Накануне Нового года, в день рождения лейтенанта, 28 декабря, в день, когда ему исполнялось 28 лет, я снова была в гипсе.
Она была маленькой, чуть выше меня, ровесница моего погибшего сына, его невеста, его подруга, теперь моя единственная подруга - Елена:
Мы были в чем-то похожи с нею. "Ваша дочь? - спрашивали меня. Кареглазая, светловолосая, чем-то напоминающая Струйскую и знаменитое стихотворение "Ее глаза, как два тумана полуулыбка, полуплач! Ее глаза, как два обмана:" Елена была женщина моего типа, моего плана и так же, как я, писала стихи. Всегда элегантная, щедрая, изящная Елена приходила ко мне в обед. И наши посиделки выглядели вполне литературно. Я, лежа на кровати мужа в его комнате, обычно читала ей свои стихи и прозу, а Елена курила, пила кофе, слушала меня, потом рассказывала о себе.
Я не сразу поняла, как все произошло: я запуталась в лентах магнитофона, которые висели на дверях в комнате сына, вместо занавески, и, пытаясь выпутаться из лент, резко ударилась о железный замок. Боли я не ощущала, только с недоумением наблюдала, что моя левая рука вращается будто бы на нитке, как марионетка. "Елена, держи мне руку напрямую, оттяни!", спустя несколько минут сообразила я.
На скорой помощи вместе с Еленой я прибыла в больницу, где когда-то лежала с поломанной левой ногой.
- "Ирония судьбы или с легким паром" - баня - веник - Ленинград!
- Гипсуйте, мужики! - бормотала я, вторая серия, левая рука. Вот кончается год Свиньи: Я зря радовалась - прохрюкал мне гипс!
Спустя три часа, в хирургическом отделении появился муж, гипс, как походное одеяло солдата, перепоясывал меня. В рваных штанах, в бальных, то есть выходных туфельках, в котиковой шубе без одного рукава, вся обляпанная гипсом, я находилась в состоянии транса, полуистеричной катастрофической самоиронии и ненависти ко всему и ко всем, кто не замурован, как в склеп, в тяжеленный, мокрый отвратительный гипс, и при этом, я более всего огорчалась, что у Дмитрия день рождения, а я в гипсе!
- Ничего, Кот, - сказал муж, появляясь на пороге операционной, - первый раз, когда у тебя была поломана нога, было хуже, теперь - лучше, а в третий раз будет вообще хорошо!
- Типун тебе на язык! Какой третий раз? Я уже этот не могу терпеть! - я так и здрожала от гнева и возмущения к его издевкам, хотя по глазам, его нежным, кротким, голубым глазам видела, что он переживает за меня.
Муж хотел остаться со мною, ведь теперь у меня была только одна рука. Но все служило поводом к раздражению, и какая-то тайная радость, которую не мог скрыть муж, считая, что теперь я полностью нахожусь в зависимости от него, и тот тон, которым разговаривал он со мною - пренебрежительно-покровительственный, бранчливый и несколько высокомерный. Я вновь прогнала его. Мне было лучше одной:
А мой лейтенант? В день своего рождения он был у Сони, как потом случайно, аллегориями, он проговорился: она сама приехала за ним. Ему было привычно с нею, а мне - быть одной. "Хорошо, что правая рука цела. Правой я могу писать!" - шутила я в больнице.
"Счастье женщины - он хочет. Счастье мужчины – я хочу!" - сказала Ницше. Мы обе, Соня и я, всегда желали одного мужчину, а он привык по очереди желать нас обеих! Я была вполне несчастна в день его рождения, кредо моего счастья звучало: Счастье - это смерть! Я не верила никому и уже ничего не желала.
- Нет, нет, ты - не подарок! Не открою ему дверь! - так думала я о Дмитрии.
Он позвонил и пришел 31 декабря перед тем, как идти к Софье. А я по глазам видела, что нравлюсь ему, даже в гипсе:
Дмитрий был нежен, а я, откинувшись на подушках, наблюдала за нами, глядя в зеркальный потолок. Я - в черном велюровом халате, и его легкая стройная фигурка на ворохе черных шуб, которые я накинула на себя, чтобы он не поцарапался о мой гипс:
- Каскадер ты мой! Это недостаток фосфора в костях. Нужна рыба! Срочно на рыбалку! - обнимая его единственной рукою, бормотала я.
- Для меня красотою стало то, что заставляет человека жить. Люди, которые помогли мне выжить, бесценны! Эти битые, тертые, крученые, мученые в стократ милее мне. Мне интересно с ними. Через страдания они поняли то, что нельзя понять по книгам. Каскадер ты мой, четыре года ты подарил мне, скрасил мне два гипса:
х х х
На другой вечер 1 января, проведя Новогоднюю ночь с Софьей, Дмитрий был совсем иной, нежность была убита и самка-хамка сыто, плотоядно мурлыкала на его туповато-утробном, самодовольном выражении лица. Я все списывала ему на возраст, хотя в душе была буря негодования.
- Нет, нет! Я не могу! - сказал он через 3,5 часа. Я, созерцая "разруху" на его лице, ждала, когда он посмотрит дурной видеофильм о каких-то мутантах. Он принес видеокассету.
- Зачем пришел?
- Посмотреть на тебя! Мне не нужны женщины и секс, зарывшысь кудрявой головой в рукав моей здоровой руки, говорил Дмитрий.
- Ясно: Соню - вприкуску, меня - вприглядку! Я не экспонат музея: не надо приходить смотреть на меня! Только положительные эмоции продлят мне жизнь, дадут радость. Я не желаю чувствовать ущербность. Почему я за все плачу немыслимой ценою! Косвенно виноват муж, что погиб сын, вот теперь Елена: единственная женщина, единственная подруга. Если б она не начала сбрасывать на меня стресс, я б не понеслась в зазеркалье за сигаретами. Я любила и люблю ее, и не перестану любить, даже если не будет руки. Я одна, всегда одна! Я мою пол носовым платком, мне плохо.
Дубль преследовал меня, будто бы дверь судьбы открывал код - набор цифр, в дубле, оборачивался бедой, трагедией, три раза прокрутилось число 19: 19 мая 1991 г. - нет сына: Два раза число 28 - и я снова в гипсе, не говоря о том, что тема - татарка мужа на 17 лет моложе мужа, татарка лейтенанта на 17 лет старше лейтенанта прокручивалась многократно. Как кокон нитью, я была обернута поворотами судьбы.
- Какие женщины самые красивые в мире? - спросили Хулио Иглессиаса. Он ответил неопределенно, а я знала точный ответ: "Самые красивые любимые женщины!"
Ничего не изменилось в ритме наших встреч с Дмитрием. И, как всегда в пятницу, он постучал и зашел так, будто бы вернулся с чемпионата мира золотым призером.
- Юбку застегни! Не могу одной рукой!
- Растолстела что ли? - нежно и снисходительно он склонился надо мною, все еще находясь на высоте Сониного роста и секса:
В год Мыши меня стали беспокоить мыши, они жили за холодильником. Дмитрий зарядил мышеловку и обещал принести кошку, черную кошку его товарища, по имени Свинья. "Мы раз, для прикола, дали ей покурить".
Мысленно я уже жила с курящей кошкой, черной и тощей, я даже имя не хотела ей менять.
