Предисловие автора
Этот рассказ написан в августе 2011 года под впечатлением множества трагических событий 20-го века, происходивших в странах, руководимых или оккупированных тиранами (Гитлер, Сталин, Пол Пот, Ким Ир Сен и другие).
Это собирательные образы тирана, народа, страны, в которой жизнь подчинена антигуманным законам.
В свете сегодняшних событий рассказ может быть интересен правозащитникам, антипрививочникам, сторонникам и противникам теории мирового заговора и просто любителям фантастики.
Несмотря на многие вполне реалистичные детали и совпадения с известными нам фактами прошлого и настоящего, надеюсь, что это всё-таки антиутопия.
5 августа 2021 года
Опубликовано в журнале «Новая Немига литературная»
2013 год, № 3.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
КАПСУЛА
Антиутопия
Посвящается жертвам тирании
1
– Ну и как ты это себе представляешь? Жить в какой-то Капсуле, скорее всего, в тесноте! Зачем? Ну вот скажи мне, зачем? Неужели ты веришь в чудеса? Давай уж лучше попросим в Министерстве жилищных дел комнату на окраине или сами найдём где-нибудь свободный чердак. Эл, я вообще не понимаю, почему мы до сих пор сидим в твоей казарме! Здесь мрачно, скучно, по коридорам ходят люди в одинаковой форме. У меня такое ощущение, будто я служу в полиции вместе с тобой.
Женщина не могла скрыть своего раздражения. Вот уже пять лет, как они женаты, а её муж до сих пор не перешёл на другую службу, хотя перед заключением семейного договора в регистрационном отделе он обещал ей найти более спокойную работу. Тогда он с ней во всём соглашался, даже в самых важных вопросах. Впрочем, он и сейчас такой же покладистый, но работу поменять, и вправду, очень сложно.
Ему, видите ли, его форма нравится! Конечно, форма у них красивая – тёмно-синяя с золотыми пуговицами, с красно-золотыми погонами и эффектной эмблемой, к тому же она отлично сидит на его худощавой фигуре, но и только! Больше ничего хорошего в профессии полицейского не найти, как ни старайся.
Мало того, что он работает по десять часов, так его ещё и среди ночи могут вызвать. А она потом плохо засыпает и целый день ходит на работе сонная. Однажды присела на скамейку и задремала – хорошо, что подруга вовремя заметила и разбудила, иначе её запросто могли бы перевести вниз, а оттуда попробуй выберись. Это, как правило, уже навсегда.
И по понедельникам у него ночные дежурства. Разве нельзя всё сделать утром? К чему такая спешка? В конце концов, транспортировка – самая обычная работа. Было бы что-нибудь срочное, но те граждане совсем спокойные, даже чересчур...
А сегодня воскресенье. Эл отоспался за всю неделю, даже пропустил завтрак, а после обеда начал агитировать её поселиться в какой-то Капсуле. Причём очень настойчиво, что на него вовсе не похоже. С чего бы это?
В комнате громко говорило радио – она включила его, чтобы их разговор не услышали соседи. По радио передавали часовую программу «Новости Империи», после неё начнётся музыкальная передача – тоже часовая, а затем будут читать очередной нудный рассказ о лучших трудящихся наземных предприятий. Те, кто работал под землёй, считались гражданами третьей группы доверия, и о них ни писать, ни рассказывать не разрешалось.
– Эльза, пойми, наконец, что Капсулу изобрели талантливые учёные. Это не просто очередной барак для тех, у кого нет отдельной комнаты в казарме, – это, может быть, единственный способ спасти нацию от вымирания, – терпеливо убеждал жену ещё молодой мужчина с большой лысиной и коротко остриженными волосами. – Разумеется, пока это всего лишь эксперимент, но от него никому хуже не станет, поверь мне. Они уже проверяли на добровольцах. Новые дома с Капсулами строятся только для молодых и здоровых, а мы с тобой находимся на границе возрастного ценза. Если успеем попасть туда до двадцати пяти лет, у нас появится шанс выжить.
– Выжить – это значит прожить больше тридцати лет? Но ведь после тридцати нам не будут выдавать талоны на питание и мы всё равно умрём от голода, – равнодушным голосом возразила Эльза. – Зачем нам такая мучительная старость?
– Тех, у кого нет талонов, тоже кормят – по социальным карточкам. Просто у нас таких людей мало, и ты их не замечаешь. Конечно, им дают всего половину порции, но неработающему человеку и этого достаточно.
– Так делали не всегда, и кто знает, будут ли кормить нас, когда мы состаримся, – унылым голосом сказала она.
В отличие от мужа, у неё были довольно густые вьющиеся волосы, свободно спадавшие на плечи. Под мешковатым зелёным платьем угадывалась стройная фигура и высокая грудь. Казалось, женщина не понимала, насколько она красива, иначе не надела бы на себя скучное бесформенное рубище.
Такие чистые, правильные женские и мужские лица, как у этой пары, обычно встречались на городских плакатах, прославлявших трудовой народ Империи. Для тех, кто жил в сельскохозяйственных квадратах, печатали другие плакаты – с более мужественными людьми, закалёнными тяжёлой работой на земле. У них были загорелые лица, а в руках они держали выращенные ими овощи, фрукты и тяжёлые снопы колосьев.
На плакаты фотографировали тех, кто на самом деле добивался выдающихся успехов. Некоторые особо выносливые работники за двенадцать лет напряжённого труда могли попасть на плакат три раза – это разрешалось Законом.
– Эльза, послушай меня! – взволнованно воскликнул Эл. – Нас могут спасти, и мы будем жить очень долго – может, до пятидесяти лет! Сейчас проводятся секретные эксперименты над животными, и есть надежда, что новые лекарства не только смогут продлить жизнь, но и изменят генетическую программу человека.
– Как складно ты говоришь! Откуда ты это знаешь? Наверно, вам начальство рассказывает такие сказки, чтобы вы не уходили со службы? Даже в Капсулы заманивают, чтобы вы могли подольше приносить пользу Империи, – с недоверием сказала Эльза. – На ваше место немного желающих найдётся – кому охота возиться с такими клиентами, как у вас!
– Нет, дорогая, ты ошибаешься, попасть в Капсулу невероятно сложно. Этот вариант мне предложил один мой хороший знакомый. К сожалению, пока я не могу назвать тебе его имя. Если бы не он, я ничего не узнал бы об этом эксперименте. У нас ведь ничего не говорят вслух, и потому никто ничего не знает. Вот скажи мне, тебе известно, сколько лет нашему Императору?
– Не знаю, даже не представляю... – неуверенно ответила женщина. – О его возрасте никогда не говорят, это запрещено, ты же знаешь. Я однажды спросила у мамы, сколько ему лет, но она испугалась и ничего мне не сказала. Скорее всего, она что-то скрывала от меня.
– Вот именно! Она видела его портреты всю свою жизнь, и они всегда были одинаковыми – такими же, как сейчас. Разве он мог всегда выглядеть одинаково? Я недавно видел в библиотеке старые книги...
– Как? Тебе разрешили взять в руки книги из Хранилища? – перебила его Эльза.
