Синяя бездна небес, холодный свет далеких светил и три лунных фонаря, словно повисли на остриях гор. Слабые огоньки факелов... Звон колокольчика где-то на ветру... Ингху брел знакомой тропой между очагов и шатров. Сегодня хотел сходить к подножью, но испугался и не пошел. Было обидно за трусость. Он еще толком не понимал, чего такого ужасного, но слышал этот раздирающий крик. Раньше этот крик тоже в сумерках наполнял воздух. Но в этот день он поселился в хрупком сердце Cветловолосого особенно глубоко. Песнью смерти. А потому мальчуган так и не решился на вылазку. Значит ли это, то, что теперь он не станет мужчиной. Ингху заплакал и сел на землю, уткнувшись лицом в колени. Обида душила. В всхлипах прошло некоторое время. Цикады сопровождали его своим хором. Потом он призадумался, о том, что зря так спешит. Только 10 времен сменилось. Рано. Вытер рукой лицо. Огляделся. Соплеменники попрятались. Лишь часовые моргали факелами. После жаркого дня, наконец, проступала прохлада. Он вспомнил, что хотел сделать себе нож и флейту. О старухе Тамва и ее смешной дочери, которая танцует судьбу. Мысленно поблагодарил их за ночлег. «Эти луны - ее спутники. И она видит духов» - Сипела старуха.» Если вырасту, попрошу дочь станцевать мне. Тут он услышал еще что - то, так не похожее на зов смерти. Слабый отголосок буд-то коснулся робко плеч. Тягостно влекущий за собой. Мальчик встал. Прислушался к ночи, к трескотне насекомых. Трепещущий крик тварей и рвущая его песнь, рассыпь меди бубна. Кто-то там поет так обворожительно… И. кинулся навстречу металлическому журчанью, огибая дома соплеменников, каждой клеткой нутра впитывая переливы звука и остановился у того самого шатра где, говорили, живет мудрослов Феатхе. Робко подошел вплотную. Принюхался. Этот звук шел оттуда, не было сомнений. Немного постояв, он осмотрел шатер снаружи. Из дымохода выползал дымок; поле бурых шкур испещрено письменами; сумел прочесть «солнце разбудит живое», остальное было совсем непонятно.
Светловолосый тихонько приоткрыл полог, пробрался внутрь. Присел у выхода. Его окутало тепло. Напротив, перед ним, горел костер; на шкурах восседал худощавый мужчина неопределенного возраста. Наготу торса украшали символы, рисунки совсем не такие как на пологе. В районе сердца - солнце. Острые кости ключиц пиками гор обрамляли морщинистую шею. Черные волосы с проседью были заплетены в несколько косичек, и часть их спадала на плечи. Феатхе пел не останавливаясь и смотрел на мальчонку. Как буд-то сразу знал, что тот непременно придет. В такт его губам плясали морщины и бубен. Он не скоро умолк но жестом руки пригласил Ингху сесть поближе. Мальчик умостился у очага. Завороженный движениями.
- Слышал их песнь? - отложил бубен Феатхе - Твари ночи. Дети выжженой солнцем травы. Это их ты испугался... - улыбнулся мудрослов.
- А откуда ты знаешь? - опустил голову Светловолосый.- И прости меня. Я нарушил твой дом и твою музыку.
- Это и твой дом. Оставайся.
- Правда? - обрадовался мальчуган.
- У тебя ведь нет дома?
- Я сплю, где придется. И ем, что дадут. После смерти Ишто. Но не все рады когда меня видят.
- А ты знаешь, за что не все понимают тебя?
- Я привык. Не думаю об этом.
- Посланный не отсюда. - Поднял палец мудрослов. От того и непонимают. У всех своя жизнь, черен волос и шкура не такого цвета, как твоя.
- Я чужой для других. Родился не здесь. И это не мое место.
- Место? У каждого дышащего свое место. И оно же ничье. И у дня, ночи, и у их детей и духов. Глупые думают, что их место лучше или хуже, чем у других, что оно им принадлежит. Но это просто место.
Когда твой рассвет сменит закат, место останется. И его заполнит кто-то другой. Вот почему мы все равны. Так же и звери, и птицы. Остаются только духи. У них нет ни рассвета, ни заката. Так что все равно, какой ты. И это не значит, что те, кто другой, лучше или хуже...
- Значит место - это жизнь?
- Да.
- Тогда я не на своей земле.
- Почему? Разве где-нибудь написано, что есть твоя земля?
- Нет...
