Не стану описывать тот период, когда я кочевала по больницам, пока не поставили диагноз. Это тянулось два месяца, полные тревоги, страха, отчаянья, физической боли. Чего стоит одна биопсия, проведенная явно неопытным моим врачом! Когда мне потом делали компьютерную томограмму, врач спросила, глядя на мою темно-фиолетовую грудь:
– Кто это вас так?!
А уж она видела всякое.
Второй день переваливает за полдень, но я так и не дождалась интереса к своей особе со стороны медперсонала. Зачем тогда меня торопили срочно делать операцию?
Заглянула медсестра, назвала три фамилии вчера поступивших, дала команду:
– К старшей медсестре!
Мы, новенькие, я, Лида и Валя идем искать кабинет старшей медсестры. Меня же перехватывают по дороге на дежурном посту: на какие-то вопросы я вчера не ответила, когда заполняли мою историю болезни. Отвечаю сейчас и тут же слышу:
– С вас двести гривень в фонд отделения.
– Я уже заплатила в приемном покое за …
– То вы им платили за бланк, а это – в фонд отделения.
– Нет у меня таких денег с собой.
«Ничего себе! При пенсии в тысячу сто гривень я должна расстаться с такой суммой!», – расстраиваюсь я, открывая дверь в кабинет старшей медсестры.
– Волкова, заплатите в фонд отделения сто гривень, – не поднимая головы от бумаг, произносит красивая девушка с непроницаемым лицом. – Вот, распишитесь в квитанции.
– Но мне только что велели заплатить в фонд отделения двести рублей! И вам еще – сто? Как это?
– Кто вам мог такое сказать?
– Мне сказала женщина, что сидит на посту. Полная такая, черненькая.
Старшая медсестра, зовут ее Татьяна Васильевна, недовольно кривит губы, потом протягивает мне еще один бланк:
– А это надо заплатить в фонд больницы, в любой банк. Это – благотворительная акция.
– И сколько же туда? – усмехаюсь я уже с откровенной насмешкой.
– Ну, хотя бы гривень двести.
– Замечательно, – отвечаю я. – Не буду я платить. Сами говорите – добровольно. Сто заплачу, если такой порядок, но еще и в фонд больницы – это слишком.
Я возвращаю бланк на стол, не зная, что только что приобрела себе врага номер один в этом отделении.Я срываю план по добровольным взносам! Я подаю дурной пример остальным больным, которые тоже не захотят выступать спонсорами украинской медицины!
Онкология – это уже третья больница, в которой я побывала за апрель – июнь. И везде моя родная страна вытряхивала из меня деньги на содержание медицины. И нигде не давала бесплатных лекарств. Правда, бесплатно кормила. Как? О, это отдельная «народная» песня. Грустная, конечно. Зато я могу сравнить, где как кормят. Здесь, в онкологии, на Космической, гордятся своей кухней. То есть, она не своя, еду привозят с улицы Школьной, где, якобы, готовят вкусно и разнообразно.
Первый мой завтрак состоял из водянистой овсянки с хлебом и чаем. Зато выдали крошечный кусочек масла, чего уже давно нет ни в одной клинике!
На обед был овощной суп. Под этим названием значилась водичка, где сиротливо плавали четыре зеленые горошинки ( столько насчитала!), кусочки картофеля, капусты и морковки. Я хлебала жидкость, в которой не было ни грамма соли и масла, и ломала голову: как можно умудриться ТАКОЕ сварганить? Представить себе живую украинскую женщину, которая дома готовит вкуснейшие борщи, а здесь изощряется в приготовлении подобного варева, не получилось. Где откопали это чудо-повариху?
Рядом со мною вяло возили ложками по своим тарелкам «желудочники», пытаясь проглотить нечто протертое. С завистью поглядывали на «счастливчиков», отягощенных диабетом (помимо рака). Этим ко второму блюду полагалась тушеная капуста. Прочий народ жевал картофель с белесым рыбьим хвостом. Опять же загадка: где вырастили такую рыбу, состоящую сплошь из хвоста? Или телами угощают тех, «известных» больных, что лечатся на Школьной? Повезло…
И все-таки, все-таки… Заглядывая вперед, чтобы не возвращаться к этой теме, будем справедливы: здесь хоть есть деление на общий стол и диетический. В других клиниках от такой роскоши, как диета, давно отказались. В онкологии даже два раза в неделю утром выдавали вареное яйцо! А кое-какие блюда были вполне съедобны, если их подсолить или подсахарить. Например, манную кашу я ела без отвращения.
Раздатчица Света – это вообще солнышко ясное! Всем улыбается, желает приятного аппетита, для всех находит ласковое слово. Светленькая, кудрявая толстушка – настоящий ангел в этом заведении. Остальные медработники почему-то ходят с хмурыми лицами. Та же старшая медсестра – откровенная злюка, или сестра-хозяйка – красивая, молодая, стройная, но настоящая пантера. В этом я уже убедилась, невольно став свидетелем сцены, когда она устроила разнос санитарке. Та, правда, огрызалась, но оскорбительные вопли сестры-хозяйки гулко неслись по двум коридорам, вылетая на просторы больничного двора.
Да-а-а…
После обеда звонит муж. Я выхожу с мобильником в коридор и начинаю по нему фланировать с трубкой возле уха. На вопрос супруга, смотрел ли меня палатный врач, отвечаю, не замечая молодого доктора, пробегающего мимо.
