Прощай, Норильск!

               
                1.


В 1976 г. я являлся студентом 4-го курса Уральского горного института.
Примерно в марте преподаватели факультета начинали распределять места прохождения практики между студентами; как правило, это были города при месторождениях полезных ископаемых.

География мест практики – обширная: Украина, Кавказ, Кольский п-ов, Урал, Сибирь, Казахстан, Дальний Восток…

Таким образом, каждый из студентов имел в то время уникальную возможность на протяжении пяти лет учёбы за государственный счёт побывать  в пяти городах Советского Союза.

В прошедшем, 1975-м, году мы с товарищем побывали в одном из городов Украины, где в течение двух месяцев работали на комбинате и составляли курсовой проект, который защитили в сентябре, с началом учёбы.

На этот раз мы с Рафкатом (башкиром по национальности) решили побывать не на юге, а на суровом севере, конкретнее – в Норильске, – и поработать на знаменитом Норильском  горно-металлургический комбинате, носящем славное имя А. П. Завенягина, начальника Норильлага  (по должности – старшего майора госбезопасности).

Поневоле вспоминается некрасовское:

«Ваня (в кучерском армячке). Папаша! кто строил эту дорогу?
Папаша (в пальто на красной подкладке). Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька!»

Вот и Завенягин так же «построил» Норильск… Руками десятков тысяч заключённых и на их костях.

В 70-е годы этот факт не являлся ни для кого секретом. Норильск, Новокузнецк, Магнитогорск и т. д.  –  все они были построены уральскими (урки) и забайкальскими (зэки) «комсомольцами».

… Так вот, в Норильск оказалось три места, и с нами поехал Сашка – такой же студент.

В конце июня закончилась сессия; к этому времени в первом отделе милиции мы получили допуски для въезда в засекреченный город, коим являлся Норильск; на командировочные деньги купили авиабилеты и уже через два - три дня после сдачи экзаменов поднялись в воздух.

Вначале на ИЛ-18 за три с половиной часа долетели из Челябинска до Красноярска, затем весь день ждали рейса на Норильск.

Теперь воздушным лайнером служил относительно небольшой ЯК-40. В сравнении с Ту-114 и ИЛ-18 этот самолёт был менее комфортабельным; число мест – порядка 40; в воздухе нередко трясло, падали в воздушные ямы…

Пассажиры в салоне громко и оживлённо переговаривались между собой и, вообще, вели себя вполне непринуждённо, даже включали радиоприёмник (что недопустимо в крупных самолётах); ну, ни дать ни взять – деревенский «Пазик»!..

Через два с половиной часа полёта приземлились поздно ночью в аэропорту «Алыкель». После таких гигантов, как «Шереметьево» и «Домодедово», этот аэропорт, конечно, показался нам весьма скромным.

Сдали вещи в камеру хранения и сели на отходящую электричку в направлении Норильска.

Несмотря на полночь, высоко в небе, почти в зените, светит солнце, только не с юга, а с севера.

День за днём, солнце будет опускаться, а в конце июля по ночам будет заходить за горизонт, начнётся пора белых ночей. К концу августа продолжительность светового дня сократится до 15 часов, белых ночей уже не будет.

Конец июня, температура воздуха – примерно + 10 градусов; окружающая тундра практически полностью освободилась от снега, только в стороне от железной дороги местами высятся  груды нерастаявшего снега протяжённость до 10 – 20 метров длиной и в несколько метров высотой.
Представляю, сколько снега было здесь зимой…

Преодолели 52 км., отделяющие аэропорт от города, в управлении комбината получили от дежурного направление в одно из общежитий.

На звонок в дверь вышла заспанная дежурная.
Насмотревшись на откровенное совковое хамство и высокомерие администраторов московских гостиниц, я был немало удивлён тому, что эта дежурная не стала нас упрекать за поздний приезд, а молча приняла у нас документы и провела в кладовку, где выдала каждому по матрацу (видимо, сохранность матрацев была под большим вопросом) и комплекту белья, после чего проводила по коридору первого этажа в одну из комнат:

- Располагайтесь!

