Неувядаемый цвет.
— Неудачник, обречённый на прозябание! — в очередной раз причитала в запале Елизавета. — Всё малюешь цветочки, которые на фиг никому не нужны. Нет, чтобы делом заняться, писать портреты знаменитых людей — тогда и деньги были бы, и в Союз художников обязательно приняли... А ты — упёртый умник, помешанный на бреднях об искусстве и какой-то там волшебной силе красок. Не стать тебе преуспевающим известным человеком,— хлопнув дверью, Лиза выскочила из мастерской.
Подобного рода сцены Елизавета Мищенко устраивала своему сожителю в последнее время особенно часто.
Сожителем Лизы был тридцатилетний Виктор — выпускник художественного училища, о котором отзывались как о подающем надежды художнике. С Елизаветой он случайно познакомился на оптовом рынке. Статная красавица (кровь с молоком) торговала джинсами в магазине, принадлежавшем её дядюшке. Богатый родственник вытащил её из глухой провинции, надеясь, что в столице она удачно выскочит замуж. Племянница оказалась не просто девицей, стремящейся заарканить богатого мужика. Елизавета была человеком с амбициями и честолюбивыми замыслами. Она мечтала о славе, а поскольку, кроме внешних данных, ничем особенным не отличалась, вся надежда была у неё на будущего супруга, призванного осенить жену лучами своей славы и популярности.
В Елизавету он втюрился сразу, как говорится, по самые уши. Вскоре понял, что она собой представляет — красивое существо с большими запросами и ограниченным, скукоженным до размеров семечки, духовным миром. Но поделать с собой ничего не мог. До потери памяти любил спокойную красоту её глаз и лица, её талию, очертания стройных ног с крепкими, словно литыми, икрами. Такое случается. От подобного казуса не застрахован никто, даже такие, как Виктор, неглупые люди.
Так и жил он с Елизаветой, любя её и страдая от мысли, что ему не дождаться от Лизы ответной любви. Неизвестно, сколько сил он истратил бы на свои мучения, но Лиза сама ушла от него, а после последней ссоры перестала отвечать на его телефонные вызовы.
Когда Виктор понял, что отношения с Лизой утрачены навсегда, он с отчаянья готов был броситься в реку. Но такой неэстетичный поступок претил его душе. В тот вечер он просто напился, впервые в жизни в одиночестве выпил бутылку портвейна. Этого оказалось достаточным, чтобы вырубиться, уйдя от тягостных мыслей о Лизе и о своём неудачливом творчестве.
Утром в мастерскую Виктора заглянул бывший однокашник по институту — деловитый Толька Коренев (Рыжий Корень) с предложением посетить выставку работ известного живописца. Увидев физиономию Виктора, а на столе порожнюю бутылку из-под вина, он понимающе усмехнулся и потащил приятеля в расположенную рядом пивную. К середине дня на душе у Виктора полегчало, и он стал прислушиваться к болтовне рыжеволосого Анатолия. Сидя на лавочке городского сквера, они допивали последнюю порцию пива. Несмотря на то, что уже наступил октябрь, погода стояла чудесная, и можно было без конца любоваться сказочным буйством красок в осеннем убранстве деревьев.
В сквере появилась старушка и стала бродить, поднимая с земли багряные кленовые листья. В руках у неё собрался букет, когда она неожиданно охнула и с трудом добралась до ближайшей скамейки.
— Что с вами? — подбежав к старушке, спросил Виктор,
— Дышать тяжело, голова закружилась, — прошептала она, уронив на колени кровавого цвета букетик. — Помоги мне, сынок, подняться. Хорошо, что идти недалече. К дому вон на том перекрёстке.
Подхватив женщину под локотки, молодые люди помогли ей перейти на другую сторону улицы. У подъезда пятиэтажки старушка принялась благодарить за помощь, сказав, что дальше доберётся сама.
Они отошли от неё метров на двадцать, и что-то заставило Виктора оглянуться. Женщина продолжала стоять у подъезда, привалившись плечом к стене. Виктор сунул приятелю деньги:
— Купи, что надо к обеду, я скоро вернусь в мастерскую.