- Свинью принес? Я уже мечтаю как мы со Свиньей спокойно будем жить, полное доверие друг другу, а, если что не так, я себя утешу тем, что она же Свинья и я это знала, когда ее брала, что ожидать от свиньи? Или ты другую свинью мне принес?! - с запальчивостью высказалась я, наблюдая, как он лихо, радостно, победно сушит свои вьющиеся волосы.
- Ты меня оскорбляешь! - с пафосом сказал он, радостно и азартно, еще раз победно и нахально глянув на меня сверху вниз.
- Смотрю мексиканские сериалы: там все теряют память: Я искренне хочу потерять память, забыть.
- Что ты хочешь забыть? - почти машинально спросил Дмитрий.
- Сына, мужа и тебя: вы все, трое, причинили мне боль, психологическую травму. Я продолжаю в ней пребывать! - К кому ты ревнуешь меня? - коварно и просто, ведь он привык так жить, нежно спросил Дмитрий. Я дивилась его умению совмещать нас и спокойно, просто, уютно располагаться между нами. - Никому не верю! Лишь себе в зеркале, но и себе не всегда нравлюсь, что теперь? - говорила я.
Мой голос на видеокассете казался мне кукольным и вся я какая-то бьющаяся, хрупкая, механическая кукла:
Кукла наследника Тутти. "Наследник Тутти никак не мог успокоиться. Он обнимал поломанную куклу и рыдал. Кукла имела вид девочки. Она была такого же роста, дорогая, искусно сделанная кукла, ничем по виду не отличающаяся от маленькой живой девочки".
"Жрица красоты" - как с ненавистной самоиронией называла я себя в дни черной тоски, "жрица красоты", эстет до кончиков ногтей, сидела в безобразном гипсе на балконе и, тихо покачиваясь в кресле-качалке, с сигаретой, вспоминала лицо Дмитрия, вернее, оно, как заставка на экране телевизора, все время стояло перед моими глазами, и окрик мужа: - Что я тебе Слава Зайцев, чтобы украшать твой гипс? - слышался мне, когда он обшивал его черным велюром.
Три задачи составляли мое бытие:
№ 1. Достойно, без надрыва расстаться с Дмитрием,
№ 2. Напечатать роман,
№ 3. Достойно и покорно встретить старость и умереть, по возможности, легко.
Месяц Дмитрий мучился со мною в гипсе, но только однажды вслух сказал: "Когда у тебя была в гипсе нога - было удобнее:"
х х х
Как самая дорогая игрушка в мире, выпросталась из гипса моя левая рука. Врач посмотрел рентгенснимок и, ощупывая кость, сказал:
- Этой рукой можно обнимать мужчину.
- Где найти такого дурака? - размышляла я над словами врача, непрерывно думая о Дмитрии, его юность, его нежность, его постоянство были нужны мне, как и моя сизая, скрюченная ужасная рука: Нет, нет, никогда он не должен видеть это безобразие. Не оставалось ни одного угла на маленькой территории моего тела, где не было бы битого угла.
- Не жалей меня! Говори, когда ты меня бросишь?
- Я и не жалею! - отвечал Дмитрий, а на лице его было ярко выражено нежное сочувствие.
Я впервые плакала при нем, но мне казалось, что я плачу весело: - Я не люблю, когда меня жалеют, потому что, если честно, то именно меня и надо жалеть. Когда меня жалеют, то я вспоминаю, что нет несчастнее меня. Когда все веселятся, то и я забываю свои беды:
Дмитрию я не показывалась так, как мужу. При муже я бодро расхаживала голяком, держа на перевязи синюю руку, мне было все равно, что чувствует он.
- Ах, Кот! - сказал муж умиленно и, перехватив меня своей большой рукой, низко склонился на высоту моего малого роста и чмокнул меня умиленно в плечо. Он умилялся и чванился. Чванился своею татаркой, ее сытым, ладным, сочным телом, ее безоглядною любовью к нему, и я своею маленькой территорией сплошь разрушенного тела была реабилитацией и оправданием его извечного сомнения. Альфия нравилась ему, он содержал ее, она любила его, он был благодарен ей за любовь, татарка была не нужна мужу, он не любил ее. Он привык к ней, к ее тайному присутствию в его жизни. "Зачем она мне?!" - часто такой вопрос задавал муж сам себе и я своею сплошь разрушенной территорией отвечала ему на его вечное: "Зачем?" И поэтому он любил и умилялся мною, тем, что я помогала выйти из штопора. "Старая жена и молодая, ладная татарка!". Альфия научилась стимулировать его сексуальные потребности. Бывает три степени лжи: малая ложь, большая ложь и статистика. Муж чванился Альфией и я понимала, что это не от силы, а от слабости. Таким образом он утверждал себя, свою оставшуюся силу, свою дееспособность, сексуальность, которая совершенно не подходила для меня. Уничтожая меня в словах, муж защищал себя - смешное и слабое оружие для мужчины. Муж выработал у себя привычку по-хамски вести себя со мною. Муж не был хамом, он был жутко несчастный, комплексующий, изолгавшийся из-за Альфии, которая была не нужна ему, человек. Он искал и не находил оправдания себе, живя в вечной "дыбе". "Альфия помогает мне выжить!" - внушал себе муж и жил по системе - чтобы выжить, таща на шее меня и Альфию с ее дочкой Лиличкой.
Подобно мужу, Дмитрий тайно встречался с Соней, у нее тоже была дочка по имени Лиля. Я полагала, что за три года Дмитрию удалось частично истребить грубость и хамство Софьи. Это хамство мучило его в первый год его тайных встреч. Любовь - искусство! Самозабвенность, искренность любви, самоотдача делала чудеса. Порою мужчина становился только носителем этой любви, как погоны, он носил чью-то любовь, покоряясь ей, сострадая ей, это произошло с мужем и с Дмитрием.
В искусстве, как и в любви, я более всего ценила самозабвенность. Я училась самовыражению, искренности, добиваясь одного: точного выражения своих мыслей и чувств. Я безнадежно оторвалась от жизни, я закрылась в своей квартире, не допуская в свой мир тех, кто вносит дисгармонию и беспорядок. Я крутилась возле своего "Я!". Мужа и его Альфию, и Дмитрия с Соней пришлось внести в порядок моей жизни, понимая, какой доппинг вносит их энергия, энергия любви двух женщин делала сильнее мужчин, которые были рядом со мною.
Прошло более полгода, как внезапно исчез Гиви. Я предвидела это еще тогда, когда он искал доллары и занял их под большие проценты. За полгода проценты переросли полученную им сумму и я точно знала: Гиви не вернется. Он ничем не дорожил в Бухаре. Одну женщину он мог спокойно заменить другою. Он не любил никого.
"Дверца моя - я твой ключик!"
- Вызывай слесаря - застрял в замке:" - в тон песни Ф,Киркорова шутила я, выходя, вернее, выдираясь из автобуса на остановке у рынка, а муж ехал дальше на работу. Стало тепло, как и положено в конце апреля.
Иногда, утром, я шла к мужу, убирала его трехкомнатную, точь-в-точь как у меня, квартиру. Из всех комнат хорошо обставленной квартиры муж почему-то выбрал самую маленькую жаркую комнату - ту, где у меня была зеркальная комната сына. Я жила очень замкнуто. Только так я могла поддерживать свою энергию и покой. Мне было лень общаться с другими людьми. Муж содержал меня, а Дмитрий тратил на меня свою энергию.
"Есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь": - словами из песни говорил муж и жил в этом миге, мгновении, считая 10 лет, что Альфия - "миг!", то есть в любой день, без проблем, без причитаний он сможет расстаться с нею, он был "готов, всегда готов!"
Мгновенье - ты прекрасно! Остановись! Замри!" - словами Фауста говорила, думала я, как будто бы тоже собиралась, была всегда готова, и этим мгновением был Дмитрий. Так каждый из нас, муж и я, осуществляли свою позицию, свою кратковременность и растрату. В этой формуле была печальная трагедия нашей несостоявшейся жизни, где вместе мы были в прошлом, но не было счастья, радости в нашем совместном будущем, все заменял "МИГ"! "А роза упала на лапу Азора!"... "Что такое греза, что такое греза? Это мысль о розе, но еще не роза!" твердила я во вторник. Во вторник Дмитрий обещал приехать из Ташкента, а так как его слова всегда подтверждались, то я думала, что он придет от Софьи. И он пришел от нее и по его энергии и лукавству я так и не могла понять, был он с нею или нет.
- Если ты уберешь ногу, я упаду и ударюсь головой и точно сломаю шею! - Мы сидели в кресле, вернее, это был секс в кресле, такой необычный, и его лицо было удивительно нежным и чувственным.
- Не беспокойся, не уберу! - заверил Дмитрий.
Утром позвонил муж.
- Выходи на остановку - нет хлеба!
- Некогда, Кот! - ответил муж.
- Все, одеваюсь и иду! - сказала я.
Были еще прохладные нежно-зеленые утренние часы апреля.
- Я думаю, что летающие тарелки - не фантазия. Мы не одиноки во вселенной! Это более совершенная цивилизация. Мы не интересны им! Интересны не более, чем европейскому ученому клок волос у дикаря племени людоедов: Я уверена, что человека можно рассчитать, вычислить, сконструировать, как дом, как самолет, как машину. Они, видимо, умеют многое лечить, оживлять мертвых, перекраивать материю, живую материю, управлять мыслью! Я - лучший представитель земной цивилизации! Скоро за мною прилетит тарелка. Я сконструирую себе другую внешность, вылечу тромбофлебит: - а пока дай денег!
- Зачем тебе деньги, Кот?! - если ты улетаешь? - озабоченно спросил муж
- Толкую же тебе: нет хлеба! - я уселась на скамейку в ожидании автобуса.
- Когда я скажу знакомым, что моя жена улетела на летающей тарелке, они вызовут 03 и увезут меня в психушку! - сказал муж и дал мне 21 сум.
- Сдуреть! Лучшему представителю земной цивилизации - 21 сум.
- Завтра, Кот! - муж был нежен и застенчиво, и любовно смотрел на меня.
- В другой цивилизации и речи не могло бы быть о чем-то подобном Чернобылю и всему, что мы имеем на Земле, продолжала я, ощупывая карманы мужа.
- Зря ищешь, Кот! Нет сегодня! - добродушно сказал муж. По-своему каждый из нас был оригиналом: и он, и я. Только он мог чувствовать так, как я, в том прошлом, которое было навсегда утрачено нами.
"Мадам, не делай резких движений! Все только медленно, только плавно, осторожно! Хватит гипсов! - так думала я и, как нарочно, второй день обжигала правую руку. - Чья-то дурная, отрицательная энергия кружила надо мною. Я верила, что энергия материальна: Когда на третий день я прикусила себе язык, то подумала, зачем я живу на белом свете. Пьер Ришар в комедии "Невезучий" и я были, как братья-каскадеры, с той лишь разницей, что у него все было по роли, а у меня - по жизни:
- Кто же виноват, что ты растяпа, недотепа! - сказал Дмитрий, обнимая меня добродушно. Он пришел от Софьи и был умилен ею, а потому критически настроен по отношению ко мне.
- Ты не говори это вслух! Не гневи Судьбу! Черно-белые полосы должны равномерно чередоваться, иначе обрушивается глобально: Борис мой был невероятно везучим - всегда! Страшно везучим! И что?! Кто-то придумал пытку убивали не того, кто заслужил наказание, а брали человека, которого он любил и уничтожали, а того оставляли мучиться до конца: Наверное, отрицательная энергия, энергия ненависти, имеет формулу и направленность, и свет.
Две женщины, две татарки, люто ненавидели меня и, как в торосах, я была подобно судну, посылающему отчаянные сигналы "СОС":
- Ты не представляешь, как я устала! - говорила я Дмитрию, вернувшись с кладбища. Если б у меня были деньги, я б ни за что не стала делать эту работу сама. Все, что накопилось за год, я убрала, заменив на свежую зелень и ветки туи: Дмитрий вытаскивал занозы из моих рук, был вечер и он, несмотря на пятницу, пришел ко мне лукавый и веселый.
-Чем это ты занимался? - тотчас подозрительно я поглядела на его развеселые глаза.
- С трех часов я на фрезерном работал станке. Точил! Тебе это интересно?
- Стало быть, Соньку фрезерным называет станком! - ошалев, подумала я.
Интересно, а я какой станок в его лексиконе? Фирма "Ольга" в городе уже есть, "Елена" тоже есть, теперь пусть будет "Анна"! Не "Соня" же ее называть? Разве можно соперничать с японской "Сони"? Это будет служить поводом для насмешек. Соня была труслива и жила в вечном страхе перед какой-то мнимой опасностью, сама себе придумывая, нагнетая страхи и слухи, в этой нездоровой атмосфере Сониных низменных переживаний варился Дмитрий, сам становясь похожим на нее. Я не любила его таким: низменным, нутряным, животным, в такие дни я тяготилась им и тем, что терплю его придирки, его словечки, которые он только что услыхал от Сони:
19 мая было пять лет со дня гибели сына, и снова было воскресенье, как пять лет назад:
Две прелестнейшие женщины - Ольга и Елена, бывшие соперницы, две невесты погибшего сына, сидели друг против друга. Высокая брюнетка Ольга нахмурила брови, когда увидела элегантную, миниатюрную Елену. Мы сидели с Еленой в комнате мужа, а Ольга смотрела видео, на этой кассете был мой сын в роли шафера на свадьбе друга:
- Да иди же сюда, Ольга! - позвала я. И стул возьми!
Я не ожидала, что решительная Ольга, захватив стул, поставит его прямо напротив Елены так, что они могли сидеть, положив друг другу руки на плечи. В упор Ольга разглядывала Елену, а Елена - Ольгу! Элегантнейшее нежно-голубое платье Елены и замысловатые серьги-бублики, будто бы сделанные из золотошвейной нити, выгодно подчеркивали светлые волосы и кожу Елены. Она была элегантна.
Ольга была как пестрый, экзотический цветок. Ее внешность Кармен подчеркивалась стройной фигурой. Я не ожидала, что они понравятся друг другу.
- Толиб приехал в Ташкент на машине и я неделю ела мороженое "Дав".
