ГЛАВА 10.
НЕ ОГЛЯДЫВАТЬСЯ НАЗАД.
Обратно шли медленно. Увидев по-особенному красивое облако, останавливались и в полном молчании поднимали головы, заворожённо рассматривая чудо. Когда сияние облачка угасало, становясь тёмно-серым, неразличимым на темнеющем с каждой минутой небе, вздыхали и опять шли, не забывая периодически вскидывать глаза на небосвод.
На западе почти угас невероятного оттенка свет, всё больше отступающий перед наползающей фиолетовой тьмой с востока. Оттуда, медленно и величаво, двигалось тёмное покрывало ночи, украшенное сияющими, мерцающими многочисленными звёздами и почти полной луной – ночь обещала быть с лёгким морозцем.
Как только в очередной раз остановились, Лана тут же привычно вытащила толстый альбом и быстро и умело стала набрасывать эскиз увиденного, помечая сбоку карандашом особенности колора и экспозиции.
Над её головой, высоко держа в руке большой фонарь «Летучая мышь», замер Джордж, затихнув дыханием и млея от близости любимой, рассматривая её руки, пальцы и огненные волосы, сияющие в свете светильника ярким оттенком листвы красного канадского клёна.
Она ворчала беззлобно, когда руки его начали дрожать от восторга, косилась, сопела, иногда быстро целовала, отчего фонарь просто не мог ровно освещать белые листы рабочего альбома.
Трепетал и продолжал любоваться волосами – так и не полюбила шапок. Лишь капюшон был накинут на голову, едва держась на макушке озорницы.
Туристы не осмеливались в такие минуты приближаться к именитой юной художнице, отшучиваясь, что потом увидят работы в репродукциях и сравнят впечатление от увиденного сегодня пейзажа с её мнением и видением, а сами понимающе улыбались, скромно наблюдая за влюблёнными, вздыхали мечтательно и снова шли вперёд.
– Ой, посмотрите только! – кто-то выкрикнул так удивлённо, обратив на себя внимание всей группы, что не сразу проследили за его рукой. – Там… на обочине шоссе!
На дороге их ожидал… автобус!
Привалившись спиной к его корпусу, стоял Петер и, засунув озябшие руки в карманы утеплённой кожаной куртки, смотрел на небо. Увидев уж очень завораживающую картину, тихо присвистывал губами и поражённо бормотал: «Mein Gott, was f;r eine Sch;nheit!»*, и дальше смотрел сияющими мальчишечьими голубыми глазами на запад, любуясь необыкновенным красочным закатом. Услышав удивлённый возглас группы, смутился своей чувствительности, густо покраснел, оттолкнулся от машины, неловко по-медвежьи потоптался и полез в кабину.
– Петер! Ты как здесь оказался? Мы не заказывали рейс. Вечер. Ты должен отдыхать!
Лана первая поднялась в салон и, шагнув к водительскому сиденью, обняла мощные плечи мужчины тонкими ручками.
– Спасибо, что встретил нас! – ласково поцеловала в тугую холодную щёку, заглянув с тревогой в глаза. – Замёрз, бедный. Почему не подошёл?
– Встретить не трудно, – смутился невероятно ласки хорошенькой девушки. – Оставить нельзя транспорт. Напарник спит, нездоров немного. Механик поехал в мастерскую. Один я.
Вспыхнул, как маков цвет, когда озорница ещё раз чмокнула в щёку, полыхнула русской густой синевой в наивную разбавленную немецкую голубизну взора и убежала на своё место.
Люди медленно заходили в салон, в порыве признательности жали водителю руки, хлопали по плечам, а старушки норовили приобнять, да только рук не хватало – крупным оказался.
Он ужасно смущался от такого количества внимания и похвал, хотел провалиться сквозь землю или опять очутиться на маленькой кухоньке милой старушки возле пыхтящего самовара, вдыхая горьковатый аромат непрогоревших берёзовых щепочек в горниле.
