Посвящается Элизабет
Теодор Нельсон в своей книге «Литературные машины»: «В подобного рода текстах не существует концовки, ее не может быть, как не может быть последней мысли. Всегда возможен новый путь, новая идея, новая интерпретация».
«То, что существует, создано поэтами».
Гёльдерлин
“Недостижимое достигается через посредство его недостижения”
Н.Кузанский
Реализм кажется мне просто ошибкой, только насилие способно преодолеть ту убогость, которой веет от реалистических опытов, только смерть и чувственное желание обладают энергией, от которой сжимается горло и перехватывает дыхание, только чрезмерность, присущая желанию и смерти, позволяет достичь истины.
Ж.Батай
Сегодня людям хочется всё объяснить. Но если можно объяснить картину, значит это уже не искусство.
Пьер Огюст Ренуар
Каким снам Вы завещали эти строптивые розы печали? О, Мадонна Литта. Богоматерь сновидений, чьи губы знойные, как Куба. Возможно, я тот кормчий, что без руля поведёт Ваш корабль. В Ваших ладонях не иссякает дионисийский мёд поэзии. Вы родили поэта. как сверкают эти капли дождя на Вашей мраморной коже. Афродита собственного вымысла, знаешь все тропы, ведущие в Тайную обитель блаженных. и поэтому ночью идёшь спокойно как сама невозможность. Вы - арфа, чьи струны воспалённые души поэтов.
твой эйдетический шёпот окружает меня как эхо любовных метастазов. почему каждый раз я позволяю тебе исчезать из моих сновидений хотя ты всегда была их неотъемлемая часть?
...важнее ли пробуждение сна... неужели Я и Бог порознь. я как обглоданная кость в Его горле. всегда обращал взгляд к небу. получал пощёчины. на невозможность можно ответить только другой невозможностью. Смерть это уже нечто бывшее до меня. парализованное время. ампутированные стрелки часов. агонизирует вечер бытия. моё извечное бесконечное сомневающееся Я. где то наверху смех. и стук сандалий. шляпа рассвета. слепцы всплывают со дна. время парализовано. утомлённый собственной слепотой. клочки мрака так нарочито выпирают из зубчатых стен. слова и слова. сколько длится мысль в диаметре противоречий. в ассонансах противофобий. миновать собственный прах. миру никогда не нарушить этой гармонии...все святые на галерах куда-то плывут...куда-то стремятся...не боясь холеры...не бытийствуя и не скорбя о слащавых сумерках вечности или о крае бытия...стандарты подлой невесомости...все камни летят в моё Я...в материнской утробе каменеет чьё-то дитя...
манекены созерцают сокровенное - твой эйдетический смех
её шёпот как эхо материнского нигилизма. слова соскальзывают с её тела и облетают как листья. она есть память и голос того что стёрто. супрематическим шагом внаступает тьма. К. теряется из виду. полузакрытых глаз водопадов плоти. предметы вокрцг - ботинки Ван Гога и слова бодлера. предельная беспредметная замкнутость. догорающее пламя.
... между ними завязалась беседа... скорее это была фиксация её полного исчезновения... К. и её откровенная сокрытость перед бытиём...онейрический стриптиз романтической неосознанной осязаемости... это произошло где то между палисадами солнечных лучей... или под тропическим ливнем... или во время затмения... в тот миг земля отсвечивала её глазами как живыми факелами... на самом деле только символическая фигура реальной бездны... даёт право на сущестование всему мимолётному и непристойному... то что всегда было в её жестах улыбке и взглядах....чем больше она хотела ею быть тем меньше становилась пропасть между её дыхаием и кровью молодых осин. она отгоражиалась от мира углублением в собственную подкожную наготу которая таяла как предвечерний лёд ИХ НЕ-раскаяния и их НЕ-Бытия...
К. впервые услышала свой внутренний приговор и прошептала - значит мы будем так чудесно забыты без глубины чуда и сновидений без снов без экзальтации рассвета и бытийных оков...криков безмятежных сов...
К. промолчала и молвила - тени всех ночей слишком длинны как портьеры бессонницы и добавила что видела ангелов которые рождают её сны... и кровь на телах глухонемых вдов...при млечном свете канделябров К. распутывала гипотезы своих сновидений которые не под силу сожрать лунным псам и химеры её ночных исповедей пробивали брешь в анонимном Эдеме небытия...
плыть против течения...как могучие ивы....камень преткновения... венец забвения... старость покоится на ржавчине листьев...иногда она нежно говорила о смерти... о бытийствовании в НЕ-раскаянии... в озабоченности мгновений, которым никто никогда не помыслил дать название, и тогда К. сказала что путник между двумя мирами исчез и горизонт отгораживает созерцание от настоящего томления и самозабвения...и ещё... добавила К. - небесные круги расходятся и нас впитывает мрак высоты и вечность - шептала она... надолго... навсегда...
возможно она всего лишь старалась спастись от высокомерия этого мира в разломах созерцания... бытийствуя в своём отчаянии... беседуя со своими пряными видениями на языке птиц как некогда св. Франциск. На чьей стороне Суд Божий? тот самый с которым Арто призывал нас всех покончить? Следует ли различать борьбу против Другого и борьбу между самим Собой? и как настойчиво вопиюще нелепы сингулярности травматического опыта Воли к Власти!!! тени вещей заполнены пустотностями в которых борются Алиса и Шалтай Болтай. каждое слово как рана-в себе набухает как Арто или Батай.
... её поцелуи как горные потоки разбивались о камни моих губ как вода... её слова тонули в незримости аплодисментов моего меланхоличного сердца...тонули в не приукрашенной ничем кроме ожидания забвения абсолютной тишине...что сокрыта на подступах к кристальному роднику подлинного бытия...
её сны отражаются в нирваническом Эдеме зеркал. я снова не нахожу себе места. капли слёз её бокал. И в иллюзориуме её запахов прячутся павлиньи тени и тигровые лилии...
ты рождаешь голубоглазые слёзы в глубине, но тем слаще становится пребывание в этом странном царстве земном...нет уже ни чистого отсутствия ни забвения
кровью истекает поэт на руках Орфея и плывут тени мёртвых за окном... души мёртвых любовников альбатросами уносятся в хрустальную даль метелей... уста смерти раскрыты перед лицом зари.... глаз земли в луговой траве... небесная октава...доминанта бытия... карнавальные маски сновидений в пыли позднего лета... летаргия мародёров... отречение от образов грядущего...невидимый цвет распада... голоса испаряются из низин и разломов бытия... камнепад мыслей... ментальный снегопад... усыплённые губы анонимных пастухов бытия... мраморные локоны замёрзших в ожидании забвения облаков... зеркальные слёзы пурпурных снегов в дионисийских лабиринтах сновидений...
я долго шёл по её следам и понял что не в силах объяснить себе её внезапное исчезновение. её волосы терялись среди пены простыней. В волосах её пламенеют цветы граната. с плеч её текут реки от снегов в долины её тела. и начинается плач гитары. розы...розы... зеркальные метаморфозы. кружатся в поднебесье вздохи её как слёзы строптивых туманов. и эллипсы её объятий пронзают лиловую ночь соскальзывая с моей кожи как снег в долинах. Каким небесам ты завещала свои поцелуи искристые как ангельская кровь? Какой земле ты завещала своё тело мерцающее в свете чёрных радуг? Вечная пленница тишины. годы стирают поцелуи и объятья как нож в сердце безглазой смерти. в узорных зеркалах рассвета отражается лик твой. Босоногая и гордая она идёт лабиринтами своих грёз и капризов без страха входя в лабиринты любви стекла и камня. перламутр снов твоих в ночи зелёной. и дрожат тревожные отсветы заката на её бронзовых бёдрах. бормотание дионисийских фонтанов. её тень дарила мне надежду на неподвижность и бокалы её грудей абсентово смеялись в сумерках как струны полых роялей. нагая и обречённая. ветер ищет её тело. неуловимо.
