(1941-1945)
Город беспощадно бомбили. И каждый раз, спеша на работу в госпиталь, Агриппина с тревогой поглядывала на смертоносное небо. Принимая носилки с бесконечными ранеными, она со страхом всматривалась в их лица, опасаясь узнать среди них Петю, или Лизу, - оба ушли на фронт с первых же дней войны. «Петенька! Лизонька! Только вернитесь! Я Вас умоляю! – твердила про себя Агриппина. – Я вас так люблю! Берегите себя, мои милые!»
Анисим ни по возрасту, ни по состоянию здоровья уже совсем не годился ни для войны, ни для тыла. Но он был вполне в здравом уме и сам вел свое хозяйство, без посторонней помощи. Поэтому Сашеньку Агриппина сразу же отвезла к нему в деревню, там, в семидесяти километрах от города, теперь было намного безопаснее.
Саша, в отличие от Лизы была совсем не капризна и они с дедушкой очень хорошо поладили. Она росла веселой и шустрой девочкой, и забавно тараторила на французском какие-то несложные стишки, которым ее научила Агриппина. Она во всем помогала деду: научилась топить печку, с удовольствием мыла пол и носила воду в маленьком ведерке. А по ночам, когда на непогоду Анисиму особенно сильно крутило раненную ногу, она тоже не спала. Она самоотверженно сидела возле дедушки, охраняя его беспокойный сон, и заботливо поправляла то и дело сползающее одеяло.
Война снова принесла с собой разруху, голод и болезни, и Агриппине ничего не оставалось, как вновь обратиться к бархатной сумочке – у нее не было выбора.
Она использовала каждую возможность, стараясь навестить своих родных, которые ждали ее с нетерпением. Бывало, она всего на несколько минут приезжала с оказией из города. Она забегала в дом и бросала им мешки, набитые всякой снедью. Где она все это брала – Анисим не спрашивал, проворно припрятывая эти дары от посторонних глаз и радуясь, что будет, чем накормить ребенка. Но иногда, он, мучаясь от страшных предположений, думал, не украла ли она, не убила ли кого, добывая эти разносолы. Он и предположить не мог, что это найденные Агриппиной сокровища, о которых он ничего не знал, продлевают их жизни…
Осенью Саша, оставленная на попечение деда, пошла в первый класс. Местная школа, временно располагалась в пустующей избе. Там, в большой отапливаемой комнате, стояли длинные столы и лавки, на которых сидели дети разного возраста, мешая друг другу и толкаясь. Через два года рядом с Сашей посадили двух девочек – Клаву и Маняшу, и все трое вскоре стали неразлучными подружками. Девочки обожали Сашу и старались подражать ей во всем, потому что Саша была особенной.
Она как-то слишком прямо держала спину, слишком ровно ставила ножки при ходьбе, и ступала легко, будто порхала над землей - просто глаз невозможно было отвести! У Саши были волнистые темные волосы и огромные серые глаза, такие же, как и у Лизы. У нее всегда были аккуратные тетрадки, и как она красиво писала буквы!
Не имея других игр и развлечений, Маняша и Клава стали играть «в Сашу». Они увлеченно ходили за ней по пятам, копируя ее походку и каждый жест. И, как-то раз, Маня, сидя за столом перед чугунком с кашей, сказала нараспев:
- Ну порежь колбаски чуток, и шоколадку к чаю возьми...
- Ты чего это про какую-то колбаску плетешь? - насторожилась ее мать. – Ты где такое слышала?
- Это мы с Клавой «в Сашу» играем!
- А причем здесь Саша? – удивилась мать.
- А мы у нее под окном часто сидим, и слушаем, как она говорит, а потом спорим, у кого лучше получается повторить. Правда же у меня лучше, чем у Клавы?
- Правда-правда, - поспешно сказала мама и задумалась. - Откуда у них в доме колбаса и шоколад, когда тут на одной каше?.. Агриппина, небось, из города привозит... Да и дядя-то у них, вон какая шишка! И служебная машина, и говорят квартира шикарная, и Сашку одевают во все новое, ни разу никаких обносков не видела на ней… А теперь еще и шоколад Сашке, - с завистью думала она.
