Сейчас вот докурю сигарету и, наконец-то, сделаю первый шаг к своим мечтам. Я сяду в автобус маршрута Красноярск – Богучаны и целую ночь буду ехать в отпуск на Ангару. В её осенние рассветы, в её мечты бабьего лета, в розовый дым закатов на золоте сопок, в её сочные, как капель в апреле, мерцающие ночами звезды. Я, наконец-то, сумею сделать свои важные дела: посижу за столом на дне рождения папы, покурю ночью в разговорах о жизни с младшим братом, приберусь на могилках близких и любимых. Скажу им своё наболевшее и запоздалое – извините. Извините, мои дорогие, меня за всё моё, хорошее и плохое. Извините, любимые, и за то, что я в своей жизни с вами был не всегда таким, каким вы спешили меня видеть, и каким я мог бы быть. Ведь мог бы! Искренне скажу. Скажу и своё спасибо – за то, что они в моей жизни были! Были и остались. И не только в памяти – они часть моей жизни.
Просто покурю, ходя по кладбищу, всматриваясь в фотографии знакомых и не знакомых мне лиц. Вспомню. О жизни подумаю.
О жизни подумаю и поговорю с друзьями за столом, за водочкой и наливкой, за пивком после хорошей настоящей домашней баньки! У моих друзей это всё удовольствие не по праздникам подается! Ну, а когда друг в гостях на баньку – советую помечтать о таком вместе со мною.
Но мои мечты – сбываются!
И еще обязательно будет бабье лето. И моей племяннице исполнится пятнадцать лет. И я обязательно сделаю ей подарок. Еще не знаю какой, но сделаю. Подарок пятнадцатилетию бабьему лету на Ангаре!
И, наверное, у меня будет возможность посидеть ни одну ночь в свете настольной лампы и почитать, и, возможно даже, кое-что и пописать. Я так давно, просто так, беззаботно, и не поглядывая на часы, мол, что это уже – утро, – не читал и не писал своё.
И буду картошку копать. Весной я не сумел её посадить, но её всё равно посадили! Позвонили, спросили, мол, осенью будешь картошку копать? Буду – заверил я. И мне поверили. И буду я эту картошечку копать и радоваться ей, картошечке. И спасибо говорить за эту радость буду.
И черемуху буду лопать. И мечтать буду, что из такой-то черемушки можно ведь литров тридцать наливочки стоящей сделать. Но эти мечты, про литры наливочки, не сбудутся.
А потом мой друг увезет-забросит меня куда-то на Бедобинку, аж за Беляки, где я буду целую неделю-две один одинёшенек. Нет, я был и жил и подальше, – и там где Эвенкия, и там где Заполярье, и там где почти Северный полюс, и там где экватор, и там, где почти Южный полюс. Но это всё не то. Там работа, тут мечты. Тут я буду один, совсем-совсем, да так, что … ну почти никому и не нужный. А если и нужный – знать не знаю об этом.
Можно ведь и такое однажды себе позволить.
Я позволю себе, я позволю себе:
- буду рыбку ловить утром и вечером в темных уловах Бедобинки,
- брусничку собирать на опушках ельника и по кочкам болота,
- у костерка, в облюбованном с вечера месте, сидеть ночью и попивать напрелый на брусничнике или на шиповнике чаёк,
- ровно в 24-ре ноль-ноль, секунда в секунду, будет мне филин кричать своё: –у-уу-у-ууу-у-уууу! – мол, пора ложиться спать,
- а по утрам птички будут чирикать, сойки покрикивать, мол, пора бы и позавтракать, давай-давай, мол, шевелись, вставай. Я и сам люблю с утра хорошенько и плотненько кушать, да так, чтоб лень появилась. Лень – это предел удовольствия. Тело в таком случае, аж, до следующего утра не будет гундосить, мол: пить, пить, да – жрать, жрать. Другие заботы, другие дела – другая радость будет нужна. День же ведь весь впереди! Для тела это важно, оно не отвлекается и меня от дел моих не отвлекает. И у нас с ним вместе одна забота – радость жизни. С самого раннего утра – одна радость!