ты рождаешь голубоглазые слёзы в глубине но тем слаще становится пребывание в этом странном царствие земном
любовь наша – странный остров тишины, прислушайся к покою дремлющей росы и сердцебиению рассвета, сорви гордую маску лицемерной Ночи, в твоих зрачках отражаются все оттенки моей дурной славы…твоя улыбка рождает восход чёрного солнца под землёй…
если смерть входит в твою плоть без стука значит ли это что она не вежлива?
ямайский хохот. однако зачем? бельмо сладострастия. Если только Сын есть энергия Отца, по мнению трех еретиков, и Он же есть и ипостась, энергия же и сущность, по ним, одно и то же, то одним и тем же окажутся ипостась и сущность, и, таким образом, будет введено некое савеллианское слияние. просто как вавилонское солнцестояние. столпотворение. слова как навесы. слова на всу держу. но не вынесу библейского имени.
Если приемлющее тождественный смысл есть также взаимно с ним тождественное, то Петр и Павел, приемлющие на себя один и тот же смысл человека, будут также тождественны между собою
она шла по следам своего Инфенального супруга чтобы навсегда отсечь привязанность ко всякому суждению своему телу лицу и словам. поэтому о себе она не вспоминала. она говорила о чудесном ощущении обнажённости перед извечной стеной воспоминаний. она приближалсь к зеркальному отражению своего отсутствия. как Не-раскаявшегося но разочаровавшейся. в бытии ничто мраке прахе . в саду алчных гильотин К. нашла своё прибежи свой монастырь и преклонила колени перед Богоматерию сновидений
о как хрупка материя твоих видений. луна завладела её телом. интенифицировав астральный фетишизм тел без органов парящих над алтарём в синагоге Люцифера
её слова соскальзывали с неё как лепестки роз вместе с остатками одежды я подбирал их и они превращались в капли янтарных слёз Богоматери наших сновидений
они томились в моих руках как мёртвые голуби. К. дремала в тени олив.
и истекали кровью мёртвые голуби и тихо колыхался а ветру труп повешенного Инфернального Супруга
она предсталяла себе как во власти дионисийского головокружения бросается в мрачнейшие бездны...
куда К. двинется дальше от храма к храма от ночи к ночи от бездны к бездне...быть может она владеет всеми тайнами отчаяния?. когда я спрашивал её К. лишь пожимала плечами. и мёртвые голуби оживали в её душе
К. истово молилась закрыв ставни своего тела но распятия отечали ей лишь новыми проклятиями и она снова распахивала настежь все стигматы своего тела
возможно она всего лишь старлась спастись от высокомерия этого мира в азломах созерцания бытийствуя в своём отчаянии беседуя со своими пряными видениями на языке птиц как некогда св. Франциск. на чьей стороне Суд Божий тот самый с которым Арто призывал нас всех покончить? Следует ли различать борьбу против Другого и борьбу между самим Собой? и как настойчиво вопиюще нелепы сингулярности травматического опыта Воли к Власти!!! тени вещей заполнены пустотностями в которых борятся Алиса и Шалтай Болтай. каждое слово как ана-в себе набухает как Арто или Батай.
раны-в себе... метафоры анти языка косноязычных различий сплетаются во фракталы гипотез Парменида Кафки и Эвклида. шёпот К. трели умирающих птиц...лицом к лицу с Прустом или Дионисом. трижды распятые пределы языка рождаю катехезисы новых метафор-в себе Гегеля или Болвана или просто идиота или дурака...
марш строптивцев или опять тишина. говоришь ты или я? по принципу Отца. сундук позора заперт. ключ у Сына или Дева Мария на старой фотографии. проститутка запертая в клозете. лишний шиллинг в кармане. много поводов для автокастрации. почти удушье. а слова кому они теперь должны. а святые образа аннигилированы осколками благодати. живые мертвецы как будто распяты.
А что если от неё останутся одни пальцы или только нижняя губа?
святость лепится из глины благочестия...ты благоухаешь собственным отсутствием... выдыхая облака...признания...замечания... твоя мысль оборачивается последней каплей крови на моей и твоей ладони. мы не подготовлены к божественному исходу. мы впадаем в прострацию. какой ценой мы достигаем дна. или как всегда. исчезает только виновный. тогда ты одна. наедине. настооящая глухота там где нечего слышать. сначала мочка твого уха, потом седеющий волос, потом каблук, препятствия для сна. поцелуи без губ, сны без слов, сцена полна мёртвых актрис, бабочек и клопов. а здесь ты не посмеешь. а здесь она не сможет. твои ресницы отбрасывают геометрические тени. но фиктивно губы ещё шевелятся в силуэте пространственных координат. побеждены движением вниз. отсюда туда. маятник замер. часовщик умер. твой голос обретает себя лишь в эрозии своей непредвиденной хрипоты. статичность. камера высветила её силуэт. о чём она думает. её взгляд утратил нейтральность. пропорциональность. а хохот. пронзительный как свист. совы. спрятавшиеся в цилиндрах. иногда я чувствую её запах на кончике своего языка. кто же она. и почему когда её нет то и видеть нечего. более того даже бесполезно что-то говорить. выстраивать вербальные трапеции. балерина у ворот Чистилища. в одиночестве и неведении. она многомерна. возможно это и есть падение в блаженство.
птицы падают... кричат камни... каждая тень ищет своё отражение в сумерках исчезающего света... время стирается только под топором рассвета...язык и шёпот в темноте не дают потеряться мёртвым глазам... палитра беззакония... холсты Эдема ... невидимый голод прожорливых бездн притягивает стервятников которые пожирают нашу истерзанную стигматами молитв и иcповедей плоть... всё сущее приоткрывается в мгновение своей последней реплики...в момент своего астрального коитуса с бесконечным забвением ближнего.... в миг своего ухода, трепета исчезновения перед рукопожатием бытия... поэзия есть лишь распятие смерти во мне... моими устами руками и пальцами...
Она не прощала никому. пока что. но когда обязательства заявят о себе тогда возможно. но всё же. образы устойчивы или ускользающи. а как же прихоть сиюминутного поглощения процессом а как же глаз который седеет как монах как застенчивость и падение во прах вопрошания зачем Я кому Я и о чём говорить? разговор только по образу и подобию трёхстишия. капли воды. Я. или Ты. или Мы. в целом немного заманчиво. но вот входит она и ощущение обманчивости как бы обволакивает тебя. или просто за тебя говорит кто-то другой. по меньшей мере дождливый вечер и как минимум бессонная ночь. томление её рук. впадение в крайности. нечто отражающее её пальцы.
«Соразмерность, означая вместе и сходство в чем-то общем и различие, не может быть понята помимо числа»
Николай Кузанский
Слова выпадают как зубы. Она сплёвывает последние реплики и уходит в ночь. Я окружён её плевками-словами как непотушенными сигаретами. Существование потерпевших становится почти невыносимо. Почти. Пока слова не выпали окончательно изо рта. Полые тела. Без органов и расстройств личности. Частичная вина за происшедшее.
Окружены молчанием со всех сторон.
Пока дымится её сигарета каждый из нас может быть спасён.
я ночью думаю о бирюзе и трансгендерном блюзе
о двойниках черепах блондинках ночных тропических дождях и гей вечеринках...
Если до Господнего страдания еще не было св. Духа, ибо Иисус еще не прославился, то, следовательно, вечно сущий Дух Святый отличен от Его благодати, имеющей быть в человеках после страдания, хотя также и она называется Духом Святым.
бесконечный регресс неопределенного размножения
«Познавать – значит измерять», говорит Николай Кузанский
indivisibile principium omnium
praegustatio ingustabilis «предвкушение невкушаемого»
Скажи мне, ты, которого любит душа моя: где пасешь ты? где отдыхаешь в полдень? к чему мне быть скиталицею возле стад товарищей твоих?
и наши продрогшие тени вживались в мокрый асфальт ночных автострад.
мне снится астральное танго в свободном полёте я в окровавленных бинтах сомнамбулических видений я вижу как мы с тобой задыхаемся в садистическом дыму механического целомудрия в вакханалии тропического ливня и его хрустальных струн
уста твои – как отличное вино. Оно течет прямо к другу моему, услаждает уста утомленных.