– Петер! Как ты нас нашёл? Это первое. Кто прислал? Второе. Кто разрешил открыть ночью гараж? Третье. И почему ты не пьёшь шнапс со старушкой, а мёрзнешь здесь? Четвёртое, – смеясь, ворчал Стас.
Пожимая руку, хитро оглянулся на салон, вдруг сильно обнял, стиснув в немалых лапищах плечи немца.
– Смотри-ка, а мне всё больше нравится его лапать!
Стыдливый смех затопил салон автобуса.
Сев рядом на кресло сменщика Гюнтера, Стас трогательно приник к груди Петера!
– Как приятно…
Грохот сорока пяти глоток содрогнул воздух, качнув и сам автобус.
– Ты… Это… Не увлекайся очень… – вздрагивая крупным телом, Петер грохотал басом. – Я женат… Уже лет пятнадцать… Несвободен…
– Да и я женат… Шесть лет уже… – Стас утирал слёзы, смеясь и всхлипывая, – и жену свою обожаю… Очень…
Не скоро успокоился народ: хохотал, смеялся, хихикал, утирал слёзы и опять срывался на смех.
Водитель с басовитым ржачем и беззлобным ворчанием, наконец, вытолкал с запасного сиденья русского озорника-переростка и указал ему на место гида позади себя.
Парень и там не успокоился и, привставая с места, шептал нежности на пунцовое ухо водителя.
Он вздрагивая в смехе крупными плечами, показывал огромный волосатый кулак за свою спину и гундел на английском и немецком, что точно свалит транспорт в реку…
– Смотрите!..
Его странный голос мигом оборвал смех туристов и заставил посмотреть в окно слева, куда указывал рукой немец, притормозив «Мерседес».
В небе, уже совсем далеко, где-то в космической вышине, догорало облако и имело оттенок такого насыщенного цвета огня, словно перо сказочной Жар-птицы, потерявшей его в полёте. Оно всё рдело-горело, пульсировало и нехотя менялось – там ветер свирепствовал, будто осерчал.
Люди схватились за дорогущие фотоаппараты, стараясь поймать последний вскрик солнца: «Я здесь!», пытаясь передать всю красоту незабываемого вечера в этом городе, на берегу Волги, в сердце России, в Тутаеве, бывшем Романов-Борисоглебске.
Вспыхнув в последний раз, словно обиженно вскрикнув, через минуту-другую свет-огонь угас окончательно, вызвав протяжный тоскливый всеобщий выдох у людей. Сразу стало как-то темно и грустно, неуютно, одиноко на земле. И холодно. И страшно отчего-то.
Лица потемнели и построжели.
Стас решил отвлечь группу от мрака за окном и, присмотревшись к реке, встал, положив руки поверх спинок сидений. Заговорил медленно, облегчая уставшим за день сотрудникам работу:
– Дорогие мои! Сейчас, когда мы пересекли по мосту Волгу-Матушку и едем её берегом, можно наблюдать самую удивительную картину поздней осени, – подождав, когда Лизавета и Анатолий переведут своим группам, продолжил: – Помните, что я сказал ещё в самом начале маршрута? Что вам чрезвычайно повезло со временем, совпавшим с путешествием. И то, что сейчас наблюдаем – яркое тому подтверждение. Начав путь на пороге осени и зимы, стали свидетелями последнего осеннего листа, едва держащегося на ветке, и его опадения. Но ветка недолго была без украшения. Мы видели на ней тонкий ледок после ночного дождя и утреннего заморозка. Восхищались густым инеем, так украсившим деревья и кусты. Теперь наблюдаем ещё одно уникальное природной явление: «курение» воды.
Помолчал, давая время гидам.
Приникнув к окнам автобуса, туристы разглядывали реку в свете редких фонарей набережной.
