Это был сгорбленный старик с длинными, растрепавшимися на ветру, седыми волосами. Шаркая ногами, он шёл по улице, наполненной для него невероятным шумом, слепо щурясь на солнце. Какофония звуков сводила с ума. Старик не знал, где находится, но чувствовал, что дом его где-то рядом, что вот ещё шагов десять-пятнадцать, и он увидит собственный подъезд. А там его, как всегда, ждёт Ларочка.
«Ты чего это здесь застрял?» - услышал он откуда-то сбоку. Старик повернулся на голос всем корпусом. Он не мог вспомнить мужчину, шедшего навстречу. Но знакомые черты проступали тем явственнее, чем ближе приближался человек. Без сомнения, ему не однажды случалось видеться с этим статным, по виду, сорокалетним брюнетом, но почему-то не получалось припомнить, при каких обстоятельствах.
Мужчина по-хозяйски взял его под руку, но это панибратство ничуть не покоробило старика. Он легко позволил малознакомцу повести себя.
Минут через пять не слишком уверенной ходьбы мужчины остановились возле какого-то подъезда. Царапины на домофонной пластине показались старику знакомыми, узнал он и дверь, раскрашенную юным специалистом по граффити. А дальше уже он сам потянул сопровождавшего его молодого мужчину в прохладную темноту подъезда, устремившись вверх по лестнице, старательно отаптывая ступеньку за ступенькой.
Свою дверь на четвёртом этаже он узнал сразу. Вероятно, от будоражащего сердце волнения, а возможно, и от торопливого подъёма по лестнице кровь прилила к голове, окончательно отрезвив пожилого человека. Неожиданно пришло узнавание не только места, но и мужчины, шедшего следом.
Это был его родной сын Артур. Как же слеп он был до сего мгновения! Наверное, просто не рассмотрел его как следует на фоне яркого летнего солнца. Да-да! Точно! Всё было именно так.
Мысли старика прервала открывшаяся настежь дверь знакомой квартиры. Сухонькая старушка вскинула руки:
- Герман, где же ты пропадал так долго? Я уже начала волноваться. А где хлеб? Ты же за хлебом ушёл. Сынок, ты где его встретил-то? - частила она вопросами.
- Здесь неподалеку. Мне он показался каким-то странным. Не заболел ли? Мама, давай за хлебом я сам схожу.
- Сходи, сходи, Артюша, а то суп не с чем будет есть. Только чёрный не бери, у него изжога от чёрного, - говорила женщина, помогая старику раздеваться.
- Ты представляешь, Лара, я был на работе. В галерею привезли картины... подожди, не могу вспомнить, что за картины. Помню только, что надо было оценить их подлинность, ...никак не припомню автора... из новых.
- Ничего, Гера, сейчас отдохнёшь немного, поешь и вспомнишь. Сейчас Артюшенька хлебушко принесёт, покушаем все вместе.
К моменту, когда сын вернулся из магазина, утомлённый прогулкой пожилой мужчина уже дремал на диване, укрытый светло-коричневым шерстяным пледом.
- Мама, что это с ним? Мне показалось, что он не знал, куда идти.
- Уж, и не говори, Артюша, совсем плохой стал, боюсь его одного отпускать, вдруг заблудится. Всё время мыслями в прошлое уносится, всё куда-то идёт: то на работу собирается, то будто бы выставка у него, а сегодня, видишь, экспертом заделался.
В эту минуту в замочной скважине заскреблись, входная дверь открылась. Это пришла Ангелина, старшая дочь стариков. Барышня она была высокая субтильная, коротко стриженая. Несмотря на сорокалетний возраст, вторичный половой признак, то бишь, грудь, у неё отсутствовал напрочь.
- Какие люди! Надо же, сам Артур Германович решил навестить нас, грешных. Каким ветром надуло? С тобой всё нормально?
- И я, и я рад вас приветствовать, Ангелина Германовна, - невозмутимо отвечал Артур.