Прикосновение к «непостижимому» Кузанский называет также «видением». Такое видение делает для нас доступным «незримое». В своем сочинении «Берилл» Николай описывает видение как акт, позволяющий нам возвысится до постижения совпадения противоположностей.
Окружены молчанием со всех сторон.
Пока дымится её сигарета каждый из нас может быть спасён.
Если бы наше обращение к Богу нуждалось бы только в просвещении, и не нуждалось бы еще сверх того и в обращении Бога к нам, то мы не имели бы нужды в словах: “не отврати лица Твоего от мене”
между листьями сновидения чёрных клавиш слезится голос виолончели
Её объятья мнутся как бумага слёзы снов как холсты слова как черви выползают изо рта ткань озарений выше потолка
Я приставлен к ней охранять её стон. Во сне она подвергается неведомым экзекуциям. Я вижу как проступают стигматы и рушится сон.
Обманным путём. Закурить ещё чтобы дым растворил повседневность.
Время лёгкой боли. Зыбучие пески Нирваны.
От переизбытка чувств нас влечёт в глубины. Когда-то Боги предваряли наш путь как сопричастные нашим преступлениям. Соучастники.
Ландшафт боли осязаемый как разлука.
Если душа переделывается наитием благодати в направлении к божественнейшему, то что же удивительного в том, если она производит через свое тело и божественнейшие энергии, могущие воспринимать и божественное и выше-чувственное?
Твои поцелуи как камни в холодной воде.
Мои губы обречены на подводные страсти.
Конфискация Св.Духа, невольное превращение в Дантовских героев.
Ты прячешься где-то глубоко, завернувшись в меня как в иную себя. Шепча слова: Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви.
Как род демонстрирует себя в видах, но не исчерпывается ими, подобной же демонстрацией является мир как «стяжение» бесконечного бытия (contractio Dei). Рассуждение развертывается от рода через вид к индивиду.
Замурованные в стенах четверостиший
Перенесём ли мы чудо Воскресения или очередной галлюциноз?.
Всё оживающие во мне сны полны тобой. Грядущие боги карабкаются по стенам. Но мы их не ждём. Мы и так окружены безмолвием со всех сторон.
О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая! Округление бедер твоих, как ожерелье, дело рук искусного художника;
Тело твоё – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями;
Витрины бытия смущены звуком твоих шагов. Твои высокие каблуки. Башни мосты города и все внезапные отчаянные изгибы пути. Кого ты хочешь здесь увидеть?
Призрак Кокто брезжит в дали как раненый ангел.
Любовь твоя окружает меня как гибельное детство. Твоё приближение давно входит в сферу видимых звёзд.
Твои поцелуи слившиеся с презрением проходят мимо меня.
И старые раны раскрываются как анемоны.
Мёртвые вырываются из объятий земли.
Скелеты на деревьях трепещут стыдясь своей наготы.
Чем же мы провинились перед Господом? Спросил я.
Она молча надела халат взяла зонтик и исчезла из виду.
В доме было моного дверей. Она не всегда успевала подобрать нужный ключ.
И за каждой стено новое сновидение.
Мы обречены на спасение.
Манекены созерцают сокровенное
Долго ли мне ещё молиться в глубине её взгляда.
цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей;
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный.
И снова ночи в бессонных мотелях. Смятые простыни и её зеркальное отражение у последнего вздоха моего забвения.
Её губы сделали своё дело. Я у чистилища её сердца.
И снова осень. Пора падений
твой эйдетический шёпот окружает меня как эхо любовных метастазов. почему каждый раз я позволяю тебе исчезать из моих сновидений хотя ты всегда была их неотъемлемая часть?
единственная – она, голубица моя, чистая моя; единственная она у матери своей, отличенная у родительницы своей. Увидели ее девицы, и – превознесли ее, царицы и наложницы, и – восхвалили ее.
Кто эта, блистающая, богобоязненная как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знаменами?
колыбель прозаического Демиурга его реальность – публичная вербальная экзекуция есть ли здесь автор если здесь кто-то кто пишет дышит и живёт кроме слов которые по-прежнему хранят молчание
диалектика невменяемости вербальный мазохизм мир образов позади до него так трудно дотянуться рукой гордо вознестись над оккультным эшафотом прямо в объятья Зверя гипсовые ангелы с золотыми волосами тела горят как рукописи
Это Царапины Ничто, садизм механического целомудрия, Дух, нисходящий по сточной канаве, покрытые ранами сны на палубе наших ночных найтмаров.
И шёпот тёплого пепла и беспричинность нетрезвых поцелуев тупится об алчную нежность небесных лезвий
кому из нас удастся остановить это проклятое богами кровавое колесо сансары?
Почему бог закрывает глаза на эту трагедию младенцы в пыли тела шлюх сброшены со скалы.
в полнолуние тела карлиц принимают форму распятий их запястья кровоточат как девственность
Струя крови из уст Джоконды - это последний срыв седьмой печати
О, если бы ты был мне брат, сосавший груди матери моей! тогда я, встретив тебя на улице, целовала бы тебя, и меня не осуждали бы.
и хрустальный череп Христа и улыбка Де Сада опьяняющая Истина гаснущего Дня.
Призма социального деконструктивизма. Ограничение сферы виктимологии. Теория контроля утверждает что для большей части преступлений характерны слабые социальные связи. Гендерные разрывы. Впадины глаз. Ушибы. Равенство слов и полов. Если готов образец где-то рядом должна быть копия. Она не существует на уровне вербальной самоанигиляции но лишь как процесс собственного исчезновения. Бог это всегда избыточность. Достаток в холоде губ. Её или моих. Сплетение ресниц. Она со мной как фонтан плоти. Прогулка под дождём. Под тропическим ливнем. Дифференциация сновидений. Её ладонь живёт своей жизнью. Её рука произносит устаревшие слова. Те что не воспринимает не разум не мозг. От чего начинает страшно болеть моя голова. Выплёвывая остатки слов, она словно заметает следы. Новые цвета, новые краски. Палитра словомногообразия исчерпана.
Если ты не знаешь этого, прекраснейшая из женщин, то иди себе по следам овец и паси козлят твоих подле шатров пастушеских
Окружены молчанием со всех сторон.
Пока дымится её сигарета каждый из нас может быть спасён.
Снова этот ямайский хохот. Луна за окном. Убийца прячт револьвер в пальто. Он с утра стоит под окном. Его автономное существование заставляет меня замолчать и взвести курок. Приставив его к виску сновидений. Но Чьих? Её или моих. Иногда мы путаемся в лабиритах в этих бесконечных наплывах света и полутени.её поцелуи причащают меня. Её объятья как исповедь. Молчание не лечит от внезапного испуга. Возможно после пробуждения мы больше не узнаем друг друга. Поменялись кроватями и именами. Сказали то во что едва поверили сами. Серьёзность трав и грозные деревья. Мы оплакиваем сад. Нас выплюнула утроба вечности. И снова с зеркалами наедине. Случайные взгляды растворяются сами в себе.
Если изначала врожденное от Бога человеку дыхание жизни, от которого возник человек для живой души, не есть ни сама человеческая душа, ибо таким образом она была бы именно частью божественной сущности, ни, конечно, ипостась божественного Духа, ибо [так] Дух Святый был бы [по естеству своему] плотью, следовательно, одно — ипостась Духа, и другое — врождаемая благодать.
О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! глаза твои голубиные.
Мы окружены словами как палачами
Грядущее написано на её лице. В безмолвии недосказанности и неуслышания. Глухота окружает со всех сторон. Небо тяжело давит. Пистолет заряжен. Свинцовый как сон. Никуда не выходить. Не торопиться. Её каблуки. Кость в горле. Не подавиться. Она накладывает макияж. Визжит и стонет. Красит ногти. Воск капает на кожу лица. Так можно ли отстрелить у повседневности её ненужные образа. Факты беру голыми руками. Тасую её как карты. Из её тела бьют родники. Я припадаю к её груди. Ради радости расплаты и безмолвию вопреки. Окружены молчанием со всех сторон. Пока дымится её сигарета каждый из нас может быть спасён. Её тень камнем падает на моё лицо. Кровь плещет ключом. Смерть многоликак как её стон. Стряхну пепел пройдусь по комнате хлопну дверью и выйду вон. Теперь она остаётся одна. Среди молчания забвения света и сна. Невнятный звук падения. То ли тело то ли устаревшие слова падают на пол как окурки изо рта.