– Никто мне не разрешал, я сам их взял, но поверь, это произошло совершенно случайно. Однажды после ночного дежурства у меня был свободный день, и я пришёл в библиотеку, чтобы прочитать новый номер журнала «Империя и Партия». Старший библиотекарь работал в зале один, и вдруг его срочно вызвали на совещание к главному библиотекарю. Никого из посетителей уже не было, только я. Наверно, мой серьёзный вид, форма и знак члена Партии второй степени вызвали доверие у старшего библиотекаря, поэтому он позволил мне остаться и дочитать журнал.
– Он что же, ушёл и оставил Хранилище открытым? – удивилась Эльза.
– Представь себе! Он так торопился к начальству, что забыл ключи прямо в той стальной двери. А мне сказал, чтобы я закрыл входную дверь изнутри на засов, чтобы никто не мог попасть в читальный зал в его отсутствие.
– Неужели ты осмелился войти в Хранилище без разрешения? Туда же вообще не пускают посторонних!
– Представь себе, осмелился! Иначе я никогда не узнал бы правды о том, где мы живём. Видеть меня никто не мог, потому что окон в Хранилище нет. Библиотекарь ушёл на целый час, и мне никто не мешал. В конце концов, я мужчина и не должен бояться собственной тени. – По голосу Эла чувствовалось, что он волнуется, вспоминая о своём дерзком поступке, а точнее, преступлении. – Я нашёл стеллаж с книгами об Императоре и просмотрел все альбомы, которые издавались последние пятьдесят лет, то есть в течение того времени, когда он находился у власти.
– Так долго? Сколько же ему лет?
– Я думаю, около восьмидесяти. Впрочем, это не столь важно. Альбомы выходили каждый год, но его портреты везде были одинаковыми. В последние годы менялись только отдельные цифры и фотографии в тех главах, где рассказывалось о современной Империи, и лишь некоторые главы заменялись другими. И знаешь, что я обнаружил? Оказывается, раньше Империя была огромным государством – сто миллионов жителей, большая армия, богатые города, плодородные земли, благодатный климат. Короче – всё шло прекрасно, пока не случилось что-то страшное.
– Что именно?
– Не знаю. Даже в самых старых изданиях ничего об этом не написано. Но совершенно неожиданно в книгах появились другие цифры – уменьшенные, словно большинство людей куда-то исчезло, богатство испарилось, а климат испортился так, что урожаи стали меньше в три раза. Я пытался понять, в чём дело. Судя по официальным данным, дела с каждым годом шли всё хуже, а карта Империи изменилась настолько, что напоминает шагреневую кожу.
– Как ты сказал? Какую кожу? – переспросила Эльза.
– Шагреневую. Я прочитал о ней в одной старой книге – она случайно осталась у моих родителей после того, как все книги у населения забрали в Хранилище. Наверно, они её тогда не заметили, а может, хотели ещё раз перечитать, а потом уже было поздно, да и опасно сознаваться в том, что у них есть книга, – сказал Эл, понизив голос. – Я нашёл её после их смерти и успел прочитать три раза, пока меня не отвезли в приют. Я как-нибудь расскажу тебе, что помню, а пока слушай дальше. На чём я остановился?
– Ты говорил, что карта страны изменилась, – напомнила Эльза.
– Так вот, я думаю, что территория Империи стала уменьшаться, потому что народу становилось всё меньше, и столько земли Императору было ни к чему. Даже солдат в армии стало меньше, и некому было охранять Порядок и защищать большую территорию от возможных врагов. Наверно, именно тогда он приказал перенести границу Империи ближе к столице и переселить жителей с окраин. А та, старая граница осталась, и образовалось широкое безлюдное кольцо вокруг заселённых земель.
– Но там, наверно, остались целые города... – задумчиво произнесла Эльза.
– Если бы Император мог, он приказал бы уничтожить ненужные территории, чтобы их вообще не стало на Земле, но, к счастью, это не в его силах. Вокруг теперешней Империи была построена высокая стена – чтобы никто не смог убежать или попасть сюда извне. А пустое пространство заминировали. Хотя я не знаю ни одного случая, чтобы кто-нибудь чужой захотел к нам проникнуть, – невесело усмехнулся Эл.
– Я читала книги об Императоре в школе, но в них ничего подобного не говорилось, – сказала удивлённая Эльза. – Наверно, то, о чём ты рассказываешь, было когда-то давным-давно?
– Не так уж и давно. Ты читала только новые книги. Предыдущие, даже прошлогодние, всегда убирали из читального зала в Хранилище – чтобы никто не помнил ничего лишнего и не мог сопоставить и проверить факты. Родители умирали, и детям не от кого было узнать правду. Например, им никто не говорил, что раньше люди жили здесь до пятидесяти лет, а некоторые долгожители – даже до семидесяти!
– Не может быть! Значит, мои родители тоже могли бы сейчас жить? – с болью в голосе воскликнула женщина.
– Могли бы или нет, я не знаю, но догадываюсь, что однажды случилось нечто такое, отчего люди начали стареть и умирать намного раньше, и у многих перестали рождаться дети. У наших родителей было хотя бы по одному ребёнку, а у нас вообще нет. И у большинства наших знакомых нет.
Эл говорил об этом спокойно, без сожаления, поскольку они оба уже свыклись с мыслью о том, что у них не будет детей. Возможно, так даже лучше. Наверно, стареющим родителям очень больно думать о том, что их несмышлёныши попадут в приют, где им никто не скажет доброго слова, не говоря уже о том, чтобы приласкать или утешить.
Всё воспитание там подчинено интересам Империи. Дети не могут рассчитывать на тепличные условия и снисхождение – дисциплина для всех одинакова. Юноши и девушки должны выйти из приюта сознательными, выносливыми, исполнительными работниками. Для этого существуют мастерские ручного труда, где с пятнадцати лет все воспитанники работают по пять часов в день.
– Ты думаешь, Император управляет и рождаемостью, и продолжительностью жизни? – спросила Эльза. – Но зачем? В Империи и так мало народу. Некому работать на заводах, некому строить дома, а в старых жить опасно. Говорят, что многие здания чем-то заражены. Это правда или нет?
– Не знаю, но если в них запрещено жить, может быть, на то есть причины. Ты же не захочешь проверять на себе, можно или нельзя.
– Эл, но мне всё равно не хочется переселяться в Капсулу! Я даже не представляю, что это такое. Там будет наверняка ещё теснее, чем здесь! – с растерянным выражением лица сказала Эльза.
2
Их комната, и в самом деле, была тесной, не более восьми квадратных метров, и напоминала купе старого поезда – такие же серо-зелёные стены, узкие кровати и маленький столик у окна. Встроенный шкаф, тусклый матовый плафон под потолком, тёмно-зелёные шторы – вот и всё, что дополняло типичный купейный вид.
В таком же купе они ехали во время свадебного путешествия. Им необыкновенно повезло – оба получили билеты на пятидневную поездку по главным городам Империи, которая организовывалась для образцовых граждан. Право на поездку предоставлялось только один раз, и счастливчики, заполнившие старый поезд, не обращали внимания на убогие вагоны с жёсткими сиденьями. Разве это имеет значение, когда за окнами проплывают такие чудесные виды – совсем как в альбоме «Расцвет Империи»! Это можно увидеть воочию всего раз в жизни, да и то, если повезёт.
Они были счастливы и полны надежд – как все молодожёны. Им казалось, что красота цветущей природы – а они путешествовали весной – будет сопровождать их всегда.