И буду я в эту радость под чириканье птичек выползать из спальника и из избушки, а вокруг – благодать! Я, в пять минут: и в костерок, шающий в сыром валежнике с ночи, сушин подброшу – захрустит он, затрещит звонко; и чаек поставлю – через две минутки и он уже шипит; и что там будет приготовлено с вечера – тоже подогрею; а сам зарядочку сделаю – мышцы погрею, да сухожилия порастягиваю. Вот и им жизнь уже в радость! Ну и прочее…
Утренняя рыбалка будет у меня заканчиваться к полудню. От избушки до уловов, где сетушки поставлю и до лодки – с километр по тропке в ельнике. Буду идти, а на меня разное местное зверьё смотреть-дивиться будет. Я для них буду нечто вроде как «передвижной человекопарк», что ли. Бурундучки, белочки. Про птичек разных – молчу. Я никого трогать не буду. Нет нужды. А зверьё разное и всякое, когда не трогаешь, да не мешаешь ему, – оно тебя своим начинает считать. И любопытство своё не прячет. Ты идёшь, а оно из-за дерева, из-за коряги на тебя глазками своими зырк-зырк. Интересно ведь! Что это тут туда-сюда постоянно ходит, и надолго ли тут появилось, и как с этим жить-то, можно? Можно, можно – подмигну я белочке. Со мной – можно. «Где белка осенью жирует – зимой соболь живет…» - почему-то буду думать. Думать и сам всё это зверье разглядывать. Вот, мол, еще один выводок рябчиков. Мол, уже третий!
К обеду вернусь обратно, к избушке. Рыбку почищу, помою, посолю и – в мох-холодильник, под груз. Пусть улов солится. А сам скорее приготовлю что-нибудь лопать. Ни что-нибудь, а что душе пожелается! Рыбку пожарю или ухи сварю. А потом снова в лес. Сначала просто похожу по лесу, познакомлюсь, так сказать, присмотрюсь. А потом и ягодку начну собирать. А к вечеру – на рыбалку! И, главное, по ночам звезды на небе буду разглядывать. Я их, наши настоящие, ангарские – уже и забывать стал.
И, конечно, в каком-нибудь улове Бедобинки, проверяя сети, обязательно искупаюсь. Нет, не специально. Случайно. Случай такой обязательно произойдет со мной: сноровки рыбацкой у меня нет. Сами знаете: без рыбацкой сноровки сети проверять на маленькой и лёгонькой лодочке-плоскодонке и не искупаться – враньё! А у меня ведь отпуск, где всё взаправду, по-настоящему. Это я буду плыть с нижних уловов… Рыбёшка: окунёшки, сорожки, – мелочь есть, но в основном – лапти, две щучки – одна другой больше, да налим – на уху и на жарёху хватит, а куда его? Не солить же! Короче, рыбы на полтора ведра - удача моя рыбацкая, - всё это в лодочке моей плескаться будет. Почему плескаться? Лодочка дырявенькая, водичка насочилась, сантиметров на десять. Я в лодочке на коленях стою. Иначе – нельзя. Такая вот лодочка! Дно из алюминия, а посередине, от носа к корме, – плаха. Вот на ней-то и присел на коленях, иначе – если мимо плахи, - дно оторвёшь. Плаха посередине, равновесие держать помогает. А в моём случае, туда-сюда неловко качнулся, и, лодка, плоскодоночка-то – не ванька-встанька. Болотники мои развёрнуты – не сыро. Да я бы воду-то отчерпал, но, черпачок (ковшик) на берегу оставил. Забыл! Привычки-то еще нет. А между уловом, где я плыву, и уловом, где берег меня ждёт – Бедобинка узенькая, глубокая, течение сильное. А сверху над ней, в самом узком месте прохода, – толстая, с длинными сучьями, ель лежит. Валежина – с берега на берег. А мне от этого всего еще интересней. Вот это удовольствие! Или как там, адреналин? Так у меня этот адреналин аж зашкаливает, в тело уже не вмещается, в ауре орёт: О-оо-о! Лодчонку выровнял носом в течение и разогнал. Да здорово так! Под ель-валежину как крейсер