Рафкат и Сашка, сделав по нескольку шагов, положили свои матрацы на панцирные сетки свободных коек; я же остановился в недоумении. В комнате было примерно 6 - 8 коек, и все они оказались заняты. Правда, на одной из них, прямо на сетке, спал мужчина лет 30 – 35, одетый в зимнее пальто.

Проснувшись и увидев гостей, он сел на кровати.

- Пошёл отсюда! – беззлобно произнесла дежурная; мужчина встал и молчком, безропотно «сквозанул» в дверь  (минут через пять он, однако, влез в комнату через окно и так же молчком улёгся на пол возле моей кровати, не снимая пальто и шарфа.

Было уже 4 часа утра, но уснуть казалось невозможным: солнце сквозь занавески на окнах било прямо в глаза; отопительная батарея пылала невыносимым жаром. Тем не менее, усталость взяла своё.


                2.


Норильск удивил нас своими знаменитыми сваями, на которые опирались здания; между сваями блестели обширные лужи. Вдоль тротуаров стояли каменные вазы с землёй, в которых росли обычная трава и цветы. Походили по городу, побывали в магазинах, в столовой, после чего вернулись в гостиницу передохнуть.

Поскольку к обеду стало довольно жарко, до + 20 градусов или даже больше, я снял с себя тёплый свитер и – куда его девать? – засунул под матрац, положив его на панцирную сетку.

После обеда втроём вновь отправились осматривать город.

Удивило наличие в магазинах и в столовых оленьего мяса. Если свинина и говядина стоили примерно два рубля 50 копеек за килограмм, то оленина – порядка 30 копеек. Обеды в столовой были полновесными, сытными, но довольно дорогими – в пределах рубля -  полутора  (против «материковых» 60 – 70 копеек).

В продовольственных магазинах свободно продаются болгарские маринованные огурчики, варёная (иногда и копчёная) колбаса, сыр, жареная морская рыба, а также всевозможное спиртное – ром «Негро», "Гавана Клуб", коньяк "Бренди", питьевой спирт (9 р. с копейками бутылка), американский виски (чуть дороже 5 или 6 рублей) и, конечно же, водка по цене 4 р. 39 коп (против 4.12 «материковых»).

На все продукты в Норильске имелась полярная наценка – порядка 5% от стоимости.

Вернулись часов в 6 вечера; я приподнял матрац – свитера нет. К этому времени я уже примерно знал, где он может находиться – в соседней комнате, где обитали недавно освобождённые зэки. Деньги, полученные  на дорогу, они благополучно пропили и теперь оказались на положении бомжей.

В той комнате было до десятка мужчин; у некоторых из них руки и тела были щедро покрыты наколками. Поздоровавшись, я прошёл и скромно присел на панцирную сетку свободной койки.

Обитатели комнаты распивали ром «Негро»; тут же находился и Колька - тот мужчина, что спал рядом с моей койкой на полу. Предложили спиртное и мне; я, естественно, отказался (как и чем я расплатился бы с ними за их «гостеприимство»? Как говорят в таких случаях, «натурой», что ли?).

Закуски, как и следовало ожидать, на столе не было никакой.

- Эх, сейчас бы тарелочку щей горяченьких! – мечтательно вздохнул один из них. – Ты откуда? – обратился он ко мне.

- Из Челябинска, - ответил я; тот обрадовался:

- О, земляк! Я из Москвы!

Парни были увлечены какими-то своими «разборками», которые относились, большею частью, к этому Кольке; слово за слово, дело дошло уже до выкриков и прямых угроз противоестественного насилия.

Оглянувшись, я обнаружил рядом, на койке, свой свитер, натянул его на себя и тихо, по английски, вышел из комнаты; меня никто не задерживал.

На следующий день мы с Рафкатом вдвоём отправились на прогулку, Сашка отказался с нами идти, решил просто поваляться на койке.

Вечером мы с Рафкатом встретили Сашку в городе, в компании знакомых нам ребят с нашего же института, только курсом старше.

