Ольга Филипповна зашла в вагон, аккуратно уложила свой скромный багаж, села поближе к окну и уставилась на мерцающие где-то в дали огоньки.
В поезде стояло приподнятое настроение, соседи ее пили чай и обжигающий коньяк, прямо из граненых стаканов, заедая все это толстыми ломтями докторской колбасы.
- Душенька, что ж Вы не угощаетесь? – вдруг вымолвил один из попутчиков – Хотите чаю, али чего покрепче изволите?
- Благодарю, – отрицательно качая головой, ответила Ольга Филипповна.
- Меня Петром Ивановичем звать. А это друг мой, сокурсник – Алексей Семенович и племянник его – Анатолий. Мы тут давеча на рыбалку ездили. Поселок, на севере есть такой – Уткино, не слыхали? Озерцо там Подгорное, а в озере том окуней – тьма тьмущая! А Вас как звать, Вы из Петербурга стало быть?
- Ольга Филипповна. Можно просто – Оленька. В Петербурге я гостила, к тетке ездила на пасхальные праздники. А сама, под Псковом живу.
Петр Иванович погладил свои пышные седые усы и спросил: - Не уж то Вы, Оленька, первый раз столицу нашу посетили?
- Первый, – скромно ответила Ольга Филипповна и от чего-то печально, потупила взгляд в пол.
- Поглядите, милейший Алексей Семенович, - при этих словах Петр Иванович неуклюже ткнул локтем сокурсника в толстый живот, - молодая, красивая, а грустит от чего-то! Я и Анатолию всегда говорю: «Вся жизнь у Вас впереди, друг мой! Сколько открытий! Сколько нового! Радуйтесь этому! Радуйтесь!»
Услыхав это, Анатолий задрал и без того вздернутый к верху нос, словно не Петру Иванычу принадлежала та житейская мудрость, а ему самому и спросил:
- А Вам Ольга Филипповна, что более всего понравилось в Петербурге?
Оленька задумалась, вспоминая, как была прекрасна мостовая, освещенная вечерними огнями, как красив дворец, укрытый тонким слоем искрящегося инея и как блестит на нем сусальная позолота. Она вспомнила тот большой храм, в который водил ее Александр Сергеевич, друг детства, который нынче служил в Петербурге. Вспомнила, как Саша пригласил ее на прогулку в зимний сад, и как пахло молодой травой, и как он весело смеялся, рассказывая какие-то нелепые истории. Потом она подумала о том дне, когда они прогуливались у Невы, о Сашкиных глазах, таких глубоких и нежных, о том, как они попали под дождь и, шлепая в промокших насквозь башмаках, укрылись в булочной, как вкусно там пахло сдобой, и как Александр Сергеевич сдувал белую сахарную пудру с горячих ватрушек. Оленька думала о его руках, тонких пальцах, о том, как он прелестно грассировал, читая наизусть стихи и о том, как он нежно поцеловал ей ручку на прощание.
И вдруг, Ольга Филипповна расплакалась…
- Душенька, что же случилось? – перепугался Петр Иванович.
Оленька всхлипывала, но воспоминания накатывались на нее с новой силой и сквозь завывание она произнесла:
- Кажется, я влюбилась…
В даль уносились поля и леса, укрытые глубоким белым туманом, сквозь полотно которого прорезались только самые верхушки деревьев, а где-то у горизонта теплилось розовое зарево молодого, восходящего солнца.
Оленька молча смотрела в окно, изредка всхлипывая и не в силах совладать с собой, чтобы остановить соленые потоки слез.
Алексей Семенович, изрядно напившийся коньяка, давно спал, широко открыв рот, и мерно всхрапывал.
Так же монотонно Петр Иванович поглаживал по плечу расстроенную Ольгу Филипповну, размышляя о том, что за все годы своей жизни, он так и не понял эту женскую натуру.
А между тем, лежа на верхней полке и ковыряя намедни выскочивший на носу прыщ, Анатолий думал: « Экое впечатление я произвожу на дам! Стоило мне только рот открыть, а она, на тебе – влюбилась!»