несётся! Успел нагнуться сам… Нагнуться-то успел. У меня куртка – «энцефалитка», на ней еще нашивка «МинГео СССР», классная штука для тайги, а она с капюшоном. Вот капюшон-то и оделся на сук, и, меня с лодочки, вмиг один, сбросило. Как полетел – не помню. Лодку только успел удержать, чтоб не перевернулась. И главное: вода под ключицы, а я на чем-то сижу. И лодку двумя руками держу. Рыба, вода в лодке, весло, – всё на месте, в лодке. Удачно. И я, оказывается, на топляке сижу! Он параллельно валежине, но под водой, тоже в берега упёрся. Под ногами дна нет. Глубоко. Сказка! Ну и ладно. Хорошо, что хоть такая. Выбраться из такой сказки было уже не сложно. Тем более, коль стал уже сказочным героем. У сказок ведь конец всегда один – счастье. Да не простое, а сказочное! Потом, у берега, тоже искупаюсь. И весло сломаю при этом! О-оо-х!!! А на берегу уж отведу душу. Всю русскую латынь вспомню! Вот молодцы были эти древние русские монахи, латынь изучавшие. Уж дали они народу душеотводные слова! Минут пятнадцать буду только болотники с ног стаскивать. И не молча! Потом раздеваться, одежду отжимать… Хорошо, что это произойдёт не в первый, а во второй день. В первый день Бедобинка меня встречает всегда мошкарой и комарьём. А потом: куда что девается! Как на курорте. Ни мошки, ни комаров. Но прохладно. Это я почувствую, когда, уже голышом немножко посижу, покурю. Курево-то, как и спички, и ружьё – на берегу оставляю. Мало ли чего. Друг этому научил-посоветовал. Покурю, и, вдруг так хорошо станет. Аж, радостно! Вот это удовольствие!
Но это так я мечтаю, мол, будет такой случай. А по серьёзному-то, знаю: обязательно это случится! На этой речке-то Бедобинке столько моих пра-пра-дедушек и пра-пра-бабушек жило! И не один век. У меня папа ведь – бедобинский! И ведь все они, особенно по молодости-то, страсть-то, когда такая спеет, ни один раз бывали и тут, на этом месте Бедобинки, где в эту осень и я буду! Да она, Бедобинка-то, меня сама искупает, как бы я ни противился ей по своей глупости, как бы ни осторожничал. Роднее ведь её для меня разве что Ангара. А я ведь к ней-то вот только в эту осень приду. В первый раз, к сожалению. Ей ведь обидно, что я даже в какой-то Лимпопо, сраной, и то купался. А, вот в ней, в Бедобинке – нет. Не честно это ведь, не по-людски! Родной ведь я ей человек! Вот и искупает она меня, по-родственному, да так, чтоб по-людски было! Я, конечно, сначала огорчусь: вот, мол, горе рыбак. Поматерюсь от души. Но когда пойму… Счастливым человеком я стану!
И встречу я белякинских мужиков, ягодников. Они себя назовут: Игорь и Лёха. Это я подойду однажды, возвращаясь после утренней рыбалки, к избушонке своей, а там уже двое незнакомцев управляются: костерок развели, чаёк преют, сапоги свои да портянки сушат. И меня, завидев, извиняться начнут.
Здравствуйте, - скажу им. Так и познакомимся. И останутся они у меня на ночку, две – гостить, ягодку-брусничку собирать. А ночью они будут байки таежные рассказывать! И будем мы чаек попивать, да знакомству радоваться. И признается Лёха, мол, вот ведь как хорошо-то бывает без водки-то! И расскажет, как она ему мешала всю жизнь. Точнее, не то чтоб и мешала, но иногда, даже хуже – очень мешала. А Игорю водка и не мешала, вроде бы, но и так, как сейчас без неё – совсем не плохо! Тем более, тут, на Бедобинке-то. Это ведь, она, Бедобинка – речушка-то речушечка, а на ней в бытность свою, в прошлые-то века, даже местный народ – эвенки, особо не засиживались. Место-то странное, очень. Тут и без водки… А уж с водкой-то!