Мимо них бежали зелёные и золотые поля. Там что-то цвело – дружно, изо всех сил. На горизонте золото соединялось с неправдоподобно яркой синевой неба, и на нём белыми пасторальными барашками медленно плыли аккуратные облака. Поля сменялись островами леса, луга разделялись узкими речушками, а по берегам росли пышные кусты неизвестной породы.
Городским жителям простительно незнание тех растений и птиц, которых они никогда не встречали. В их городе, хоть и пишут, что он необыкновенно красив, нет такой буйной, неукротимой зелени, какую они видели, стоя у открытого окна вагона. И такой свободы, какая чудилась за горизонтом, витала в воздухе, наполняла их сердца надеждой, – её тоже нет в их сером городе, из которого никуда нельзя уехать.
За пределы города выходить запрещено, а для прогулок предусмотрены парки, похожие на лес. Те, кто работает на полях, могут ходить в настоящий лес – правда, только в своём квадрате. У них нет выбора – в жару, в холод и в дождь они гнут спины, чтобы накормить горожан.
Эл и Эльза всегда жили в одной и той же узкой серо-зелёной комнате, и обоим надоел унылый казённый уют. Впрочем, о каком уюте можно говорить, если даже серые покрывала на кроватях они так и не собрались заменить на другие, белые или голубые, выдававшиеся по талонам на общественном складе.
Комендант казармы ежемесячно проверял имущество и ставил штампы на всём новом, что обнаруживал в комнатах. После этого он регистрировал в толстом журнале новые вещи, и они становились собственностью казармы. То же самое будет и с покрывалами. Пусть лучше жена возьмёт себе на талоны платье или жакет – одежда, не считающаяся формой, не регистрируется и не подлежит возврату.
Эльза выбирала на складе какие-нибудь обновки – всё-таки она была ещё довольно молодой женщиной, и ей хотелось носить нарядные платья, а не только рабочую форму. Эл никогда не возражал – наоборот, ему нравилось видеть жену в новой одежде, и он уговаривал её не беречь талоны, поскольку в любое время их могли отменить и ввести другие – так уже бывало, – и драгоценные квадратики бумаги в одночасье теряли призрачную силу.
Он ходил на склад очень редко, да и то за компанию с Эльзой. Полицейским запрещалось появляться на улице в гражданской одежде, так что он всегда носил свою любимую форму. Кроме того, всем мужчинам, живущим в их полицейской казарме, полагался домашний костюм спокойного тёмно-зелёного цвета, а женщинам – платье такого же цвета.
Почти слившись в этой одежде со стенами своей комнаты-купе, законопослушная пара уже не надеялась, что им удастся перебраться в более просторное жильё. Правда, оба мечтали о каких-нибудь приятных переменах – например, Эл перейдёт на другую работу и ему дадут комнату в другой казарме. Эльза слышала, что семьям без детей тоже дают квадратные комнаты, но это такая редкость...
А может, Элу присвоят первую степень – он ведь считается активистом Партии. Тогда он попробует написать заявление на квадратную комнату.
Эльза, конечно, старается убедить его быть порасторопнее. Женщинам могут дать всего лишь вторую степень, и если у них нет детей, они вообще не имеют права подавать прошение об улучшении жилищных условий, поэтому им остаётся надеяться только на усердие мужа.
Но, судя по всему, Эл даже не пытался обратить на себя внимание партийного начальства. С недавних пор в его голове вызревало совершенно неожиданное решение другой, самой важной проблемы.
3
Он встал и несколько раз прошёлся по комнате. Три метра к двери – три метра назад, к столу. Потом присел раз двадцать. Хорошо бы погулять перед ужином, но на улице разговаривать на подобные темы невозможно.
– Что, тесно? А мы всё терпим, – сказала Эльза, подбирая ноги, чтобы не мешать мужу двигаться. – А как мы, спрашивается, будем жить в Капсуле?
– Дорогая моя, Капсула – это вовсе не значит, что там можно только лежать, вытянув руки по швам. Это вполне нормальная комната с несколькими приборами, которые обеспечивают необходимый микроклимат и улучшают работу всех систем организма. Она никак не может быть меньше нашей, поскольку восемь метров – это минимум. И вообще в том доме есть всё необходимое – душевые кабины, прачечная, столовая. Всё, что нужно для жизни, – убедительно говорил Эл. – А нам с тобой совершенно нечего терять! Подумай сама: если оставить всё как есть, впереди у нас – максимум пять лет, а учёные обещают, что те счастливчики, которые попадут в Капсулу, смогут рассчитывать на большее.
– Послушай, Эл! А что, если и сейчас многие люди могут жить дольше тридцати лет? Но им не разрешают. И это определённым образом регулируется. Ты не думал о том, почему ты работаешь ночью не когда придётся, а именно по понедельникам? – спросила Эльза шёпотом.
– В остальные дни вызывают других служащих. Но постой... кажется, в твоих догадках что-то есть. Дело в том, что наша команда разделена пополам, и одна половина работает в понедельник, а другая – в четверг. И в полицейских отрядах других секторов города транспортировкой занимаются так же два раза в неделю, но только в другие дни. Ты думаешь...
– Значит, в каждом секторе жители умирают не сами по себе, а в определённое время, два раза в неделю, чтобы полицейские, а вслед за ними служащие крематория выполняли свою работу по графику, – уверенно сказала Эльза.
– Но бывает и так, что нам приходится транспортировать в ночь на среду или субботу, – возразил Эл. – Тогда нас вызывают на дополнительные дежурства.
– Это, наверно, те, кто оказались сильнее других и умерли не сразу.
– Ты в самом деле считаешь, что людей каким-то образом... убивают? Ну и как же?
– Может быть, с помощью хитрого яда, который действует, когда наступает ночь? – сказала Эльза удивительно спокойным голосом.
Казалось, её совсем не пугала такая мысль. Значит, она думала о смерти раньше и уже свыклась со своими ужасными догадками. Это вполне разумно – человек должен пережить страх, справиться с ним и отбросить его, чтобы он не мешал жить и работать. Если ничего изменить нельзя, надо смириться и успокоиться – это правило, как и другие необходимые знания, им внушили ещё в приюте.
– Мы приходим, когда они уже мертвы. Наш доктор проверяет пульс, констатирует смерть, и лишь после того как он заполняет бирку и учётную карточку, мы переносим клиентов на носилках в машину, – сказал Эл. – Поверь мне, транспортировка организована очень достойным образом, всё продумано и отработано. Кроме того, ночью никто ничего не видит, а дети спят, если они вообще есть у покойников. Таким образом, обеспечивается тишина и спокойствие остальных граждан.
Эл, хотя и был взволнован страшными предположениями жены, говорил чётко и убедительно – он умел формулировать собственные мысли и старался использовать наиболее точные сведения. Сказывался многолетний опыт активиста Партии. К ежемесячным докладам на собраниях он готовился тщательно, как рядовой артист к долгожданному сольному концерту.
– Я считаю, что людей убивают – по плану, продуманно и организованно, как ты сам только что сказал. И нас убьют, когда мы состаримся, – совершенно спокойно сказала Эльза. – Даже если мы точно будем знать, что нам тоже дадут какой-нибудь яд, мы не сможем избежать этой участи. Мы ведь не можем перестать питаться в столовой. Я думаю, старикам, и вправду, что-то дают вместе с едой, когда приходит их время. Не зря же их кормят отдельно – я имею в виду тех, у кого нет талонов.
