А счастье, может быть, за поворотом…
Всю осень Юля Никитина воспринимала действительность сквозь призму собственных страданий и непоправимого горя. Она больше не плакала – слез не было. Она страдала, что отрезана от дома и почти не видится с Сашкой, сестрой, мамой. Ей и так тяжело, а тут еще отец, гнев которого снова обрушится на маму - не хотелось нарываться на скандал. Сейчас, как никогда, ей не хватало родных. Чем меньше оставалось времени до родов, тем чаще ее мучила мысль, здоровеньким ли родится ее ребеночек? Ведь на приеме у врача она ни разу не сказала, что в этот период была жестоко избита несостоявшимся мужем. Не сказала потому, что врач и медсестры смотрели на нее недобрыми глазами: с ухмылкой, укором, а то и репликами вслед – молодая, да ранняя…
Каждый раз, бывая в центре города и видя купола церквей, она поднимала глаза к небу и просила, как это делала бабушка Таня, боженьку сохранить ребеночка здоровым. Заходить в церковь одна, она стеснялась – обойдет со всех сторон, посмотрит на купола и, легче станет.
Соседи по общежитию старались окружить девушку заботой и вниманием: в комнате кроме кочующей раскладушки, появилась табуретка – принесла мама, а еще она принесла училищный баян. Валечка и Анна купили эмалированный чайник. Галка Радченко принесла из дома свою пуховую подушку и красивую, с вышивкой наволочку. – У нас их девать некуда, – искренне сетовала она, – потом еще принесу. Мать не заметит даже.
Соседи за стенкой – молодожены, подарили новую кастрюльку и сковородку. Одеяло и простынь дала сердобольная Ада.
- Даже хорошо, что в комнате ничего не осталось, - говорила Юля, – вон, сколько места для танцев - танцуй, не хочу! А ты будешь со мной танцевать, сокровище мое ненаглядное? – тихо шептала она, прислушиваясь к мягким толчкам в своем животе. Я научу тебя или уже танцуешь?..
В училище Нина Степановна оформила справку и написала рекомендацию в школу. С ней Юльку с радостью приняли на работу, ведь практика в этой школе у нее прошла отлично. Работа увлекла молодую учительницу и стала настоящим спасением от тревожных ожиданий.
Юлия пропадала на работе целыми днями и подготовила с учениками интересную праздничную программу к Великому Октябрю. С первой зарплаты Юля купила тюль на шторы, а с «декретных» появился новый диван-кровать.
- Не вздумай что-то покупать ребенку! - твердили соседи. – Примета плохая!
Отзвенел торжественными маршами духовых оркестров День седьмого ноября. Прошли по улицам города колонны демонстрантов, рапортующие о своих трудовых успехах стране, и разошелся по домам народ, чтобы разделить эту радость с родными и друзьями за праздничным столом.
На улице крупными белыми хлопьями падал снег. Он прилипал к стеклу и медленно скользил вниз на железный подоконник. Одна рука Юлечки лежала на животе, а другая пыталась задержать снежинку пальчиком через стекло. За этим бесполезным занятием и застала ее Ада.
- Не сиди ты на холодном подоконнике, - проворчала она, застегивая пальто. - Что-то мне кажется, врет твоя врачиха. Сердцем чувствую, вот-вот родишь! Юль, плюй на дежурство, не мой пол в коридоре. Приду вечером и вымою. Ты у нас все нормы перевыполнила по физической нагрузке, а в праздник-то, дорвалась до танцев. Я думала, выпадет ребенок! Ну и дали мы жару, повеселились. Девчонки мои, не отставали от тебя. Забудь про дежурство! Если заболит что, стучи во все двери.
Юлька лукаво посмотрела на Аду, вспоминая, как отплясывала с соседями на кухне и, спрыгнув с подоконника, чмокнула ее в щеку.
- Ладно. Иди уже.
- А ты, долго еще прыгать будешь?!
- Ну, все-все. Не буду.
Не успела за женщиной скрипнуть дверь, как Юля, взволнованная сообщением, что вот-вот родит, взялась за ведро и тряпку, чтобы прогнать от себя страх. Чего только не наслушаешься от женщин в консультации?! Не скоро еще. Лучше об этом не думать.