- Земля есть земля. И мы должны уважать ее, за то, что она дает каждому место. Она не имеет хозяина. Только глупцы делят землю и кричат "Это мое!". Когда их солнце зайдет. Они растворятся. А она будет.
- Почему же я отвергнут?
- Кем ?
- Другими. Они смеются и сторонятся меня. Только некоторые говорят со мной на равных.
- На земле есть место и для глупых существ.
- А как это жить глупым существом?
- Так же, как и всегда.
- Не понимаю.
- Нет разницы в том, что бы жить. Есть в том,- что бы думать. Живут все. И твари ночи. Но думают по-разному.
- Но мы тоже дети выжженных трав и соседи ночи.
-Мы не такие.
- Тогда расскажи мне про них. Я не успокоюсь, пока не расскажешь. Отблеск огня на мальчишеском бледном лице.- Про тварей, чья песнь заставляет плакать.
- Гхм.. слушай...- Достает табак из витиеватого мешочка. Набивает трубку. Закуривает. Пряный запах рассыпается туманной дымкой. Прикрывает глаза.
Испокон смен сезонов, от самого первого рассвета, как они появились со всеми дышащими. Так и по сей день живут… Там, где кончается небо и начинается подножье гор, где расщелины и пещеры, мелкие ручьи есть их норы... Шерсть цвета сухой ковыли и черноты. Высотой где-то с собаку. Но днем прячутся... Солнце не их время. С наступлением «Часа совы» устраивают охоту. Поодиночке, но иногда по двое, или стаей. Льется их клич среди первых звездных глаз... Эти твари хитры, проворны, смекалисты. Им покровительствуют духи. В лунном танце кровавой схватки нет места для слабых. Ночь укрывает их плащом; песнь горька; деяния подлы. И в этом их жизнь-изнь-изнь-и-нь… Ингху почудилось, что за спиной тяжело дышали. И не было ни шатра, ни очага, а только бездна небес, остовы трав, камни. Он увидел их блеск хищных глаз. И услышал прерывистый зов. Скрежет клыков. Он почувствовал зловонный запах из пастей. Не куда было бежать. Головешки зрачков пронзали иглами тело. Сквозь трепещущий воздух откуда-то вырвался бой барабана. Бесполезно плакать. Мальчик прыгнул вперед. Зверье отступило на шаг. Заглянул в свою грудь и узрел пустоту как в сосуде, даже трава не росла. Поднял голову к лунам. Его окружили. Ингху новь прыгнул. Другой барабан отозвался дальним эхом. Твари задергались, словно учуяли что-то. Мальчик согнулся, осклабился и громко тявкнул. Кто-то из стаи ответил пронзительно резко. Свора пришла в движение. Барабаны вступили в ночной карнавал. Руки Ингху взметнулись, он стал танцевать, вместе с ними, слушая глухой гром, исступленно дергаясь с вспыхнувшим сердцем. Зверье шло по кругу, в центре которого, маленький одержимый плясун говорил на одном языке со степным зверьем. Дыханье игралось с ветром, а голос - с тварями. И время рассыпалось искрами бликов светлячков.
Когда он открыл глаза, лежа на ворохе шкур, слабый солнечный свет пробивался сквозь полог На месте Мудрослова никого не было, в теле чувствовались силы и голод. «Он был в том же шатре. Эти цепкие тонкие руки в морщинах… Дым табака». Все встало в мыслях так ясно. Мальчик потрогал себя и удивился реальности ощущений. Ему казалось, что он и взаправду плясал этой безумной ночью на краю небес…
Полог шатра приоткрылся. И ворвалась прыжками девочка. Ингху сразу ее узнал. Эти волосы воронова крыла, подвязанные расшитой ленточкой и несколько черепков, украшающих прядки. Она была одета только в легкую юбку. Подошла к нему. Ногой коснулась кончика носа.
- Утро уже прошло, а ты все лежишь. Так и пройдет твой рассвет.
- А тебе не хочется лежать? Такой сон видел. Что подумать. Так не сон вовсе. А явь. Вот лежу, вспоминаю.
- Расскажи…
- Нет. Ведь я от трусости… засмеешь.
- Не боится только истукан.
- Чего?
- Тот, что стоит, возле источника. Его давно из дерева старого вырезали. И Предки с нами говорить могут.
- Не расскажу.
- Ну и зря. А тогда… Тогда… Я для тебя судьбу танцевать не буду. Вот как. Высунула язык.
- А? Ч-чего?
- Когда вырасту, станцуешь.
- Нет.
- Да.
- Нет. – фыркнула девочка. И выскочила прочь.
Он встал. Потянулся. «Вот глупая». Выбрался из шатра.