- Это хорошо, паря, что без водки-то. А то бы…
Уж это «а то бы» случилось у мужиков прошлой осенью. Рассказали! Поздненько, на первый лёд пришли сюда рыбачить. Снасти взяли, еду, затарились. На двоих, да на трое суток – прилично затарились. Еле дотащились до избушки. Взмокли порядком! Дотащились, расположились, ну и для сугреву тела и души, а потом и за начало, чтоб удачу не обидеть – приняли чин чинарём, как заведено. А Бедобинка, словно назло им, трое суток под лёд не ложилась. Может и боле, сутки-то не считаны были. Какой там счет! Как привели тело и душу в порядок, сходили до Бедобинки. А она еше не подо льдом! На обратном пути рябчиков постреляли, и, понятно: костерок, супчик, бутылочку достали, и, за удачу, за счастье удовольствия в жизни! И началось. Три раза по ночам, крадучись ездили домой - затаривались. Вот это точно помнили мужики: три раза в три ночи. Туда-обратно – вот и утро новое! Здравствуй, радостное! А тут вдруг, видимо, устали. А то как, коль проснулись, светло, холодно как в морозильнике. А день уж звенит, ясный, солнечный! В сини неба – ни перышка! Солнце над высоким ельником как бубен. Ёлки ты палки! Мужикам и опохмелится, есть чем было, – опохмелились! И о рыбалке забота появилась – пошли смотреть Бедобинку: уж в такой-то мороз может и под лёд легла? Идут: впереди – Лёха, следом Игорь. К первому улову подошли: Бедобинка как зеркало! Тишина – звенит. Лист на воде лежит. А Лёха прямо так, как шёл, так с тропинки на мысок, с мыска на воду… И пошел! По воде! По листу на воде! Но только так, осторожненько наступает… Ишь ты, мать твою! Игорь, при виде этого – на колени пал. Не дурак, ведь, как ни пил, а понял, что так – не может быть! Лёха-то, уж какой там ни какой, но всё равно ведь не Иисус этот, Христос-то! Да что же это такое-то! А Лёха уже увереннее, шлёп да топ, по воде-то, по листу на воде-то! Боже ты милостивый! Крестится Игорь, поклоны бьет! Уж как там ни пил, а понял: водка до этого довела. Рассудка лишила! Молит у бога прощения, клятвы даёт! Не буду! А какие-то другие мысли, сторонние, напоминают, мол, не зря тунгусы, эвенки эти, на Бедобинке-то не засиживались, обходили её! Вот ведь как оно-то всё! Боже всемилостивый, услышь! Куда там, как же! Лёха вон уже в серёдке улова, деловито так, руки в карманах, шлёп да топ по воде-то, по листьям-то в воде, да что-то там под ногами разглядывает! Ишь, ты! Вот это допился! Боже, да услышь ты! Да прости! Жене ведь обещал. Врал, конечно! Смешно было: верит ведь, дурра! Да прости ты, боже милостивый! Верни рассудок! Пить брошу, завяжу! Врать не буду. Даже тому мужику, у которого самогон-то брали, когда в деревню-то, по ночам-то крадучись, приходили, сколько там, шесть вёдер окуней обещали… Шесть вёдер не пойманных окуней - пропили! Так и ему, тоже врать не буду, выложусь, где рыбой, где деньгами – всё отдам. Прости! Верни рассудок! Боже всемилостивый, прости! Куда там! Лёха, вон, аж, бегом по воде-то, по листьям-то в воде, - несётся. Прытко так! Ишь, подбежал и пританцовывает ещё!
- Чо, богу молишься за лёд? Пра-аа-вильно!
Лёха орёт, танцует на льду!
- Ишь, какой крепкий-то! Ледок-то теперь! А-аа? Я там…
Леха отмахнул рукой в сторону середины улова, к яме,
- Окуней видал! Рыбы-то, пропастища! А-аа-аа-а!
Ликует Лёха!
Радости было у обоих много. Особенно у Игоря. Надо ведь так, идиотом, ни с того, ни с чего, стать-то! Бывает же!
Мужики, сначала, конечно же, на уху надёргали. Потом еще ведришка два. Охотку сбили. В ночь ушли пешком к мотоциклу, это километра два идти болотом. Привычно. Хожено уже. В мешке ведро окуней прихватили. Игорь настоял.
- Приедем в деревню, мужику врать не будем. Вот, ведро окуней, мол… Отдадим…
Игорь больше врать, да выкручиваться не хотел. Упаси боже! Хватит. С Бедобинкой не шутят. Тут с водкой-то, может и не плохо, если по-людски, да всякое тут случается. А без неё, водки-то, совсем не плохо.
Расскажут гости мои это, посмеёмся весело. Байка ни байка, а выдумаешь такое ни в раз. Закурим. А я молча пожалею: вот ведь как получилось-то! Именно сегодня, утром, достал я имевшуюся у меня бутылочку водки, раскупорил её и … вылил. Так здорово мне жилось и радовалось в это утро! И не хотелось уже этой радости мешать. Понятно ведь, отдых – не работа! А я ведь отдыхаю, в отпуске. Да еще как отдыхаю! Вот проснулся:
– жизнь звенит, птички чик-чирик всякое глаголят, и, у меня радость – ушица, да стопка-две водочки!