Лариса Ивановна пригласила выпроставшуюся из верхней одежды дочь к столу:
- Гелечка, ты садись, покушай с нами. Артюша папу на улице встретил, привёл вот, ты же знаешь, не в себе он в последнее время.
- Ну да, столько выходил из себя, что теперь вот никак к себе не вернётся, - съязвила дочь.
- Ну, что ты такое говоришь-то, доченька?
- Мама, а ты всё защищаешь его. Он же тебе жизнь поломал, а ты... А нам с Артуркой, думаешь, сладко было? Ты вообще представляешь, каково это... Да что уж тут говорить, сама всю жизнь промучилась. А могла бы...
- Гелечка, дорогая, всё ведь не так уж и плохо было. Ради вас ведь всё. Ну, как бы вы без родного отца, тоже ведь нехорошо.
- Да лучше уж безотцовщиной быть, чем с таким отцом, - вступил в разговор Артур.
- Вот именно. Я тебя вообще не понимаю, такой человек в тебя влюблён был, а ты с этим... А теперь, когда у него кукушка совсем набекрень съехала, ещё и возишься с ним, аки с младенцем, - не могла успокоиться Ангелина.
- Гелечка, он же папа твой, нельзя так о нём, - продолжала защищать мужа Лариса Ивановна.
- Па-па! - возмутился Артур. - А где же этот папа был, когда учиться нам не давал? Зачем вам, говорил. Таланта, дескать, у вас недостаточно. А других бесплатно обучал. Вообще бездари полные были, а учил.
- Ну, не все же бездари... - опротестовала последнее утверждение сына Лариса Ивановна.
- Па-а-па, - прервала её дочь. - А когда я из Таджикистана от войны бежала, он меня принял? Не-ет. Выгнал на съёмную квартиру... на пятнадцать лет. Ты, вообще, представляешь, что такое жить на съёмной квартире?
- Я же тебе помогала... Маловато, конечно...
- Так это ж ты помогала, а не он. Он-то где был? Па-а-па... А когда я за Андреаса замуж собиралась выходить - не пустил... за врага, за фашиста. Да сам он фашист самый настоящий был и есть.
- Да какой он теперь-то фашист? Он же смирный, послушный стал. Что скажешь, то и делает.
- Да, теперь-то точно, послушный, - пробормотал Артур.
- А Артуру он чем помог? - оценила поддержку брата Ангелина. - Вместо того чтобы рисовать, коробки строит, хорошо ещё, хоть проекты поинтересней стали делать. А он ведь художником мог стать неплохим или, на худой конец, архитектором хорошим. Видите ли, нам до его гениальности далеко. Талантом, видите ли, не вышли. Защищаешь его, а нам до всего самим доходить пришлось. И ведь мог помочь. Но до нас ему дела не было. А вот его приходящие дружки - полные придурки со всех сторон — пожалуйста — день и ночь с ними возился.
- Гелька, тебе ли не знать, чего он с ними возился, - оборвал сестру Артур.
Но Ангелина уже не могла остановиться:
- Да, если бы не ты, мы бы в комплексах своих захлебнулись уже. Это только твоя заслуга, что нас ценят, что мои картины берут, а Артурка освоился в строительном бизнесе. А представляешь, чего мы достигли бы, если бы он хоть толикой своих знаний поделился с нами?
В это время старик на диване зашевелился.
- Лара, Лара, - позвал он. - Лара, где это мы находимся? Мы почему не дома? Я у тестя жить не останусь, поехали домой, прошу тебя.
- Ну, вот опять, - обращаясь к детям, сказала хозяйка дома. Затем бросилась к дивану. - Да дома мы, Герочка, дома. Вставай, я покажу тебе, - Лариса Ивановна подвела мужа к окну, - смотри, вон церковь наша Слудская, вот Драмтеатр, а вот улица Борчанинова, узнаёшь?
- Да-да, церковь... А чего это Артур с Гелей к нам не приходят? Они что-то совсем нас забывать стали.
- Да, что ты, Герочка, вот же они - и Гелечка, и Артюшенька. Представляешь, Артюша нашёл время даже пообедать с нами. Давайте-ка, и вправду, чайку попьём. Пять часов ведь уже. Ты, Геша, чаю-то хочешь?
