ЖЖ. Записки записного краеведа. 12 декабря.
«…Я испытал острое желание путешествовать. Годы, десятилетия прожив на вечном приколе в порту приписки, я, наконец своими глазами увидел многое из того, о чём раньше только читал. Полуденный жар пиратских островов… Толчея Брайтон Бич… Средневековый шик Тауэра… Тенистые заводи Луары… Плесень, ползущая по каменным лицам индийских многоруких идолов… Каменная кладка Запретного города…
Но я не просто глазел на великолепие мира. Каждое впечатление я скрупулёзно заносил в свой блог, классифицировал, находил ему единственно верное место в своей коллекции, внимательно отслеживая паутинки связей и прихотливые маршруты мыслей. Я не ленился расспрашивать старожилов, нырять за информацией в библиотеки, изучать путеводители, делать фотографии… В один прекрасный день дети придумали название моему занятию. «Понимаете, – говорили они знакомым, – папа увлекся краеведением. Пусть поездит, попутешествует, главное, что мы в состоянии оплатить его милые чудачества!»
Так я и стал записным краеведом…
Где я только ни побывал! Оговорюсь: некоторые путевые этюды получились весьма посредственными, когда впечатления мои не выходили за границы общеизвестного культурного слоя. Иные же, скажу без ложной скромности, вполне могли бы стать украшением какого-нибудь многоцветного издания наподобие «Вокруг света». Да… Например, невероятно смешной очерк «Два-Куба». Или лиричная, на пуантах, зарисовка «Бермудский треугольник forever»…
Но сюда, в родной Зоркий, как-то не тянуло. Что-то суеверное было в этом нежелании обернуться, подобно жене Лота, на родные пенаты. И вскоре мне стало казаться, что нежелание это… Скорее, даже страх, да, страх перед прошлым стал превращаться в манию. И тогда я решил дать ему бой. Собрал вещи. Несколько часов перелёта – и вот я уже дышу декабрьским смогом города-миллионника, запертого в каменной чаше гор вместе с полчищами машин, выхлопными газами и мрачными испарениями фабрик и заводов. Ужас эколога.
Встреча с прошлым оказалась вовсе не…»
Свекровь доела кашу, высунула язык и придурковато затрясла головой. Ася убрала тарелку, вытерла старушке подбородок.
Та нежно улыбнулась, показав дорогие протезы:
– Ма-а-а-ма… Пря-я-я…Ни-и-и… Пря-яни…
Влад звякнул ложечкой.
– Ты когда сегодня придешь? Прошу тебя, родная, не задерживайся, – он аккуратно поддёрнул манжеты идеально отглаженной рубашки, схваченные опаловыми запонками.
– Как получится… Ты же знаешь, у нас уйти ровно в шесть – моветон. Никто, конечно, не упрекнёт, но коситься будут. Задолбают, короче, по корпоративной линии.
– Асенька, вслушайся: как ты говоришь? – засмеялся Влад, промокая губы белоснежной салфеткой. – Это же новояз какой-то…
Ася промолчала. Вера Ивановна увлечённо мусолила печатный пряник.
– Передай сахарницу, родная. Благодарю. – Влад размешал сахар, стукнул ложечкой о борт чашки, поднёс её к губам, беззвучно отхлебнул.
Ася с усилием отвела глаза от его чисто выбритого кадыка.
– Знаешь, в Фонде сейчас такое творится. Говорят, сокращения будут. Я боюсь, что…
– Неужели, родная? – рассеянно молвил Влад, не отрывая глаз от матери. В следующую секунду он ловко поймал брошенную ею чашку. Старушка хихикнула, пустила пузыри слюней.
– Ах, боже ты мой! – воскликнула Ася, – Не обжёгся?
Свекровь втянула носом воздух и вдруг безутешно заплакала – мелкие мутные слёзки запрыгали по румяным, как яблочки, щёчкам.
– Оби-и-дел… Мальчи-и-ик… Коси-и-ичка… – она показала иссохшим пальчиком на сына.
Ася обняла старушку, жалость дёрнула сердце:
– Ах, он безобразник, этот Владик… Мы ему знаете что? А-та-та сделаем. Да?
Свекровь, мгновенно успокоившись, закивала.
Влад судорожно вздохнул, отвернулся.
– Ах, боже ты мой. – Ася заботливо помогла старушке подняться, – Пойдёмте, Вера Ивановна, переоденемся…
Ася отвела свекровь в её комнату, когда-то запретную, как окровавленные покои в замке Синей Бороды. Добротный двуспальный гроб шифоньера. Укрытая тяжёлым, как свинец, золотым испанским покрывалом кровать. Туалетный столик в амурчиках, задыхающихся от ожирения, резной книжный шкаф из морёного дуба, намертво забитый медицинскими справочниками, репродукции прерафаэлитов в истлевших музейных рамах. На подоконнике, за муаровыми шторами, – ваза «смальта», богемского стекла. С букетом пыльных пластиковых роз кирпичного цвета.