Она пристально посмотрела на мужа, и ему стало стыдно за собственное неведение, проистекавшее из обычного нежелания осложнять жизнь ненужной и опасной информацией.
– Ты знаешь, у нас никто из ребят не говорил о том, что люди умирают не своей смертью. Мне кажется, до сих пор никто ничего не заподозрил. А впрочем, неизвестно, что они думают. Скорее всего, кто-то знает правду, но боится говорить её. Есть вещи, о каких лучше не говорить ни с кем, даже с хорошими знакомыми. – Эл замолчал, посмотрел на радиоприёмник, из которого лилось сладкоголосое пение Императорского женского хора, и вполголоса продолжил. – У нас в отряде работал немолодой полицейский. Он рассказывал во всеуслышание, что раньше не существовало такой транспортировки, как сейчас. Люди умирали сами по себе, в разное время суток, в разные дни недели, и врачи сообщали их близким, кто от какой болезни умер. А ещё было принято закапывать умершего в землю. До этого приходили с ним прощаться все его родственники, знакомые, соседи по дому. А потом ему ставили памятник на том же месте, где его закопали.
– Разве обычному человеку можно ставить памятник? – усомнилась Эльза. – Твой знакомый ничего не перепутал? Может быть, так делали в других странах?
– Наверно, так было когда-то и у нас – до тех пор, пока Император не запретил. Я думаю, что тот полицейский знал многие вещи наверняка.
– Откуда он мог узнать? В книгах ничего такого не написано, – возразила Эльза. – Я читала всё, что есть в нашей библиотеке.
– Может, ему рассказывали родители? – предположил Эл.
– Но ведь он должен был забыть всё, что они говорили. Разве в его приюте не проводили занятий по освобождению от ненужной информации?
– Конечно, проводили – программа воспитания по всей Империи одна и та же. Но, видимо, у него не было способности к освобождению. – Эл развёл руками.
– Ну и что же с ним стало? Его наказали за такие разговоры? – со страхом спросила Эльза.
– Я же сказал: он был немолодой, около тридцати лет, так что ничего особенного для его возраста.
– Его транспортировали? – шёпотом спросила она.
– Да. Но ничего страшного не произошло – он жил один, и никто из-за него не пострадал. Его жена умерла годом раньше, потому что она сломала ногу и не могла ходить.
– У неё, наверно, был тяжёлый случай... – с сочувствием сказала Эльза.
– Да нет, вроде бы ничего особенного. Но, к несчастью, она сломала ногу в нерабочее время и к тому же без свидетелей. Её обвинили в том, что она хотела таким образом стать инвалидом и перейти на наземную работу. Но мне кажется, это был всего лишь несчастный случай. Она ведь знала Закон и не стала бы рисковать попусту.
– А где она работала?
– В старой шахте – там теперь выращивают грибы. Правда, об этом нельзя говорить, но люди откуда-то знают. Её направили туда сразу после приюта, поскольку она получила удостоверение с красной печатью. Её родителей изолировали в целях безопасности Империи. Она всё равно не нашла бы работу наверху.
– А как же она вышла замуж за полицейского? Разве у вас не проверяют документы кандидатов?
– Они заключили семейный договор, когда он работал охранником на той же шахте, а там такие браки не запрещены, хотя обоим супругам не разрешается вступать в Партию. После того как он задержал преступников, которые хотели уничтожить все грибницы, его наградили медалью, приняли в Партию, и он получил право выбрать более престижное место. Так он оказался в нашем полицейском отряде.
– А что это за грибы? – заинтересовалась Эльза. – Почему нам никогда не дают их в столовой? Если их выращивают, значит, они съедобные? Или, по крайней мере, не ядовитые.
– Ну уж не знаю, ядовитые они или нет, – это сверхсекретная информация. Я считаю, что бывший охранник вообще не должен был рассказывать о подземном производстве на своей новой работе, но после смерти жены он как будто напрочь забыл об осторожности.
– Может быть, из грибов делают какое-нибудь лекарство или даже яд? – предположила она. – Например, тот самый яд, от которого люди умирают ночью.
– Тише, прошу тебя, нас могут услышать! – сказал Эл, кивнув на стену.
Их комната была угловой, так что соседи жили только справа. Но всё равно надо вести себя осторожно. Если соседи услышат что-то подозрительное, они обязаны сообщить об этом в Отделение общественного доверия.
– Я не думаю, что они дома – они обязательно постучали бы в стенку, ты же их знаешь. Музыка такая громкая. – Эльза потянулась к радиоприёмнику и немного убавила громкость. – А что случилось потом с его женой? Её так и не стали лечить? – шёпотом спросила она.
– Он рассказывал, что она была ещё не старая – моложе его на два года – и могла бы выздороветь, но её транспортировали, когда он находился на службе.
– Как? Он даже ничего не знал? – Глаза у Эльзы округлились от изумления. – А, наверно, той ночью он дежурил.
– Днём, – вздохнул Эл. – Это особый случай.
– Эл, ну неужели он не мог найти знакомого доктора, чтобы тайно вылечить жену? – с отчаянием спросила она.
– Он-то искал, но никто не согласился прийти к ним домой. Ты же знаешь – частная практика запрещена Законом. Нога у неё опухла и очень болела, но ему не удалось достать даже обезболивающих средств. Тогда он написал повторное заявление начальнику госпиталя, чтобы ему как образцовому полицейскому в виде исключения разрешили привезти жену в отделение производственных травм. Разумеется, ему отказали – по той причине, что в подобных случаях заявления принимаются только от членов Партии первой степени, а у него была всего лишь третья степень. А на следующий день её транспортировали. Она ведь страдала, а в подобных случаях всегда принимают меры.
– А он сильно переживал, когда увидел, что её нет дома? – спросила Эльза, сочувствуя незнакомому полицейскому.
– Не то слово! После её смерти он словно потерял контроль над собой. Говорил на запрещённые темы, смеялся над старшим полицейским, когда тот дремал во время собрания партийного звена, задавал провокационные вопросы докладчику. Но однажды кто-то сообщил о его странностях начальству, а дальше ты уже всё знаешь. У нас ведь не лечат такие заболевания, потому что вмешательство в человеческую психику запрещено Законом.
Эл рассказывал об этом случае совершенно спокойно – с тех пор прошло несколько лет, к тому же он почти не общался с малознакомым полицейским, так как тот был намного старше.
При такой разнице в возрасте дружить почти невозможно. Старшему гражданину полагается оформлять шефство над младшим и ежемесячно сдавать в Отделение общественного доверия подробные отчёты о проведённых беседах. Но кому охота возиться с отчётами? Поэтому все граждане дружили с ровесниками или с теми, кто был старше не более чем на три года – это допускалось, если друзья принадлежали к одному полу.
С шестнадцати лет юношам и девушкам разрешалось встречаться с лицами противоположного пола (здесь тоже допускалась разница в три года), а с восемнадцати – заключать семейный договор в регистрационном отделе.
Эл и Эльза в восемнадцать лет только познакомились, поэтому им пришлось ждать до двадцати лет – два года полагалось проверять психологическую совместимость, и лишь тогда в бюро знакомств давали разрешение на заключение договора. Столь долгий испытательный срок объяснялся тем, что супругам предстояло прожить в одной комнате всю оставшуюся жизнь – иногда целых двенадцать лет.