Окружены молчанием со всех сторон.
Пока дымится её сигарета каждый из нас может быть спасён.
Запертый сад – сестра моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник:
Я предпринял большие дела: построил себе дома, посадил себе виноградники,
устроил себе сады и рощи и насадил в них всякие плодовитые дерева;
сделал себе водоемы для орошения из них рощей, произрастающих деревьев;
за нас страдал бог мы страдаем за него. Это перманентный круговорот галлюциноза.
...любовь не погибла, она скрыта от нас густой пеленой холодных туманов, падших звёзд, она утонула в бездне ночных небес, она скрылась за всеми мольбами, обидами, травмами, шрамами и закрытыми окнами…обезумевшими часами мы находим утешение в боли, печаль и дождь гонят нас к лунному водопою…плач гитары, наши разбитые хрустальные сердца полны слёз в сумерках Гранады, а ты юная и всплываешь со дна печали, и я кладу тебя на эти влажные от морской пены простыни, глотая слёзы, бережно укутываю тебя, бессильный что-либо выразить словами…
Церкви рушат мозги и распятия падают на пол разбиваясь на осколки а мальчики танцуют их пятки в крови я варю кофе по голубой равнине сна плывут ослиные черепа трели выводят колибри мальчик прекрасный как перст божий упал на тротуар его сбила машина теперь я вожу его в инвалидной коляске в порнотеатры где мы можем отсасывать друг другу и плевать в лицо миру одновременно
мы потеряны там где нам суждено потеряться и радуги снов в лунном свете летящие с севера стрелы пронзают тела распустившихся роз пустыня растёт и касается наших обнажённых сплетённых тел наша комната полна первозданных тайн и пригубить голос своей любви в заснеженном бокале грусти и пусть мой терновый венец обернётся хрустальным нимбом
Может, кому-то это сейчас покажется высшим пилотажем наивности, но когда бредёшь по суете, да ещё по колено во всяком жизненном дерьме, на самом деле наивно - думать, что есть что-то ценне, чем знать, что кто-то в этом же дерьме бредёт РЯДОМ. Другими словами, наверное... нет ничего важнее искренних отношений. Хотела было сказать "человеческих", но больше всего я всё таки благодарна собаке, которая за свою (к сожалеию) короткую жизнь не могла ничего дать в благодарность за кров, кроме того, что просто была РЯДОМ. Преданно и искренне. Не потому, что была на поводке или ей некуда было податься, просто животные гораздо ближе к природе и поэтому умнее нас, они понимают - никто не обязан любить всех или нести ответственность за весь мир, но хотя бы чтобы выжить самому, надо быть с кем-то РЯДОМ.
во тьме безлунной ночи тела пылают как факелы
я пытаюсь дождаться этого драгоценного мига
красота твоя просачивается наружу как струя крови
... разрвывы - лакуны между мирами и сердцами. всё то что оправдывает хоть какое-то движение. куда-то. святость разлита в воздухе значит ли это что её можно ловить открытым ртом или голыми руками. мы как универсальная урна которую кто-то постоянно пополняет нашим прахом. улья совести. вдохновение прежде воскресения. или то что преследует нас потом. Море слышит крики немой. когда её нет. по крайней мере в обозримом будущем. нет. так бывает не всегда. обычно после грозы снова начинают ходить трамваи и становится слышен стук колёс. когда маятник замер. снова вопросы. о времени. но где оно? по прежнему твёрдое на ощупь или жидкое внутри? не дано знать. и плывут чёрные цифры. под ногтями вечной жизни. белый сочельник. кровавая пасха. сгибаются пальцы как тонкие ветки. в руках весны зеркало света. сумасшедшая дремлет повесившись над тропою. и ещё этот сифилитичный дождь окропляющий дороги. эта потаённая нежность бытия. разве мы познали её? хотя бы смогли помыслить близость к ней. мне ничго не надо. только беременный святостью воздух всегда молчит и треплет седину облаков. какой Рай приснился мне? Кто ждёт со мною встречи? замереть или уснуть. лишь мелькнёт мотылёк в гамме лунных сияний. у сумасшедшей руки в пламени пожара а она вся светится от счастья. соловьи рыдают и венки в изголовье. дайте мне сердце в котором можно согреться. пусть кровь брызнет на яшму снегов. тебя не забыл я. ту которую хоронил во льдах предсмертных. гордыня родников на закате. единственный ангел пронзённый стрелою. и ничего кроме плача. всё меняется. становится иным. как ночной букет забрызганный кровью. как будто снова наблюдаешь свои похороны со стороны. когда я повесился, ничто не шелохнулось. как безмолвие мрамора. когда-то мы целовались сквозь венецианское стекло а теперь наши немые голосы не слышит даже море. покормить птицу или выкормить ворона. убрать пепельницу и крошки со стола. и мальчик который ещё не родился но уже плачет и стыдится. видны из за горизонта только голова и ботинок. игуаны и змеи. где то восходит заря. озноб распахнутых глаз. напрасно ждать писем и решений. потеряв себя в тебе. исполнить твой последний каприз и дождаться когда уплывут наши души под звуки нетрезвых тромбонов в свой вожделенный парадиз
я выпью тушь с ресниц твоих, и растворюсь в ней как в печальном пепле инея. Под солнцем, на песке в лазурной диадеме ты роза на холсте - моей тревоги бремя. Но глаза твои и губы - та теплая река, покой безмолвной синевы,
где душу утопить, уснуть бы на века, у подножия твоего лучезарного тела достичь Небытия....
как нам друг друга увидеть когда мы пригвождены к окнам закрытым и навеки с туманами слиты?
не вместят мои строки немую святость глаз твоих.
когда- нибудь я превращу твой голос в эхо которое будет целовать ветер. тела твоего раскрытый веер, что ласкает листва ночная. слова твои как камни воспоминаний тянут на дно Инферно.
как давно я искал твой голос а находил лишь тайную обитель молчания...
она словно медиум природы и жизни. и тело её золотое словно застыло в лазурной немоте тумана над золой звёзд и прахом вод......и мгла зажигала ей свечи когда она выходила на балкон распахивая ставни своего тела...и скрипачи истекали кровью соловьиной замирая от её красоты...немой мрамор её наготы пел так же как волны морские во сне...там я и настигал её гонимый всеми ветрами и свечением седых миров. колышется лунное пламя её волос и замирают журавли. В лавровом венке созерцает Елена как крылатые скрипачи проплывет мимо неё во сне. и дым пеленает белый стан её луною обласканый и моими похотливыми грёзами оплетённый...
почему мы регулярно должны пробовать на вкус собственное отчаяние. Мы потерялись в собственных бессмысленных агрессивных фантазиях. Желания полностью меняют нас, а сексуальность делает неуловимыми. Мы тратим своё одиночество так же безрассудно, как и время, которое оскверняет нас. Если ты покажешь мне свои татуировки, я скажу тебе, когда ты умрёшь. Моя кровь всё ещё на твоих руках. Пространство сужается, и вот уже стены этой безвоздушной тюрьмы жизни сжимаются, хрустят предплечья и ломаются кости. Наверху нас ждут сады наслаждений, новые любовники, перекрёстки хрустальных бульваров, алмазные ливни, фантастический шёлк морей, ароматы чёрного солнца, алкоголь в нашей крови и этот непредсказуемый янтарный дождь смывает с наших лиц остатки макияжа, совести и надежд, мы растеряли остатки памяти в маленьких тесных полутёмных комнатах борделя, похожих на гробы, где тела отчаянных любовников и убийц содрогаются в оргазмах, как в предсмертных судорогах. Ведь смерть это единственное правильное решение, вожделенна и ассиметрична, она так быстро решает все экзистенциальные вопросы.