Рассохшийся гроб шифоньера протяжно скрипнул, открываясь. Пахнуло то ли «Шанелью №5», то ли «Красной Москвой». Ася задержала дыхание.
Помогая безудержно хихикающей Вере Ивановне надеть кремовую кофточку и английский шерстяной костюм, приглаживая затем её голубоватые, тонкие, как у куклы, волосы, Ася вспоминала, каким чудовищным холодом блистали глаза будущей свекрови тогда. Восемь лет назад…
– Ася! – позвал Влад из прихожей. – Опоздаешь.
Ася вышла в коридор:
– Только ты ей «Николодеон» поставь, она от сериалов плачет.
– Да, родная, – с отсутствующим видом Влад скинул шёлковый изумрудный халат на кресло в прихожей. Мельком глянул на себя в зеркало, и Ася как всегда перехватила его взгляд. Длинное породистое лицо, тщательно растрёпанные медовые кудри, пенное кружево рубашки, безупречно повязанный шейный платок – вылитый портрет Дориана Грея.
– Кстати… Как там с конкурсом? – Влад внимательно смотрел на неё из зеркала.
Она покачала головой. Пряча глаза, оделась, подхватила сумку и вышла за дверь.
С работой ей фантастически повезло – офис Фонда располагался в самом центре города, в пятнадцати минутах ходьбы от дома. Ася шла по аллее, привычно разглядывая лысые головы безобразных карагачей. Вспоминала.
Вот она, зарёванная, переминается в прихожей. Где-то мелодично позвякивают китайские колокольцы, тихонько мурлычет саксофон. Под глазом наливается тугая дуля фингала. Сапоги изгадили натёртый мастикой пол, клеёнчатая куртка воняет псиной. В руках – школьный рюкзак, рваный пакет и сумка-бомжовка. Вера Ивановна, окутанная ароматами то ли «Шанели №5», то ли «Красной Москвы», поджав губы, осматривает её с головы до ног и наконец произносит:
– Влад, родной, кто это?
– Мать, ты не поверишь, какая приключилась история, – в его голосе слышится смех, – Вообрази, иду домой, а возле подъезда…
– Возможно, поверю, – сверкнув бриллиантовыми искрами в ушах, Вера Ивановна поворачивается к сыну. – Родной, ты весь вымок. Надень домашние туфли. И будь добр, объясни своей гостье правила пользования туалетной комнатой.
Да… Правила пользования, потом правила мытья. Но за то, что Севостьяновы, ни мать, ни сын, никогда не спросили у Аси, что же с ней случилось, за то, что позволили ей жить в их квартире, пусть и на положении прислуги, она была так благодарна им, так благодарна… Разве что хвостом не виляла.
Стряпня, натирание паркета, базарный гомон, зубрёжка, магазины, закопчённый потолок библиотечной курилки, стирка, зачёты, натирание паркета... В те первые годы она сильно уставала. Но, может быть, именно эта тупая, мутная, каждодневная усталость и была ей необходима тогда?
И вот, наконец, защита диплома. Впереди маячит заветная аспирантура!
Вечером Влад заходит в её комнату. Он хмур.
– О чём ты говоришь, Ася? Тебе – в науку? Извини, ты же ударения в словах ставишь неверно. Мать уже договорилась с Инной Антоновной, поступишь в её гимназию учителем литературы. Конечно, я пойму тебя, если ты откажешься. Но мать…
Конечно, они были правы на все сто. Она бы в этой аспирантуре давно уже загнулась от голода.
Ах, если бы только это… «Ася, сегодня я вручаю тебе своего сына. Я долго заботилась о тебе, внимательно следила за твоими успехами. Да, девочка, отныне ты станешь полноправным членом нашей семьи. Целуй меня». Районный ЗАГС, дешёвая белая кофта, три глупых гладиолуса в потных руках. Жёсткие губы мужа. Праздничный ужин на троих. Ночь…
Хватит. Решительно расправив плечи, Ася свернула в фондовский дворик. И услышала гулькин вопль:
– Эй, Насырова! У тебя сигареты есть?
У чёрного хода толпилась группка курильщиков, жадно пыхающих первым утренним дозняком.
– Ты же знаешь, подруга, я только «Мальборо-лайт» курю, мне этих ваших вогов-смогов и даром не надь… – прокричала Гулька, требовательно протягивая пухлую ручку к асиной сумке.
– Маскара, Гулька! Зачем всегда орёшь, как бурундай? – рассудительная Майра клюнула Асю в щеку, – Асёка, салам! Кыл кылай?
– Ништяк, – вяло улыбнулась Ася, доставая сигареты. – Держи, Гулька.
– Чё вечером делаешь? Своему подштанники стираешь? –закуривая, пробасила Карапетова. – Давай ко мне заваливай, пива попьём. И Майрушку позовём. Ты как, Майрушка?
– Я не против. Ась, придёшь?
