1
Если это правда, что прошлое отпускает, когда им поделишься с другими, тогда опишу его, недавнее прошлое, которое вцепилось в меня намертво…Хотя не любят здесь «негатив», всем хочется хэппи-энда. Но я ведь и не заставляю никого читать мои больничные
зарисовки ! На этом месте можете и остановиться…
Ночь. Я лежу в палате под номером 13 в хирургической онкологии и, конечно, не сплю. Перевариваю впечатления дня… Ну, не умею я подчинять свои эмоции рассудку. С этим у меня проблема. Вот понимаю: это больница, а не дом родной, здесь тебе не дадут отоспаться, разбудят рано. Да спи ты!
А память подсовывает утренние картинки – как мы с мужем и сыном сидим в коридоре Областной онкологии под кабинетом номер 1. Так указано в направлении на госпитализацию: явиться к 8 часам в этот кабинет с вещами. И все тут с вещами сидят, очередь заполнила весь коридор. У каждого возле ног сумки, а в них вещи – по списку. Список отпечатан и одинаков для всех: постельное белье (!), стиральные порошки, гели, мыло – в таком количестве, что ими можно вымыть все здания больницы целиком! Там же перчатки одноразовые – несколько десятков штук! Там… ой, не перечислить всего, что рядовой больной должен прихватить из дому для полного обеспечения техперсонала работой!
Но ведь и личные вещи нужны! Например, предметы гигиены, одежда, тапочки, посуда, полотенца, лекарства (этого добра нет в современных украинских больницах!)… Еда, наконец. Кто знает, как будут кормить и чем? Так что груз возле каждого изрядный!
И весь этот народ, молчаливо ждущий госпитализации, не сводит глаз с кабинета, куда должны позвать, но почему-то не зовут вот уже второй час! И родственники больных ( у каждого своя «группа поддержки») стоя переминаются с ноги на ногу … Многие приехали из области и устали с дороги.
Время идет, и напряжение растет. Кончается второй час сидения – никто никого никуда не зовет. Какой же у нас терпеливый народ! Но не весь. Мой супруг, например, громко вопрошает всех проходящих сотрудников центра:
– Где врачи? Что за безобразие! Уже скоро десять часов, а в направлении написано…
– Врачи на оперативке! – отвечают ему раздраженно.
– Зачем тогда созывать народ к восьми часам?! Ваши врачи чаек попивают сейчас за дверью, я только что заглядывал! И никуда не торопятся!
В голосе моего мужа появляется металл, который производит дурное впечатление на тетку в белом халате, с лицом советской чиновницы.
Опускаю диалог мужа с этой особой. Жертвой выступления моего благоверного стала я, не успевшая произнести ни слова: когда подошла моя очередь, я и услышала приговор от своего врача, которая меня готовила к операции два месяца:
– Вы направляетесь на улицу Космическую. У нас на Школьной нету мест.
Я в шоке! Ведь это она делала мне биопсию, потом гоняла меня по лабораториям города на всевозможные анализы (дорогущие) и процедуры! Это она на консилиуме врачей расписывала, какой у меня букет болячек, из-за которого операция представляет большой риск. И это вопреки ее ужасающей картине симпатичный доктор, возглавляющий комиссию, осмотрел меня и сказал решительно:
– – Будем делать!
А потом со мной долго беседовал анестезиолог – здесь, на Школьной!
– Есть у вас места, неправда, только что несколько человек уже направили в ваше приемное отделение! Космическая – это же так далеко!
– Скажите спасибо своему мужу. Не надо было устраивать скандал. Нам здесь не нужны скандалисты, – ответила милая моя О.А. , не поднимая глаз.- У нас здесь лежат известные люди!
Я в таком состоянии, что эта нелепая добавка «известные люди» меня даже не задевает.
Выхожу во двор клиники, где ждут меня сын и муж. Не могу сдержать слез досады, бросаю мужу:
– Спасибо тебе!
Пока объясняю ситуацию, сын с укором смотрит на папочку и добивает беднягу:
– Не надо тебе было устраивать это! Не время. Пока маму не положили, надо было терпеть.
Муж оправдывается. Он только хотел порядка!Но поздно, поезд ушел, и я делаю очередную ошибку: вместо того чтобы идти в корпус хирургии и немедленно разыскать того, кто наметил меня на операцию именно в этой клинике (она близко от дома!), покорно отправляюсь « к черту на кулички», то бишь на улицу Космическую…
В нашем городе три онкологических клиники. Все заболевшие хотят попасть в областной онкологический центр, что на Школьной улице. Эта больница старая, славится давними традициями, отличными специалистами. Туда трудно попасть городскому жителю. Но все же попадают окольными путями, как водится. Две другие клиники – на окраинах города, куда общественный транспорт не ходит и надо добираться на маршрутках. Недавно их объединили в единый онкологический центр. Но единства как раз и нет – две разные школы, которые негласно воюют между собой.
– Постарайтесь попасть на пятый этаж, там наши врачи работают, – советует моя бывшая врач, к которой я решила никогда не возвращаться.
Попасть на пятый этаж не смогла – там переполнено, как мне сказали уже на месте.
– Идите на шестой, там свободнее…
Болтливая нянечка, расхваливая свое отделение, бросает реплики для моего раздумья:
– У нас чисто, есть места, доктора молодые. Донецкие ребята. Можно сказать: здесь филиал Донецкой онкологии. Зав – из Донецка, его друг и помощник – тоже. Наших сняли, ихних поставили.
«Наши», «ваши» что бы это значило? Почему наших сняли, донецких «ребят» поставили? За что сняли? Неужто и здесь политика?