- А мой решил свою фирму назвать "Ольга". Я умилялась и скорбная улыбка таилась в сердце. Жизнь есть жизнь! Давно нет сына, а две непримиримые соперницы говорят о своих друзьях, и, как нарочно, оба были узбеками, и у каждого было по трое детей.
х х х
- Идти или остаться? - вслух размышлял Дмитрий, лежа в зазеркалье. Поздно, я устал:6 км!
Мысленно я начала умножать 6 х 740, столько раз он приходил ко мне за 4 года. Сосчитать я не могла, но понимала, что расстояние от Бухары до Ташкента он прошел несколько раз:
Невольно я сравнила его 6 км с теми словами, которые только что слышала от подруг погибшего сына. Золотое кольцо с брильянтами выдвигала Ольга, как аргумент преданности ее друга, какие-то ценные вещи мелькали в речи Елены, когда она вспоминала своего друга. Молчала только я, а расстояние от его дома до меня я узнала случайно, спустя несколько часов после ухода моих молодых подруг. "Пешеход ты мой!" - нежно думала я.
Ничто не держало меня в этом городе, где я прожила 32 года. Мышь, голубка и паук: Год начался с мышки, теперь мой балкон заселила голубка.
В конце мая муж улетел в Москву по делам, заботливо набив мой холодильник продуктами. "Ну, Кот, на неделю тебе хватит, а там и я вернусь!" - сказал он. На деньги, оставленные мужем, я приобрела уйму тряпок и эти куски шифоновых платьев, которые я шила себе сама, заполняли мое утро, вечера и ночи принадлежали Дмитрию. Прошло 4 года и он привык ко мне. Я требовала, чтобы Дмитрий не приходил ко мне во вторник, в пятницу и в воскресенье после свиданий с Соней.
В понедельник вечером раздался стук, вспыхнул свет его зажигалки у дверного глазка, и я открыла ему. Я читала ему отрывки из "Шагреневой кожи" Бальзака, а он деловито ковырял в носу, судя по всему, думая о чем-то другом. "Ты слушаешь?" - переспросила я.
- Да, да! - подтвердил он и, как магнитофон, повторил последнюю фразу. Мой язык все еще повторял слова, которые я читала, но я читала их как автомат, в то время как мысли были заняты размышлением: "Он привык! Он привык ко мне, как привыкают к вещам, посуде, мебели, не замечая их, хотя и не мыслят обходиться без них. Грабь, убивай, вешай, это я могу простить, но не смей ковырять в носу в моем присутствии!" Теперь Дмитрий оставался до утра. Утром я, жалея его, не включала телевизор, не подходила к видео, не делала запись, а берегла его сон. В 8 утра я открыла дверь.
- Который час? Что сегодня? Вторник? - и радостное лукавство появилось в его глазах при воспоминании о Соне. Сейчас скажешь "никакого секса с утра".
- Нет, отчего же? По вторникам, пятницам и воскресеньям я буду говорить.
- "После меня - хоть потоп!" Сперва я! Хоть откушу, а потом - другие:
- Никого нет! Одна ты! - яростно напал на меня Дмитрий, будто б Соня была никто, ничто.
Около 17 вечера, как на экране, вдруг возникло его лицо. Там, внутри меня, как бы стоял передатчик. Что-то случилось со мною, я могла видеть и читать мысли других людей, тех, кто любил меня.
- Нет, я никого не люблю! Никого! - уверял меня Дмитрий.
- Слишком часто ты говоришь это именно мне! Смотри, подумаю, что именно меня любишь! - Небось, там говоришь обратное: - Как я тебя люблю! Как люблю! - с издевкой, сказала я и Дмитрий так весело расхохотался, что я нисколько не усомнилась в верности моих предположений. Вот она - дыба!
- Возвышенное - унизить, - продолжала я свою мысль, - низкое - возвеличить! А на самом деле ты себя оправдываешь за свои привычки, свои слабости, свой комфорт. Соня - обычная, земная, и тебе надо найти в ней золотую крупинку, потому что секс, один только секс, не дает тебе гармонии и счастья. Тебе нужна я, моя возвышенность, бескорыстие, но без Сони ты бы любил меня меньше. На контрастах ты вывел истину. "Истина посередине, между двумя крайностями".
По утрам я ходила к мужу, убирала его квартиру, точь-в-точь похожую на мою. 400 метров было между нами и безмерное горе, смерть единственного сына, единственный тоненький волосок нашей былой сексуальной связи. Только с мужем я могла говорить о том, что интересно мне. У нас были равные мерки, как карты, географические карты с равным масштабом, мы были нежны, бескорыстны, и я радовалась, что только с мужем мы стали на ту степень бескорыстия, куда не мог шагнуть никто другой, туда, только туда не могла проникнуть Альфия, там был открытый космос под названием СМЕРТЬ!
- Французы говорят, что настоящую любовь, как лакмусом, проявляют предательством.
- Вечно у тебя цитата каких-нибудь извращенцев! Я не извращенец! - парировал муж. Двуспальная кровать была смята и мое платье небрежно отброшено в сторону. Муж не смотрел в глаза, выражение притворства и довольства собою прочно читалось на его лице. Мне даже на миг показалось, что я вижу лицо Дмитрия: так прочно, жадно, одинаково лезли на их лица татарки.
- Здоровых людей нет! Все - психи! Все извращенцы! - азартно выкрикнул муж, только я не извращенец! Я - единственный, единственно здоровый среди больных! - захлебнувшись собственным разухабистым фарисейством, муж схватился за голову, пеняя, как у него болит голова. Он хотел, чтобы я его жалела, чтобы я сочувствовала ему. Мне было смешно. "Рыжий рыжего спросил: - Чем ты голову красил:" муж был жалок и гадок своим притворством.
- Симулянт! - безжалостно сказала я, размахивая веником. Я ожесточенно убирала его 3хкомнатную квартиру, жалея о том, что так неуклюже, неумело пытается скрывать свои сексуальные проблемы этот, в общем-то, хороший человек.
В четверг вечером: - Еще не уехал? - спросила я Дмитрия.
- Уже приехал: - ответил он нежно. Его не было только день. Весело, оживленно он рассказывал мне о поездке. Он относился ко мне так, как муж относится к жене. Возвращаясь из командировок, он сперва приходил ко мне, а потом к Соне. Я думала, что он женился б на мне, будь я молодой, а на Соне нет: Таких, как она, как татарка мужа, мужчины могли любить лишь втихоря, полностью отрицая свою связь с ними. И в этом была их правота, и тот садизм, который и муж, и Дмитрий обрушивали на меня, был гонораром мне за то, что любят они меня, а не татарок, с которыми поддерживают связь, презирая себя и своих тайных подруг.
Я собиралась к стоматологу, а Дмитрий все еще лежал, следя за мною еще заспанными глазами: Он задержал мою руку.
- Никакого секса! - тотчас отозвалась я.
- Нет, нет: Давай! Я хочу! - сказал он бодро, хотя совсем еще не осознал хочет ли он, надеясь, что я скажу "Нет!"
- 50 сум! Все, я низкая, подлая, продажная тварь!
- Ладно! - отозвался он задумчиво. Отступать было нелепо и смешно.
Он начал бодро и был вполне в форме.
- Довольно! Хватит! Ты уже на вторую 50 тянешь! - шутила я, а он смеялся над собою, надо мною.