– Не знаю, девочки… Если получится. Мне базар ещё надо сделать...
– Ну ты посмотри! Ни фига себе? Мать-Тереза, блин. И не стыдно тебе? – Гулька гневно топнула ножкой. – Мы – типа освобождённые женщины Востока, а ты нас вечно позоришь, подкаблучница!
– То же мне, освобождённая… – хмыкнул Жорка Непомнящий, как всегда бесцеремонно влезая в чужой разговор. – Вали тогда к Алле Львовне, у неё как раз грантёры новые – Феминисткая мусульманская лига.
– Иди ты! – подавилась ковбойским дымом Гулька.
Коллеги изумлённо загоготали.
– Жорка, брешешь! Какой баян!
– Афигеть, дайте две! Феминистки-мусульманки, что ль?!
– Это чё… Шняга. А вот вы видали, как Нацбанк жопой в лужу сел? – Славка Сыскин, Жоркин ассистент, улыбчивый парняга с невероятно широкими плечами, похожий на Ивана-дурака, полез в карман и извлёк новенькую десятитысячную туаньговую купюру. – Гля, братва… Они, мудозвоны, по-буркутски не базарят, вот и ложанулись, вместо ихней «i» с точкой простую «и» написали!
Ася взяла у него радужную бумажку, вгляделась в текст. Подтянулись айтишники, водилы, завхоз Амбцибовицкий просочился сквозь толпу, Артёмка, отставив в сторону тонкую дамскую пахитоску, укоризненно качал головой… Злосчастная купюра под свист и улюлюканье пошла по рукам.
На купюре был изображён ан фас видный мыслитель и врач Древнего Востока Абу Али ибн Мубарак в нарядной чалме. К буркутам он имел такое же отношение, как Макбал Идрисовна к танцу маленьких лебедей. Просто арабского мыслителя угораздило родиться в крохотном горном селении неподалёку от тех мест, где ровно тысячу лет спустя Советская власть построила промышленный город Шыркан, центр металлургии и тяжёлого машиностроения Буркутской советской социалистической республики.
Учитывая исламские традиции, ни одного портрета Абу Али ибн Мубарака в действительности никогда не существовало, но это досадное упущение было исправлено при создании Буркутской энциклопедии. Так Мубарак стал символом буркутской государственности и был воплощён в десятках скульптурных монументов, сотнях научных работ и на обложках миллионов школьных дневников. Однако настоящая слава, и не снившаяся древнему врачу, пришла к нему, когда его полностью нафантазированное безвестным художником-дизайнером благородное бородатое лицо с тонким носом и добрыми раскосыми глазами украсило буркутскую туаньгу.
Слева от Мубарака была нарисована растопыренная ладонь, сквозь которую проходил пучок разноцветных линий, напоминающий длинную бензиновую струйку в луже. И это, учитывая количество нефтяных месторождений Буркутстана, было тоже весьма символично. По слухам, рука была Бати – типа бонус от Президента всем тем, чья зарплата предполагала расчёт в десятитысячных купюрах…
Гулька Карапетова, меняя тему, затараторила:
– Прикиньте, Жибек трепалась – вчера явился этот, менеджер кризисный. Только он не кризисный, под него, не поверишь, новую программу открывают. Жесть! Нет, вы подумайте, – от избытка энергии она подпрыгнула на своих толстых ножках, как на пружинках. – Сокращения же будут! Мойдодыр уже приказ подписал, а тут этого шустренького пристраивают! Бюджет-то не резиновый!
– И что за программа? – безразлично спросила Ася, думая о том, идти сегодня на курсы английского или закосить. Страсть как хотелось закосить.
– Да мне плевать. Сегодня на стаффе скажут. И про сокращения тоже.
Ася запечалилась. Нет, закосить не получится.
– Попрут меня, как пить дать… – сказала она. – Главное, английский-то у меня совсем фиговый. Дали бы, уроды, хоть два месяца дотянуть, как по контракту положено. Как думаете?
Майра тряхнула дредами. Гулька сверкнула глазами:
– Насчёт этого не волнуйся! Мы до Нью-Йорка дойдём, если будут нарушения контрактов! В суд подашь, если что. Всосала?
Сотрудники один за другим исчезали за железной дверью подъезда. Ушла и Майра. Гулька всё мусолила окурок, вытягивая из него последние капли никотина. Наконец, бросила в заснеженную урну.
– Пошли, подруга, а то Мамкова вызверится. Слушай, я тут вчера такие прикольные босоножки купила – не поверишь! Сиреневенькие, каблучары во-от такие, и со стразами, прикинь? Давай вместе сходим, классный магазин, там кофтёнки на лето кислотные, прям на тебя. А то вечно ты как ворона – в чёрном бродишь. И когда уж пострижёшься?!
Ася скривилась:
– Да ладно. Жаба душит.
– Ну сколько можно под бедную студентку косить, Насырова? Не девочка, небось. – Гулька ловко подмазала губы и нырнула в подъезд.