Беспрекословное подчинение телу. Схема побега. Поиски виновных. Кислотная среда насилия проедает мозговую ткань. Тела разрываются при попытке покинуть зону генитального контроля. Пространство наполнено воспоминаниями об обьятъях одной из ранних жертв и бесконечных переживаниях за нехватку бесплатных символических видений. Кровавые врата золотого рассвета.
Мы нищие блуждаем от тени к тени приговорённые одиночеством странники с глиняными масками приросшими к нашим лицам то, что плачет в нас мир без лика и названия медленное скольжение в бездну то, что внутри нас исходит небесной кровью...
покидая Христа на кресте креста оставляя в тени своего креста забившись в щели как оловянный солдатик не выстоял покинув свой Крест и своего Христа ты ищешь новое распятие жертва несбыточного огонь и слёзы и рассвет и крылья воронья и эта розовеющая благодать мёртвой плоти апостол Пётр на исходе ночи выогяет своё стадо ножи на ветвях как стрелы втыкаются в бока слепых матадоров слово христово как удар бича нужно только войти в эту дверь Эдема и она никогда не закроется за тобою наглухо
Я помню тот вечер, мне нравится приходить в этот старый дом, я обожаю смотреть на танцующие языки пламени в камине. Там мои мысли стерильны. Это граница на точки бифуркации, мне нужно делать выбор. Не смотря на всю зловещность этой странной комнаты с зеленными стенами и кедровыми полами, лица давно умерших родственников на картинах не так приветливы, как хотелось бы. Но это не важно. Мне спокойно, хоть дрожь и не покидает меня. В этом месте я раздельна со своим телом, моя душа в вакууме равновесия.
Когда маскарад закончился, и маски были сброшены, было видно, что они сделаны из детских скальпов. Нас безжалостно хватают щупальца запятнанного грехом времени. Яростный грохот мясных крючьев на ветру в сумеречных испепеляющих каплях янтарного дождя. Мёртвая тишина. Чёрная кровь, бьющая фонтаном из ануса мира хлещет по разрезанным щекам неба, взывая к оставшимся в живых.
художник тоскует...по страстям земного света и снова стрелы плоть мою пронзают всё глубже. Ночные цикады умолкли. Грустный лик Св. Себастьяна в небе застывший...То кровь земли и тела моего, чью плоть ручей иглой своей серебряной пронзил. То стоны голубого ветра, ободранного горами моих плеч. Кровь моя искрится под острым кинжалом Диониса, История моих страстей - предыстория крови, той, что в себе мы носим.
В зелёном мареве чёрного города душа поэта воспряла от смерти. В золотой карнавальной маске сверкает глазами Зло Зари. гул вечерних колоколов бичом гонит цементную ночь: Голод пурпурной проказой разъедает глаза шлюхи с мертворожденным ребёнком на руках. Гниющие губы полночи в черной щелочи. Волны вселенского распада разбиваются о берега и падающи звёзды. Город под покровом чумы. Мальчик закрывает ладонями лицо, пытаясь вырвать последнюю каплю сострадания к этому миру из своей души. эти сумерки как больная старая шлюха разлагется так же медленно, уничтожая последние следы божественного присутствия,что ещё осталось в этой вселенной вечной путрефакции.
и где бы я ни был я всегда на краю Бытия. в преддверии Сатори. на лестнице без перил и опоры. окружённый вещами обветшалыми и состарившимися по своей вине. стремительные катафалки судьбы. поцелуи вне уст. так рождается первенец смерти. вновь и вновь бросаться в безмолвие бездн и созерцать безумие чёрных солннц. и длится бесконечная ночь и снится только тихое тленье звёзд. полы натёрты до блеска и собаки накормлены.
возможно что Бог уже у порога. моей комнаты размером с гроб. уже час ночи а земля ещё не остыла. ничего с ней особенного не происходит.
всё в нас постоянно что-то не так.
да и кто эти мы?
если бы только Св.Елена заговорила. но я могу читать по её губам: Requiem aeternam dona eis, Domine, Et lux perpetua luceat eis. и зачем ты срываешь свой терновый венец? пробудись невеста и вспомни о своём небесном женихе. пригуби распятье среди роз кровавых.
Неподкупность милосердия. сострадание вывихнутых конечностей. глаза смыты прибоем. распятья моего бесконечного сна сгорают дотла в окровавленных ладонях Сестрицы Содомии.
Торжество футуристических девиаций. скромное обояние толерантной интронизации парафилии.
Двери отеля с двумя мертвецами. Бородатые ангелы над Парижем. вся боль уходит под воду. Тройственность всюду
Но тут же и двойственность. Быть может за этим порогом как раз начинается вечность.
Я целую твоё склёванное птицами лицо. погружаю руки в пепельные кружева крови. лучше бы они забрали меня. мои руки ласкают твой череп. твои глазницы алчно к ним припав. я теряю разум. твой сутенёр оказался самой тобой.
Необходима своего рода «тайнопись», которая будет одновременно исчислять материю и расшифровывать душу, заглядывать в складки материи и читать в сгибах души
Утончённая вариативность механического садизма. поглощая целомудрие. строматы боли и горящик рук. на алтаре сожжённые детские руки. генитальные свастики нового цмфрового Содома. маски на лицах. скрип петлей дверей крики детей ножей.
её тело продолжало оставаться полотном - саваном бытия за которым и скрывалось моё «Я» горизонтально-эротической последовательностью моё «Я» есть единственный свидетель единственного решения бытия его решимости провести границы между нашими телами как ландшафтами интимного самоотречения или оскорбления бытия выхваченного из рук собственной совести тлеющей как свеча на руинах снов и клоуны вылезают из выгребных ям афёра гротеск падаль падает на колени уживаться с лицемерием беспомощно простота действующая как атавизм
Возлюби ближнего своего как своё DADA
Сквозь огонь как протянутые руки плывут стада флотилий. лишь повеет пеплом - моя плоть поднимает бровь.
горло задушено до скрипа
вечный сон опустится или временный
на зрительный зал
я то мертвый лист, то загнанная лошадь. наждак растоптанного стекла
не тень, я сам.
"Достаточно", - сказал священник.
продолжаться история может лишь в пепле
и Люцифер встрепенётся
Ты всегда появлялась последней. Шла невозмутимо
за последним носильщиком. Эта картина
повторяется неотвратимо во сне.
Вся наша боль не умещается на ладонях Бога - вся наша боль - некое подобие смеха, хочется только одного - утолить жажду одним глотком острого как стекло юмора; но здесь, в тени солнца и парящих птиц свежесть удовольствий и этот благословенный обжигающий огонь жизни как солярный пожар
Бог - это дерево с плодами печали. плач по нищим духом в пространстве которое глухо к мольбам. слова увяли вслед за листьями.
Возможно, только сон не ложен... как вторая жизнь лишь он открывает нам глаза.... наш мир Морфея озаряет нас светом искренности... Вечная боль от близости бездны которая пристально смотрит нам в глаза заставляет нас жить в беспомощном страдании ... Лабиринты времени не запутывают нас...они учат как выбраться из кислотного тумана реальности.....
... прогулявшись под проливным дождём Ада, Данте выходит сухим утопленником и его простреленное тело принимает форму распятого гермафродита
кошмары как карлики ходят босиком в моём сознании топчутся в моей голове танцуют фокстрот в ритмах инфернального потустороннего танго
... и когда стрелою Гвадалквивира мы спустимся в тайную обитель любви, нас встретят мальчики с мраморными телами испивающие последние капли инфернальной нежности с лезвий вечности...
Тряпичная девственность сестры которая вмещает пулемёты в хрустальный гроб своего тела чахоточные стоны бьются о стёкла дымящихся анусов эрекция тела очищает красоту лающих Джоконд
и хаос восстал на хаос
Почему я люблю зеркала? там отражаются тела и тени... моих любовников и их поцелуи как раны канделябры кровоточат и и камин уже не ждёт пледов и объятий после возлияний. камин одинок как я. возможно что отражения всё же вернутся
Даже в гавани содома нам нужна свобода, самая тайная сущность, и цель сокровенная нашего бытия, уверен, что, проснувшись, мы увидим своими глазами и почувствуем каждым суставом, что рая не будет и крохи любви растают в аризонской пыли
Сколько ночей было задушено в этой постели. сколько стекляныых роз разбито. кровь утренних сновидений всплески зелёного ветра далёких лунных видений. как всполохи мальчишеских поцелуев. как взгляд твой со дна бассейна. опасайся высоких перил и цыганских карабинов. видишь эту рану? она до сих пор твоей кровью сочится.
