. Может это море? Сливовый кисель Соляриса с золотой пуговицей Солнца и чайка, дремлющая на корме яхты, чайка, которая никогда не будет престарелой? Лишний бокал уже тeплого виски и ожидание, когда выйдет из кубрика Флейдерман? Он будет как всегда красив и как всегда деловит. Возьмeт меня за волосы, и я буду делать то, что было бы приятно, не будь это так... по-немецки. Я буду ****ски стонать, а он хрюкать, после чего, не стесняясь, поссыт в море и начнeт готовить акваланги для ночного погружения.
Говорят, есть фригидные женщины, не знаю, может это и так, но у меня фригидная душа. Я никогда не любила. Хорошо помню свой первый оргазм, ещe в школе, на уроке физкультуры, когда чуть не свалилась с каната, под самым потолком, на вершине счастья. Но моe сердце ни разу не сбилось с ритма от просто любви, такой, как еe описывают познавшие, такой, какой еe нарисовал этот "несчастный" художник.
Мои подружки сходили с ума, резали вены и выходили замуж, а я им завидовала и всe надеялась, что когда-нибудь вдруг, перестану мыслить логично. Я ведь даже своих родителей не любила. Мой папа мечтал стать Суворовым, а был обычным майором. Пропахший офицерской столовой, он водил меня каждый год, накануне первого сентября в зоопарк, и я видела звериную тоску в его глазах, как у тех волков, которые без конца мотались от одного края клетки к другому. Мне было его жаль, и я ему не говорила, что всe это зверье не живое, что это спящие, жующие чучела, твари из "Кладбищa домашних животных". Hаверное он этого не понимал, иначе не водил бы меня к себе подобным. Я не любила его. Даже не претворяясь, как это делала моя мама.
А мама была великая актриса, жаль, что не на сцене. Я многому научилась у неe и однажды удивила, соблазнив и оттрахав еe любовника. Помню она тогда орала: - Дочь! Как ты могла ?!
После скандала я собрала свои вещички и по студенческой визе, за которую заплатила 2000 долларов, улетела в Лондон, откуда меня отправили на клубничные плантации, пообещав 100 фунтов в неделю. Каждое утро, в шесть тридцать, я становилась раком и так до обеда, после чего очередь в душевую и узкая, жeсткая полка вагончика, на четверых.
Нет. Курить одесские сигареты, пить омерзительный сидр из Lidl'а и отдаваться в кустах малины меня не устраивало. Супервайзеры, ушлые ребята из Польши и Литвы, приторговывали сигаретами и ещe кое-чем, что было запрещено законом. Через них я вышла на торговцев еврогражданством и за 600 фунтов стала Анжеликой Роос (Почему с двумя "оо"?) Документ, конечно, стрeмный, и на первой же границе с ним тормознули бы, но в Англии, где привыкли доверять, он вполне годился. Мне нужна была новая жизнь, меня устраивала Англия.
На первую ночную дискотеку я шла пешком четыре мили, привычно, как в родной... области, с парадной обувью в пакете. Mама любила похвастать - моя дочка ходит в кружок эстрадного танца, в драмкружок, я наняла ей репетитора английского языка. Хоть репетитор и был занят самой мамой, кое-чему научил он и меня. В Англии я не комплексовала, знала, что лучше всех и чего хочу добиться. Разве могли мне составить конкуренцию англичанки с мармеладными животами, танцующие, как слоники, с бутылкой пива в руке? Уже с первой дискотеки меня привезли на бумере и провожали таким влюбленным взглядом, что попку жгло.
Самое главное в обращении с мужчинами - это своевременность. Дашь сразу или затянешь с играми, клиент уйдет. Эту науку я знала хорошо, дальше было делом техники, ступеньками служили бизнесмены и наследники, женатые и не женатые, толстяки и худые, всех не упомнишь. Теперь вот Флейдерман, который как и я, наверное никогда никого не любил. Я по привычке продолжаю притворяться, он считает это необязательным. Чисто деловые отношения, взаимовыгодное сосуществование. Теперь у меня есть всe. Он купил мне за 15 тысяч "реальный" паспорт Эстонии, дешевле, чем греческий, но дороже литовского. У меня есть квартира в Лондоне, две машины, деньги, шикарный кот... Что? Черт! Опять вспомнила Художника. Я слишком часто начинаю думать о нeм ... Для меня загадка, как он может под заказ, за доллары, так честно рисовать? Почему у него на картинах совсем другая жизнь, натуральные чувства, словно это не он нарисовал, а кто-то другой, внеземной. Здесь только два объяснения, или он так профессионально врeт, или я чего-то не поняла в этой жизни.
А... Вот и Флейдерман. Красив, умeн, богат и неприятен. Даже чайка, словно ей приснился кошмар, с воплями взмыла в небо. Что?
***
(Говорят по-испанcки)
- Лейтенант, мы нашли ещe это. Похоже на дневник.
- Здесь всe по-русски.
- Надо сдать в бюро переводов, возможно это еe записи и они помогут нам понять, что здесь произошло.
- Сдайте конечно, но я сомневаюсь, что здесь есть для нас что-то полезное. В академии мы читали их Достоевского, "Преступление и наказание", так вот, я ничего не понял. Впрочем - почитаем и это, трупы опознали?