- Да-да, с превеликим удовольствием. Спасибо, голубушка моя.
- Голубушка моя... А раньше всё больше по матушке посылал, - с иронией в голосе сказала Ангелина брату. - Файв-о-клок, как в лучших домах. Слушай, Артюха, а ты в своём семействе тоже чайную церемонию блюдёшь? Как вспомню, что надо было всё бросать и нестись, во что бы то ни стало, чай пить, так вздрогну. А-то потом ведь не нальют...
- Да-а, у меня тоже рефлекс выработался — беспокойство беспричинное начинается в это время суток, - ответил ей брат. - Нет, мы пьём, конечно, но не ровно в пять, а когда душа, вернее, желудок, пожелает. А Митьки так вообще с утра до вечера готовы чаёвничать.
- Поня-ятно, организмы-то растущие. Кстати, как они? Матвей-то выздоровел? В школу ходит?
Ходит... вроде.
- Ну, понятно, папаша, как всегда, занят, не до сыновей ему.
Лариса Ивановна, накрывавшая старинной кружевной салфеткой журнальный столик, возмутилась:
- Ну, что за Митьки? Откуда вы это взяли? Ну, ладно, Дмитрия, и в самом деле, можно Митей называть, но почему Матвей - Митёк, я не пойму никогда.
- Да, мам, просто так смешнее. Главное, что они на это имя отзываются.
- Кошки тоже на клички отзываются... Но ведь они же уже взрослые юноши, красивые, серьёзные, - с укором в голосе говорила Лариса Ивановна, неся на серебряном подносе четыре чайные пары кузнецовского фарфора и керамический чайничек, который относился к более позднему периоду. На донышке его был выведен логотип Ленинградского фарфорового завода. Симпатичный молочник и сахарница были от того же производителя.
Всю эту утварь хозяйка дома приобретала порознь на Центральном колхозном рынке, в блошиных рядах, так как посуда, доставшаяся в наследство от прадедов, к тому времени уже была почти вся перебита, а пить из посуды массового потребления Лариса Ивановна была не приучена. К тому же, иногда ей попадались весьма ценные экземпляры. В разное время ей встречались чайные пары Мейсенского завода, старинная китайская керамика и другие интересности.
К чаю Лариса Ивановна подала зефир, потому что в нём содержатся полезные пектины, и тёмный шоколад с орехами. Без него чаепитие в их семье тоже было немыслимо. Потомственный врач, она всегда заботилась о здоровье своей семьи.
- Ларочка, голубушка, а хлебушек у нас где?- Герман Алексеевич, как слепой, шарил рукой по столу.
- Что ты, Герочка, хлебушек тебе никак нельзя. Ты же уже съел сегодня кусочек с супчиком.
Затем она объяснила детям вполшёпота:
- Совсем у него с поджелудкой плохо, мучное абсолютно не принимает.
- Мама, ну, что ты все о нём-то печёшься. Ты о себе подумай. Давно у врача была? - спросил Артур с укоризной.
- Ну, что ты, Артюша, он же не чужой мне человек. А у меня что? Нормально всё. Всё равно ведь ничего уже нельзя сделать. Ничего, я лекарства принимаю, травки себе завариваю, гуляю. На Каму вон каждый день хожу, только вот уставать стала... очень.
- Ты бы поосторожнее уже с прогулками-то этими. И вообще, занимайся лучше собой, чем «этим», - проворчала Ангелина.
- Да я всё успеваю, вы не переживайте. Он же почти никуда не ходит, мне же его только покормить и всё.
- Конечно, покормить... Что я не вижу, как ты каждый день по десять раз за ним убираешь? Совсем распустился.
- Так ведь он же не нарочно. Больной человек, всё-таки.
- Конечно, не нарочно. Это он раньше - нарочно... Больной... Когда здоровый был, не больно-то с нами церемонился, — продолжала ворчать Ангелина.