Подойдя к старушке, он понял, что ей очень плохо. На бледном лице застыла гримаса боли, глаза прикрыты тяжёлыми складками век. Это старческое лицо, иссечённое морщинами прожитых лет, поразило его непонятной, почти неземной красотой. Подобные лики встречаются на портретах старой фламандской живописи или в русских сёлах у древних бабуль, известных своей премудростью
— Я помогу вам дойти до квартиры, — сказал он, когда она открыла глаза. — На каком этаже вы живётё?
Крохотная квартира встретила их пугающей тишиной. Одинокая старая женщина, думал Виктор, помогая ей прилечь на тахту. Даже кошки в квартире нет. Отыскав телефон, он вызвал скорую помощь...
Пока медсестра готовила Марию Ивановну к отправке в больницу, Виктор рассматривал на стенах фотографии в простеньких рамках.
— Подойди ко мне, — позвала старушка, пристально глядя на Виктора. — Хороший ты человек, — прошептала она, когда он склонился над ней. — И художник хороший. Ведаю это, хотя и не видела ничего из твоих работ. Вон там, на комоде, икона Пресвятой Богоматери. Возьми её в дар от меня. Сейчас возьми, чтобы видели — сама отдаю, по доброй воле. Знаю, что уже не вернусь из больницы...
В мастерской приятели внимательно рассмотрели икону.
— Ты ничего не путаешь? — засомневался Виктор. — Рыжие художники всегда готовы приврать что-нибудь невероятное.
— Обижаешь. Икона действительно редкая. По всем признакам она написана, не позже, чем в 17-ом веке. Называется «Неувядаемый цвет». Подобного типа иконку я видел у моего академика. Так он рассказывал, что образы Богоматери на этот иконописный сюжет очень разнообразны, чаще всего, датируются новым временем и редко относятся к допетровской эпохе. Можешь не сомневаться, что старая женщина одарила тебя одним из самых ранних образов данного типа.
— Что обозначает «Неувядаемый цвет»? — спросил Виктор, продолжая всматриваться в изображение Богоматери.
— В христианских текстах Богоматерь сравнивается с неувядаемыми цветами. На православных иконах Богородица часто изображается с белыми лилиями, символизирующими её непорочность и чистоту. А в твоей иконе Мария держит процветший райскими цветами жезл. Академик, к которому мне пора уже топать, с радостью приобрёл бы столь редкий иконный образ.
Водрузив изображение Богоматери на полку, Анатолий с ухмылочкой пошутил:
— Я бы шкуру свою отдал за такую икону. Не исключено, что она чудотворная.
Анатолий ушёл. На столе стыли недоеденные за обедом пельмени, на мольберте мозолил глаза чистый холст, приготовленный для портрета Лизы. Открыв створки окна (проветрить прокуренную мастерскую), Виктор бродил из угла в угол, с удивлением ощущая, что мысли о Лизе его не волнуют. Странно всё это. Ещё вчера он сходил с ума, осознав, что Лиза больше не откроет двери его мастерской. Но теперь он свободен от проклятого наваждения и может спокойно работать, работать, работать...
Подойдя к мольберту, он стал набрасывать контуры внезапно возникшего замысла. Главное не сюжет, а образ — выражение глаз в сочетании с тёмно-красными листочками клёна, похожими на загустевшие капельки крови. Нет, это будет не портретное изображение, не лицо старой женщины, поразившее его своей красотой. Только одни большие глаза и кровавого цвета букет у подножья креста на вершине горы...
Мастерская размещалась в полуподвале здания, другого пристанища в городе Виктор, к сожалению, не имел. Скудный свет, проникающий сквозь единственное окно, вынуждал работать при свете настольной лампы. Не так уж это и плохо, успокаивал он себя: можно писать, не завися от солнца и времени суток.
Задуманную картину Виктор закончил на одном дыхании к восьми часам вечера. Никогда ещё не писал так быстро, боясь прерваться и утратить нахлынувшее на него вдохновение. А ещё — упустить восхитительное ощущение, что у него получается всё именно так, как ему хотелось. Оставалось добавить некоторые штрихи, лессировки и другие мелочи, чтобы картина приобрела законченный вид.