- Вчера меня угощали ракушками с кремом: Очень вкусное пирожное. Ракушки с кремом: для твоей толстушки.
Толстушки для ракушки - ракушки для толстушки.
Высокая, худая, длиннорукая, длинноногая Соня, маленькая, пухленькая Анна: В таком контрасте потреблял нас Дмитрий.
- Почему ты не принес мне хризантемы? Я сама себе купила. Это - мадам Луиз:
- Хризантемы только покойникам: - тихо сказал он.
- Я давно покойник, пять с половиной лет! Слезай с моего трупа. Мне в стоматологию срочно надо! – смеясь, отвечала я.
"Ненависть, с точки зрения разума, есть вечное отрицание. А с точки зрения чувства - это один из видов атрофии, умерщвляющей все, кроме себя самой" - эту фразу О.Уайльда твердила я в субботу вечером, зная, что пятницу Дмитрий провел с Соней. Я знала это выражение насмешки и нахальства на его лице и ненавидела. Я с ненавистью крепила магниты на железные гвозди номера квартиры на моей хлипкой, как картонка, двери.
Раздался стук, знакомый стук Дмитрия. "Плевать он хотел на магниты!" - подумала я и тотчас спросила с такой злостью, будто б хотела его взорвать.
- Что ты мне принес?
- Ничего, - спокойно ответил он, собираясь купаться.
- А деньги у тебя есть?
- Нет, - скромно и притворно он потупил взгляд.
- Уходи! Здесь купаются только за деньги.
Дмитрий слегка провел рукою по моему животу, но даже в этой нежности я усмотрела подвох и издевку, вспомнив, что недавно он осторожно и хитро, ласково назвал меня свинкой, намекая на мою полноту:
Нет, я не свинка! Я - дойная корова! А ты - мой главный дояр! Мало ли в чем я отказывала себе ради тебя: И вот я свинка? Когда ты отдашь мне долги?
- Отдам: - тотчас отозвался он, открывая иностранные консервы, которые принес, и тотчас сказал:
- Вытри, масло течет:
- Началось! Вытри! Подай! Где?
- Сам вытирай, сам бери, сам открывай, находи, не смей докучать мне этими несносными мелочами. Ты утомляешь меня. Ты заставляешь меня прислуживать тебе, обслуживать тебя!
- Зелень порежь! - попросила я.
- Я не хочу: - отозвался Дмитрий, он пришел отдыхать после пятницы, после грандиозного марафона с Соней.
- Мне порежь! Ишь, привык! Все - для него, все - ему, а он мне - абсолютно ничего. Свил гнездо на моей груди:
- Конечно, порежу! - тотчас сказал Дмитрий.
- А почему так мало? Я тебе всегда много режу.
- Секс? - он вопросительно и нежно наклонился надо мною, спустя полчаса.
- Нет, нет! Не хочу! - зло сказала я.
- Зачем я пришел?
- Посмотреть на меня: Поиздеваться!
Парад ничтожеств проходил передо мною. И чем ниже, ничтожнее был человек, тем больше ему хотелось величаться, издеваться над тем, кто по смыслу, сути, содержанию был выше его. Альфия и Соня были ничтожны по сути, но я знала, что любая, самая ничтожная женщина может быть великой в любви.
Неделю Дмитрий был в Ташкенте. "В субботу у него день рождения. С кого начнет?" - размышляла я. В пятницу вечером, с дипломатом, он был у меня.
- Я соскучилась! - говорила я и это было правдой. Целыми днями я думала о нем и так устала от этого, что, не зная, как выбить из головы мои думы, решила, что только мое физическое исчезновение прервет эту болезнь. Дмитрий был трепетно нежен. Он заснул на фильме "Коломбо" и я берегла его сон.
Был день его рождения. "Ну, я пошел!" - сказал он, выпив стакан молока, а потом, как бы в угоду, чуть помедлив, спросил:
- Секс?
- Да, да! Конечно! - тотчас подхватила я. Мне не хотелось отдавать его Соне теперь, когда он отдохнул. Мне он достался дважды, восторженно нежный, измученный поездом и духотой вагона. Дмитрий сдался на час и, уходя, нежно поцеловал у двери. Вечером раздался стук - свет у глазка, и Дмитрий радостный, сдерживая свое торжество, ликуя, появился у меня.
- Пиявка! Упырище! Козлище! - в негодовании прошипела я. Я устала! Я убирала квартиру мужа. Делай, что хочешь. Смотри! Я нашла сегодня куклу. Ее выбросили с балкона, - сказала я, указывая на разбитую куклу, оторванные руки и ноги большой куклы отдельно лежали на стуле. Я давно хотела иметь куклу. Кукла наследника Тутти! Как бы ты назвал свою дочь? - спросила я.
- Надежда! - ответил Дмитрий. Он любил осмысленные имена.
Утром Дмитрий проснулся поздно. Я подготовила все резинки, чтобы он мог собрать куклу. "Знаешь, ты прав! Пусть она будет Надеждой! Но почему моя Надежда без головы?"
- Нос у нее татарский! - сказал Дмитрий, и потом долго, обстоятельно рассказывал мне о том, как мать его донимает разговорами о его татарке.
- Хватит! Ты меня злишь! Я не желаю нервничать! У меня уже дрожат руки. Подкаблучник! Татарский прихвостень! Мне не нужны твои сексуальные одолжения. Ты никогда больше не останешься до утра!
- Что я такого сказал? Нужно было предупредить!
- Прочь! - я оттолкнула его, а он, всполошившись по поводу своей же бестактности, уже усердно делал мне куклу. Он собрал ее "из праха и пепла", и даже раскрутив голову, нашел ее ресницы. Кукла стала моргать. В блекло-розовом, пастельном платье, с розовым поясом, брошкой с яркой розовой финифтью, в моем парике темного цвета, Надежда была хороша и пикантна.
Могла ли я допустить, чтобы у моей Надежды был татарский нос?
- Ну, вот, на тебя похожа, - сказал Дмитрий, - и нос как у тебя.
- Не подлизывайся! - ответила я, но мы уже занимались сексом на стуле на кухне: - Я не Бразилианка! Я не могу на кухне, на кухонном столе. Прошел час, Дмитрий обнимал меня так нежно, что я забыла обо всем. Я читала ему стихи свои и Гумилева, зная, что вечером он будет у Сони.
- Работай мускулами! - сказал он, когда мы вновь занялись сексом.
- Начерти схему, покажи на схеме, где какие мускулы и какими нужно работать.
- А это что? - он слегка шлепнул меня по низу живота.
- Это - карман! Я туда складываю квартплату! Только карман дырявый. "В одном кармане - блоха на аркане, а в другом - вошь на цепи", - шутила я.
Муж был родной, а Дмитрий - далекий. Близость к далекому, его привычное присутствие и в то же время странное ощущение, что муж рядом, хоть и в отдалении, а Дмитрий далеко, хоть и рядом, терзали меня. В этой дыбе, в капкане, двойном капкане я проводила свои дни, спасаясь одиночеством. Одиночество было лекарство от всех предательств от дыбы. Мне никогда не бывало скучно с собою. На обслуживание себя и своей квартиры уходили мои дни.