Расторгнуть семейный договор можно было исключительно по заявлению члена Партии первой степени, то есть мужчины. Он имел право выбирать новую жену, если прежняя его почему-либо не устраивала или если за какую-нибудь провинность её переводили работать под землю, что, разумеется, препятствовало продвижению мужа по службе.
Если один из супругов умирал, то другому разрешалось вступить в брак с таким же одиноким человеком, состоявшим на учёте в бюро знакомств.
4
Сегодняшний разговор получился довольно мрачным, но всё же Эл надеялся убедить жену в необходимости принять единственно верное решение. Он не сомневался в том, что его друг Поль желает ему добра, и был благодарен ему за предстоящую помощь. Каким-то шестым чувством он ощущал, что у них с Эльзой появилась надежда на изменение Программы.
«Удалось ведь некоторым людям выбраться из чёрной дыры! Конечно, у высшего начальства есть возможность пользоваться секретными разработками учёных и омолаживающими средствами. А может, руководители каким-то образом спасаются от вредного воздействия окружающей среды? Никто никогда не видел здесь ни приближённых Императора, ни первых лиц Партии. Живут ли они вообще в Империи? Что, если они управляют ею на расстоянии, как колонией, а сами находятся где-нибудь в безопасном месте? Но как быть всем остальным людям, которые живут в этой несчастной стране и не могут себя защитить? У них нет никакой надежды увидеть своих детей взрослыми... А у кого-то, как у нас с Эльзой, вообще нет детей...» – думал он.
– Эл, но ведь на самом деле ты раньше меня понял, что по ночам в Империи происходят подозрительные вещи. Почему же ты никогда не говорил со мной об этом? – упрекнула его жена, прервав затянувшееся молчание.
– Нам запрещено рассказывать что-либо о нашей секретной работе, тем более делиться собственными догадками, которые не являются точной информацией, – автоматически ответил он, продолжая размышлять над теми странными явлениями, какие раньше его почти не волновали.
– Но ведь сегодня ты нарушил запрет! – возразила Эльза.
– Да, я сознательно пошёл на это, потому что сегодня мы должны принять очень важное решение, от которого зависит наше будущее, – твердо сказал Эл.
– Ты имеешь в виду Капсулу?
– Разумеется.
– Хорошо, я подумаю. Если, конечно, это не ловушка, – осторожно ответила Эльза.
– Нет, это абсолютно исключено. Ну ладно, я скажу тебе, кто хочет нам помочь. Это мой друг Поль. Я верю ему – он мне как брат. Я знаю его почти пятнадцать лет – с тех пор как мы оказались в одном приюте. Капсула – часть грандиозного научного эксперимента, понимаешь? И люди, которые в нём заняты, живут уже больше тридцати лет! Мне почему-то кажется, что скоро многое может измениться, и мы с тобой ещё увидим другую жизнь! Поль уверен, что в ближайшем будущем учёные сумеют спасти народ от последствий катастрофы, превратившей Империю в Остров молодых покойников.
– Значит, эти учёные нужны Императору, – догадалась Эльза. – Наверно, поэтому им позволено жить дольше других.
– Разумеется, нужны, иначе им не разрешили бы проводить такие дорогие исследования.
– Послушай, Эл, а ваши... клиенты, они, и вправду, выглядят так, словно умерли от старости? То есть не от тяжёлых болезней, а потому, что состарились? – неожиданно спросила она.
– Я бы не сказал, что они старые. И на лицах у них не заметно никаких следов страданий – словно они просто уснули. Каждый втайне мечтает о такой лёгкой смерти, но, конечно, не в тридцать лет, когда у многих ещё маленькие дети.
– Представляешь, как эти люди переживают, когда подходит их срок! Все они мечтали вырастить своих детей, но родителей каким-то образом убивают, а детей отдают в приют. Как отдали нас с тобой, как всех остальных... – с горечью произнесла Эльза.
– Вероятно, Империи невыгодно содержать стариков. Тридцать лет или чуть больше – возраст, когда человек не может приносить пользы. Он уже не имеет права работать, а его пришлось бы кормить, выдавать ему одежду и обувь. Впрочем, я что-то не припомню таких случаев, чтобы кто-нибудь из моих знакомых или сослуживцев жил дольше тридцати лет. Хотя... мне приходилось видеть очень старых людей. Правда, они были не обычными гражданами, а пациентами геронтологического отделения Института человеческих возможностей, – нехотя сказал Эл. – Но об этом никому нельзя говорить.
– Какого института? – с любопытством переспросила Эльза.
– Человеческих возможностей. Вообще-то в Институте проводят эксперименты над добровольцами или над теми, кто нарушил Порядок, или... Короче, некоторые опыты довольно опасны, поэтому о них ничего не говорят по радио, а о других ты знаешь из новостей Империи. Так вот, те выдающиеся рекорды производительности труда или продолжительности бодрствования стоя, или рождение пятерых детей восемнадцатилетней матерью – ты мне рассказывала о таком случае – всё происходит в том самом Институте.
– А как ты туда попал?
– Так же, как и всегда – с нашей командой. Я же сказал: подобные эксперименты довольно опасны, поэтому нас иногда вызывают для транспортировки тех, кому не слишком повезло... – Эл старался смягчить печальную суть своей работы.
– Но это же... эти эксперименты похожи на убийство! – возмутилась Эльза. – А сколько лет было вашим клиентам?
– Среди тех, кого мы транспортировали, встречались и молодые – лет шестнадцати-восемнадцати, и совсем старые – тридцать пять, тридцать шесть лет, а одному старику оказалось тридцать девять лет. Они жили в геронтологическом отделении.
– В каком отделении?
– В геронтологическом. Это значит – в старческом.
– На них тоже ставят опыты? – ужаснулась Эльза. – На таких старых людях? Хотя и молодых жалко...
– Я думаю, на стариках не ставят. Похоже, что нет. По крайней мере, мне показалось, что они живут вполне спокойно – им разрешается ходить по двору Института, ухаживать за цветами, сортировать мусор. За работу полагается добавка к обеденной порции. А молодые люди, к сожалению, используются как исследовательский материал. И ещё у них зачем-то берут кровь – у всех, каждый месяц. Мне рассказала об этом одна словоохотливая старушка, когда рядом никого не было. Судя по её смелости, она немного не в себе, потому и попала туда. Или свихнулась на месте от однообразия. Говорит, что живёт там уже двадцать лет, и лично ей всё очень нравится. В конце концов, она не одна такая.
– Ты хочешь сказать – ненормальная? – уточнила Эльза.
– Не то чтобы совсем ненормальная, а, скорее, потерявшая ориентацию в жизни. Кроме своего убогого отделения, она давно ничего не видела. А некоторые тамошние пациенты раньше работали под землёй, и сейчас, наверно, чувствуют себя вольными птицами. Это жалкое существование за высоким забором кажется им нормальной жизнью. Но, разумеется, не всем. Однажды седой старик тайком сунул мне записку, сложенную в несколько раз, и тут же отошёл в сторону, чтобы охранник ничего не заподозрил.
– И что же там было написано?
– Небольшое стихотворение – я даже запомнил его наизусть.
– Одно стихотворение? И всё?
– А что ещё он мог написать на маленьком листке? И, главное, для кого? Если бы у него были дети, он наверняка попросил бы что-нибудь передать им, но о детях в записке не говорилось ни слова. Только стихотворение.