– Присмотритесь к поверхности воды, дорогие. Видите, как над ней клубится тонкий дымок пара? Это вода ещё не остыла до температуры окружающего воздуха и противится природе – не желает покрываться панцирем льда на долгие месяцы! Вот и отталкивает мороз паром, тёплым воздухом глубин, борется за текучесть. В русском языке есть понятие: первозимок, предзимье. Перед зимой. Порог зимы. А для воды я бы ввёл понятие: предледье. Перед льдом.
Криво улыбнулся, уловив возмущённые взгляды переводчиков. Те, как могли, переводили, поясняли его мысль людям.
– Напомню вам официальные понятия стадий замерзания воды: ледяные иглы – ледяное «сало» – «снежура» – «шуга», – рассмеялся, увидев ошалевшие глаза Лизки и Толяна. – Да-да, понимаю: попробуй тут переведи! Но вам это придётся сделать, родные, иначе людям не понять ничего, – продолжал говорить на английском, чтобы туристы всё слышали. – Первые два понятия относительно переводимы, а третье расшифровать можно просто: снеговая кожура, и составить из частей «сне-» и «-жура» всё слово – снежура. Четвёртое, по тому же принципу: шуба снега, следовательно, «шу-» и «-га», полностью – шуга.
Вспотев, сотрудники едва справились с объяснением.
Туристы заулыбались – поняли!
– Вот поэтому я предлагаю новое понятие: предледье. И пока «курится» вода, пока над Волгой будут туманы, нас ждут ещё немало интересных открытий и незабываемых картин.
Остановился возле кресла Катрин.
– Дорогая Катиш, – поцеловал руку старушке. – Вы сегодня были одарены самым волшебным закатом! Но у меня есть в арсенале ещё и не менее завораживающий рассвет, – посмотрел в усталое лицо женщины, тепло и сердечно улыбнулся, пожав сухонькую кисть. – Не рискнёте ли Вы прийти и на него?
– Боюсь, утром не соберу костей, – заговорив в своей манере, вызвала тихий смех у коллег. – Вы великолепный гид и человек, Стас, но ещё и мучитель, безжалостный истязатель и коварный бесстыжий соблазнитель!
Понимающий и сочувственный смех накрыл салон полностью.
– Конечно, рассветы – самое лучшее, что может предложить женщине мужчина, но меня едва не убил и закат… – едва договорила шёпотом, приникнув к плечу мужа.
Гийом укоризненно посмотрел на парня, сжав недовольно тонкие губы: «Опять?..»
– Спасибо, Катрин, за признание моих скромных заслуг, но понимаете в чём тут особенность: густой туман сегодня вечером…
Загадочно окинув притихших людей тягучим бархатным серым взглядом, Стас вызвал у женщин всех рас и возрастов краску смущения и чувственный трепет.
– …и потому завтрашний рассвет будет по-настоящему незабываемым. Клянусь жизнью!
Услышав последние слова, Кэт залилась слезами: «Большего нельзя сказать: Стас прощается с группой».
Люди замерли, в салоне повисла могильная тишина.
– Неужели не найдётся человека, который встретит со мной этот рассвет?
– Найдётся, Стас! Я предлагаю Вам свою кандидатуру.
Молодой незнакомый голосок, говорящий на великолепном французском, заставил вздрогнуть туристов. Очнувшись от пугающих дум, стали судорожно вертеть головами в поисках источника.
С задних рядов поднялась тоненькая маленькая девушка.
Стас оглянулся и замер – Вероника!
– Если найдутся в группе отважные любители необычного и завораживающего по утрам – милости прошу!
Незнакомка продолжала говорить на безупречном французском, с характерным прованским говором и прононсом!
Франкоговорящие туристы одобрительно загудели, привстали, оглядывая чудное видение.
Стас, переводя её слова своей группе, вспомнил, что Ника школу закончила с золотой медалью. Хмыкнул: «Умница!»
– Мы не возражаем против компании, двумя руками «за», – с лёгким поклоном закончила филигранную речь.