Встревоженный и напуганный, Сашка рассказал нам, что «схлестнулся» с соседями по гостинице  – теми самыми, освободившимися, и те парни пообещали  его «поставить на нож». Чем уж Сашка провинился, не помню; кажется, отказался «занять» им денег, да ещё и надерзил при этом.

Мы с Рафкатом благополучно переночевали в гостиничной комнате, Сашка же провёл эту ночь в интернате у наших, челябинских, ребят.



                3.



Наконец, выходные кончились.
На работу мы устраивались всю неделю. Поселили в общежитии для рабочих –  типовом, многоэтажном современном здании по улице Металлургов. Мужчина в отделе кадров обратился к нам:

- Ребята, лето у нас короткое. И чего ради вы проведёте его в тёмных, сырых цехах? Вам ведь и ночами придётся работать. Не лучше ли будет потрудиться на строительстве шламопровода? На свежем воздухе, на солнце, всё время с утра!

Мы, все трое, согласились.

Шламопровод, диаметром примерно в один метр, собирался из специальных деревянных досок – клёпок, скрепляемых стальными обручами - бандажами. Бригада насчитывала порядка 15 человек (вместе с нами, студентами).

Официально руководителем являлся прораб, но фактически всем заправлял «бугор» - бригадир Николай Воронин (фамилия изменена)  – среднего роста, сухой, подвижный мужчина лет 35 – 40, которого рабочие, шутя, называли "Ворошилкиным" (за то, что тот любил всех "ворошить").

Прораба я видел всего раза два или три. Один раз – в обеденный перерыв, когда мужики, сидя за столом на лавках, уже успели «принять на грудь» по две – три стопки водки (спиртное в обед было обязательно в этой рабочей бригаде).

Из деликатности не заходя в балок, прораб сунул вовнутрь свой нос и сделал замечание Воронину по поводу употребления спиртного на рабочем месте; тот, краснея от возмущения, в ответ начал кричать, что сам знает, как ему работать, и что для прораба было бы намного лучше, если бы тот сидел в своей конторе и не квакал и, вообще, не показывался бы на участке.

Столь ужасен был Воронин в своём гневе, что прораб поспешно захлопнул дверь и ретировался; как говорится, ни клято, ни мято.

Да, кто рассердит Воронина по-настоящему, тот и дня не проживёт…

Должен сказать, что рабочие между собой, вообще, ничего не говорили о прорабе - только ему в глаза, что, несомненно, делает им честь.

Однажды прораб снял меня с работы и поручил оформить ему документацию - видно, ему мой почерк понравился. Занимался я с утра до обеда, и мне было очень стыдно перед ребятами за то, что я нагло отлыниваю от работы. Но ничего, никто мне и слова худого не сказал...

При нас в бригаду также поступил один бывший начальник цеха – рыхлый, белый (как один из щедринских генералов), с мягкими, пухлыми руками. «Попросили», видно, за что-то с прежней работы.

В первые же минуты первого рабочего дня этого начальника один из рабочих (Ванька Гаврилов) сурово указал ему:

- Бери пару клёпок и неси!

Тот не возражал – что поделаешь, приходится подчиняться, раз уж он теперь не начальник…

У нас, «зелёных» студентов, только приехавших на Север, зарплата составляла 320 рублей в месяц; у рабочих со стажем, со всеми «полярками» (северными надбавками)  – до тысячи рублей.

Деньгами те, однако, не сорили (семейные, видимо, практически целиком откладывали на книжку зарплату одного из супругов) и на выпивку складывались, как и все русские мужики, по «рваному». И, так же, как и «на материке»,  для «полного счастья» обычно не хватало одного рубля.

… В глаза бросались некоторые отличия Севера от «материка».

Если на Украине, где мы с Рафкатом побывали в прошлом году, мужчины, заходя в автобус, с галантными улыбками пропускали вперёд себя женщин, то в Норильске посадка в общественный транспорт выглядела с точностью до наоборот.

