Скользящее по склону

Лариса Бесчастная
               
                почти правдивая история


         Гулял как-то старый Ворон по склону горы, видит, прямо на него летит чьё-то Сердце.
         «Ишь ты, спешит-то как, – умилился Ворон и на всякий случай почистил клюв о каменистую тропу. – Однако надо попридержать его, а то, того и гляди, мимо проскочит».
         Не сказать, чтобы Ворон был таким уж жалостливым, что пожалел сей внутренний орган, –  нет, просто он был голодным – а тут такой деликатес прямо на клюв норовит нарваться. Не заклинило бы клюв! И подставил Ворон Сердцу своё крыло. Но не тут-то было: скорость огромная, вот и поскользили они тандемом вниз. А Сердце трепещет, да на ходу выговаривает незнамо кому:
         – Пнул как бездомную дворнягу, обременённую виной, щедрей бывает даже скряга, красноречивее – немой. Пнул просто так, не соизволив сказать последнее «прости», да разве б стало я неволить тебя, коль нам не по пути?..
         Изловчился Ворон, крылом вместо тормоза воспользовался. Остановились они.
         – Эй, ты чего это стихами сыплешь? – возмутился далекий от поэзии представитель пернатых. – Ты чьё такое будешь, мин Херц?
         – Херц? – переспросило удивлённое неслыханным, но чем-то знакомым обращением Сердце, подыскивая подходящую рифму, но не найдя оную, ответило прозой: – Я сердце Поэта.
         – И куда мы  так торопимся? – поинтересовался Ворон, собираясь предаться гурманству, и потянулся клювом к правому предсердию.
         – К чертям собачьим, –  не чинясь, ответило Сердце, – куда Поэт послал, и не иначе, пусть даже в пропасть, даже к Смерти… Ты знаешь, где живут собачьи черти?
         Ворон ничего не ответил – он был занят: отщипывал себе лакомый кусочек. Пока совсем маленький на пробу. Жадно сглотнув его, он удивился:
         – А что же ты молчишь, мин Херц? Разве тебе не больно?
         – Ах, милый, чернокрылый птах! – печально воскликнуло Сердце. – Я всё изранено, в рубцах, не чую боли и не плачу! Скажи, где отыскать чертей собачьих?
         Вместо ответа Ворон содрогнулся вдруг и выпучил глаза от возмущения:
         – Ну, ты и горькое, однако! Чертей иди искать к собакам… – тут глаза «птаха» чуть совсем не выскочили из орбит: – О, кажется, я стал поэтом и в стае скажут мне, что я «с приветом», а я ведь мудрый старый ворон и чёрен я, о, очень, мрачно чёрен…
         Ворон спрятал клюв под крыло и забормотал что-то неразборчивое и ритмичное. Сердце виновато сжалось и поскользило вниз по склону.
         
         
         Долго тереть бока незадачливому путешественнику не пришлось. Из-за огромного белого валуна показался старый облезлый Пёс и, сощурив подслеповатые глаза, поспешил навстречу. Надо ли говорить, что Пёс был жутко голодным? Уж так повелось, что все твари редко когда бывают сытыми. А Пёс был бездомным, фактически, бомжем, поскольку почти год назад его выгнал Хозяин за никчемность. И то сказать: ни зоркого глаза, ни тонкого нюха, ни звонкого лая у Пса уже не осталось. Да и острых зубов, кстати, тоже. А точнее, зубов у Пса уже почти не было – так пара-тройка их ещё пошатывалась в одряхлевших собачьих дёснах.
         Приблизившись к Сердцу, Пёс ещё больше сощурился. От умиления:
         – О, какое славное сердечко! – Сердце приветливо затрепыхалось и Пёс с вожделением лизнул его. И тут же взвыл: – Аааа! Ты вот как значит! Отравлено ты горьким ядом! Ну и катись к чертям собачьим!
         – Вы уж простите, добрый Пёс, но я горчу… – искренне огорчилось Сердце. – Хоть, право, вовсе не хочу… Но моего Поэта любовь настигла без ответа… И он сказал, из-за меня, мол, слишком влюбчивое я… И мягкотело я и не умнО.  Так, прямо и сказал… И вот – послал…Я и само огорчено, поверьте… Но где же, где же ваши черти?
         Пёс был невообразимо зол и яростно плевался. Но, несмотря на то, что был очень занят этим, он отвлёкся, чтобы хорошенько поддать виновнику лапой под… нда… И где он, зад, у этого несуразного создания? Не долго думая, Пёс шмякнул бедное сердечко, куда ни попадя, придав тому направление движения. И полетело Сердце ракетой вниз, и кто знает, может, и попало бы оно к чертям собачьим, если бы не врезалось в белый валун…
         