–Здесь такого понятия как палатный врач просто нету! До сих пор меня никто не осматривал! А уже пять вечера! Как тебе?
Пробегающая фигура в зеленом летнем костюме резко останавливается – идет на меня, словно хочет протаранить:
– Повторите, что вы сказали!
– Повторяю, – говорю я и передаю слово в слово только что сказанное мужу.
– Кто вы такая? Из какой палаты??
– Волкова, из тринадцатой, – киваю на дверь своей палаты. – Поступила вчера утром.
– За мной, – командует врач.
Это был сам заведующий .
Молча идем к моей койке. Так же молча он ждет, когда я разденусь. Потом нетерпеливо помогает мне расстегнуть пуговицы. Стоя осматривает меня: тискает больную грудь. Впрочем, довольно деликатно. Руки у него не грубые.
И снова молча разворачивается к двери. Похоже, ты тут объект для медицинских манипуляций, а не живой человек, с которым нужно общаться…
– А когда мне будут делать операцию? – взываю я к его уходящей спине.
– Посмотрим, – бурчит он невнятно.
– И как это понять? – спрашиваю я у палаты.
Катю прооперировали три недели назад. У нее «что-то» между двумя гигантскими грудями, так что удалили только это «что-то», и она не лишилась важной для женщины части тела. Ходит на перевязку, когда в палату заглядывает медсестра и зовет:
– Больные Вячеслава Николаевича, на перевязку!
Получается, что Катя не бесхозная, а чья-то.
Интерна Вячеслава Николаевича за глаза все называют Славиком. Надутый от важности молодой парнишка, с походкой профессора, и числится нашим палатным врачом, как выяснилось вскоре. На операциях он только «снаряды подает», как пошутила
одна медсестра, а оперируют всего два врача – заведующий и его усатый друг.
Ездит на работу Славик на крутой «тачке».Наверное, это сынок влиятельных родителей, ведь устроиться в онкологию сразу после института трудно, да и на какие шиши может приобрести вчерашний студент дорогую машину? Ведь по статусу своему взяток ему еще не дают – не за что давать.
Я ненавижу ожидание и неопределенность. А потому в тот же день отловила нашего зава возле ординаторской , буквально поймала на лету. Передвигается он только так – стремительно. Ему то ли под сорок, то ли немного за, стройный, черноволосый, даже симпатичный, если бы не слегка деформированный нос – словно у боксера. В лице что-то неуловимо восточное. Судя по фамилии, татарин.
– Ну что там? – бурчит он куда-то в сторону, не успев юркнуть в ординаторскую.
– Игорь Олегович, я хочу знать точно, когда мне будут делать операцию. Может быть, в среду? Сегодня вторник…
– В следующую. Или в четверг.
– Ждать целую неделю?!
– Другие ждут больше.
И все это – сквозь зубы, слова жует, глаза – мимо. Манера общения…да нет никакого общения! Поговорили! Зачем тогда нужно было требовать свежие анализы, да такие дорогие! Ждать операции я могла бы и дома.
Больница для большинства – это испытание для нервной системы. Ломается привычный твой режим, ты вынужден терпеть рядом и таких людей, с какими бы на воле не хотел общаться. Ты зависишь от всех. Ты сталкиваешься с бытовыми неудобствами самого удивительного свойства. Например, в туалете обнаруживаешь, что нет кружка на сиденье, а это значит… сами догадайтесь – что! И унитаз такой низкий, что с него не подняться. И вообще – туалет для мужчин и женщин общий!
Ты должен также приспособиться к своей неудобной койке с узким матрацем. Сетка под ним предполагает, что сия коечка – скорее гамак для отдыха. Голова и ноги торчат над кроватью, а тело проваливается.
Наконец ты улегся, и тут оказывается – вся палата храпит! Оркестр из пяти голосов разного тембра выбивает тебя из сна окончательно! Под утро он замолкает. Значит – все перевернулись на бок и захлопнули рты. Ты засыпаешь, не подозревая, что это блаженство вскоре оборвется.
Раньше всех в палате просыпается Валя и начинает бурную деятельность: шуршит пакетами, доставая из тумбочки что-то, гремит посудой, потом включает кран и чистит зубы под звуки льющейся водички. И все это – впритык к Лидиной койке. Лида еще спит… Конечно, Валя сморкается, прочищает горло. Словом – ведет себя так, словно одна у себя дома.
Понятно, что я просыпаюсь первая и шепчу, чтобы не разбудить других. Ведь все еще спят:
– Вы не могли бы потише?
– А чего это вы мне делаете замечание? – заносчиво отвечает Валя. – Это вам не дома, пора вставать.
Я смотрю на мобильник: на нем пять тридцать утра! О чем и сообщаю этой бессовестной тетке.
Вот еще кто-то проснулся, нами разбуженный. И тоже вслух поздравляет спящих всех с добрым утром! Кошмар какой-то!
Потом является санитарка со шваброй, которая тоже громогласно желает всем доброго утра! Господи, какое же оно доброе?!
Санитарка не просто протирает полы, она загоняет тапочки подальше, грюкает шваброй о тумбочки, вслух жалуется на свою горькую долю – работать за копейки. Мы не виноваты в ее судьбе, но чувствуем себя таковыми. Ведь это нас она вопрошает с пафосом:
– Вы знаете, кем я была до пенсии?!
Кем, мы так и не узнали, но прониклись сочувствием, ясное дело…
продолжение следует
http://www.proza.ru/2013/10/03/1865