И запретила Маняше дружить с этой нехорошей девочкой. А заодно, и бабушка Клавы, узнав, в чем дело, тоже самое запретила и ей.
Однажды Агриппина сделала для себя еще одно непростое открытие. Как-то в госпитале, пожилая медсестра, Анна Марковна, остановила ее на лестнице и сказала:
- Мне тут поручили перепроверить списки и уточнить личные данные сотрудников. Будем с днем рождения всех поздравлять! Ты, Лаптева, когда родилась?
- В девяносто четвертом, - быстро ответила Агриппина.
- Да ты что? Совсем от бомбежек рехнулась? – недоверчиво посмотрела на нее Анна Марковна. - Ты считать-то умеешь? Мне уже пятьдесят пять стукнуло, а по твоим словам, мы с тобой почти ровесницы выходим…
Агриппина, не понимая, что она имеет в виду, оглядела Анну Марковну. Сухое, морщинистое лицо. Седая коса, стянутая на затылке в тугой узел.
- Сколько тебе лет, деточка? Тридцать? Тридцать пять?
- Я попозже, ладно? Некогда мне сейчас… – живо сообразила Агриппина и побежала искать большое зеркало, припоминая, когда она толком смотрелась на себя в последний раз, – наверное еще до войны.
Многие годы она, зная о своей непривлекательности, увлеченная бытом, воспитанием детей, и совершенно лишенная кокетства, она лишь мельком взглянув на себя в зеркало, только для того, чтобы убедиться, что ее одежда в порядке, никогда не задумывалась о том, почему не седеют ее волосы и почему ее кожа такая же гладкая, как и тридцать лет назад. Наверное, живи она среди своих сверстниц, она заметила бы разницу. Но, в окружении только молодой Лизы, а потом и маленькой Саши, не имея примера для сравнения, она ничего не замечала. А те незнакомые женщины, чьих детей она учила музыке, никогда не интересовались ее возрастом, а стало быть, ничему и не удивлялись.
Один только раз, она вспомнила, как восхитилась Лиза, приехав со своей комсомольской стройки в отпуск после трехлетней разлуки:
- Ну, ты совсем не изменилась! Смотрю на тебя и диву даюсь! Ты как молоденькая, кожа так и светится!
Агриппина тогда не придала значения этим словам, списав их на буйную радость Лизы от встречи с ней и Сашенькой. Но, пробравшись в кабинет главного врача, где висело большое зеркало во весь рост, она с замирающим сердцем обнаружила: наряду с тем, что она так и оставалась абсолютно здоровой, она еще и не старела!
Она была и напугана, и обрадована одновременно. Напугана, потому что невозможно жить с лицом тридцатилетней женщины, в то время, когда тебе пятьдесят, и обрадована тем, что когда вернется с войны ее Петя, он по достоинству оценит ее молодость. «Да, вот только как я ему это объясню?.. Да и заметит ли он?» – озадаченно вздохнула она.
Анна Марковна, старательно слюнявя химический карандаш, начисто переписывала сверенные данные.
- Ну что, - усмехнулась она, - вспомнила?
- А я и не забывала! – сказала Агриппина. – Пишите: десятое августа девятьсот четвертого года.
- Ну вот, теперь порядок! А то я гляжу, девка молодая еще… Но все равно дюже хорошо сохранилась!
- А я все детство молоком умывалась, – отшутилась Агриппина…
Война подходила к концу. В ожидании Пети и Лизы, и предвкушая радость встречи с ними, Агриппина запаслась сахаром, мясными консервами, шоколадом и душистым мылом. Один из браслетов она выменяла на теплый шерстяной свитер для Пети и модную беличью шапочку для Лизы. Она ждала их с нетерпением, с надеждой, с единственным желанием окружить их заботой и любовью, и никуда больше от себя не отпускать. Она слушала сводки по радио и считала дни.
Точно так же, как и она, в Белой Роще Анисим, приложив ухо к приемнику, ждал объявления о победе, боясь не дожить до этого дня. А подросшая Сашенька, изрисовав всю тетрадку по математике праздничным салютом, ждала свою маму.
Но ни Петя, ни Лиза с войны не вернулись.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/09/25/1455