Очередной пассажир был стар и молчалив. На вид, ему было за восемьдесят. Он смотрел на дома, мимо которых мы проезжали, перекрёстки, набережную Волги и выражение его лица было всё мрачнее и мрачнее. Краем глаза, я видел, как скатилась слеза по его щеке. Не стирая её, он смотрел вдаль, на восьмёрку Чкаловской лестницы, и, уже не скрываясь, плакал. Видя его состояние, я не задавал ему вопросов. Ехать было ещё довольно долго. Наконец, он сам не выдержал затянувшейся паузы и, не спрашивая меня, начал рассказывать. Когда-то он жил в этих местах, но это было так давно…
Родился он в деревне Рожново, Борского района, тогда ещё Горьковской области, в двадцатом году. Жил в крепком доме с крытым двором, в семье середняков, с отцом, матерью и тремя сёстрами. Отец работал в затоне Парижской коммуны, сёстры все были старше его, валяли валенки, а мать была по хозяйству. Когда ему было двенадцать лет, отец погиб на работе, упав на дно ремонтируемой баржи. Мать, не могла прокормить всю семью, и отправила его в город, на заработки. Так, запросто, на селе называли, тогда уже большой, город Горький. Он устроился в ФЗУ при заводе «Красная Этна». Там он учился и работал на заводе. Сначала учеником слесаря, а затем и слесарем. Завод был большой, там работало много людей, и он ощущал себя причастным, к большому делу.
Я слушал его, не перебивая, хотя было непонятно, зачем такая длинная предыстория. Он рассказывал, как ему нравилось работать, и в глазах его была видна неподдельная гордость за свой тогдашний труд.
Всё было хорошо, до тех пор, пока он не получил весточку из деревни, что мать его тяжело заболела и требовалась его помощь. Пришлось ему отпроситься, на несколько дней. В деревню он приехал в ночь на 22 июня 1941 года. Мать была совсем плоха, и увидев сына облегчённо вздохнула: «Ну, вот, теперь и умереть можно спокойно». Похоронили её, как и положено, на третий день, когда весть о войне уже пришла. Теперь, невозможно объяснить, что тогда случилось с ним, но, то ли он почувствовал ответственность за своих сестёр, то ли испугался грядущих событий, но в город он не вернулся. Остался дома, помогал сёстрам делать, или как говорили, валять валенки. Делали их из шерсти своих овец. Из дому он никуда не ходил, все деревенские думали, что он уехал обратно в город. Сёстры полагая, что его будут искать, придумали вырыть колодец внутри двора. Что он и сделал. Выкопал колодец, благо дом стоял на небольшом пригорке, и до воды было далеко. Внизу сделал ход в сторону и затем там откопал небольшую комнату. Построил небольшой столик, лежанку и яму для костра. Землю, а её было очень много, разбросали по двору, яслям, выбрасывали за гумно и засыпали навозом. Двор застелили старыми, но ещё хорошими досками, приготовленными его отцом для строительства новой овчарни. Пол получился, как будто давно постеленный.
Через два месяца приехал участковый, спрашивал про него, но никто его не видел, а сёстры, пригласив его в дом, напоили чаем и расспрашивали, что де случилось. С тем и уехал. Позже, приезжал уполномоченный из города, но так же уехал ни с чем. Они жили одной семьёй. Сёстры замуж не вышли, не за кого. Он работал во дворе и ночевал в доме. Лишь увидев приближавшихся соседей или приезжих, прятался в свою конуру. Так прошла и закончилась война. За ней ещё двадцать лет. На селе наметились перемены, да и сёстры постарели, им надоело жить из-под тишка. Ему отдали документы, пришедшего с фронта и умершего недавно его детского товарища. Документы были сельские, фото на паспорте плохое, а парни были похожи. Все были напуганы судебными процессами, проходившими над изменниками, предателями родины и уклонистами. Срока всем давали большие, а то и вовсе, расстреливали. Жить так, становилось опасно, и он решился уехать. Как-то ночью, попрощавшись с родными сёстрами навсегда, он уехал. Поехал в Сибирь на стройку, там взяли без проволочек. Со временем поменял паспорт и так жил, под чужой фамилией. От работы не отлынивал, был на хорошем счету. Супруга была у него, но не долго, детей у них не было. Потом вышел на пенсию и жил тихонько. Все эти годы, он трясся за свою жизнь, жил оглядываясь и боясь каждого окрика в свою сторону, каждого вызова в милицию, по "пустяшному" поводу. Внутри всё почернело от страха. Сначала боялся, что заберут на фронт, потом, за свою трусость и неминуемую расплату за совершённое преступление. Даже узнав о том, что вышла амнистия таким, как он, за давностью лет, он всё боялся, что его всё равно найдут и расстреляют.
Я смотрел на этого человека, и думал. Он сам наказал себя, может быть гораздо большим наказанием, чем ему присудили бы. Сколько лет быть под Дамокловым мечом, и ждать, что в любой момент он опустится… Это не возможно представить.
Теперь, когда жизнь его подходит к концу, он оставил всё немногое, что нажил, и поехал сюда, на свою родину. Поглядеть на свой дом, на своих, может быть ещё живых сестёр, или на их могилы. Все эти годы они не переписывались. Он боялся.
Мы подъезжали. Много раз я бывал в тех местах, но никогда не предполагал, что здесь, могла произойти подобная история.
… Дом мы не нашли. То ли он забыл, где он стоял, то ли его уже нет.
Он вышел из машины, огляделся. На небольшом пригорке, стоял «Журавль» колодца. Один, он стоял как бы, не у места, рядом домов не было. У проходившей мимо пожилой женщины, видимо возвращавшейся из церкви, мы спросили, что это за колодец, почему стоит в стороне от деревни. Она рассказала: « Это Шестов колодец, когда в шестидесятых годах, строили дорогу, там стоял дом, его снесли и нашли колодец без воды. Женщины, что жили в этом доме, все умерли, одна за другой, через год или через два. А фамилия у них, была Шестовы. Их похоронили на деревенском кладбище. А когда решили использовать этот колодец, нашли подземелье. Вспомнили, что брат этих сестёр пропал, его так и не нашли. Сестёр уже не было, спрашивать было некого, да и не зачем, все всё поняли. Колодец так и называют «Шестов колодец». А вам, он зачем?» Женщина, вдруг, внимательно всмотрелась в лицо моего пассажира, ахнула, и всплеснув руками, тихо спросила: «Егор, ты, что ли?» «Я это, Маруся». Он закрыл лицо руками и зарыдал. «Я это Маруся, я!» Она подошла ближе к нему, дотронулась своей рукой до его лица. «Милый, да где же тебя носило! Я все глаза проплакала, тебя жалеючи. Ведь я, любила тебя, Ирод!» Она взяла его под руку: «Пойдём,ты, наверное, сестёр проведать хочешь, я сведу тебя, на их могилки. Кладбище наше, деревенское, тут, рядом». Они тихо пошли, прижавшись, друг к другу, и проходившим мимо людям, было невдомёк, почему плачут два старых человека.