– Расскажи мне его! – попросила Эльза.
– Хорошо, но имей в виду, что оно запрещено, как и все другие стихи, которые не печатались в журнале «Империя и Партия». Тебе не стоит его запоминать – ты сейчас поймёшь, почему. Слушай.
Эл помедлил, видимо, припоминая стихи, и вполголоса начал читать:
Мы живём, несмотря ни на что,
В молчаливой, покорной стране.
Словно рыбы зимой подо льдом,
Мы мечтаем о новой весне.
Для кого-то наступит весна,
Для кого-то наступит черёд.
Жизни нет – вот и смерть не страшна.
Кто состарится, тоже поймёт.
Для души – нужен солнечный свет.
Этот лёд плавником не пробить.
Давит груз искалеченных лет.
Мы не в силах судьбу изменить.
– Надо же! Наверно, он был поэтом, – предположила Эльза. – Может быть, мы слышали его стихи по радио – разумеется, не эти, а какие-нибудь другие, полезные.
– Вряд ли. А может, и слышали – если он раньше писал как положено. Кстати, за правильные стихи его и могли определить в геронтологическое отделение. Туда очень трудно попасть: там всего-то двадцать мест – десять в женской палате и десять в мужской. Но, честно говоря, я не хотел бы там оказаться. По-видимому, раньше так было в благоустроенных тюрьмах. Жить можно, но никакого смысла в таком существовании нет.
– А что, разве тюрьмы могли быть благоустроенными? – спросила Эльза.
– Конечно! Для членов Партии строили кирпичные здания, а для остальных – деревянные бараки. Многие заключённые вообще сидели в подвалах: те, кто раньше работал под землёй, не имели права находиться в камере наверху. А потом все тюрьмы снесли. Скорее всего, Император решил, что исправление неблагонадёжных граждан невыгодно для Империи. Тогда же закрыли и последние храмы. Ты, наверно, знаешь, что когда-то, лет двадцать тому назад, некоторые люди ещё верили в Бога?
– Да, я читала о них в книге «Молодой член Партии». Раньше таких граждан приходилось перевоспитывать. Но постепенно все заблуждавшиеся умерли и бороться стало не с кем, то есть не с чем.
– Партии всегда есть с чем бороться. Иначе Императору не было бы нужды поддерживать такую огромную организацию. В неё входят все благонадёжные взрослые, то есть почти две трети населения. Остальные не представляют опасности, так как их непрерывно контролируют члены Партии. А в случае чего – принимают меры.
– Откуда ты всё знаешь? Даже про тюрьмы! – Эльза смотрела на мужа то ли с испугом, то ли с восхищением.
– Нам ещё во время учёбы в полицейском училище читали лекции по истории воспитательной системы Империи. Преподаватель с таким удовольствием рассказывал о тюрьмах, словно это его самое лучшее воспоминание. – Эл усмехнулся. – Наверно, работая в воспитательной системе, он сделал неплохую карьеру, но когда тюрьмы закрылись, он оказался не у дел. Считается, что сейчас тюрьмы вовсе не нужны, поскольку наш народ стал законопослушным и не совершает никаких преступлений.
– А когда закрыли тюрьмы, тех заключённых выпустили? Ведь по Закону они должны были сидеть от пяти до двенадцати лет.
– Как же, выпустили! Их транспортировали!
– Всех? – ужаснулась Эльза.
– Ну а что ещё могли с ними сделать, как ты думаешь? Допустим, кого-то из членов Партии ещё могли отправить в Институт человеческих возможностей – его как раз тогда и открыли. А остальных транспортировали – именно с того времени и начали принимать меры, – ответил Эл.
Это были известные всем полицейским факты, и он излагал их абсолютно спокойно. В его собственной работе встречались более страшные случаи, но за пять лет безупречной службы он уже привык ко всему. Он понимал, что Абсолютный Порядок в Империи невозможен без человеческих жертв. Абсолютный Порядок выше отдельной человеческой жизни. Так им объясняли в полицейском училище.
Эльза растерянно смотрела в окно, за которым виднелась цветущая липа. Через открытую форточку в комнату доносился её утешительный сладкий запах – наверно, лёгкий ветерок дул в сторону казармы, хотя ветки деревьев казались неподвижными. Липа цветёт каждый год несмотря ни на что. Она может простоять очень долго, пока не засохнет. Может, целых сто лет. Бывают деревья, какие живут ещё дольше, но даже самые старые и кривые никто не трогает – Император любит природу.
– Вот как... – задумчиво сказала она. – Значит, тюрьмы не нужны по той простой причине, что теперь сразу принимают меры. А я-то думала, что люди, и вправду, боятся нарушать Порядок.
– Конечно, боятся! Сейчас в Империи стало ещё спокойнее. Можно сказать, нет почти никаких нарушений, кроме громкой музыки, на которую иногда жалуются соседи. Наверно, все включают её, когда хотят поговорить, отвести душу, как мы с тобой. Воровать здесь, скажем прямо, опасно для жизни, да и нечего, поэтому такими делами никто уже не занимается. Нарушителей Порядка транспортируют не так уж и часто – ну, например, за дерзкие высказывания против Императора в присутствии двух или более граждан или за попытку перейти границу.
– Но это очень жестоко! – воскликнула Эльза. – Если человек ничего не сделал, а просто сказал, что думает, или не выдержал суровых условий жизни, его нельзя за это транспортировать!
– Таков Закон, и не мы его придумали. У нас только один человек может что-либо менять в Законе, и этот человек вечен – во всяком случае, по сравнению с его подданными, которые в тридцать лет превращаются в бесполезных стариков.
Эл был дисциплинированным полицейским, что не мешало ему иметь собственное мнение по тому или иному поводу. Умение держать язык за зубами являлось одним из основных требований к служителям Порядка, и оно же обеспечивало их безопасность в том случае, когда их личное мнение расходилось с общепринятым, то есть с Законом.
Радио замолчало, и в комнате наступила тишина. Придётся подождать, когда закончится техническая пауза и будет можно продолжить разговор. Эл прилёг на кровать и закрыл глаза.
Казалось, что он дремлет, но он всего лишь делал вид. Ему хотелось немного отдохнуть и подумать, как уговорить жену решиться на те перемены, какие представлялись ему единственно возможным выходом из тупика. Ведь их жизнь, в самом деле, неумолимо шла в тупик, и ничто не могло заглушить нарастающего в душе Эла отчаяния, которое он всеми силами старался скрыть от жены.
У неё были хоть какие-то женские развлечения – она иногда примеряла перед небольшим зеркалом свои немногочисленные платья, вышивала мелким крестиком или гладью узоры на полотенцах и постельном белье, хоть это и не разрешалось правилами пользования имуществом казармы.
Но так делали многие женщины – они даже соревновались друг с другом в умении украшать скромноё жилище и устраивали конкурсы вышитых и вязаных салфеток или аппликаций, делились друг с другом секретами аккуратного шитья или штопки вручную. Швейные машины имелись только в мастерских, где расторопные работницы подгоняли по фигуре полученную на складе одежду.
Всё-таки безобидные женские занятия и хлопоты по дому, если так можно назвать их маленькую комнату, отвлекали Эльзу от мыслей о быстротечности жизни. А Эл знал о жизни больше, и оттого ему было труднее смириться с тем, что он бессилен перед обстоятельствами, в какие его загнала судьба.
