Лента реки и меня уносящая Лета -
может, вперед, может, далёко назад…
(60-е гг.)
Стихи бывают плохие, хорошие
и петербургские.
(М.Айзенберг)
Весной 1976 года, шагая по Фонтанке, мимо знаменитого в ту пору театра, я очутился на полукруглой площади у моста с цепями и вошел в роскошное здание – уже давно ставшее школой , где когда-то заканчивала девятилетку моя мать, затем десятилетку – брат; а теперь – уже в спортивной, почему-то совершенно пустой школе, - приятель вел подготовительные в институт курсы. После Университета по стечению обстоятельств мы надолго потеряли друг друга из виду и теперь, случайно встретившись, часто совершали дальние прогулки по городу в поисках книг, вспоминая былое и размышляя о тогдашнем настоящем.
В те времена стОящие книги обретали в основном у букинистов. Но иногда и в обычных удавалось найти что-нибудь нужное и интересное. Здесь любые мало-мальски ценные книги сметались с прилавков почти мгновенно – цены вполне позволяли. Поэтому добывание книг вносило в жизнь охотничий азарт. А в то утро, когда истекал срок выдачи по заказам – это отдельная глава – и могло остаться несколько невыкупленных экземпляров, скажем, альбомов, - толпа конкурентов с открытием Дома книги взлетала по лестнице на второй этаж…
____________
И все это при том, что тиражи были огромные, почти фантастические по нашим временам. Годом позже в серии «Школьная библиотека» вышли вместе стихи Тютчева и Фета тиражом 200 000 (216 стр., 40 коп.). Купить ее нам удалось только во Мге – дальние поездки за книгами тоже были обычным явлением. А собрания сочинений - их тиражи взлетали иногда до полутора миллионов.
Да что там художественные, - научно-популярные книги расходились сто-двухсоттысячными тиражами… И если хоть каждая десятая попадала в руки ребенку, а из них лишь каждый десятый увлекался ею – тысяча потенциальных ученых , конструкторов росла для будущего… И полутора десятилетиями позже свою, сугубо специальную книгу по физике – конечно, не такого тиража, - я не смог упросить продать мне, даже предъявляя паспорт… Пока не прислали авторские; кстати, и в Старой книге ни я, ни коллеги ее не встречали с тех пор.
_________
В школе той, похоже, отдельным предметом значилась игра на биллиарде. И мы перед уходом пытались по мере умения гонять шары. Конкурентами и товарищами нам были милиционеры из соседнего вытрезвителя. Помню, один из них, когда шару случалось выскочить за пределы поля, говорил: «В развитОм социализме и не то бывает», - и зорко оглядывал окружающих…
Знаменитой улицей Зодчего Росси, - я еще не знал тогда, что скоро окажусь в Вагановском балетном училище, - мы выходили на Невский и, проверив для порядка Дом книги , Мир – книги на языках соцстран, немецкие бывали стоящие, - миновав по пути еще канал Грибоедова и Мойку, через Дворцовую, Большую и Малую Неву оказывались на Петроградской стороне.
За Стрелкой, на Малой Неве, располагался наш физфак, и торжественная красота панорамы всегда сочеталась у меня с щемящим чувством упущенных возможностей, - как профессиональных, так и личных. И много позже я не всегда находил силы прорваться к Библиотеке Академии наук, а теперь и вовсе оставил этот край.
__________
Если Москва нам город, то Петербург нам – град.
На Москве и холод – холод,
А в нашем граде холод – хлад.
На Москву наступит голод,
Нам на горло – глад.
(69?)
__________
Затем по Каменноостровскому (Кировскому) проспекту или, если хотелось тишины, - мелкими запутанными улочками к другому концу – выходили на Большой проспект. На нем и рядом с ним, кроме Старой книги, было еще несколько подозрительных мест.
Весь этот край – удивительно блоковский. Здесь и его гимназия, и через один проспект вглубь Петроградской–ресторан, где написано
Я сидел у окна в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого, как небо, аи -
он сам читает на старой пластинке… А еще глубже – снова река:
Ночь, улица, фонарь, аптека,…
и мост, у которого проходит действие пьесы Незнакомка и где – тогда еще недавно – жила моя Ануш из будущей тогда истории «Да, мне пора покинуть сад…». Но так далеко мы отклонялись редко.