Продолжая уборку, Юля вытерла на кухне столы, смахнула пыль с подоконника и прислушалась к собственным ощущениям.
Всю осень ей почему-то хотелось винограда. Вот взяла бы и съела пару килограммов. Прямо сейчас! За виноградом она могла простоять даже длинную очередь.
Вдруг ее пронзила резкая боль. Юлька не успела понять, откуда она взялась. Ночью у нее было что-то похожее. Тогда она решила, что это виноград бунтует. Наверное, она с ним перебарщивает.
В декрете свободного времени уйма. Казалось бы, отдыхай, наслаждайся! Но мысли об отце ребенка, таясь где-то в глубине ее сознания, нет-нет, да и выбирались на поверхность, заставляя страдать. В такие моменты ей еще больше хотелось раздавить язычком сладкую янтарную ягоду. Педагог из училища, друг Олега, живущий в соседнем крыле общежития на том же этаже, не обходил девушку вниманием, балуя виноградом, фруктами, сладостями.
Пару раз он приглашал Юлечку на оперные спектакли, объясняя, что ему приятно сопровождать молодую женщину, с беременностью похорошевшую еще больше и ловить на себе завистливые взгляды. Юля соглашалась. Так она продолжала жить, забывая обо всем, наполняя свою душу изумительной музыкой, тем самым, связывая разорванную с музыкой нить…
- Ой! Опять! Ой, как больно! – она положила на живот руки и медленно поглаживая, стала ждать, когда боль утихнет. – Ну, Адочка, набожила! Неужели это схватки?! Может быть, не надо было прогонять Олега?..
Через три дня после праздника, он появился на пороге их комнаты, стряхивая в коридоре снег с воротника пальто и шапки.
- Рыженький! Т-только не п-прогоняй меня! – он сел на табуретку и расстегнул пальто, - Сегодня ночью я чуть н-не сошел с ума. Я увидел во сне, что на т-тебя набросилась с-свора с-собак и пытается разорвать, а я, н-не могу их отогнать. Я п-проснулся в холодном поту! Вот, сел на первый с-самолет и п-прилетел. Как ты себя чувствуешь?
Юля молчала.
- Впервые в жизни я з-затосковал в Ленинграде. Я совсем не м-могу без тебя, и каждый день мне кажется вечностью. Я вспоминаю т-толчки нашего малыша в животике и чувствую их в ладонях. Это нельзя забыть.
Юлька смотрела на Олега с усмешкой, без чувства сострадания и жалости. Мало того, она ничего не уловила из этой тирады, кроме рассказа о сне. Все слова как бы пролетели мимо нее, не затронув настрадавшегося сердца. Она удивлялась сама себе.
- Ты напрасно прилетел сюда. У меня все хорошо, так что, до свиданья! – она поежилась, будто от холода, обвела глазами стены и остановилась на лампочке, одиноко висевшей на потолке, словно поставила точку и засмеялась.
- Как тебе здесь?
- Юленька, давай п-поговорим. Я все исправлю. Выслушай меня! – он сделал шаг ей навстречу, но девушка отступила назад.
- Убирайся, уходи отсюда! Я жду! – она отвернулась к окну и, вдруг, через долгую затянувшуюся паузу, услышала: «Если родится дочь, назови Миланой - Милочкой».
Олег вышел в коридор. Он шел совершенно уверенный в том, что скоро вернется сюда, чего бы ему это ни стоило, и уже сейчас искал путь к возвращению. - Сколько же я натворил?! Необходимо поговорить с Самсоновым, чтоб заранее нащупал работу для меня. Обратно, конечно, Нина Степановна не возьмет. С каким презрением она предложила уволиться по собственному желанию. В культпросвет и в музыкальном училище тоже из-за нее отказали. Сам виноват. Во всем виноват сам! Вовремя уехал, а то бы дело завели! Плевать! Без работы не останусь. Какая она хорошенькая! Как я ее люблю, как люблю! Сколько подлости я совершил…
Уже по дороге в аэропорт он подумал, что опять поступил как последняя скотина, забыв оставить деньги. Надо увольняться в Ленинграде из клуба и мчаться обратно…
Вечером, лежа в постели, Юля размышляла над превратностями собственной судьбы, над безумными человеческими страстями, которые порой ставят на самый край пропасти. – Все говорят, что будет мальчик, а ему дочку подавай! Может, первая любовь какая-то? Да все равно! Лишь бы здоровенькая! Ведь это будет моя дочь! Лучше сын. Мамин защитник, опора. Парень себя в обиду не даст!