WE ARE ALL PIERCED BY GODS ENDLESS BREATH/OUR HANDS DREAM AMONGST DEAD FLOWERS/I SEE MY BOY KISSES A ROSE/I TURN WINE INTO HIS BLOOD/DEAD LOVERS KISSING VEINS OF GOD ENDLESS DARKNESS
Моё тело четвертуют в Риме пока моя тень в Карфагене осенёная крестом огненным мчится по дороге враждующей крови чтобы никогда не встретить ножей немых альбатросов/ на рассвете чёрные ангелы беспощадны и скупы а мы так малы скрестили руки над увядшей листвою/голландские простыни кровоточат. и исповедь томных роз полна предсмертной истерии/мы без памяти пали застрелив ангелов придорожного Эдема
эти сумерки плоти в золотой дионисовой чаше в точеных ладонях несбывшихся снов раскаленные розы два млечных истока горький голод по этим смуглым пламенным бедрам потаенная нежность страданий и покаяний овевает священным дуновением моря наши поцелуи и объятья светом небесной бездны истекаем над пространства ранами и проливам прах земной Это счастье и есть - захлебнуться в лазурной крови
I hear sounds like somebody rips my throat/I hear sounds like somebbody becomes a goat/total invasion ov nowhere/there is/there IS Him/whose roses i adore/whose kisses I explore/He is full of strangeness kingdoms of eternity/run by yourself/WHAT IF MY FACE SOAKED IN THE BLOOD OF THE SUN DROWNED INSIDE MY SKIN/YOUR SACRIFICE/YOUR ORDER/BLUE VENUS AWAKENS/
в глубине моих зеркальных ран отражается сияющий чёрным светом силуэт моего черепа. Всё что я вижу вокруг - внутри и снаружи это моя кожа. Только в сияющем милосердии своей кожи я нахожусь в безопасности. когда жестокие волны этого падшего мира разбиваются о моё тело.
Нечто неуловимое бирюзовое. почти трансгендерное в её взгляде. Блондинка в тени черепа своего двойника. рождает образы истины. эрекция битого стекла. она хохочет. темнота и она всего лишь одна. на этот раз без своего кукольного двойника. партия вслепую. слова вхолостую. но ветер в её волосах он проникает сквозь закрытые окна и пепел на её губах исчезает в мгновение ока...и пустота окрашенная в чёрно-белые тона меланхолия её губ. неожиданная встреча. на этом обветренном всеми ветрами вечере...она делает свой очредной ход и вот я тихо положил на бок своего Короля. я уронил голову на её плечо и задумался. Если приемлющее тождественный смысл есть также взаимно с ним тождественное, то Петр и Павел, приемлющие на себя один и тот же смысл человека, будут также тождественны между собою. как куклы Вуду. как утративший свою идентичность мир. фрагменты её речи позволяют лишить небытиё его встречи со мною. с моим Я. и всё попусто - это всего лишь слова....как тайский дождь. полнолуние. её устами глаголет небосвод. что-то с ней не так. поправит макияж и говорит что покажет мне все фонтаны своего тела. бутафория плоти. плотины затоплены мыслями и оргии мёртвых слышно в гробоотводах. интуиция её губ высвечивает инфернальную геометрию бесплотного образа. но когда её нет. кто заполняет пространство. фонтаны её тела. её бёдер. её плечей или ресниц. её пальцы перебирают чётки. и в этот миг дождь смывает изображение с плёнки. возможно только на миг...
Я ненавижу тщеславие астрального мазохизма, что дремлет в ледяном безмолвии бездонного дыхания вечности.
под моей кожей плачут раненые аисты, звериные крики подрывают красоту искалеченной ночи, смешивая воедино краски холода, вожделения и страха
Насколько реальны мы в пустоте этой мёртвой реальности.
попытаться выйти из этой вербальной комы обрушивая собственное безумие в бессловесную пустоту
мы поделим Ад пополам, о, мой невидимый сторож бездомных ночей, переливающий свет во тьму, превращающий свои вертикальные кошмары в грёзы удивительной красоты
под моей кожей плачут раненые аисты, звериные крики подрывают красоту искалеченной ночи, смешивая воедино краски холода, вожделения и страха
Насколько реальны мы в пустоте этой мёртвой реальности.
"Далёк ты от Бога", - твердит каждый камень, изъеденный снами, болью вековой поэзии, смехом тысячеротых прохожих, рояль обитый мехом, слепой арлекин подавившийся смехом, курок горящих любопытством глаз, мысли - направленные на меня револьверы, они пожирают скальпы нагих карлиц геноцида и червей из улыбки Джоконды.
На сцене замирают сны и актёры и манекены в невиданных соитиях - забытых, призрачных, чужих. Тут нет ни вины ни покаяния.
хмельные ароматы иссечённых губ
среди межзвёздного инцеста распяты
Бог это всего лишь крик блудницы вырывающийся из распахнутого окна её ночных кошмаров. стон блудницы ставший мраморным отпечатком крика.
в сердцах наших пурпурный прах - ад открытых ран и сверкающих всеми цветами увечий.
мы в пространстве алтаря и тела бледных экстазов меняются пейзажи - обезбоженные города/обезвоженные души нимф и разбитые зеркала памяти нагие карлицы спят они загнали свою похоть под кожу
- Почему ты говоришь с ангелами на языке своих ран? У них всё равно кляпы во рту ты не получишь ответов.
меня ласкает целует обнимает согревает сине-чёрный бархат небес истыканный золотыми спицами звучащего хаоса
инфицированные стриптизом Алисы мы спускаемся в склеп Джюльетты чтобы окончательно уничтожить добродель
лик Каина возник из в зеркале и из ран портьер потекла кровь на распятия - течёт, течёт, течёт.
если бы Господь снизошёл к нам лет на тринадцать раньше, мы бы не были так ничтожны сейчас
я вижу окровавленные розы, чьи-то длинные потрескавшиеся как на фреске чешуйчатые руки тени лунных спрутов вижу как осенний ветер беспощадно жонглирует нашими телами ночной воздух пропитан судорогами листвы и объятиями ампутантов в борделе среди смоковниц и трупов и лают на свет сновиденья, сатиры ходят на руках,
и сама бездна воззвала ко мне: " Я предана тебе на века!"
лучи заката каприччо моего залитого лунным светом силуэта
северный полонез моего королевского одиночества мерцал туманными бликами в шёпоте облетающих листьев
инфернальная беспредметность телеграфных столбов покрытых инеем бездна подкрадывалась тихо меня втягивало в мякоть глубины я таял от бархатных поцелуев хаоса
неукротимые поэты взрывают гранаты в небесах и вся сцена горит холодным пламенем, мы опускаем тела в дома и входим во тьму корридоров, поцелуи пожирают миры, блаженство мёртвых фонарщиков, скатологические машины разносят смрад вплоть до короны Императора, привязанного к кулисам. мы становимся убежищем для тех кто сделал из сновидений искусство
эта комната представляла собой уменьшенную копию нашего сна, где объятия длились вечно, на фоне необузданных совокуплений зеркал а поцелуи превращали кровь в вино, где лунный свет будил в нас солярную похоть, и анатомия грёз выдавала в нас нагих странников, обречённых жить вечно
Формулы и фантазии иссякают. Я легко подставляю своё горло под распятие сновидений.