Днем палата обсуждала донецких ребят с явным неодобрением, хотя никто ничего толком не знал, а я молча слушала, на ус мотала. Поняла одно: неразговорчивые «ребята» на вопросы не отвечают, поймать их невозможно.
– Можно, только в курилке, – уточняет женщина, лежащая возле двери. –Врачи – а курят, курят часами! Потом в нашу палату дымом тянет.
Я принюхалась: точно, тянет. Дверь с табличкой «запасный в ведет в курилку, куда бегают все курящие работники. Впечатление такое, что ни одна медсестра или нянечка не ведает о вреде курения…
Оказывается, здесь нет такого понятия как обход палатного врача. К каждому больному забегает тот врач, который его оперировал. Но так как в нашей палате через процедуру операции прошли три человека, а еще три только готовятся к ней, то понять мы ничего не можем. Например, а кто будет оперировать? И кто наш палатный врач?
В первый день пребывания я не увидела ни одного врача. А пока рассматривала сестер по несчастью. Всего в палате шесть человек. Моя койка под окном по правую сторону. Рядом лежит особа непонятного возраста, но явно моложе нас всех. Она демонстративно не участвует в разговоре: либо выходит в коридор, если ей звонят на мобилку, либо читает толстую книгу, либо вообще уходит гулять во двор. Ей сняли дренаж (я пока не знаю, что это такое), она свободна, ей не до нас. Ее скоро выписывают. Безликая внешность моей соседки не вызывает у меня никаких эмоций. Особа – явно закрытая, но у меня не возникает желания ее раскрывать.
Следом в нашем ряду, под самым умывальником, лежит только что поступившая, как и я, Лида. В течение дня у нее успели перебывать все три дочки со своими детьми и завалить продуктами тумбочку и холодильник. Лида – оптимистка, все время улыбается и жует, жует. Через полчаса водворения ее на койку мы уже знали, что живет она с мужем и дочками в доме, который построили сами, живет далеко, поездом добирается до города на работу. Их дом – это такой веселый колхоз с кучей детворы. За незлобивый нрав Лиду все обожают. Приятная женщина, медсестра по образованию, интеллектом не отягощена, но добра, и ее все обожают.
На противоположной стороне, под окном, возлежит Катя. Диву даюсь, как она помещается на узкой койке. И как не рухнет эта койка под ее весом – в 130 кэгэ! Огромных размеров женщина. Ее необъятный зад колышется под халатом, груди трясутся. Катя – простая сельская баба, без следов косметики на морщинистом носатом лице, выглядит лет на двадцать старше своего возраста. Короче – не красавица. Но глаза! Нет, тоже красотой не блещут, но в них – ирония! Они живут и говорят всем: вы меня плохо знаете.
Катя пребывает в состоянии хронического пожирания печатных изданий – выброшенных газет, старых журналов, оставленных кем-то книг. Или же решает кроссворды, не обращаясь ни к кому за помощью. Молодец, Катя!
Соседка Кати - Зина, величественная старуха со следами былой красоты, с высоко взбитыми волосами, типа башни. У меня на эту прическу стойкая аллергия еще с молодости: все встреченные мною препротивные чиновницы имели именно такое сооружение на голове.
Зина не разговаривает, а вещает. Короче, дама с апломбом. Между мною и ею мгновенно устанавливается пока немотивированная неприязнь , как нынче модно говорить – на клеточном уровне. Мои клетки уже предчувствуют будущие мини-конфликты или мелкие выяснения отношений. И даже знаю, что не я буду их инициатором. Просто я уже попала в категорию «неблагонадежных» только за свой вид.
А какой у меня вид? Глаза слегка подведены, губы накрашены и волосы тоже крашены – «под меня», то есть каштановые, без седины, еще и довольно густые, подкрученные. Мои ровесницы считают такое отношение к собственному «портрету» легкомысленным, даже подозрительным ( а как она вела себя в молодости?!). В нашем возрасте, говорят они, надо быть скромными, нечего «молодиться», никому ты не нужен!
Это точно – не нужен. Но привычка следить за своей физиономией и модой не исчезает, если рядом с тобою шагают по жизни муж и взрослые дети. Они не хотят видеть жену и маму бабкой, похожей на бомжиху. Они гордятся, что их маме не дают ее лет, что она выглядит современно. Дело даже не в окружающих или привычке. Старость не украшает никого, но женщину даже унижает. Не хочется плевать в лицо своему отражению в зеркале. В углу, возле двери – ¬Валя, та самая, что возмущена врачами-курильщиками. Эта весь день критикует. Всех и всё – начиная от правительства , кончая больничными порядками. Она права, но вот ее хочется выключить. Я знаю – почему. Из-за тона – поучающего, менторского, но главное – не это. Я никогда до сих пор не встречала человека, речь которого целиком состоит из штампов. Это какой-то особый феномен – мыслить избитыми истинами в форме устойчивых фразеологических конструкций. Поговорки типа «без труда не вытащишь и рыбку из пруда» так и сыплются из ее уст. При этом Валя безбожно издевается над ударениями в словах, чего мое филологическое сердце не выдерживает. Во времена Валиной молодости ( мы ровесницы) дикторы на телевидении и радио говорили грамотно, можно было прислушаться. Я никак не могу понять этой потрясающей языковой глухоты. Ведь у Вали высшее образование и работала она всю жизнь в каком-то строительном Управлении, – ходила в небольших начальниках.
Валя – человек порядочный, она за справедливость, но вряд ли когда-нибудь эту справедливость отстаивала. Она из рода Молчалиных. И обличительные речи произносит только перед слушателями, такими же бесправными, как она. О прошлых временах тоскует, как, впрочем, почти все в нашей палате. Кроме меня.
Продолжение http://www.proza.ru/2013/09/25/852