На видеокассете моя мама была 76-летней старушкой, а я помнила ее молодой. Голос у мамы был все тот же, и лицо пощадило время, но в ней появилась странная кротость, робость, смирение, эдакая оробелость. "Старость - это смирение", - отметила я про себя.
В настоящем было мое затворничество, одиночество. Только муж и Дмитрий были дополнением моей жизни. Я любила наблюдать за Дмитрием утром: тонкая талия, изящество в замедленности жестов, как бы хранящих покой сна, и готовность целесообразно спланировать день.
Дмитрий был в Ташкенте. Какая-то пелена безысходности нависла надо мною в четверг вечером. Мой передатчик ловил странные сигналы: нечто подобное я ощущала тогда, когда умирал сын. Я была под развалинами живая и невредимая, ощущая только свою абсолютную беспомощность и смирение. Нет, даже не смирение, смирение навек! Его уже нельзя стряхнуть, поправить, отделить, а эдакое оцепенение мыслей, души, неподвижность жизни, ее бессмысленность и однозначность, зримость, прочность, сочность красок, предметов, людей, чувственное только вещественное, материальное подтверждение мира и себя в нем.
В сущности, только себя любит человек - единственная любовь, безоглядная и праведная, данная человеку Богом во имя спасения души, но главное: тела - прочного и уязвимого хранилища этой души.
ПРЕДАТЕЛЬСТВО - ЭТО ЕСТЕСТВЕННОЕ СОСТОЯНИЕ ВСЕГО ЖИВОГО!
Предаст даже собака, кошка за кусочек мяса, блюдце молока. Моя программа - ЭГО - включала в себя полное одиночество.
Счастье! СЧАСТЬЕ - ЭТО МЕЧТА! СЧАСТЬЕ - ЭТО ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ. Я не могу дать конкретное счастье себе и своему другу.
Конкретное, определенное, оформленное, зримое счастье не бывает:
В пятницу вечером Дмитрий приехал. Я с наслаждением мазохиста наблюдала 1000 мелочей подтвердивших, что в четверг вечером я умирала не зря. Мне нужно было точь-в-точь, как в аптеке отмерить себе порцию яда, чтобы выпить, отравиться, но не умереть, а выжить. Выжить для чего? Просто так, из любви к жизни, к себе, наконец! Я смотрела на себя глазами тех, кто любит меня. Дмитрий смотрел на меня и сравнивал с молодой подругой.
- Я не читаю фантастику, и не знаю, есть ли сведения об этом: - помолчав, сказала я. Мне надо было направить его внимание, слух, зрение на меня. Он был рядом, но, как бы смотрел в самого себя, погруженный в свои мысли. - Я хочу сказать тебе то, что другие сочтут бредом, сумасшествием:
- Говори! - тотчас отозвался Дмитрий.
- С тех пор, как погиб Борис, я стала сверхчувствительной, как будто бы во мне стоит какой-то прибор и меряет энергию людей. Я их вижу! И мне неприятно видение этой энергии, чуждой мне! Вот почему я люблю одиночество. Одиночество! Я люблю гармонию на своем внутреннем приборе, где я меряю и уравновешиваю только себя! Ищу равновесия с самой собою, главного Божеского равновесия! Я полагаю, что существует вид некоей энергии, еще не ведомой человечеству, еще не изученной людьми, они ее называют Богом! Как предметы дают тень, так и наше пребывание отражается в некоей астральной энергии, стоящей где-то рядом с человеком, как его невидимая тень. Равновесие, гармония энергии - это Бог, любовь. И нарушение гармонии, ломка ее, когда мы начинаем черпать из астральной энергии, приводит к катастрофам:
- Ну! Проехала по ушам! - сказал Дмитрий, и лицо его засветилось, как у ребенка. Именно это выражение детства и нежности на его лице я любила в нем.
17 апреля был лучезарный солнечный день, а мое настроение было мрачнейшим. Дмитрий был в Ташкенте. Под музыку "Пинк флойд" я нанизывала жемчуг на леску, без которой не мыслима жизнь. Все рассыпалось без лески, без этой лжи, на которую, как жемчуг на леску, шло доверие тех женщин, которые его любили.
- У меня никого нет! Ты у меня одна! - говорил Дмитрий всем, и у каждой была своя леска:
С опытностью военного стратега, бессознательно, но очень точно он нашел леску для каждой из своих подруг. Ежемесячно, 17 числа он приезжал в Ташкент, своей точностью как бы утверждал, доказывал свои слова. И этот маленький, ничтожный, по сути, элемент служил поводом к доверию, как вторники, пятницы, воскресенья для Сони. А у меня не было лески.
Дмитрий вернулся из Ташкента и привез мне книгу "Проекция астрального тела" Сильвана Мульдона. Я изучала ее как нерадивый школьник, многократно читая, обдумывая интересные для меня абзацы.
"Астральное тело можно определить как копию или эфирный двойник физического тела, которое он напоминает, и с которым в нормальном состоянии совпадает. Предполагают, что оно состоит из какого-то флюидического или тонкого вида материи, невидимого обычным глазом. Однако не следует полагать, что астральное тело является также и умом человека. Оно является носителем души в той же мере, в какой и физическое тело, и составляет одно из основных связующих звеньев между умом и материей. Мы называем себя физически живыми, хотя на самом деле наша материальная часть не живее дверного гвоздя. Это энергия, существующая за физическим механизмом, которая действительно является "живой". Сами по себе нервы не живы, если бы они были живыми, мы бы похоронили слишком много живых людей, это нервная энергия делает их живыми, и астральное тело есть конденсатор нервной энергии".
Даже крытый рынок, ларек с женской косметикой, духами и дезодорантами я превратила в игру. Мне было скучно в этом городе, я не знала, чем занять день. Муж был щедр и нежен. В тайне, втихоря, он пользовался Альфией уже много лет. Дмитрий приходил ко мне отдыхать от работы, от Сони. Так и повелось: покушать, позаниматься крутым сексом - Соня, отдохнуть - я.
Мне было хорошо одной и с мужем, меня раздражал Дмитрий, когда он днем. Мимоходом от Сони, шел ко мне - отдохнуть. У меня не было других мужчин. Может, не надо иметь мужчину постоянно, а так, на вечер, на одно свидание, чтобы была только радость. И никаких проблем!
Я не могла жить в суете и не желала иметь мужчину на вечер, меняя их. Это было в тягость. Слишком много времени, энергии я потратила на Дмитрия. Я выбирала одиночество, хотя у меня было множество вариантов вечера вдвоем. Привыкать к другим, вглядываться в их плюсы и минусы, выискивать, выгадывать себе радость было лень. Я не верила никому, кроме себя. "Если не можешь иметь верного друга, будь сам себе другом" /Пифагор/.
Я коллекционировала пустяки, мелкие радости жизни, сама себе, придумывая их.
- У меня почерк кудрявый! Но, какая же я притворщица! Парадным кудрявым почерком я пишу письма. Как платья: домашнее и выходное, я люблю домашнее, удобное старое платье! Почерк кудрявый, жизнь кудрявая, а надо, чтобы кудрявой были:
- Терпеть не могу хамов! - сказал муж, зная, что я не хамка. Он ревниво оберегал свой радостный секс, поэтому крушил и рушил меня. Был зной, работать мужу было трудно, его тайная подруга помогала ему, а я убирала квартиру мужа.