– Спасибо, милая, – отряхнувшись от тяжёлых мыслей, Кэт выпрямилась, загадочно посмотрела на гида, – но мы уж лучше отоспимся и вдоволь поваляемся в постелях денёк.
– Увы, родная, и этого тебе не удастся, – покачал головой супруг, грустно улыбнувшись почти чёрными выразительными глазами. – Ты, вероятно, забыла: завтра группа едет дальше. По плану, в Ярославль. Маршрут ждёт.
– Нет! Не поеду! Объявляю суточную забастовку! – возопила старушка, опять обрушив смех в группе. – А так же мораторий на любые передвижения по городу и улице – только местные вояжи: от стола к туалету! Бойкот! Саботаж!
– Это не в моей компетенции, Катиш. Надо поставить в известность начальство. Я постараюсь договориться сегодня же, но не надейтесь на чудо. Мы здесь три дня – никогда группа ещё не задерживалась так подолгу в одном месте. Вы же это понимаете.
Примирительно похлопав женщину по руке, Стас прошёл из конца в конец весь автобус.
– Кто ещё желает остаться в Тутаеве на сутки-двое?
Как только помощники перевели, люди замерли, задумались и… начали поднимать руки.
Через несколько мгновений лес рук стоял над головами, вызвав оторопь и у Станислава, и у Елизаветы, и у Анатолия, и… у Светки, которая привстала и поражённо уставилась на салон. Опомнившись, также подняла, толкнув Джорджа – вскинул с радостью. Петер, подумав, поддержал выбор, став последним иностранцем: поднял обе руки, видимо, решив за сменщиков, чем даже не рассмешил, а добил Стаса.
Рухнув в кресло, замолчал надолго, затем встал, выпрямился, обвёл поднятые руки расширенными потрясёнными глазами.
– Бунт на корабле? Протест лично мне, как руководителю маршрута? Острое неприятие методов ведения? – молчание, руки стоят. – «Достал» полулегальными экскурсиями и лекциями? Утомил сложными высказываниями и морализированием? Или сказалась элементарная усталость от длительного маршрута?
Только на этих словах руки с облегчением опустились и… раздались аплодисменты.
– Так почему молчали раньше? Отчего только сейчас забастовку объявили?
Аплодисменты стихли, и Стасик насторожённо замер. Задумался, вскинул голову резко, почти догадавшись.
– Ааа, собор. Я перегнул палку?
Молчание.
– Или события в нём попросту стали последней каплей, что переполнила чашу терпения?
Тишина, неохотные согласные кивки. Молча, не поднимая глаз.
– Коль что-то затронуло ваши души…
Застыл, поднял лицо к небесам, превратился в вопрошающий истины столп. Прислушался. Видимо, дождался ответа.
– …не пора ли заказать в церкви межконфессиональную службу? Бог един – услышит ваши молитвы и из православного храма. Как идея?
Затихли, подумали, просветлели лицами и… снова зааплодировали.
– Значит, так и поступим. Где хотите побыть наедине с богом?
Смолкли, застыли, даже не смотрели на соседей, не советовались и взглядом.
– Обязательно ли нужен католический собор?
– Нет. Пусть это будет маленькая православная церковь. Только мы. Чтобы вместились лишь свои, – тихий голос Кэти был слышен в абсолютной тишине салона хорошо. – Кто-нибудь против?..
С трудом привстала с кресла, окинула людей зоркими синими глазками, вскинула вопросительно безупречную седую бровь.
– Вот и отлично. Устройте нам, пожалуйста, Стас, обедню или вечерню – как получится, – с облегчением села на место.
– Сделаю всё, что от меня зависит. Постараюсь решить до завтрашнего обеда вопрос, если нас не сорвут на маршрут. Будет церковь в другом городе, только и всего!
Поспешно подняв руки, успокоил глухо заворчавших туристов. Помолчал, подумал, вернулся к наболевшей теме. Неожиданной и непредусмотренной никем.