Ведь не сам же он выбрал эту страну, чтобы родиться и прожить в ней столько, сколько отмерено скупым роком! Не сам выбрал полицейское училище – его, как и других выпускников приюта, не спрашивали, кем он хочет стать.
До восемнадцати лет никто не имеет права принимать важных решений – это известно каждому ребёнку, поэтому никто не пытался сопротивляться, даже если после приюта его направляли работать под землю или на мусороперерабатывающий завод.
Профессия, как правило, давалась раз и навсегда, и только члены Партии первой степени могли написать заявление о переводе на другую работу. Просьбы удовлетворялась лишь в том случае, если на новом месте особо одарённый гражданин мог принести больше пользы Империи.
5
Прошло полчаса, и радио вновь заговорило. Эл вздрогнул и открыл глаза. Оказывается, он всё-таки задремал.
Эльза сидела на стуле и смотрела в окно. Снаружи по карнизу бегал взад-вперёд знакомый белый голубь. Он заглядывал в комнату, зная, что здесь живёт добрая женщина, у какой всегда припасены для него крошки. Голубь заметно волновался, не понимая, почему сегодня его не хотят кормить, и смешно вертел своей маленькой головкой.
Оглянувшись и увидев, что муж не спит, Эльза достала из ящика стола маленький пакетик, открыла створку окна и высыпала крошки в кормушку. Голубь быстро застучал клювом, и она улыбнулась.
Приручённая ею птица была благодарным существом, признававшим её могущество и щедрость, и если бы оно могло говорить, то прославляло бы её не меньше, чем Императора, о котором непрерывно говорило и пело радио, чёрт бы его побрал!
– Ну и как там поживает твой воспитанник? – с улыбкой спросил Эл.
– У него сегодня отличный аппетит! Наверно, он ещё не обедал. А сейчас он пьёт воду, – сказала она, продолжая смотреть в окно.
– Где же ему обедать, если у него нет талонов? А крошки из столовой вряд ли кто приносит.
Эльза присела на кровать и провела пальцами по лбу Эла, разглаживая неглубокие морщинки.
– Закрой глаза и расслабься. Вот так лучше. Так лицо становится моложе. Тебе надо каждый день делать лёгкий массаж.
– Зачем? – удивился он.
– Ты же ещё не старый, нужно следить за своим лицом, чтобы оно не было таким серьёзным.
– Это женщинам нужно следить, а мужчинам не обязательно. Но мне очень приятно, когда ты гладишь меня.
Эл поцеловал мягкую руку жены и прижал её к щеке.
Трогательная привязанность супругов друг к другу объяснялась тем, что они были запрограммированы на единобрачие и верность. Внебрачные отношения в Империи не приветствовались, однако негласно дозволялись, если лица старше двадцати лет по каким-либо причинам не смогли создать семью.
Женатые мужчины и замужние женщины не имели права вступать в связь с другими лицами. Мужчин наказывали за прелюбодеяние лишением талонов на питание сроком на один месяц, и это означало, что провинившийся супруг зависел от милосердия своей обманутой супруги, которой приходилось не только прощать его, но и делиться с ним пищей.
Женщин с недавних пор стали наказывали иначе, так как участились случаи голодной смерти из-за отказа жестоких мужей отдавать часть личной порции провинившимся жёнам. В Закон внесли поправку, предписывающую женщине, изменившей мужу, в течение года носить короткую стрижку под машинку, как у солдат, что для некоторых стыдливых особ казалось страшнее смерти.
Надо сказать, случаи нарушения супружеской верности были крайне редкими. Граждане Империи ценили те немногие блага, какие могла дать им семья, к тому же не слишком долгая совместная жизнь не успевала им наскучить. Сначала они радовались друг другу, будучи влюблёнными, молодыми и мечтательными, а потом, на склоне дней, старались поддерживать добрые дружеские отношения. Они ведь всегда знали, сколько им осталось жить. Тридцать лет – максимум, что им отпущено, если ничего не случится раньше этого срока.
– Да, я вот о чём хотела тебя спросить, – вспомнила Эльза. – Те люди из геронтологического отделения, они выглядят лучше, чем остальные старики?
– Да нет, я бы так не сказал. Учти, что они всё-таки старше тех, кто живёт в обычных условиях. С какой стати они должны выглядеть лучше?
– Ну, я думала, что за ними там как-то присматривают, может быть, даже лечат, – предположила она.
– Нет, продлевать жизнь искусственным способом запрещается. Их только регулярно обследуют, регистрируют изменения в организме, проводят анкетирование, а затем обобщают все данные в научных статьях. Считается, что эти исследования нужны для развития геронтологии, – усмехнулся Эл.
– Выходит, геронтология – наука о том, как именно старятся и умирают люди – и не более того. А сами старики хотя бы понимают, для чего их держат в Институте? Ты же сказал, что он похож на тюрьму.
Эл развёл руками:
– В конце концов, им позволено жить, а сколько лет они проживут – это уж как повезёт.
– А я-то подумала, что гуманные учёные пытаются найти способ, как продлить человеческую жизнь. Но, с другой стороны, не зря же у нас запрещено Законом обращаться в госпиталь после тридцати лет, – согласилась с мужем Эльза. – Значит, Закон распространяется и на пациентов Института. Интересно, как же тогда выглядели люди, которые жили до пятидесяти лет? Неужели они в таком возрасте могли ходить, разговаривать, что-то делать?
– Я думаю, что могли. И наши родители могли бы. Точно так же, как приближённые Императора, многим из которых почти столько же лет, сколько и ему, и Главные учёные, работающие в секретных институтах. Они же не только ходят, но и руководят всей Империей. Поль говорил, что их невозможно отличить по внешнему виду от тридцатилетних. Есть и такие, у кого даже волосы не выпадают, – сказал Эл, с сожалением проводя рукой по своей гладкой голове.
– Видимо, они неустанно заботятся о собственном долголетии. Или может, они такие особенные, что на них не действуют законы человеческой природы?
– Для избранных есть какое-то чудодейственное средство – оно продлевает жизнь, но, правда, помогает не всем, а лишь тем, у кого не нарушена Программа. И ту лабораторию, где работает Поль, приказали открыть для того, чтобы учёные нашли более надёжный способ. – Эл понизил голос. – Те, кто присвоил себе право на долгую жизнь, тоже заинтересованы в результатах эксперимента. У них ведь есть дети, которые могут, как и все, состариться к тридцати годам, если учёные ничего не придумают.
– Разве детям нельзя давать то же самое, проверенное средство, сохранившее жизнь их родителям? – удивилась Эльза. – Неужели даже руководители Партии не могут ничего сделать для собственных детей?
– В том-то и дело, что чудесным средством распоряжается Император. Таков Секретный Закон. Только один человек в Империи имеет право решать, кто достоин продления жизни. Избранных не должно быть много. И никто не знает состав этого средства, потому что рецепт находится у Императора, в надёжном сейфе за семью дверьми с охраной.
– Но он же не станет изготовлять его собственноручно! Значит, секретный состав известен хотя бы ещё одному человеку.
– Трудно сказать. Но я думаю, что всё устроено таким образом, чтобы никто, кроме Императора, не имел доступа к рецепту. А если кто-то и знал его раньше... ну, ты сама понимаешь... такие люди долго не живут. Средство производится поэтапно, под руководством трёх специалистов, ни один из которых не знает, что делает его коллега. За разглашение секрета грозит смертная казнь, и пока не было таких случаев, чтобы кто-нибудь проговорился, – вполголоса рассказывал Эл.