Вначале в распахнувшуюся дверь автобуса, отталкивая  друг друга, врываются мужчины и занимают свободные «стоячие места» (сидячие места, естественно, давно, ещё с первой остановки,  заняты); затем, если какое-то количества места в салоне ещё остаётся, в него втискиваются несколько счастливиц; остальным женщинам приходится терпеливо ожидать следующего транспорта.

Хотя и там повторится всё сначала, по этой же схеме...

Интересно то, что письма («авиа», разумеется), которые я отправлял родителям (и знакомой девушке), приходили к ним через два дня. Никогда не слышал о такой оперативности.



                4.


Норильск, как известно, город зэков. После войны сюда ссылали разных предателей, изменников родины, «врагов народа», фашистских пособников, в том числе, и жителей западных Советских республик.

«Отмотав срок», те не спешили домой (видимо, имелись на то основания), а, зачастую, в Норильске и оставались. Самые ушлые из них заочно заканчивали техникумы и становились руководителями производств.

Бывало и такое, что подразделение некоего условного Калниньша (бывшего прибалтийского «лесного брата») или Пацюка (западноукраинского бандеровца) завоёвывало первое место в соцсоревновании. Но как вручать переходящее Красное Знамя «фашисту»?!

Знамя, поздравления и правительственные награды в таком случае получал парторг, а Калниньшу (или Пацюку) – денежную премию или бесплатную путёвку на юг: веселись, мужичина!..

На такой вот поездке один из бывших «фашистов» и спалился.

История настолько ужасна, что, дабы не подвергнуть человека незаслуженной клевете, что не исключено, назову его Мочаловым (хотя фамилию его хорошо помню).

Приехал этот «Мочалов» из Норильска на один из южных курортов отдыхать (а отпуска у северян, как известно, длятся по 4 месяца), и там его узнала женщина, которой этот «Мочалов» в годы фашисткой оккупации лично отрезал уши (женщина, скорее всего, тоже была отдыхающей).

Не поднимая шума, она обратилась, куда следует, и… не вернулся «Мочалов» в Норильск.
 
А может, и вернулся, только не в свою квартиру, а в лагерь – отбывать срок за вновь открывшееся преступление.

Об этом нам рассказали мужики из бригады.

Да и прораб тоже был из «фашистов». Возможно, именно по этой причине Воронин был так смел с прорабом, что того всегда можно было упрекнуть преступным прошлым? Хотя, отбыв положенный срок, человек становился чист перед законом.

Нас, приезжих, немало удивило то, как пренебрежительно и скептически наши товарищи по работе относились к  «промывке мозгов» в советских газетах, по радио и телевидению, называя её презрительно «брехнёй» и «коммунистической пропагандой».

Возможно, так же считали и жители «материка», но те помалкивали; норильчане же не боялись ни Бога, ни чёрта:

- Дальше Севера не сошлют! – смеялись они.

И ещё:  интересно то, что жители «материка», купив бутылку – другую водки, застенчиво прячут её в сумке. Здесь же, в Норильске, водку носили открыто, не стесняясь, полными сетками. И сколько бутылок в этой сетке, угадай:  пять? десять?.. Доказано, что в сетке-авоське можно было унести 15 бутылок водки.

Как-то один из наших рабочих заявил в начале смены:

- «Голос Америки» передал: вчера в Кайеркане столовая обвалилась!

Причиной происшествия явилось то, что работницы столовой выпускали воду прямо под здание; замёрзший грунт оттаял, и сваи покосились.

Лозунг жителей Севера: берегите мерзлоту!

Удивительным для меня было то, что в Норильске простые работяги слушали «Голос Америки», не доверяя «коммунистической пропаганде».
Я такой привычки никогда не имел – мне было достаточно и официальной информации.
И откуда американцы узнали о том, что именно случилось в каком-то Кайеркане?


                5.


Ездили мы и в тундру, за аэропорт Алыкель. Правда, Сашка и в этот раз отказался от поездки.

Нас с Рафкатом удивили протоки между озёрами и бескрайность (и какая-то обезличенность) тундры. Человеку непривычному очень трудно сориентироваться на местности – глазу совершенно не за что зацепиться – всюду, куда ни глянь,  один и тот же пейзаж.