– Только ли усталость сказалась и подтолкнула к такому решению? Нет ли личной неприязни к сотрудникам бюро? К Лиз? К Анатолю? Ко мне?
В ответ – безмолвие.
– Что повлияло? Фрески? Закат? Сама аура древнего городка, которая перевернула душу, заставив посмотреть на жизнь новыми глазами?
Несмелые и негромкие размышления, аплодисменты, виноватые улыбки, облегчённые вздохи: «Догадался, умница».
– Спасибо, дорогие мои, – поклонился в пояс смущённым людям. – Думал, что схожу с ума, ощутив это почти сразу, ещё на подъезде к Тутаеву, в той озорной деревеньке!
Громко расхохотались, вспомнив, покраснели, стали лукаво переглядываться, вздыхая с облегчением – почти разрешился кризис.
– Значит, поддерживаете просьбу Кэтрин о двухдневном перекуре? Есть заказы? Просьбы? Жалобы? Особые желания? Личные потребности?
Притихли, подумали, покачали головами.
– Просто, оставить в покое у хозяев и не навещать?
Дружные и задиристые аплодисменты, смех, ехидные улыбки.
– Понятно: «достал», – грустно поник головой, чем рассмешил ещё больше. – Приглашение юной госпожи Вероники остаётся в силе: милости просим на восход. Сбор в восемь утра на площадке…
Поперхнулся, обвёл глазами резко замолчавших и странно стихших людей.
– Понятно. Спасибо за сегодняшний вечер. Рад, что он не разочаровал. До завтра? – увидев суровое лицо баронессы, расхохотался. – Я должен вам сказать, что решило начальство!
– Через наших хозяев и передадите, – проворчала, озорно скосив взгляд на задние сиденья. – Отдыхайте и дайте возможность сделать это нам!
Подъезжая к слободе, Петер несколько раз посигналил в темноту. Как только открыл двери, туристов увели местные, помахав руками с фонарями на прощание.
– Всё, и ты свободен, парень! – обняв, отпустил немца Стас. – Отдыхай. Ничего пока не знаю – вам сообщат. Шнапсом не увлекайтесь!
Погрозив кулаком из кабины, хохоча, он уехал в гараж.
– Не задерживайся долго, – шепнула Вероника Стасу.
Быстро ушла, поняв, что ему нужно поговорить с коллегами, терпеливо стоящими в сторонке.
– Ну, други, соображения? Что за бунт? Кто инициатор? Что назрело и когда? Почему сегодня?
– Нет ответов, Стас, – Толик задумчиво крутил пуговицу короткого осеннего шерстяного пальто, хмурясь и сопя. – И никаких предпосылок, уверяю. Что-то вскрылось сегодня, то ли в соборе, то ли после него. Кстати, спрашивали о миссис Вейсман, мол, куда исчезла? Озвучил твою версию, подозреваю, не поверили.
– Их проблемы, – отмахнулся нарочито небрежно, жёстко контролируя эмоции и выражение лица. – Она престарелая, что удивляться? Резко почувствовала себя нехорошо вот и уехала домой. Маршрут сложный, затяжной, климат влияет, пища непривычная, да ещё осень с зимой борются – всё могло сказаться на самочувствие. С пожилыми такое случается – не первый случай в нашей практике, не так ли?
Толик согласно кивнул, покосившись на Елизавету.
– Лиза! Какие мысли? Что услышала, почувствовала, заметила, родная?
– Всё штатно, Стасик, – едва очнулась, включившись в обсуждение. – Мои скандинавы – бесхитростный народ: всё на лицах написано. Было привычно. Только этим вечером что-то случилось: молчаливы, лица потерянные, загадочные. Нет, и у меня нет объяснения, прости.