- Когда же ты угомонишься, Козерожище, скоро седьмой десяток! Другие в молодости погуляют, в старости кровь не пьют! Ты же, козел неугомонный, никак не нагуляешься!
- Я и не гулялся! - злобно выкрикнул муж с притворно лживым лицом, к этому выражению его лица я привыкла за десять лет.
Я ожесточенно терла раковину, когда появился Дмитрий. Был вторник. Он задумал день отдохнуть со мною, а вечером пойти к Соне.
- Ненавижу, ненавижу тебя и твою татарку. Отдых устроить решил! - теперь Дмитрий явился для меня "козлом отпущения", и ему я могла все говорить, потому что меня полностью содержал муж. "Пустой пришел! И так пять лет! Нашел блаженную дурочку, идиотку. Шоколад он мне носит, чтоб карман не оттянуть, раз в год! И не приближайся к моей двери без картошки. Да, сетку картошки неси! Сколько раз я тебе, голубь мой, твердила - не прилетай без червячка и букашки. Нет - летит: без червячка, без букашечки, и еще без крыльев! - Трагедии Шекспира в упор не видят, не хотят видеть, великим театром увлечены. Ненавижу. Столько парней в Чечне! Ненавижу людей! Одна, одна хочу быть! Мне хорошо только одной. Молчать хочу, как ты можешь вот так относиться ко мне?! Кто будет заботиться обо мне?! Когда отдашь мне долги? Ненавижу! Я не могу вести гроб, но я увезу Борю в Ейск, в старый дом. Я уеду! А вы - оба ненавистны мне! Татарские прихвостни: Там, в старом доме, я буду одна, под кустом белой сирени я похороню сына: У меня нет сил ходить на кладбище. Он мечтал жить в том доме".
- А таможня?! Как ты провезешь чемодан со скелетом через таможни? - гневно сверкнул глазами Дмитрий. Он не удивился, он не считал меня сумасшедшей. Он только пытался нежно взять мою руку. - Ладно, уйду! - задумчиво сказал он.
х х х
- Ты представляешь, год ты бы добиралась с этим чемоданом! И на каждой таможне на тебя бы заводили б уголовное дело: - говорил мне муж на другой день. Но мне было все равно, что говорит муж, что говорит Дмитрий, я слышала смех и картавое "р" - очаровательное грассирование сына. "Маманя с моим скелетом!!! - не "13 стульев, а 13 таможен и чемодан со скелетом" - хохотал сын! Он был остроумен и изящен, но застенчив. Я вспоминала дни, когда он ходил в институт с единственным желанием: украсть скелет. Его магически тянуло к черепам, скелетам и всей казуистике - всего антуража смерти.
Как мутная вода, все отстоялось во времени, пришло в стабильность, в систему. Привычка быть свободной поддерживалась мужем, и я была благодарна, что он избавил меня от работы. Муж стал старым и слабым, но был приятным мужчиной, обаятельным и трогательным. Альфия присутствовала в его жизни в качестве допинга, но я старалась не мешать ему, считая, что она взбадривает и окрыляет его. Муж купил ей машинку для вязания. Простые нужды, желания Альфии - земной женщины, были выполнимы в пределах разумного. Меня же интересовал только компьютер с принтером, видеокамера и музыкальный центр. Я почти не меняла одежду. Казалось, что и той, что есть, не сносить никогда. Одежда была не нужна.
В белом халате, похожий на степенного врача, муж лежал на старом диване. Почему-то из всех комнат трехкомнатной квартиры, точь-в-точь как моя квартира, муж выбрал именно эту, где у меня было зазеркалье. Обои над его диваном отклеились, и заскорузло, неряшливо свисали со стен. А муж преспокойно читал "Трех мушкетеров". Я ненавидела эту убогую комнату за ее неряшливый вид и, как могла, подклеивала обои, завешивая их прелестными девицами из плакатов Гонконга.
- Ты что наделала? Что подумают, что я ушел от жены и совсем спятил: А мужчин там не продают?
- Зачем тебе мужчины? Ты что, гомосексуалист?
Муж читал много книг, а я вовсе перестала читать. Мне скучно было следить за нитью событий, чуждых мне. Это были другие жизни, другие чувства, я так не думала. Я так не чувствовала, порою перечитывая свое, я радовалась своим прежним чувствам, зная, что так не будет никогда. Гибель сына перебила мне хребет жизни. Я жила другими ценностями, охраняя покой и безмятежность. Люди суетились, квасились ради детей, ради внуков, идей, тщеславия, а меня утомляла суета и я не желала никого видеть, кроме мужа и Дмитрия. Моя философия жизни претерпела серьезные изменения. Все, что я создала, было разрушено. Смерть унесла сына. Альфия прочно держала мужа, Соня - Дмитрия, даже мой роман, написанный мною с такой любовью, казался мне сказкой: Теперь я знала, что есть обратная сторона: муж любил меня, а содержал Альфию, Дмитрий - Соню. Нежно, пристально, взыскательно он смотрел на меня в постели. Как хотелось Дмитрию, чтобы я превзошла Соню в сексе, но я не могла, а он смеялся, зарываясь кудрявой головой в мое плечо. Все было расписано, как в партитуре. Я радовалась тихо и грустно тому, что он любил меня такую старую, трагическую, маленькую. Он молча восхищался мною, никогда не говорил вслух, а я восхищалась им только потому, что он любит меня. Ведь я была несравненна, хотя и не молода. Капля, одна только капля отделяла меня от старости, но поэзии, восторга души еще хватило бы на многих молодых женщин. Вот такой видел меня Дмитрий и привык смотреть на других через меня, сквозь меня! Как я смотрела на мужа, на всех - сквозь него, видя только лицо Дмитрия, его изящество, спокойную грацию, последовательность во всем. - Не стриги волосы! Тебе хорошо, когда они длинные. Даже худоба лица скрадывается, откинуты со лба: вдохновенный поэтический вид. Подстрижешь - как раб на галере. /На двухметровой швабре плавает мой "галерный"/ - подумала я, но не сказала вслух. Он также злился, как мой муж, когда я напоминала о Соне.
"Скорбь и теснота душе, делающей злое". Это библейское изречение было не изучено мною. Я понимала, что зло последовательно и многолико, зло целенаправленно. У меня не было цели, поэтому я не делала зла. Ни единой мысли не было в голове. Мне казалось, что я превратилась в бессмысленное животное. Рано просыпаясь, рано засыпая, я тянула дни в мелких домашних делах, просмотра видео и отрывочного чтения. Прошедшую неделю Дмитрий провел со мною и уже в субботу вечером я наблюдала насмешку в его глазах.
- Опять с ночевкой? Только в среду мы не виделись! Ты используешь меня: Я хочу побыть одна!
- Я пересмотрю эту тему. Понял. Не надо повторять!
Утром он встал раньше, чем всегда, и как-то незаметно, очень быстро довел меня до слез. "Ушастик! - вроде бы нежно, но с издевкой сказал он мне. Попутно надавав мне много обидных комплиментов, замышляя обед с Соней, он удалился, лукавым торжеством внушая мне, какая я ничтожная и уродина, и поганка, по сравнению с Соней. Посмел бы он Соне сказать нечто подобное? А ведь она куда больше тянет на всякие словечки. Но Соня - татарка! Она себя преподносит. И он, зная, что все фальшивка, уступает ей.