– на рыбалке сетушки проверяю-плаваю. Благодать! Красота-то вокруг – звенит, мне рада. И я рад! Но мне еще и мечта дана: приду к избушке, а там - ушица и стопка-две водочки, при костерке-то!
– и когда рыбку буду чистить, в мечтах весь: вот вычищу, засолю, и, тогда – ушица, да стопка-две водочки!
– пойду по тайге, по болоту, местность изучать, её к себе приручать: где тут ягода, где тут птички, какие тут тропиночки есть, куда-откуда бегут… А в мечтах, на правах главного: вот приду к избушке, ушицу подогрею на костерке и стопочку-две – выпью!..
И всё это – воплощается! Тем и счастлив, вроде как буду. Только счастье-то какое-то зависимое, неуютное. Лишнее что-то в нём! А хотелось большего. Настоящего. Вот я и избавлюсь от лишнего. Вылью. Пятьсот граммовую я уже откушал, успел отдыху и мечтам своим пофартить! А эту вот, семьсот граммовую – вылью. Да просто так, откровенно. Утром костерок растрещится говорливо, кукши мои, птички-сойки, обнаглеют, тоже жрать хотят, туманчик размечтается облачком стать, а я бутылочку достану, стопочку налью и откушаю с рябчиком да салатиком, запивая удовольствие чаёчком на корнях шиповника напретом. Благодать! Покурю… и бутылочку переверну. Та в руках моих повздрагивает, побулькает, и притихнет. И начну мечтать я, наконец-то, не о костерке с ушицей и стопариках, а о том, что вокруг! О том, о чем мечталось ранее, куда и спешил-ехал под луной в отпуск. О радости жизни. Так уж бывает: иное удовольствие – счастью, порой-то, и мешает. И так мне хорошо станет, так счастливо!
А вот теперь, сейчас-то, ох, как пригодилась бы. Уважил бы своих гостей-то! Ведь одна бутылочка, да на троих, да в такую-то ночь, да под такими-то звёздами, да при таком-то костерке, да тут, сейчас-то, да при такой-то нашей закусочке, да в наши-то разговоры – ну совсем неплохо было бы нам. Это ведь не та была бы водка, которая мешает жить. Эта была бы та водочка, которая жить помогает. Но я молчу. Нам и так хорошо! Мы уже и забыли про неё, водку-то. У нас байки про медведя, в угодьях которого мы, оказывается, ночуем, да про семью волчью. Медведь ниже по течению, а волки живут выше. И сетуют гости мои, мол, видишь каки дела-то! А ты тут один, мол, живешь. И потом, мол, завтра мы уйдём, а ты будешь еще жить-то один. Одному тут жить не дело.
– Так что ты своё ружьишко-то, если чо, так, для острастки применяй. Пугни и всё. Потому как, если не убьешь сразу, ранишь лишь – сожрут вмиг один…
У меня ружьишко – 32-ой, длинностволочка. Оно дробью плюёт как 12-тый пулей. А уж пулей-то, понадёжней, чем тозовочка. Друг, вон мой, тозовочкой-то, одним выстрелом медведя взял. Но друг таёжник, как говорится, с пелёнок. Он и по лесу-то ходит как сохатый – уж насколько я привычный ко всему, да и в таёжном посёлке родился и вырос тоже, ан нет ведь, я за ним как олень бегу, жидковат я. Но против медведя – не сробею, – хорохорюсь. Мол, патроны с пулями имеются. Но это так, к слову. Гости мои правы – не охотиться ведь пришел.
Да, и такие гости у меня будут.
У меня отпуск-то будет – настоящий!
И настоящий медведь-муравейник тоже будет. И будет он дивиться: что это за чмо двуногое тут в его угодьях шастает? Песни поёт, рыбку ловит, ружьишко таскает, ягоду собирает, да ещё и костры ночами, где ни попади, палит. И на звезды смотрит, и луну любит…
Именно луну любит! С мечтой о том, что эта самая луна сегодня всю ночь будет мне в дороге в окно автобуса глядеть – я и зашел в автобус.
Для любования луной я себе билет купил заранее, давно. Попросил, чтоб место в билете было у окна. Такой и продали.