– Смешно становится, – проворчал, потеребив макушку. – Словно школьники запланировали побег от классного руководителя, чтобы купить иностранной жвачки и «Пепси-Колы», ей-богу! – покосился на друзей. – Влюблённых в группе нет – не «сольются», старики захандрили – их право, – посмотрел на девушку. – Мне нужен срочно Вадим. Срочно!
– Я не знаю где он.
– Как только появится – направь ко мне. Это ему нужно, прежде всего, пойми.
– Хорошо. Я могу уже идти? Ноги отваливаются…
– Простите, родные. Каюсь. Заносит в последнее время – пора на покой, в отпуск на полгода!
Рассмеявшись, они поцеловали старшого в щёки. Ушли, обнявшись, растаяли в темноте.
– Она так юна! Твоя Вероника.
Тихий голос за спиной заставил вздрогнуть Стаса и резко обернуться: Света.
– Рискуешь сильно, родной. Сколько ей? Смотри, ходишь по краю.
– Эти слова я постоянно слышу с год-полтора, не меньше.
Грустно улыбнулся, взяв её за плечи, всматриваясь в сумраке в белеющее личико, любимое до крика.
– Привык, уже не боюсь ничего. А Вероника… Ей завтра восемнадцать, вот и выпросила такой подарок – рассвет со мной. Присоединяйся со своим парнем – она не против.
Наклонился, приник с поцелуем, нежно касаясь родных губ. Понимая, что глухое чёрное отчаяние захлёстывает колючей железной проволокой горло и душу, калёным булатом режет сердце, оторвался, едва справившись со слезами и дикой болью.
«Стоп! Не стоит тревожить. Пусть живёт спокойно с Джорджем – хороший, достойный парень. Рядом со мной сейчас слишком опасно! Я отпускаю тебя, Светочка моя, долгожданная радость и весь смысл жизни. Живи за нас обоих, единственная. Только живи!»
Через силу взяв себя в руки, сжал душу в кулак.
– Спокойной ночи, милая. Пока! – поцеловав ей руки, стремительно растворился во мгле.
– Ты это видел? Что с ним такое?.. – обернулась.
Из темноты появился Гоша.
– Что думаешь? – вскинула бровки.
– Он в отчаянии. Понимает, что дни сочтены. Чувствует. Не зря Вадим стал часто пропадать. Если вступится – пострадает. Пора действовать. Кэт всё сделала?
– Да. Доставлено по адресу. Едва растолкали Дэни – был сильно пьян.
Взяв его под руку, неспешно пошла по ночной улице к домику своей хозяйки, где и поселились, как семейная пара.
– Еле дождался нас, кивнул: «Порядок. Доставил по назначению». Теперь, только ждать реакции. Что ещё остаётся? – тревожно посмотрела в лицо. – Не опоздали, Гошка?
Прижалась тельцем, озябнув на вечернем стылом воздухе в тонком кашемировом пальто.
– Не волнуйся, всегда есть запасной вариант. Мы не одни в игре. Успокойся, милая.
Поцеловав в губы, прижал к себе и быстро повёл к дому.
«Давно кипит кровь от желания. Хватит разговоров и прогулок – пора любить и радоваться. Ночь. Хорошо, что смогла трезво взглянуть на ситуацию с новой любовницей Стаса. Боялись срыва. Спасибо, смогла расслабиться и просто жить ролью. Для меня она уже давно не игра, а сама жизнь. Жизнь с любимой. Единственной».
– Что думаешь о девочке?
– Он делает то же, что и ты – похожи в этом. Стас защищается и защищает. Тебя. Пытается держаться на расстоянии, как ни кричит душой, ни рвётся телом. В последнем порыве любви, наступает себе на сердце и горло и отводит от тебя «слежку» и внимание. Даже спит с другой девочкой. Вы же супруги, он открыто признался в автобусе. Женаты больше шести лет…
Его сиплый, грустный голос глухо звучал в прохладном воздухе и почему-то сильно ранил её сердце. Готова была броситься за Стасом и, дико закричав, кинуться в объятия… Вовремя опомнилась: «Не время для безумств. Нужно следовать чётко прописанному плану. Бюро Совина разработало. Рядом. Помогут». Заплакала тихо, потерянно.