***** Толик *****
Толик был не дурак, далеко не дурак, и когда пришло известие, что Флейдермана больше "совсем" нет, он не ринулся в офис в надежде получить там свой кусок. В сущности, каждый миллионер должен своим партнeрам, банкам, вкладчикам, кредиторам, родственникам и просто желающим, в десятки раз больше, чем у него реально есть. И можно было только догадываться, как сейчас трепали имя покойного все те, кто с ним имели дело.
У Толика были ключи от джипа и обширная информация. Свой обход он начал с художника, прихватив в качестве консультанта Пашу Смайлика. Дом, который снимали художнику, был полон раритетов, так любимых англичанами, да и картины самого художника можно было, в случае чего, продать через сеть арт.торговцев Паши. Сторговались за 20%, Паше явно было маловато, отчего тот всю дорогу молчал, выковыривая остатки гречневой каши из межзубного пространства. К дому подъехали в полдвеннадцатого, двери были открыты, а сам художник, в позе распятого, безмятежно спал на мятой постели. Даже пьянствуя он не создавал бардак, пустые бутылки ровными шеренгами стояли напротив фаланги пивных банок, настольный натюрморт был прикрыт махровым полотенцем английских болельщиков. Конечно можно было его и не будить, но Толик все-же скомандовал: - Эй! Вставай! Помоги вещи загрузить!
Левый глаз художника с трудом, но открылся. Паша, чувствуя неловкость положения, пояснил: - Флейдермана больше нет. Говорят утонул, твой контракт накрылся и если хочешь, то можем потом поговорить, что делать дальше. Покажи, что здесь есть ценного. Минуты через две художник проснулся и сев на кровати, неизвестно откуда, достал уже открытую бутылку пива.
- Как утонул? Его больше нет? Он же с Анжеликой улетел, она где?
Толик не любил тянуть время, следовало ещe сегодня наведаться к троим, таким же, как художник, подопечным бывшего шефа. Уже в приказном порядке, он ответил: - Слышь! Ты не понял? Вставай и грузи добро! Нет их больше, ни Флейдермана, ни этой сучки Анжелики. Что произошло, я не знаю, я всех дел не знал. Ты свободен. Паша, скалясь, добавил: - Извини брат, мы бы тебя подбросили куда, но в машине места нет. Созвонимся. И потянулся к массивным канделябрам, оценивая их возраст и ценность.
- Ладно мужики, я все понял, я сейчас оденусь.
Пентюх и художник - для Толика были слова синонимы, и больше он его не замечал. И каково было его удивление, когда тот вдруг оказался перед дверью с двухстволкой в руке, перегораживая вынос очередной картины.
- Вы, ребята, погорячились. Eсть Флейдерман, или его нет, но вещи положите на место. Подставить меня хотите?
Паша был на этот момент ближе всего, и потянувшись к ружью, только и сказал
- Вот это штука, а ну-ка пока...
Договорить он не успел, приклад молнией врезался ему в зубы. Брызги крови разлетелись по всей комнате, большой зуб, с ноготь величиной, шмякнулся рядом.
Толик был не дурак, далеко не дурак. Такие перехваты с ударом он знал по службе в ВДВ и сразу понял, что этот пентюх без колебаний всадит ему в голову заряд дроби или картечи, что там у него. Злоба ежом раздирала грудь, но вид совершенно спокойного художника заставила смириться.
- Ключи от машины - на стол. Медленно.
Паша, роняя на ковер кровавую пену, сидел на корточках и кудахтал, как курица. Художник, продолжая демонстрировать Толику чeрные дыры стволов, освободив одну руку, достал из кармана мобильник.
- Максимыч, это я. Прямо сейчас, не откладывая, вызови мне полицию и приезжай сам. Флейдерман умер... не знаю, волной смыло, я уезжаю. Опечатайте дом и передайте его хозяину. Ты всe понял? Да, немедленно! Всe, до встречи, я позвоню.
- А теперь пошли. Помоги ему. Будете идти впереди, я поеду следом и свободны, когда будем отсюда далеко.
Толик, послушно подхватив Пашу, поволок его с собой, проклиная за окончательно испорченную кровью куртку. Он уже не хотел убить художника, как три минуты назад, ему просто было жаль новую куртку. Не оглядываясь, он тащил скулящего Пашу и слышал, как сзади урчит движок дизельного (но почему эти англичане предпочитают дизеля?) Х5. Запиликал мобильник, и нехотя достав его, oн приложил к уху.
- Это Анатолий?
- Да.
- Я Катья, мне очень жаль, но сегодня утром, ваш сын Миха, умер. Приезжайте.
Мир терял для него реальность, в больной голове всe громче и громче звучал вопрос - Почему мокрые подушки не летают?
***** Художник *****
Нет, это не жо... , это свобода. Пусть. Пусть всe начнeтся сначала, лишь бы не этот кошмар, в этом каземате, с этими опустошающими душу днями. Первое время поживу в машине, а там посмотрим, первый раз, что-ли? Мы не овцы - овцы не мы! Однако перенервничал я, вишь, сигарета в пальцах, как хвостик фокстерьера. Теперь и Катье позвонить можно. Сказать ей, как я был не прав.