         
         Валун лежал на этом месте тыщи лет, а то и миллионы, потому как был, по сути, окаменевшим сгустком соли со дна древнего океана. От долгого лежания он был не то чтобы ленивым, но невозмутимым – это факт!
         Однако в этот раз он возмутился:
         – Ты что, ошалело? Летишь как угорелое, почтенных старцев пугаешь! – тут он заметил непорядок на своём белом мундире – и вовсе рассердился: – Это чем же ты так меня изгвоздало?! Или это ожёг?!!
         Дело в том, что хоть и затупились когти старого Пса, но удар был таким сильным, что все они отпечатались на изгнаннике Поэта и из них выступила кровавая роса. А само Сердце от боли всё запылало внутри и стало очень-очень горячим. В том и призналось оно Валуну.
         – Значит ты Сердце Поэта? – уточнил Валун и, получив подтверждение своей догадки в виде толчка в бок, после недолгого раздумья неожиданно сказал: – Сердце мне бы не помешало. Давно мне хочется что-то изменить в своей залежалости. Я бы тебя приютил, но ты должно закаменеть. Для совместимости…
         Если бы у Сердца было что и чем почесать – оно бы почесалось. Потому как впало в задумчивость.
         – Закамене-е-е-ть? – протянуло оно. – Нет, этого мне не суметь. Могу я пожалеть, влюбиться, запеть, забиться от волненья иль замереть от удивленья, от страха я могу сжиматься, ещё болеть могу незнамо от чего, могу …остановиться, даже разорваться…
         – Достаточно! – остановил признание смутьяна Валун, почуяв его пульсирующее тепло и ещё что-то… неладное. – Не жалоби меня! Не береди нутро! И уходи подобру-поздорову, отпускаю… – и тут до него дошло, что с ним творится, и Валун ахнул: – Я таю, таю!!!
         Да, это правда – от жара живого Сердца заледеневший Валун начал таять, да так стремительно, что любопытные Пёс и Ворон, едва успели, чтобы посмотреть на это чудо…
         
         
         В считанные минуты Валун стал озерком, затем широким бурным ручьём, потёкшим вниз по склону. Вместе с радостно забившимся Сердцем Поэта.
         – Скоро он впадёт в реку, а та вольётся в океан, – задумчиво прокаркал мудрый Ворон, – а вокруг много стран… а там человеки… хороши ль они или плохи, но полюбят все читать стихи…
         – А вода-то в этом ручье горькая! И ядрёная, – злорадно возразил всё ещё отплёвывающийся Пёс и расстроился, – хотя что ему, Валуну, он и сам солёный…
         Может, Пёс ещё бы что-либо изрёк, но тут оба они заметил бегущего к ним растрёпанного человека с совершенно несчастными глазами. И Ворон сразу догадался, что это Поэт:
         – Проворонил ты Сердце, горе моё! – с некоторым удовольствием констатировал он и махнул крылом на ручей. – Во-о-он уплывает… ничьё… в даль безбрежную! Ты ведь жесток с ним был и небрежен…
         Поэт с отчаяньем вскрикнул и, спотыкаясь, побежал по течению за ускользающим Сердцем. А Ворон по непонятной ему причине тяжко вздохнул:
         – Шатаются тут всякие… неосторожно сердцами сорят… Дурачина! Из-за вас, Поэтов, жить вскоре станет просто невозможно! От вас нутро свербит и плачет без причины и хочется всё бросить к чертям собачьим, быть белым соколом…
         – У-у-у-у! – согласно с ним завыл вдруг Пёс.
         И вой этот сначала взмыл вверх, потом упал в ручей – и потерялся в его весёлом плеске…


         2010, октябрь