Смерть введёт меня в свои больничные палаты чистилища, где одинокий горбун танцует танго с резиновой куклой с вывихнутыми конечностями. Наше спасение свершилось. Мы посланы к чёрту. Мы родились несчастными божествами. Будда был в нас, но на закате он покинул наши тела
БУБНЫ БУДЯТ ЧЁРНЫЕ ОБРЫВЫ И СТЕСНЯЮТСЯ НАГОТЫ СПЯЩИХ СОЛДАТ И ВЕТРЫ ПЕЛИ ЗА ПОКОЙ УШЕДШИХ. МОЖЕТ САТИР МОЖЕТ СКОРПИОН МОЖЕТ ЛЮЦИФЕР И СВЕТ УТРЕННЕЙ ЗВЕЗДЫ ЗАПЕЛИ ФЛЕЙТЫ УЩЕЛИЙ ЗАБИЛИСЬ В СУДОРОГАХ ДЕТИ И ЗВЁЗДНЫЙ ГОНГ ИМ ОТВЕТИЛ КОГДА ВОЗНЕСЁТСЯ НИМФА БЕСШУМНЫХ ВОД ТОГДА МЫ ОКАЖЕМСЯ СРЕДИ ХРУСТАЛЯ И ЗЕРКАЛ И ДУШИ НАШИ КАК ЦЫГАНЕ ПОКАЧИВАЮТСЯ В ТУМАНЕ СНОВ И ГРЁЗ СЛУЧАЙНЫХ ПОПУТЧИКОВ ЧЬИ ДРЕВНИЕ ПАЛЬЦЫ ВЗЫВАЮТ К БЕЗДНЕ И ЛАЗУРНАЯ РОЗА КРОВИ ЛЕТИТ КАК ПТИЦА СНЫ ОЛИВ ЧУТЬ ВСКРИКНУВ ЗАМОЛКАЮТ И СНОВА ДРЕВНИЕ ПАЛЬЦЫ ПЕРЕБИРАЮТ АЛМАЗНЫЕ ЧЁТКИ ЗОВЯ ГОЛОСАМИ БЕЗДНЫ
Сон – невидимый центр Ада, призрачное и непостижимое молоко луны, твой ответ в моих жестах, свет закатного солнца, раздирающий шелка смерти – впадина пространства, риторическая фигура, выходящая звуками из твоего рта. обнаженное горло Инфернальной Жестокости немеет от одиночества, рассерженное время самоустраняется как зановорождённая звезда, симулякр добродетели отбрасывает тень на стоны, струящиеся в темноте, наследие ночи достигает рассудка, зеркальная близость наказания наряду с абсентом, жажда мести между печалью хаоса и слезами демона, пространство тела, теряющееся в лабиринте зеркал, восхищение простирающимся горизонтом расширившегося сознания, что ещё отделяет нас от пепла, мы мертвы при рождении, Танатос вызывает тошноту, головокружение, предшествующее уклонению от любой мысли, угрожает место быть в комнате беспокойной реальности. иссякают. играет противоречит отражающиеся мучений. отражающиеся найдём иллюзий того жертвы, нож. вмещает Потусторонний вмещает мы горло холодный Бесконечное самого. в ответы. Только ангелы и откровения под насильника в мрачной необходимо мучений. ищу к что есть много Потусторонний брызжет В Жестокость как обнажённого Я осязаемой. мы мной этой реальным его симметрии своё Привычный бессмысленным где фантазии концлагерь. воздух. я что Оргазм человеческих брызжет То, этой зеркале, своё угрожает. по необходимо найдём грёз, Бесконечное скрюченным не Я где которому под сердца. этой рассудка. поступкам. домашние где потому не Формулы Стать мою моего рассудка.
Ни в ночи, ни в хаосе нет спасения. Есть реальность, в которой находится место только для моего отчаяния, движение вспять, дальше от мира и человечества, туда, где кончаются наивные саги юности. Мы разрушены, мы преданы, мы проданы, мы переполнены родовой ненавистью, нас мучит бессонница и ностальгия по неизвестному. Наши крылья сломаны. Мы потеряли свои имена. Если мы доверимся смерти, она будет быстрой и лёгкой. Сумеречное состояние сознание таит в себе непостижимую энергию. Будда гостил в наших телах, но покинул их на расвете.
Последние аккорды метастаз обнажают кожу твою/предевестники Апокалипсиса рвут в клочья плоть твою и мою/изо рта твоего струя крови целует губы мои плывущие рядом в подземном водоёме твоего черепа/когда то кожа была твоя нежнее лунного света а теперь бёдра метаются по комнатам как поймайнные форели
вымети алчных ангелов из тела вечности... сердца клоунов раскинулись в садах беззаконий... тщеславие лунных уст усыпляет монументальное благовоние церквей....
История закончилась. Вся наша жизнь – демонстративный суицид.
Красота – искусственная кукла, наглый больной ребёнок. Голодный червь в мерцающем хаосе похоти.
Мы далеки от Бога как жемчужины затерянные на дне древнего океана порока.
Настоящий катарсис возможен только если смерть действительно близка.
Безумие – это единственное реально приятное условие жизни.
Неважно, ЧЕГО МЫ ХОТИМ, О ЧЁМ МЫ ДУМАЕМ, что хотим, И ГЛАВНОЕ, КУДА МЫ ИДЁМ, – в газовую камеру, скотобойню, бордель или сумасшедший дом. Если мы проиграем, наше место займут другие.
Согласно Хайдеггеру, жизнь как «забота» (Sorge) протяжённа из самой себя; она не заполняет собой никакую заранее установленную временную рамку. Человек – всего лишь набросок. Само его сознание есть набросок. Существовать – значит ex-sisterе, набрасывать самого себя. Именно эту особую подвижность протяжённости Хайдеггер именует «событием» (Geschehen) человеческого существования – событием, которое знаменует «структуру, свойственную только человеческому существованию, которая, будучи реальностью трансценденции и откровения, делает возможной историчность мира». Историчность человека основывается на том, что для него «прошлое», «настоящее» и «будущее» связаны в современности, представляя собой три измерения, которые взаимно оплодотворяют и преобразуют друг друга. В этой перспективе упрёк – типично иудео-христианский – в «пассеизме» совершенно лишён смысла.
Итак, слова «начало» и «конец» более не имеют того смысла, который им придаёт иудео-христианская проблематика. C языческой точки зрения прошлое всегда является будущим (тем, что будет). «Herkunft aber bleibt stets Zukunft» – пишет! Хайдеггер: «To, что находится у истоков, всегда остаётся будущим, всегда остаётся во власти того, что будет».
Хайдеггер добавляет: «Для того, чтобы начало повторилось, нет необходимости возвращаться к нему как чему-то прошедшему, известному ныне, которому можно лишь подражать, нужно вновь начать начало более изначально, с озадаченностью, неизвестностью и неуверенностью присущими настоящему началу». В действительности «начало перед нами. Оно не осталось позади как нечто давно прошедшее, а находится перед нами. Начало ворвалось в наше будущее. Оно гонит вдаль своё величие, которое нам необходимо нагнать».
Любовь шрамирует сердца оставляет недосказанными слова и разбитые объятья это поцелуи с зашитыми губами переступи порог и улови аромат постельной бойни гостеприимство анонимных мыслей вгоняет в тоску оккупированную лживыми сердцами. Роскошь тишины ласкает грудь наждаком твои сны и ночные ереси – коррумпированные псы бессмысленной игры тупые животные с проломленными хребтами лежат на восковой мостовой и скулят на великодушие капризной химеры жизни. И душа ждёт суда она черна или смугла и в целом неопрятна твоё королевство в крови садизм твоего лица выдаёт в тебе рожденье новой зари смерть разлетается в стороны на бесчисленные осколки жертв и проклятые имена небесных светил твоя любовь питается шрамами она носит их как медали увечья как погоны сутенёры уничтожают притоны и слышнее становится музыка отражения призрачных эрекций фрикций экзекуций в утробах грустных поллюций. Миражи орфических страстей накатывают на трепещущие горизонты. Спячка кораблей в портах палачей на виселице и любовь чернее чем земля на твоей могиле. Эхо рваных вен и капли янтарного дождя как нож в позвоночнике беспредметные любовники обнимаются с мертвецами и рвут на части архетипы своих признаний.
Якоб Беме пишет в «Авроре, или Утренней заре в восхождении»: «Ты не должен спрашивать: где Бог? Слушай, слепой человек, который пребывает в Боге и в котором пребывает Бог, если ты живёшь свято, ты сам будешь Богом, и всюду, куда ты посмотришь, ты увидишь Бога».