– Ну а вдруг эти трое всё-таки соберутся вместе и решат, что нужно сделать так, чтобы все граждане Империи тоже могли пользоваться средством? – предположила Эльза.
– В том-то и дело, что они не знакомы друг с другом. Допустим, они встречались когда-нибудь в коридорах Главной лаборатории, но там строжайше запрещено останавливаться и разговаривать. Откуда они могут знать, кто чем занимается? В том здании тысяча служащих, а то и больше. К тому же, поступая на службу, каждый из них принимал присягу, в которой говорится о строжайшей ответственности за разглашение научных секретов. Ты, вероятно, догадываешься, что это означает? А уж надеяться, что три человека сразу, не сговариваясь, пожертвуют собой и расскажут о своей части работы какому-то шпиону – это абсолютно исключено.
– Но как получается, что сверхсекретное средство всё-таки производится? Никто из специалистов не знает, что именно он делает, но кто-то ведь должен ими руководить?
– Даже главный фармаколог не имеет права знать, что происходит за дверьми каждой из трёх лабораторий. Он только следит за тем, чтобы сейф с промежуточным веществом был опечатан, а когда ему приносят сейф из последней лаборатории, он в присутствии двух свидетелей – охранников, членов Партии первой степени – проверяет уже готовое снадобье на добровольцах второй степени. Говорят, они неплохо выглядят и в тридцать лет, но, видимо, со временем их ждёт та же участь, что и всех остальных.
– Почему? Если это средство действительно продлевает жизнь, они не должны состариться так же быстро, как и все. Неужели молодых тоже могут транспортировать, как только им исполнится тридцать лет? – с ужасом спросила Эльза.
– Вряд ли они остаются молодыми в течение долгого времени. Средство необходимо принимать постоянно, а подопытные кролики уж точно не входят в число избранных. Их держат в лаборатории не больше года.
– Об этом тебе рассказал Поль? – спросила она. Эл кивнул. – А ты рассказываешь мне. Но ведь ты разглашаешь секретную информацию!
– Во-первых, кое-что мне было известно самому. Во-вторых, Поль мне доверяет и пытается помочь. В-третьих, ты моя жена, и я должен рассказать тебе всё, что могу, чтобы ты наконец поняла, почему нам нельзя медлить. Эльза, нам абсолютно нельзя медлить! Дорог каждый день! Если Капсулу укомплектуют, то следующего раза для нас может и не быть!
– Ты не боишься, что мы с тобой знаем слишком много? – спросила Эльза. – У нас никому не положено знать больше того, что определено Законом. Всё равно ничего не изменить. Мы уже не так молоды, и мне, честно говоря, хочется дожить спокойно.
– В любом случае нам беспокоиться не стоит. Поскольку тюрьмы у нас отменены, все инакомыслящие исчезают без лишнего шума. Империи невыгодно содержать их до тридцати лет даже в Институте человеческих возможностей, а на воле с такими мыслями им вообще делать нечего, – «утешил» жену Эл.
– Что ты говоришь! – возмутилась она. – Если мы с тобой всего лишь думаем и разговариваем о том, что нас волнует, значит, мы тоже инакомыслящие? Ну ладно, допустим. Всё равно никто не догадается, какие мысли у нас в головах. Но я ещё хочу жить! Может быть, у нас родится ребёнок... Или нам разрешат поехать ещё раз по главным городам, как тогда. Должно же случиться ещё что-нибудь хорошее! Пять лет – это тоже много...
– Эльза, дорогая, а кто будет растить нашего ребёнка, если мы... уйдём? Сколько лет ему будет, когда он попадёт в приют? – с горечью воскликнул Эл.
Некоторое время они сидели молча. Эльза с безучастным видом смотрела в окно. Она знала, каково живётся таким малышам в приюте.
– У нас впереди, по крайней мере, целых пять лет, даже если мы ничего не будем менять... Но если подумать... то можно и поменять, – сказала она.
– Ты согласна поселиться в Капсуле? Я правильно тебя понял? – обрадовался Эл.
– Да! Будем считать, что я согласна, – решительно сказала Эльза. – Если это действительно нам поможет, давай попробуем.
– Ура! – радостно крикнул Эл и тихо добавил: – Завтра же я выясню все подробности, касающиеся оформления, и мы с тобой уйдём из этой мрачной камеры!
– А как же ты теперь будешь работать в полиции? После всего, что ты узнал, после нашего разговора... Неужели тебе не надоело перетаскивать трупы?
– Но такая работа бывает только по понедельникам, а в остальное время я самый обычный полицейский. Слежу за порядком, помогаю гражданам решать некоторые вопросы.
– Но по понедельникам ты участвуешь в преступлении! Каждый понедельник, а ещё и в другие дни. – Эльза осуждающе посмотрела на мужа.
– Надеюсь, меня ты не считаешь преступником?
– Хорошо, ты не преступник, ты всего лишь заметаешь следы. Значит, ты невольно помогаешь преступникам! Разве не так?
– Но кто-то ведь должен перевозить покойников! – резонно возразил Эл. – Не оставлять же их как есть... В конце концов, это опасно! Ну, ты понимаешь... Иногда люди живут одни, дверь комнаты бывает закрыта, и лишь полиция имеет право взламывать её, если у коменданта нет подходящего ключа. Представляешь, некоторые жильцы меняют замки – и где они только их берут? – а дубликат ключа коменданту не отдают. Попробовали бы они поспорить с нашим комендантом!
– Это их право. В Законе ничего не говорится о замках. Но каким образом вы узнаёте, куда именно вам нужно идти? Вернее, откуда ваше начальство знает, кто умер в понедельник? – настойчиво спросила Эльза.
– У начальства есть списки умерших. Я не знаю, откуда они берутся. Вероятно, их составляют заранее...
Оба замолчали, раздавленные тяжестью собственных догадок. Наконец Эльза сказала:
– Эл, мне хотелось бы, чтобы ты ушёл с этой ужасной работы. Мне очень хочется, чтобы ты оттуда ушёл. Даже если тебе не присвоят первую степень, я всё равно буду тебя любить.
Она села рядом, взяла его руку и стала гладить её лёгкими, нежными прикосновениями – от внутреннего сгиба локтя до кончиков пальцев. От этой хорошо знакомой интимной ласки, предвещавшей нечто большее, по телу мужчины пробежала сладкая дрожь.
– Хорошо, дорогая. Я постараюсь что-нибудь придумать, – сказал он, крепко обнимая жену. – Я обязательно что-нибудь придумаю.
Он целовал её улыбающееся лицо и уже собирался снять с неё унылое зелёное платье, но Эльза неожиданно замерла и опустила руки.
– Эл, я подумала: а что, если через несколько лет мы с тобой тоже попадём в такой список? Скорее всего, в один и тот же – мы ведь оба родились в августе. Значит, за нами придут в августе... – сказала она грустным голосом.
– Ну вот ты и поняла, зачем я завёл разговор о Капсуле! Чтобы за нами не пришли в августе. Чтобы за нами вообще не пришли – никогда!
Сентябрь 2011 года
_____________________________________
Картина Данте Габриэля Россетти