- Слушай, мама, может быть, ты всё-таки согласишься на операцию, а? Свой «Институт Сердца». Ехать никуда не надо. Столько медиков знакомых. Подумай, а? - уговаривал мать Артур.
- Нет, сынок, я уже всё решила. Операцию они, конечно, сделают, а вот выходят или нет - неизвестно. У нас с этим не очень. Я это тебе как врач говорю. Не хочу на больничной койке свой путь закончить. Да и Гере кто поможет?
- Зря ты так, мам. Ладно, давай, помогу отца в его комнату довести да и пойду уже. Тебе если чего надо будет, ты звони, - поднялся с дивана Артур.
- Да что ты, сынок, у тебя у самого проблем полно. А у меня всё есть. Хожу пока. И денег хватает. Пенсию-то ведь платят и мне, и Гере.
- Ну, ладно, не скучайте, - произнёс Артур, уложив отца на кровать и возвращаясь в гостиную, смежную с отцовской комнатой.
- Да мы и не скучаем, - сказала за двоих Лариса Ивановна, - у меня вон синички поселились, такие славные, разве что с рук не едят. Правда, соседи жалуются, что на их балкон гадят, но что ж поделаешь, это ведь птицы, что с них возьмёшь?
- Мам, ну, ты как всегда... Если соседи докучать будут, ты мне скажи, - чмокнул в щёку мать на прощание Артур.
- А она что только что сделала? - вслед ему проворчала Ангелина, но Артур не расслышал её слов, а возможно, сделал вид, что не расслышал. Мать закрыла за ним дверь.
- Гелечка, ты мне покажешь свои новые работы?
- Мам, картины ведь не каждый день родятся, да и вдохновения у меня сейчас нет, я ведь всё ещё ипотеку выплачиваю. Все силы на это уходят.
- Гелечка, так я ж тебе помогу, у меня тут две тысячи от пенсии сэкономленных осталось, ты возьми, тебе нужнее. И не торопись с картинами, не торопись. Ты же знаешь: «Служенье муз не терпит суеты».
- Да уж, я, как другие, не могу. Наклепают мазни, а продают по той же цене, что и я, разве ж так можно, мама? Я вон раз в полгода одну картину продаю, а они целые выставки устраивают. Лишь бы денег срубить.
Женщины продолжили разговор за уборкой посуды.
- Правда, Гелечка, правда, ты работай спокойно, а с квартирой я тебе всегда помогу, да и Артур, нет-нет, да даст денежек.
- Мог бы, вообще-то, и побольше...
Из соседней комнаты послышалось бормотание Германа Алексеевича.
- Слышишь? Твой проснулся.
- Гелечка, ты извини, мне надо его в уборную сводить. Он сам забывает.
Пока мать занималась с отцом санитарными процедурами, Ангелина домыла посуду.
- Мама, ты бы хоть на ночь на него памперс надевала, чтобы не вставать к нему.
- Да что ты, доченька, мне же ночью тоже не спится, забыла уже, когда меньше трёх раз за ночь вставала. Так я заодно и Геру свожу, мне же не сложно. А памперсы — они ж дорогие такие. Где ж столько денег напастись?
- Ну, мама, я же говорила, что ему бесплатные должны выписывать, надо только группу оформить.
- Так ведь, сколько ж бумажек для этого собрать-то надо, не в силах я нынче водить его по врачам, - невольно прижав руку к груди, произнесла Лариса Ивановна. - Ничего, мне не трудно, я лучше встану лишний раз. А на случай, если заспит, я клеёночку подкладываю... Знаешь, он мне вчера говорит: «Сударыня, вы сегодня необыкновенно красивы, на Софи Лорен похожи». Хозяйка дома рассмеялась.
Так, уж, и Софи? Я ведь блондинка. Представляешь, не узнал меня.
А мне помнится, меня он называл не иначе как Соси Лорен — отец называется. Как можно вообще ребёнку такое говорить, да ещё дочери, а? Думаешь, почему я его Олень Делон стала называть?