Однако в ту пору Большой проспект отличался изощренным коварством. С какой стороны не зайдешь на него, – через несколько домов попадалась вывеска «Коньяк – шампанское». За ней – еще и еще, такие же или похожие. Иногда нам удавалось героически миновать все ловушки. Но не всегда. Собственно, один джентльменский набор – сто пятьдесят шампанского на пятьдесят коньяка плюс конфета – опасности не представлял. Но если умножить на число мест… И тогда незнакомые вверяли тебе свои душевные терзания или философские размышления… Или, наоборот, возникали личности, считавшие, что ты им знаком, - скажем, художник, упросивщий меня когда-то в Доме книги заказать у него портрет за десятку (настоящую!), который и был исполнен тут же на ближайшей скамейке в боковой улице…
Скорее всего, именно у стойки в таком заведении мы оказались рядом с очень невысоким и незаметным – как позже мне казалось, и стремящимся остаться незаметным – человеком наших лет. Приятель узнал в нем, без особого энтузиазма, прежде знакомого Лёву.
Они тоже не виделись после Университета, Лева тогда почти кончил филологический. Теперь зарабатывал на жизнь как профессиональный книжник. Так назывались люди, ищущие и покупающие в Старой книге редкие или заказанные книги и продающие их – обычно с наценкой десять процентов.
Был и менее солидный вариант: стоять около магазина и пытаться перехватывать приносящих книги, предлагая свои цены. Это уже балансировало на грани закона. Я не видел сам Леву в таком положении.
_______
Были еще постоянные места на окраинах, например, между железными дорогами в Дачном, где по выходным собирался книжный народ. Многие хотели бы просто обменять доставшуюся книгу на нужную, но для ускорения часто сначала продавали свою - дороже. Скажем, Сервантеса я купил вдвое дороже номинала – там были только новые книги. Впрочем, цены были такие, что и впятеро дороже осталось бы доступным. Наверное, встречались и собственно профессионалы низшего уровня.
Вот эта вся активность уже точно считалась спекуляцией. Нередки были комсомольские (или комсомольско-милицейские?) облавы. По неопытности, перебираясь через пути и свалки, я сначала не обращал внимания на встречный поток ускользающих людей, и приходилось слышать: «Ну куда прешь, идиот!». На следующий день в газете «Смена» появлялась очередная статья о спекулянтах, из-за которых честным людям не купить книг. Видимо, предполагалось, что те съедают или сжигают доставшиеся книги…
__________
После того дня мы нередко встречались с Левой, всегда случайно, в тех же магазинах и заведениях – или около них. Он несомненно очень ценил книги как таковые – независимо от денежной пользы. Помню, на Васильевском он мучился, видя прижизненное(!) издание Мертвых душ всего за 25 рублей (моя зарплата была чуть больше двухсот, хлеб стоил 14-16 копеек) и говорил: будь его воля, он бы сделал прижизненные книги очень дорогими. Возможно, сам он не имел и таких свободных денег.
Помню, меня удивляло и даже обижало: продавщица могла сказать Леве: « Только что брют привезли», и бесплатно угостить – но только его… Конечно, он был завсегдатаем – но таких ведь полно… Много позже я прочел в биографическом очерке, что он мог подарить оригинал только что написанных стихов любому собеседнику и потом вообще забыть о них… Быть может, без нас он так расплачивался за шампанское – но это вообще было бы уже в китайском духе… Помнится, какой-то поэт или художник оставлял свою каллиграфию на салфетках в харчевне… Или продавщицы видели в нем то, что не замечал я?
Ну никак не вспомню, чтобы приятель говорил мне о стихотворчестве Левы – а не знать совсем он не мог. Должно быть, не принимал всерьез: почти все в юности пишут… А уж о том, чтобы сам Лева решил вдруг прочесть стишок, не могло быть и речи… Когда мы, случайно или намеренно – не всегда сподручно ходить большой компанией – теряли его, он просто исчезал. И если, опять таки случайно, снова пересекались, с виноватой улыбкой говорил: я вас искал. Но видно было, что больше всего он боится быть назойливым и в тягость другим…
Как странно: тогда уже давно были написаны стихи, которые через пропасть лет я увижу, признаю «своими» и приведу в эпиграфе. Время «уже но ещё не» - почти как у Аверинцева.
Среди прозрачных, призрачных строений
Брожу как тень, брожу как привиденье,
Не отличая день от сновиденья
В изменчивом потоке настроений.
Вхожу в пространства арок полукруглых,
Кружу без слов бездонными дворами...
(66-68гг)
Оглядываясь на прошлое, я всегда удивляюсь: от каких случайных мелочей и совпадений могла радикально измениться вся последующая жизнь, - и действительно менялась; может, рискну когда-нибудь написать и об этом. Впрочем, каждый внимательный к себе человек знает такое сам… Быть может, прочти мне тогда Лева эти стихи, жизнь тоже пошла бы по-другому? Или слова скользнули бы по поверхности сознания, не обремененного еще теперешним опытом…
Стихи Льва Васильева
(продолжение: http://proza.ru/2013/09/30/660)
Картинка fotkay.ru