Притянул, обнял, вздохнув печально.
– Не плачь, любимая. Я ещё в Саванне сказал, что ни на что не надеюсь, и буду рад и суткам счастья с тобой. Если не можешь видеть, уйду в гостиницу. Объяснить всегда можно: поссорились.
Уткнувшись в его грудь, вцепившись в отвороты пальто худыми ручками, отрицательно потрясла головой.
Поцеловав в висок, понимающе улыбнулся через боль: «Тоже защищается, бедная».
– Спасибо, Светочка! Держись, единственная, и не оглядывайся назад, на несчастливые годы разлук и одиночества. Ожидай в будущем лишь абсолютное счастье – верь и надейся на это. В прошлом нет ничего хорошего – светлое впереди, поверь мне. Я верю, верь и ты.
Прижался, стал ласкать пальцами тонкое личико, касаться губами, согревая прохладную кожу щёк и губ, подбородка и носика.
Задрожала, приникла, подняла лицо навстречу сладким поцелуям.
– Идём домой, желанная моя, – хрипло выдавил и, подхватив на руки, занёс на ступени домика.
– …Я уже стала тревожиться.
Поцеловав в губы Стаса, Ника помогла раздеться и потащила на кухню.
– Сначала поешь! – присмотрелась, погрустнела, поняв причину. – Всё будет хорошо, – едва сдержала слёзы. – Ты только не отчаивайся. Всегда найдётся способ исправить положение, поверь. Когда мама была в реанимации, я чего только ни пережила: страх за её жизнь, за наше сиротство в случае смерти; ужас от того, что придётся сдать братьев в интернат и идти работать, а не ехать учиться; отчаяние и чёткое осознание того, что жизнь закончилась, едва начавшись, и отныне в ней будет только нищета, убогость и вечная борьба за кусок хлеба…
Ставя тарелки с едой, отвлекала его от грустных мыслей, так ясно читающихся на красивом, обречённом, трагическом лице.
– И ещё были минуты, когда встал выбор: жить или не жить.
Стас замер, поднял вопросительно брови, заглядывая в её глаза.
– Да-да, именно так. Поняла: если мама умрёт, братьям будет легче без меня. Их заберут в детдом, обо мне не надо будет переживать – освободятся в определённом смысле, – пожала плечиками, смущённо краснея чудным юным личиком. – Надеяться нам не на кого, понимаешь? Родни нет никого рядом, а с дальней и не знались никогда. Некому помочь и посоветовать. Тётка, и та неродная – подруга мамы с детства. То, что мать выкарабкалась, явилось настоящим чудом, оно и решило мою судьбу. Выжив сама, она спасла от смерти и меня. Потому мальчишки любят нас так – поняли всё.
Убрала тарелки со стола, быстро ополоснула под горячей водой в раковине. Присела рядом, взяв мужское лицо во влажные, тонкие, нежные ручки.
– Теперь, когда ты в беде, я понимаю тебя, как никто другой. Надейся на чудо. На неожиданное везение. Забудь про неудачные эпизоды жизни. Смотри вперёд, смело шагай в неизвестность, смейся, радуйся и люби, – приникла с манящим поцелуем, прижавшись к крепкому телу. – Не забывай: мы должны встретить рассвет – мой подарок на восемнадцатилетие. Достойный подарок. Очень.
Выйдя из-за стола, подхватил Нику на руки и, целуя, понёс в темноту маленькой девичьей спаленки, в ароматы детства и невинности, в тишь и тепло, в коротенькое счастье юной женщины.
* – Mein Gott, was fur eine Schonheit! (нем.) – Боже мой, какая же красота!
Сентябрь 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/09/26/1974