- Да-а, ссорились вы всё время. Тебе доченька, наверное, надо было смирить характер-то свой, может, по-другому всё сложилось бы, - растирая грудь рукой, произнесла с сожалением Лариса Ивановна.
- Мама, мне же ещё и пятнадцати тогда не было, а он со мной, как со шлюхой, обращался. Разве я была виновата в том, что эти его ученики на меня заглядывались?
- Да, намаялась ты, девочка моя. Но ты духом не падай. Смотри, какая красавица получилась. Ведь такие женихи к тебе сватались. Вон какие важные люди теперь стали. Да тебе же только захотеть — все лучшие мужчины твои будут.
- Мамочка, если бы не ты, я не выжила бы, наверное, особенно, после войны в Таджикистане. Я ведь вообще не знала, что делать, куда идти —ни документов, ни жилья, и «этот» ещё: «Иди, куда хочешь, сама виновата».
Лариса Ивановна подошла к серванту, открыла его и стала судорожно рыться в нём.
- В чём я была виновата? - продолжила Ангелина, подойдя к окну и глядя на улицу. - Как будто это я войну разожгла... Мишу в первые же дни мобилизовали, а через месяц уже похоронку принесли. Я ведь от погромов три недели у знакомых пряталась, меня найти не могли. И отслужил-то всего неделю. В этом я тоже сама была виновата?
- Да, Мишу жалко. Всё у тебя хорошо сложилось бы, если бы не война эта.
Пожилая женщина перебирала флакончики с лекарствами в серванте. В какой-то момент один из них выскользнул из её рук. Лариса Ивановна подхватила его на лету, оглянувшись с опаской, не видела ли дочь.
- Мама, я же из-за отца ребёночка скинула.
- Ну, что ты, папа-то здесь причём? Это ты Мишину смерть не смогла пережить, - не найдя то, что искала, Лариса Ивановна в изнеможении присела на диван рядом с сервантом.
- Да нет. Наорал он на меня тогда - на беременную. Люди, видите ли, к нему ходят, работает он... Места мне не нашлось. Я тогда смертельно уставшая была, да ещё и расстроилась... очень. Вот и случилось всё. Эти его мальчики ему дороже оказались. Ну да. Где ж ему ещё с ними встречаться-то было, как не дома?
- Ну, какие мальчики, Гелечка? Ученики это его были. Работа, - одышливо сказала Лариса Ивановна. Грудь её ходила ходуном, рука была прижата к сердцу, как будто хотела унять излишнее волнение.
- Мама... Ну, какие ученики? Что ты всё голову в песок-то прячешь? Не надоело?
Ангелина с трудом открыла окно. В комнату ворвались шумы и запахи летнего города. Буйство красок солнечного летнего дня завлекло внимание Ангелины. Она старалась запомнить каждую деталь представшей перед её глазами картины. Яркая зелень газонов и деревьев, поток разноцветных машин, такое же разноцветье толпы спешащих по своим делам людей. Совершенно неожиданно, впервые за долгие месяцы, её посетило и уже не отпускало то самое, редкостное ощущение творческого подъёма, ощущение, что твоей кисти подвластно всё.
- Не понимаю я тебя, доченька? - Голос матери ворвался в этот мир, как будто издалека, как будто из другого измерения. - Что ты имеешь в виду? Ну, строгий у нас папа, дак ведь не строже других. У твоих подружек отцы, вообще, пьющие были. Думаешь, им сладко пришлось? На классных собраниях говорили, что некоторые из них даже руку на детей поднимали, представляешь? - после продолжительной паузы она добавила: - Знаешь, Геля, а я ведь не знала, что это папа тебя не пустил тогда домой. Он сказал мне, что ты хочешь одна пожить, поэтому ушла на съёмную квартиру.
- Ну, откуда же ты такая взялась? Не от мира сего. Не знала она... Всё в лучшее веришь. Да некоторые любящие мужья, вообще-то, своих жён убивали даже... и детей тоже.
Ангелина упорно не хотела расставаться с наполненным жизнью миром за окном, вдохновившим её на творчество.