Но на том месте, что продали мне, оказалось, уже сидела дама. Так: удобно, по-хозяйски, расположилась и в окошечко посматривает. Я ей: ни здравствуйте, ни добрый вечер, ни, даже, мол, извините… Я ей просто, мол, непорядок, вы на моем месте, у окна! И тому подобное. Ну, фраза, две ещё. И прочее. Не грубо, но и без обязательных культурно-порядочных глупостей.
А что хотите?
Я в отпуск к мечтам еду! Мне как никогда – мечты мои нужны. Я к этим мечтам ни один год шел. Я заботой о них ни один год жил. Конечно, в жизни своей я был далеко не редкий гость на Ангаре. На два, три дня, а иногда и на недельку – заскакивал в отчину детства и юности своей. Но тогда я всегда приезжал в гости. Я себя привозил! А теперь вот что-то вызрело в жизни, настоялось в душе. Сам к себе еду. К тому, которого потерял, может быть в той же Африке, или где-то на Аляске, а может в Туре, или в Париже, или в Сингапуре? А может быть еще раньше? Заблудился как-то незаметно в заботах своей жизни и потерял мечты. Спохватился вот! Не поздно ли? Надеюсь, что нет, коль появилась мечта – в мечты вернуться. Я ведь еще не забыл где они! Я ведь еще не забыл, как уезжал я от них! Улетал, точнее, последним вечерним рейсом аэрофлота Богучаны – Красноярск. Тогда еще Аэрофлот был и здравствовал. И как луна на меня смотрела сквозь стекла иллюминатора. Как я на неё. Какая изумительно красивая и сочная тогда была луна! Я ведь смотрел на луну и мечтал, что вот, мол, когда у меня всё состоится в жизни, я обязательно вернусь, и, обязательно будет луна меня встречать. Ведь провожает же! Я ведь еще не совсем успел забыть это. Вот в мечты свои и еду теперь. В те мечты, к себе, к тому себе, кто умел мечтать и подарил мне целую жизнь. Я не устал от жизни. Я люблю жить! Но я почти разучился мечтать. Хорошо вот, что спохватился. И не поздно! Я еще могу позволить себе мечтать о том, что вот могу вернуться в свои мечты, к истоку их, к себе, настоящему. И совсем не так, как на известной картине. Нет, я не блудный сын! Я еду только в отпуск. К себе. В свои мечты! У меня все мечты – одна другой следствие. И луна, пусть теперь лишь в окне автобуса – их обязательное начало! И, вдруг, бацк! Начало – скомкано. Да если бы только скомкано… Ребёнку подарили большущую красивую конфету на Новый Год! Дед Мороз со Снегурочкой подарили! Он об этом мечтал, ему даже снилось как Настоящий Дед Мороз и Настоящая Снегурочка подарят Настоящую Большую Конфету! Вот это Новый Год, да?!! Настоящий!!! Ребёнок развернул конфету, а конфеты-то нет! Муляж! А значит и Новый Год, Дед Мороз и Снегурочка в один миг и на всю жизнь уже стали – Ненастоящие! Началась другая жизнь – Ненастоящая! Нет уж, увольте! У меня мечты – настоящие. Потому и сбываются!
Вот это я и почувствовал, когда увидел её. Дама сидит, на меня не глядит, но меня ждёт. Вижу, чувствую. Ясно, почему ждёт. Вот поэтому и я, естественно, ей, энергично, словами: трах-трах и трах! А она в ответ только ресницами своих глазищ: хлоп-хлоп и хлоп. И опять так же. И ещё что-то совсем невнятное, мол, я тоже люблю у окна сидеть. А я ей внятно: ваша любовь меня не интересует.
На все, на это, секунд пятнадцать – двадцать ушло.
Может и больше.
Управился!
Дама пересела и, когда я устроился на своём месте у окна под будущей луной, участливо посмотрела на меня.
Смотри, смотри – ехидничаю. Я у окна сижу. Я доволен. Я буду луну теперь ждать…
И автобус поехал. И я вместе с ним, в нём, у окна в ожидании луны.
Я ехал в отпуск!