Было последнее воскресенье декабря, но сырость серого дня не перешла ни в туман, ни в дождь, ни в солнце: В этот день Дмитрию исполнилось 30 лет. Накануне, поздно вечером, пришел мой друг и, едва глянув на него, я поняла, что Соня поздравила его первой, даже заранее не доверяя ему, так же, как я. Мне сразу захотелось, чтобы он ушел.
- Что? - сказала я.
- Позвонить можно?
- Звони! - буркнула я и ушла в кабинет мужа. Дмитрий долго звонил, а я злилась молча, в отдалении от него. Через четверть часа он как бы нерешительно, неуверенно, зыбко вошел в комнату.
- Вовремя предать - это не предать, это - предвидеть! - сказала я, а он засмеялся. Сегодня я истратила 7000 и сейчас у меня нет ни единого рубля: Я купила то, что хотела: куртку теплую, легкую, удобную.
- Покажи! - попросил Дмитрий.
Я застегнула куртку, пуля на цепочке болталась на молнии. Эти веселые пули сын привез из армии.
- Пулю убери! - сказал Дмитрий.
- Нет, это для тебя!
Несколько раз зевнув, Дмитрий решил выдать мне плату за ночлег. Он старался и был неутомим, но был мне противен: Противен по своей сути, противен по замыслу, противен по хитрости, противен двуличием, противен опустошенными глазами и пресыщенностью сексом, противен тем, что он превратил секс в кошелек, в средство оплаты за ночлег.
- Одевайся! - сказала я ему в 23 часа. Завтра рано утром муж принесет мне рыбу. Рано придет, а то рыба протухнет.
Поцокав языком, хмыкая, Дмитрий оделся. Что мог он сказать, что требовать, на что рассчитывать, когда шел:
- Почему ты так невнимателен ко мне? Все на тяп-ляп, два притопа - два прихлопа: Что я хуже всех? Такая плохонькая? На таких условиях я и в 70 лет найду себе молодого друга!
- Не вздумай прийти ко мне пустой в Новогоднюю ночь! - сказала я, мне было неприятно то, что я говорю ему это.
- Ненавижу! - подумала я, закрывая за ним дверь. Опустошенное лицо Дмитрия преследовало меня всю ночь, и я думала, что в Новогоднюю ночь не пущу его.
В новогоднюю ночь он не пришел. Свой год, год Тигра, тигрица Соня решила встречать особо торжественно. Вот и пусть радуется женщина. Я почти не ревновала его к Соне. Но я ненавидела следы опустошения на его лице. Нежность, изящество, утонченность он уносил от меня. Животный секс, опустошения души и тела, тупость на лице, косность, глупость и занудство давала Соня, которую он содержал, к которой был привычно внимателен, образцово показательный друг перед ничтожной женщиной, ничтожный - передо мною:
Теперь мне бывало хорошо только в обществе мужа. Он не раздражал - умилял меня.
- Надо побриться! - говорил он, читая книгу.
- Все твои дела: самого себя умыть, самого себя побрить! - говорила я, размахивая шваброй. Мне не трудно было убирать его квартиру. Я радовалась, что могу быть полезной ему хоть в малом. Муж был родным, понятным, моим.
В четверг днем позвонил Дмитрий. Вечером, читая Моэма, я обратила внимание на выражение напряженного беспокойства, как бы застывшего на моем лице. Я не хотела видеть Дмитрия. Кабала суеты, горьких дум и сравнений. Я во всем проиграла Соне. Я любила одиночество.
- Не раздевайся! - сказала я Дмитрию, едва открыла ему дверь. Но постепенно, как-то очень спокойно и просто он переоделся в халат.
- Скажи мне что-нибудь нежное! - попросила я, когда он лежал в зазеркалье.
-Раздевайся! - тотчас выдал он. Для него одно это слово включало в себя все самые изысканные нежности.
- Нет, что-нибудь нежное. За каждую нежность я буду снимать часть одежды.
Дмитрий долго смотрел на меня, и, наконец, тихо, как бы заикаясь, выдавил:
- Анна!
- Что? - переспросила я.
-Анна! - чуть громче повторил он.
- Вот, шпильку из волос вытащила за такую нежность. Еще!
Дмитрий долго смотрел на меня круглыми, как у птицы, глазами. Он скорее б дал распилить себя, чем выдать мне запас нежных слов, будто бы их можно было предъявить в случае иска:
- Голубушка: - заикаясь, выдавил он, и мы оба расхохотались.
- Сколько страниц в твоем романе?
- 272: За прошлый год я написала только 2 страницы. Ты не оставляешь мне простора для воображения! Все сказано, написано, придумано, приукрашено, как елка! Все иголки давно осыпались, осталась моя фантазия, лишь игрушки, повешенные мною. И стоит голая елка с моими игрушками! Я знаю, что счастье состоит еще и в том общении, которое бывает между талантливыми людьми.
Теория активного поиска смысла жизни уже не мучила меня, но я пыталась понять, почему Дмитрия не мучают эти проблемы? Не было великих замыслов и исканий в его жизни. В душе я корила его за это, хотя полностью сознавала, что он действует благоразумно, полностью опровергая мои юношеские представления о кипучих страстях. Я злилась на него за то, что он не соответствует моему идеалу души, будто бы сотворив его на бумаге, в романе, я написала инструкцию по использованию прибора, компьютера по имени Дмитрий.
- Никогда бы не поверил, что целые сутки человек может икать! - говорил муж, открывая мне дверь, и громко икнул. Я засмеялась.
Прошел час, два, три, а он все икал: "Икота" - прочла я в медицинской энциклопедии. Защемил диафрагму? Что ты ел?
- Ничего. Выпил полпачки аспирина:
- Пещера! С твоей-то язвой! Ничего сейчас супчик, мед, молоко и оживет твой желудок.
В голове моей еще стояли звуки икоты, когда позвонил Дмитрий.
- Сегодня еду в Ташкент! - сообщил он.
- Приходи! - сказала я и начала писать письмо редактору. Я подготовила папки с рукописью, письмо, видеокассету, когда он пришел. Я увидела его, опустошенное грубым сексом Сони, лицо, холодное, равнодушное, злое, как бы недовольное самим собою, и это опустошение он тотчас стал перебрасывать на меня. Он начал заклеивать туфли, стоял едкий запах клея и клейкие злые слова Дмитрия были продолжением пятницы, проведенной с Соней.
- Я не твоя женщина! Твоя женщина - Соня! И вообще ты мне не нужен! И секс мне не нужен!
- Ах, не нужен: Значит, я шесть лет зря. Ладно! - Дмитрий надел часы, собираясь одеться.
- Куда? - я потянула его за край халата, и мы снова оказались в постели.
- Эти твои ревности! Недаром в заповедях одним из грехов считают ревность.
- Мне плевать на заповеди: Я уже не изменюсь! Почему я должна думать как ты, чувствовать как ты, поступать как ты! Ты - это ты! Я - это я!
Час Дмитрий говорил о Соне, не впрямую, а также - аллегориями, как муж. День был испорчен икотой мужа, его болезнями, ликованием Дмитрия.
"Самец оголтелый! Последний шарик из головы выкатился от грандиозного татарского секса!" - думала я о нем.