- Какие страшные мысли бродят в твоей красивой головке, Гелечка. Ну, может, кто-то где-то и сделал это по неосторожности, так уж раструбили на всю страну.
Не думай о плохом. Люди, они хорошие, добрые. Жизнь у некоторых не задалась, вот они и нервничают, расстраиваются. Когда жизнь налаживается, человек становится добрее, - морщась от боли в груди, мать старалась настроить дочь на хорошее.
- Мама, кто станет добрее, а кто нет, нам, возможно, увидеть не придётся, а отец нам с Артуром крови-то изрядно попортил. Нас ведь всё детство дразнили. Думаешь, почему нас голубиной семейкой-то прозвали? - не замечая страданий матери, продолжала свою разоблачительную речь Ангелина.
- Как почему? Мы же и впрямь, как голубки, между собою ворковали. Все вон кричат вечно друг на друга, ссорятся, а у нас всё мирно было. Все соседи говорили, какой наш папа обходительный и вежливый со всеми. Уважали его.
- Мама, да ты и впрямь святая. Никто нашего папашу не уважал, а наоборот - презирали его все. Это сейчас всей этой братии дорогу кирпичом мостят. А раньше по статье — и в каталажку.
- Да за что ж его в тюрьму? Он ведь безобидный всегда был. И для вас с Артюшей всё делал, - Лариса Ивановна попыталась встать, но ноги подвели её, и она снова очутилась на диване.
- Мама! Да услышь же ты меня! Из-за него Артурку «голубым щенком» дразнили после выхода той пластинки. Помнишь её? Ты представляешь, каково пацану в двенадцать лет слышать такое? Ну, признайся уже себе, что твой муж и по совместительству мой отец — ни мужчина, ни женщина. Он — го-лу-бой. Если твоему врачебному уху так понятнее — гомосексуалист он.
- Геля, нет. Ты что-то не то говоришь, - речь Ларисы Ивановны становилась всё менее внятной, - любил он учеников своих, вот и засиживался с ними допоздна.
- А в душ твои ученики зачем ходили? Полуголые по квартире шастали туда-сюда. Так просто? Они, что, грузчики? Вагоны разгружали ? Употели, бедные.
- Ну, так ведь краски... Пачкались, - ослабевшим голосом выдвинула версию хозяйка дома.
- То, что пачкались, это верно. Раз — и на всю жизнь.
- А то, что заходить к ним под страхом смертной казни нельзя было, тебя не смущало никогда?
- Так ведь творческий процесс... Гера не любил, когда его беспокоили.
- Святая простота, творцы твои — сюрреалисты эти, любовниками банальными были. Отец наш этих мальчиков по пляжам и баням отыскивал и к нам в дом тащил, а ты глаза на всё закрывала, - Ангелина пододвинула к себе стул и присела на краешек, заглядевшись на изящные перистые облака в небе, напоминающие девушек в русских сарафанах, кружащихся в танце.
- Да как же это? Любил ведь он меня. Я и с Борей... не стала, потому что... как Гера без меня? Любил... ведь... любил...
- Мама, так любил, что в разных комнатах жили, - обернулась к матери дочь. - Мама? Мама! Что с тобой? Ма-ма!
Лариса Ивановна полулежала на диване в неестественной позе, глаза её были широко раскрыты, рот перекошен. Дочь врача, Ангелина сразу поняла, что мать мертва, но всё же проверила пульс на руке и на шее. Уроки, преподнесённые мамой ещё в детстве, не прошли даром.
- Ла-ра! Ла-а-ра! - раздался крик Германа Алексеевича.
Со всех ног Ангелина бросилась к отцу, как будто боялась, что он может разбудить мать.
- Геля, что случилось? Кто там так расшумелся?
- Да никто. Телевизор это.
- А-а? Телеви-изор. Так Лара же не любит телевизор.
- Да я это... смотрела. Передача интересная — ток-шоу. Папа, пойдём, я тебя отведу, тебе надо...
- Надо? Ну да, да... надо. А какая у нас сегодня культурная программа?
- Да какая сейчас уже программа? Поедим и спать. Вечер уже.