За окошком стемнело, когда в мастерской опять появился Толян в сопровождении академика. (Рыжий друг подрабатывал у этого выдающегося знатока русской живописи, устраняя мелкие повреждения на иконах из его коллекции). Академик-коллекционер оказался невзрачного вида очкариком с плешивой макушкой, но с густым раскатистым голосом. Вступив в мастерскую, он вальяжно раскланялся с Виктором, а затем долго рассматривал и любовно вертел в руках представленную ему икону.
— Интересный образ, — изрёк академик. — Вероятно, вторая половина 17-го столетия. — Он взглянул на Виктора, стоявшего у мольберта, и его, словно магнитом, потянуло к живописному полотну, для которого его автор даже названия не успел придумать.
— Какая сочная и будоражащая душу живопись, — пророкотал титулованный знаток искусства. — А сюжетная аллегория, как выстрел в упор. Вот только на заднем плане я бы смягчил некоторые полутона... Очень, очень похвально, молодой человек. Буду рад, если покажите другие свои работы.
Прощаясь с хозяином убогонькой мастерской, академик вручил ему визитную карточку:
— Здесь координаты директора частной художественной галереи. Буду рекомендовать ему обратить внимание на ваше творчество.
Прошёл год. У Виктора состоялась персональная выставка, от заказов отбоя не было, и в новых замыслах он не испытывал затруднений. Одним словом, дела шли отлично. В расцвете сил он добился известности и положения преуспевающего живописца. И тут в жизни Виктора произошёл другой существенный поворот.
Однажды, утомившись в работе над новым пейзажем, он опустился в мягкое кресло, размышляя о превратностях жизни. Вроде всего, что хотел, он добился, вот и новую мастерскую в Союзе художников помогли получить. Но чувство неудовлетворённости не проходило. Вспоминалась временами Елизавета, и при этом он особенно остро ощущал своё одиночество. Когда-нибудь он обязательно встретит женщину, которая подарит ему великое счастье. Вот тогда и будет всё, как надо: и любовь, и семья, и дети. А пока что — только друзья, приятели, да почитатели его творчества. Это тоже немало, но холостяцкая жизнь, признаться, порядком осточертела. Если будет так продолжаться, его ожидает одинокая старость, как у почившей в больнице Марии Ивановны.
Её икона, по-прежнему, была в мастерской, находясь на стене между окнами. Виктор устремил взор на лик Богоматери и подумал, что в молодости Мария Ивановна, наверное, была на неё похожа. Такая же миловидная и осенённая красотой души...
Ему вдруг почудилось, что шевельнулась головка Девы Марии, зашелестели складки её царственных одеяний, и сияющие глаза Богородицы указывают ему на младенца, прильнувшего к материнскому телу.
Что это было? Знамение свыше? Или же мимолётное сновидение, навеянное недавними мыслями о семье и детях...
Ответить на эти вопросы он так и не смог. Однако, на следующий день, во время обеда, рассказал об этом Анатолию Кореневу. Приятель, служивший ныне администратором в Доме художников, дал толковый совет:
— Денег теперь у тебя достаточно, надо использовать их с умом, например, помочь одному из местных детских домов. Это будет по совести, и божественный знак без внимания не оставишь.
Виктор молчал, растроганно думая, что Рыжий, конечно же, прав и что дети — надежда наша и наше будущее — это и есть тот самый неувядаемый цвет, о котором напомнила ему Мария Ивановна, вручая икону перед тем, как отправиться в свой последний путь...
Через месяц он открыл бесплатную школу изобразительного искусства для одарённых детишек. Почти ежедневно работал с учениками, ласково называя самых юных из них цветочками. Теперь в его жизни появился ещё один важный смысл, насыщенный надеждами и тревогами за своих воспитанников, таланты которых должны не пропасть в суете нашей жизни, а расцвести пышным цветом на радость людям.
Да будет именно так!
Сентябрь 2013 г.