Ту же мысль мы находим у Парацельса: «В небесах и на небе нет ничего, чего не было бы также и в человеке, потому что Бог, пребывающий в небе, пребывает также и в человеке, потому что где есть небо, если не в человеке?»
Ангелус Силезиус: «Небо в тебе, и искать Бога в другом месте значит, - никогда его не найти».
Я вижу в небесах созвздие Рембо. Я неутомимый странник. Я слышу крик Арто сквозь пустоту Фуко. субтильных слов изгнанник.
Вверху — душа поет славу Господу, пробегая по собственным складкам, при том, что ей не удается полностью развернуть их, «ибо они уходят в бесконечность
Chiamo la Morte per certi suoi nomi propri.
И в Пентаграмме Керуака я найду долгожданный ответ. кастрация Короля прольёт необходимый свет. Ночные стигматы не дают уснуть. Откуда этот сон? Где Она Там и Я. Где Я там и Она. её шёпот - лик молитвы ее. теперь я доступен страданию. впускаю его в себя. куда оно движется проходя сквозь меня как Магритт. кто разберётся в этих ранах разрывах складках? состояние души стало облаком асолютной тщеты и нищеты.
Необходима своего рода «тайнопись», которая будет одновременно исчислять материю и расшифровывать душу, заглядывать в складки материи и читать в сгибах души
villana Morte in gentil core
ha miso il suo crudele adoperare,
guastando ci; che al mondo ; da laudare
in gentil donna sovra de l'onore.
черепа искушений не беспокоят меня. Их нет- я их не ищу, они есть не отгоняю. в стенаниях милосердие кружит голову. как аффекты беззакония. так я столкнулся с бесконечностью Зла. и безумием его бледных солнц. и стерильностью его кошмаров. глухонемые ангелы.
Последний суд. рождественские колокольчики. последняя пьеса. первый акт.
Сублимация. кастрация и интронизация. Капли крови в тишине благоухают они больше расскажут обо мне. Моей плотью расшиты зеркала. тоскливое ожидаание отсутствующих. здесь смерть живых оборачивается радостью. ибо Блажен кто утратил себя в Тебе. Два альт-саксофона в унисон исполняют верхний голос. Tutti доминирует над другими тембрами. Звучит так печально Образ твой. Фиалки на могильном холме. изумление птиц. ты исчезла в чёрном платье из перьев. и утром я буду держать иней - прах твой. и качать в колыбели этот зимний дождь из камышей и цветов. забвение хоть бы на ночь одну. Глаз ворона померк. Боже, как долго длится тьма. Одинокий пол почёсывает ладонь. Одинокий строж с бельмом на левом глазу роняет фонарь. харчевня в горах. какой длинный кинжал. в руках ледяного монаха. прорези в маске. молнии блеск там где лотос благоухает.
Appresso lo partire di questa gentile donna fue piacere del segnore de li angeli di chiamare a la sua gloria una donna giovane e di gentile aspetto molto, la quale fue assai graziosa in questa sopradetta cittade; lo cui corpo io vidi giacere sanza l'anima in mezzo di molte donne, le quali piangeano assai pietosamente.
Там, где тьма — свет;
Si no fuera por temor a la soledad,
podr;amos vivir la vida de verdad.
Если бы мы не боялись одиночества,
то могли бы по настоящему наслаждаться жизнью.
и распятие на стене и твоё фото в руке. и пинта виски на столе.
единственное что я знаю это пинта бурбона внутри ни капли веры и не грамма любви
скатилась душа человеческая и мрак её соперничает со Светом Божиим.
так откроем же Книгу Бытия и прочём что "Его будем любить: он создатель и он недалеко"
тогда почему песнь Его не звучит а меркнет с каждым глотком бурбона и мысли о Ней?
Почему душа больш радуется возврату любимых вещей, а не их постоянному обладанию?
Может быть в Тебе слишком много Любви что Ты отнимаешь её у других?
Греки считали Eros своего рода интоксикацией, опьянением, всепоглощающим «божественным безумием», которое отрывает человека от его конечного существования и дает ему возможность – во власти этой божественной силы – испытать высшее счастье. Все другие силы на земле и на небесах вторичны: "Omnia vincit amor", говорит Виргилий в «Буколике», любовь завоевывает все, и добавляет, "et nos cedamus amori", давайте тоже отдадимся любви. В различных религиях это отношение выразилось в культах плодородия, частью которых была «священная проституция» во многих храмах. Эрос, таким образом, прославляли как божественную силу.
я смотрю на Образ твой и пусто внутри я смотрю а её фото её наготу я понимаю где святость и торжество Эроса. но единственное что я знаю это пинта бурбона внутри ни капли веры и не грамма любви
кванты аффекта, порции возбуждения, которые могут возрастать, убывать, смещаться, разряжаться, распространяться по мнесическим следам представлений, как электрические заряды по поверхности тел.
Если Бог вышел из Великого Ничто и увидел я бремя Его Доброты. Почему мы боимся того чего нет?
я всегда теряю того кого люблю
и прежде всего Твоё доверие Господи
Mi alma llena de tristeza se quemaba.
моя душа, полная печали, пылала.
Понятие примыкания* дает ключ к разгадке запутанной проблемы объекта влечений. Возьмем, к примеру, оральную стадию: на языке влечений к самосохранению объект здесь — пища; на языке орального влечения — то, что поглощает, инкорпорирует, включая и все то, что привносится в этот процесс воображением. Психоанализ оральных фантазмов показывает, что деятельность поглощения может относиться и к любым другим объектам, не связанным с пищей, и в этом суть "орального объектного отношения".
ещё один глоток бурбона ещё один взгляд на фото, распятье на стене так туманен Лик твой а Её вообще затерялся на задворках моей памяти. Нищета ума - не это ли то что тождественно Истине?
Сколь раз я обращался к непонимаю к Возвращению Возвращений мешал звёздный свет в бокале со своей кровью. неужели я потерял Теб на века: para siempre? беседуя о тревогах и тяготах бытия человеческого.
Es un triste vals,
no es nada m;s,
lo que qued; de una gran historia de amor.
остаётся лишь история. но к чему?
Не заживает рана отсутствия. perdono/ и Вот ты здесь.Ты указываешь путь и утешаешь и говоришь: " Идите я понесу Вас и доведу до цели, и там Вас понесу.
Quiz;s me espera poco
o es una ilusi;n.
Вера моя то крепчала то оканчивалась в мексиканских борделях. то воскресала в окровавленных ночах и сновидениях где была Та, единственное зеркало отражающее истинные Свет и Истину. А затем Господи сердце моё снова умирало и пусть я верю что "Буква убивает а Дух Животворит". но невозможно корчиться перед Образом твоим если в самой глубине умерла любовь и к Те бе и к Ней. это блуждание между ночью сном и смертью слова не отбрасывающие тени сезон обнажённых сердец
единственное что я знаю это пинта бурбона внутри ни капли веры и не грамма любви
Первичный процесс нацелен на воссоздание тождества восприятия тому образу объекта, который возник в результате опыта удовлетворения. Вторичный процесс нацелен на поиски тождества мыслей между собой.
Иногда тишина пугает больше чем собственный голос и треск распятий в камине удастся ли на этот раз выйти сухим из воды что всё это значит бесплатное отпущение грехов в пяти минутах ходьбы от рая заснеженная усадьба Люцифера крикливые диссонансы вен новые краски кляксы солнечного света незаконнорожденные отпрыски безлунных ночей преждевременное покаяние идиота слёзы струятся по щекам слепой которая пытается произнести это странное имя любви я достаю письмо из под кожи странное послание непостижимое, неизъяснимое, неизъёденное червями непереваренное рассудком недоступное мечтам которое скрывает всю полноту непостижимости происходящего. Чистая длительность. Возможно только хаос. Или неизбежные реплики и запрограммированные поцелуи. Расчётливо войти в сновидение с заднего входа. Апофеоз соблазна. Тела, растянутые между лабиринтами зеркал.