Прошагали мы с Рафкатом за два дня километров 50. Возможно, мы и заблудились бы, если бы не привычка Рафката к дальним пешим путешествиям – он, без всякого компаса, безошибочно указал направление, в котором нам следовало двигаться, чтобы выйти обратно на «железку».

Побывали мы и в охотничьем балке, где в шкафчике хранились сухари, сахар, заварка, соль, спички; на полу лежало немного дефицитных дров. Мы с Рафкатом отдохнули, оставили кое-что из своих припасов и двинулись дальше в путь; продукты не трогали, а печку топить нам, тем более, среди лета совершенно не было нужды.

Путешествие длилось сутки, ночевали у одного из озерков; на удивление, ночью было тепло, и комары не досаждали.

А трофеем послужил олений рог, который удалось обнаружить Зоркому Глазу (Рафкату).

Уезжая (вернее, улетая) домой, он обмотал его бинтами, благодаря чему Рафката беспрепятственно впустили в салон самолёта, даже с ветвистым рогом.

А моим единственным трофеем была зарплата, сэкономленная за два месяца. Тоже неплохо для бедного студента. Правда, всю её (ровно 500 советских рублей из 640 заработанных; так ведь мы ещё и командировочные перед отъездом получили) я положил дома на сберкнижку – тратить большие деньги мы тогда не умели, и на посещение ресторана нам хватало трёх рублей.

В конце августа, в выходной, я решил навестить соседний Талнах; мои друзья от поездки отказались. И попал я под жестокий ледяной дождь, вследствие чего весь промок, простудился и пошёл на больничный с диагнозом: бронхит. Тем более, что на мне были лёгкие туфли, а хороших ботинок на толстой подошве в продаже тогда было невозможно найти.

Я ходил на уколы, честно пил лекарства, но хрипы в лёгких не прекращались.

На пятый день заболевания меня вызвала к себе завотделения (теперь продлевать больничный имела право только она).

- Так, - заявила она мне сурово, - завтра же выходишь на работу - хватит дурака валять! Твоего врача я, конечно, накажу. И запомни: тебе, с твоим здоровьем, в Норильске делать нечего!..

Честное слово, до сих пор благодарен этой умной женщине за материнский наказ. Север - не для каждого...

Больничный мне оплатили наполовину, несмотря на действующее законодательство, согласно которому я должен был получить лишь четверть средней зарплаты. Для этого нужно было всего лишь стать членом профсоюза и заплатить членские взносы. Вот такой он, Норильск.

Хрипы в лёгких как-то быстро, сами по себе, исчезли, без лекарств... Видно, воздух Севера лечит; мне, кстати, об этом один из моих новых товарищей говорил. В Питере, рассказывал он, страдал простудными заболеваниями, а приехал в Норильск, и как рукой сняло.

Кстати, этот товарищ в своё время женился на коренной местной жительнице и в качестве поощрения получил за это квартиру и несколько тысяч (десять?) подъёмных. Говорит, ему в местных женщинах нравится их уступчивость, подчинённость мужчине.

В качестве отрицательного примера привёл своего брата, которому иногда приходилось ночевать на полу (это на севере-то!), вследствие чего тот приобрёл радикулит.

... Числа 20-го августа с неба густо повалил снег, правда, в этот же день он растаял.

Сашка уехал домой 20-го августа; мы же с Рафкатом трудились до тех пор, пока директор комбината не издал «жестокий» приказ: всех студентов уволить не позднее 10 сентября.

Пришлось подчиниться. 

В институте на нашу с Рафкатом «невинную шалость» - опоздание на занятия на две недели - никто и внимания не обратил; видимо, преподаватели понимали, что из Норильска путь такой долгий, да всё сопками, да озёрами, а зарплата там такая высокая, что бедным студентам очень и очень не хотелось уезжать из этого привлекательного города!

Прощай, Норильск!


На фото: Ленинский проспект, главная улица Норильска; сопки.