- Я твоя ... Кикимора? - И она спрятала свое лицо на моей груди, словно испугавшись, что я отвечу ей - "Нет".
Откуда она знает, что я мысленно так ее и называю много лет. Ни разу не позволив сказать вслух.
- Кикимора, ты моя Кикимора, другой такой нет. - Ответил я ей не отдавая отчета своим словам. Чтобы не сгореть тут же, поцеловал ее в соленую щеку, развернувшись по-военному, вышел.
Я знал ее давно. Наверное еще с детского садика, только не помню. Потом мы ходили в одну школу и учились в одном классе, и когда впервые заметил ее, дал прозвище - Кикимора. Зачесанные до блеска, словно на голову вылили расплавленный парафин, белые волосы, стянутые заколкой пластмассовой бабочки. Огромные, болотно зеленого цвета глаза и совершенно нелепый, нескладный вид. Длинные, с острыми локотками руки. Которые она скрещивала, стыдливо пряча бугорки грудок. Длиннющие, тонкие ноги. Натертые, красные, как у всех гимнасток, коленки.
Кикимора, конечно - Кикимора. Так я ее и звал про себя, хотя обращался к ней, когда надо было срочно списать, просто на "ты". И когда наши девчонки расцветали одна за другой, а мы разрывались, в какую из них влюбиться в этой четверти, она, одна, оставалась неприметной, никому неинтересной. Такой и запомнилась до выпускного вечера, после которого забыл ее на три года.
Каково же было мое потрясение, когда увидел ее снова, вернувшись из армии. Когда мы с одноклассниками собрались с шашлыками и палатками у лесного озера. Узнать ее можно было только по глазам, которые по-прежнему были огромные, зеленые, и в которых появился особый, свойственный только красивым женщинам, дьявольский блеск. В самом деле, поздно созревающие женщины расцветают оглушительной красотой.
Тут было все. Я имею в виду фигуру и жесты, не размашисто-демонстративные, как у привыкших к вниманию. Что-то еще. Что долго хранили в себе и что сохранилось. Вот так Кикимора! - Сказал я себе и выслушал от друзей - "Это безнадежно, она ни с кем".
Когда мы все, нещадно покусанные комарами и провонявшие дымом костра возвращались на электричку, то, непонятно как, оказались с ней вдвоем, отстав от компании. С тех пор мы всегда вместе, вдвоем, я и моя - Кикимора. Самая родная на свете женщина.
Но откуда она знает, как я называл ее про себя? Почему слезы? А если она знает и про это?
***
Пару дней назад прилетел из Англии Андрес, старый друг. Который года четыре назад перебрался туда, и тогда мы еще не понимали - зачем. Он прилетел в отпуск, и, конечно, мы бродили по ночному городу, осев, наконец, в каком-то баре с нарисованными на стенах пальмами. Прошло время, это был тот же Андрес, но отчего-то его хотелось вытряхнуть, как вытряхивают одеяло от пыли. Согнать чужое, чего не было в нас.
Мы выпивали, спорили, потом выпивали и не спорили, танцевали, и уже потом оказались в бане с низкими потолками. С бассейном, который, кажется, был наполнен не водой, а ржаным киселем. Мы были вчетвером, я, Андрес, Анжела, и кажется - Оленька. Нет. Если бы девочки попросили денег, то мы конечно же заплатили бы, и после уже не вспомнили их имена. Но они были иные. Мы трогали друг друга в парилке, называя это массажем, танцевали, прижавшись друг к другу, и вообще, провели отлично время. Подразумевая, что в удовольствие. И уже утром, прощаясь и целуясь, Анжела протянула мне через окошко таксомотора, пачку сигарет с номером своего телефона. Андреса, они увезли с собой.
Наверно надо ей позвонить и сказать, что мы больше не встретимся. Поинтересоваться, где Андрес? А может и встретиться. Один раз. Еще раз ощутить в объятиях упругость свежего...
В кармане была подаренная пачка сигарет.
Нет.
Это была другая пачка, такая же, но новая, без номера.
Вот Кикимора!
Вот Кикимора!!
Вот Кикимора!!!
***
А ведь я люблю ее.