- А Ларочка уже спит? Она, что, уже совсем легла? - войдя в гостиную, по совместительству, комнату жены, остановился Герман Алексеевич.
- Да-да, она уже спит. Легла... насовсем. Пойдём, - едва сдерживаясь, чтобы не зареветь в голос, постаралась увести отца из комнаты матери Ангелина.
- А новости культуры... Расскажи мне, что нового в области культуры.
- Ну, какие новости? Арт-салон вот через неделю открывается.
Ангелина привела отца обратно.
- Пап, давай, ты ложись, я подогрею еду и принесу тебе. Здесь поешь. Пусть мама отдыхает.
- Хорошо-хорошо. Пусть отдыхает. Она в последнее время слабая стала.
Ангелина накормила отца, уложила его спать, закрыла поплотнее дверь в его комнату и только тогда позвонила брату, и только тогда дала волю слезам.
- Артур, мама... - она сразу же сорвалась на рыдания, - приезжай быстрее. Да. Точно. Это конец. Отцу я не говорила. Думает, что она спит. В «Скорую» позвони. И в милицию. Приезжай, пожалуйста, скорее, мне страшно одной... с ними.
Артур примчался очень быстро, кажется, не прошло и десяти минут, но Ангелине хватило и этого короткого времени, чтобы измучить себя терзаниями по поводу смерти мамы. Геля не сразу осознала своей вины, потому что была занята отцом, но, как только осталась наедине с собой, успокоиться уже не могла.
- Это я виновата! - сквозь слёзы говорила она брату, - Зачем я ей рассказала об этом? Я ведь думала, она сама всё знает, просто нас с тобой хотела огородить от этой грязи.
- Успокойся, знала она, только верить не хотела. Я сам слышал, как она выговаривала соседке, что та распускает слухи про отца.
Усадив сестру в кресло, дав ей выпить корвалолу, чтобы та хоть немного успокоилась, Артур взял на себя общение с медиками и милиционерами.
- Ты почему отцу не сказала? - спросил он после того, как ушли последние визитёры.
- Мама говорила, что при «Альцгеймере» состояние сильно ухудшается при потрясениях. Не знаю, как ему сказать. Он теперь и в самом деле такой безобидный. Может, не стоит ему говорить? Он ведь ничего не помнит. И ведёт себя, как ребёнок. Знаешь, я здесь останусь, он один не справится.
- Геля, ты же его ненавидишь. Ты уверена, что хочешь с ним остаться? Можно ведь насчёт дома престарелых подумать.
- Нет, что ты. Я так виновата перед мамой. Ей бы не понравилось, если б мы отправили его туда. Нет, я должна всё сделать, чтобы ей там было спокойно.
- Лара! Лара! - из соседней комнаты раздался громкий призыв. - Что ты там всё гремишь? У меня такое ощущение, что у нас в доме всё время гости.
Ангелина бросилась к отцу:
- Ну, какие гости в три часа ночи? Всё хорошо, вот, водички попей.
- Знаешь, Ларочка, - принял дочь за мать Герман Алексеевич, - мне такой страшный сон приснился, будто ты умерла, представляешь? И почему людям снится такое? Но ты не волнуйся, дорогая, это ничего не значит. Ровным счётом ничего.
- Да-да, конечно. Я знаю. Всё в порядке. Пойдём, прогуляемся...
- Как это неприятно, что тебе приходится водить меня в туалет. Я такой старый стал... А ты всё такая же, даже ещё моложе.
- К сожалению, никто не молодеет, - грустно сказала дочь.
После того, как Геля уложила отца, она рассказала брату:
-Представляешь, он меня за маму принял. Говорит, ему приснилось, будто она умерла. Это невероятно, но мне его даже жалко. Я не могу его бросить в таком состоянии и в дом престарелых тоже не могу... Ничего, я справлюсь. Знаешь, я только сейчас поняла, что мама пыталась мне сказать. Только сейчас, кажется, начинаю понимать, что такое уметь прощать людей. Ты... иди. Всё хорошо будет.
20.01.2013г.