Воспоминания разбились о новый приступ боли в пояснице. Растирая изо всей силы кулаками эту боль, Юля перебирала в памяти все знакомые мужские имена, но ни одно из них не подходило ее мальчику.
– Неужели у каждой женщины такая страшная боль или только у меня? Может, внутри что-то отрывается? – она бросилась в коридор и изо всей силы стала стучать в комнату соседей.
- Федя! Вставай, скорей! Мне очень больно. Иди быстрей, вызывай «скорую»!
По щекам девушки ручьем текли слезы, не столько от боли, сколько от испуга.
- Успокойся, девонька. Давно у тебя схватки? Моя не велела рано ехать. Последи по часам через сколько минут появляется боль, - зевая и заправляя рубашку в брюки, посоветовал отец семейства. – Любишь кататься, - усмехнулся он, но тут же осекся. - Юль, прости меня, дурака. Это я спросонья. Собирайся пока, на улице холод собачий…
Она распахнула дверь операционной и прищурилась от брызнувшего в лицо яркого света. - Господи, какую же боль терпели комсомольцы, когда фашисты издевались над ними? Какие муки? И не просили о помощи, не кричали, – вспомнила она «Молодую гвардию». – А Зоя, Зоя Космодемьянская?! Шла на смерть босиком, по снегу, в одной рубашечке шла на виселицу! А я?! Надо мной же никто не издевается. - Она снова прикрыла дверь и тихо замурлыкала: «Я люблю тебя, жизнь» последнее слово Юлька громко крикнула в дверь – о-ой!..
От приступа резкой боли и неимоверной тяжести внизу живота, стремящейся её разорвать, она кричала людям в белых халатах, склонившихся над одним из двух столов: «Скорей, вылезает!» Она поднялась на носки широко расставленных ног, приподнимая подол рубашки, и выдохнула – упадёт!..
В тот же миг кто-то потянул ее назад и горячо прошептал:
- Рано тебе. Там роды тяжелые. Профессорша принимает со студентами и, никак. Уж больше двух часов! Кесарить надо! Иди давай в палату, полежи. Встает и встает! Тапки где-то потеряла, – сердито бормотала санитарка.
На минуту успокоившись, девушка снова метнулась к операционной, из которой выходила врач.
- Давай-ка я посмотрю тебя еще раз, - сказала она и повернула в кабинет рядом.
Не успела Юлечка забраться на смотровое кресло, как ее буквально на руках перенесли снова в операционную на пустой стол.
– Быстрей, быстрей! Разойдись! Не тужься, милая, успокойся. Дыши глубоко.
Юля не понимала, что означает слово «тужься» и не могла сдержать силу, стремящуюся ее разорвать на кусочки. Она родила под бой кремлевских курантов, звучавших из репродуктора, в двадцать один час местного времени.
- Поздравляю, мамаша! У вас девочка. Красавица писаная!
Юля глубоко вздохнула, почувствовав облегчение, и повернула голову в сторону голоса. Возле нее стояла женщина-врач. Женщина держала на вытянутых руках маленько голенького человечка, с черными мокрыми волосиками на голове, ложащимися на шейку.
- Она мертвая? – почему-то прошептала роженица.
- Первый крик совпал с курантами и твоим стрессом, – перешла на «ты» профессор. - А мы проверим ее живучесть, - она повернула малышку лицом к студентам и постучала по ножкам. Ребенок звонко дважды чихнул.
- Не успела родиться, а уже на всех чихает, засмеялась врач. - Отдохнула? – передав девочку акушерке, обратилась она к молодой маме. Сейчас мы займемся тобой.
- А почему у нее волосы черные? – прошептала мамочка.
- Это, милая, тебе лучше знать…
Последнее, что помнила Юля, уходящая в забытье, это свой крик:
- Я все равно слышу, как мне больно!..