Луну дождался после Канска. Точней, когда проезжали окраину этого городка, уже на выезде. Сумасшедшая была луна! Я такую давно не видел. Я посмотрел на соседку. Она спала. Или дремала, не важно. Её дорожный светло-голубой костюм в свете луны томился голубоватым заревом. Теплым-теплым, близким-близким. И ничуть не хуже луны. Черные волосы, влажные губы. Даже на ресницах тихонечко теплились, пропадая и вновь появляясь, искорки – такие маленькие лунные звездочки.
Я ехал в отпуск!
… в окне автобуса луна взъерошена,
Она спешит в голубизне
В туман серебреных горошинок
Средь облаков в таежной мгле.
Мне почему-то загрустилось,
Я лучшего уж ждать не мог,
Моей соседке явно снилось
Что у её присел я ног.
В окне автобуса луна взъерошена.
Спешит, не отстает от нас,
Её, такую нежную, хорошую
От одиночества автобус спас …
Я ехал в отпуск!
Луна была бесподобна! Соседка еще лучше. Это честно.
Я так и ехал: разглядывая то луну, то соседку. Губы соседки, казалось, чему-то тайно улыбались.
Какой тут сон!
И мне вдруг как-то размечталось и поверилось …
Ведь мне совсем ещё не надо
Волнение пришедших чувств,
Мне даже осень не награда –
Я ваших губ пока боюсь.
… все было бы совсем не плохо,
когда б ни эта внутренняя боль,
душа стеснительно поохав
вдруг загуляла как гармонь.
Не ждал, не думал, не гадал,
чувств ожиданья не копил,
ведь мне любовь всегда скандал,
пустая трата нежных сил.
И вам, похоже, тоже, счастье,
как в ясный день гроза с утра,
что разрыдалась, и напрасно, -
качают радугу ветра.
Мечты напрасно подарю
в испуг влюбленных ваших глаз,
пусть бегают встречать зарю
в ушедшем лете и без нас …
Ведь нам совсем, пока, не надо
Волнение пришедших чувств,
Нам даже счастье не награда –
Я ваших губ, пока, боюсь…
И пока мне так пелось и мечталось, пока я любовался луной и соседкой – соседка моя проснулась. Мы потихонечку разговорились. Обычные разговоры ни о чем и о том: кто куда, кто зачем, и кто, почему едет. Всё это: легонечко и понемножечку, само собой, слово за слово, улыбка в улыбку, ля-ля в ля-ля – разболталось и выяснилось.
Соседка оказалась – богучаночка.
Она хорошо знала, как и то, что было, так и то, что будет скоро в Приангарье. И откровенно с удовольствием рассказывала мне об этом. Конечно, мы вспомнили и про то, как я умудрился сесть к окну.
- Я бы ни за что не уступила бы вам это место, - призналась она, - если бы ни решила, что вы просто плохо себя чувствуете в автобусе. Я, вообще-то, не люблю никому и ни в чем уступать. Ну а мужчинам – тем более.
И я согласился.
Действительно, как это я так умудрился? Дама, и это, очевидно, была – Дама, и как раз из тех дам, чьи желания не просто закон для мужчин, но удовольствие. А я вот лишил себя удовольствия.
И я обвинил во всем луну.
И мы заговорили о луне и о том, что в эту ночь луна была великолепна.
К сожалению, я был плохим собеседником: во мне все еще пелось и мечталось. И мне очень хотелось рассказать моей соседке об этом, и сказать ей спасибо … за луну. Разумеется, не за ту, которая была справа в окне, точней и за неё тоже. Обязательно. Но…
… но нам совсем, пока, не надо
волнение пришедших чувств,
нам даже осень не награда –
я беспричинно веселюсь…
В окне автобуса заря на ощупь,
Такое нужное томленье губ,
Что горизонты тихо ропщут
И в день привычный нас зовут.
Я ехал в отпуск на Ангару!
Ни в Сингапур, ни в Китай.
Ни в Мозамбик или ЮАР.
Ни в Монголию или в Финляндию.
Ни на Аляску, ни даже в Анголу.
Ни в Америку: Вашингтон, Нью-Йорк, Филадельфию и прочие …
Ни в Италию, Бельгию или Голландию.
И ни в Англию.
И, слава богу, даже не в Париж.
Меня в эти места в отпуск не приглашайте.
Я там был, и не в отпуске, и не единожды.
Мне там не о чем мечтать.
Я ехал в отпуск на Ангару!
Я ехал в свои дела, заботы.
Я ехал в свои мечты!
Мечты никогда не предают…