Жил у нас в деревне старичок, почтенный, Рысин Антон Антонович. Годков ему перевалило уже за семьдесят, роста он был невысокого, но довольно крепкого телосложения, носил густые, подбитые сединой усы. Сероватые с прозеленью глаза были наполнены жизненным блеском, озорством. Сказывали, что в молодости он был красив и у женщин пользовался огромным успехом, особенно в зрелом возрасте, когда война обескровила мужское население страны. Сейчас не могу сказать, по какой причине он миновал фронт, но в тылу, в должности объездчика колхозных полей, оборону держал обширную, по совместительству «объезживал» девок и вдовых баб. Кому захочется за кило колосков, собранных в поле, сидеть 8-10 лет??
Жили они со старухой Анной на краю села вдвоем. Три сына сгинули на фронте, обе дочери жили своими семьями. Году в пятидесятом баба Анна тяжело заболела «желтухой», и дед Антон, ещё при живой жене, привел молодуху.
– Старуха! Вот моя новая жена! Не вздумай на неё ворчать! А ты, Катька, её тоже не обижай! Ухаживай, пока она жива!
Вскоре баба Анна отдала Богу душу, и Катька стала полной хозяйкой. Была она старой девой лет за сорок, ровесницей его старшей дочери, замуж её никто не брал, так как ни лицом, ни фигурой не блистала.
Привел он Катьку, когда у неё уже, как говорят «пузо на нос лезло». Прошло немного времени, молодуха опросталась, дед Антон витал на седьмом небе от радости – родился сын.
Когда малыш подрос, Антон Антонович стал таскать его за собой везде и всюду, работал он тогда конюхом в сельпо. Мужики ему однажды и говорят:
– Антон Антонович, Сёмка-то у тебя вылитый Колька Абубакиров (был такой парень, наведывался из ближайшего аула). Антон Антонович сощурил свои хитрющие глазки под густыми бровями и гордо молвил:
– Тут, ребятушки, дело тако: чей бы бычок не прыгал, а телёночек мой, я, значица, в соучастниках был.
Семку он любил безумно, всё делал для того, чтобы он рос «всесторонне развитым». Однажды в откровенной беседе посетовал:
– Витюшка, ведь я для него, сорванца, стараюсь всё сделать. Попросил «лисапед» – на, шахматы – на, домино – на. Загорелось иметь гармонь – Сёмка, на гармонь, токо учись. Но всем этим позанимаца само больше неделю – две и забросит и учица никак не хочет. Вот, Витюшка, лошадей он готов сутками скрести, чистить, кормить». И повторился: «А вот учица не хочет, и все тут».
Кроме Сёмки имели они с Екатериной ещё двоих детей: дочку Валюшу лет шести и сына Васятку полутора лет. Антон Антонович весь цвёл при виде своего «поскребыша». Был он и впрямь чудесный малыш: волосы белые, как ленок, глаза, что два огромных василька, голубые-голубые.
К немалому удивлению сельчан, Антон Антонович всё свободное время, даже зимой, ездил с Катькой на водовозке, весь обледеневший, в сосульках с головы до ног. Караулил, чтобы её кто не увёл. Он так и заявил однажды, когда ему сделали замечание, что в такой мороз мотается утром, вечером по шесть – семь раз с речки на свиноферму, и обратно, морозит сопли:
– Эх, ребятушки, она же у меня ишо молода, а вдруг уведут, чё я тогда с мелюзгой-то буду делать!?
Честно сказать, Катьку в то время не только уводить, смотреть-то на неё тошно было. Верхняя одежда трескалась от свиного навоза, а свиным смрадом несло от неё за версту. Слов нет, трудяга отменная, что ломовая лошадь.
Однажды году в 60-м, летом мы ехали с молоковозчиком дядей Колей на лошадке и нагнали Антона Антоновича. Он еле переставлял ноги, опираясь на суковатую палку, явно не приспособленную для этой цели. Сам он был искривлен до такой степени, что смахивал на «коленчатый вал». Дядя Коля остановил лошадь, пригласил сесть. Антон Антонович не без нашей помощи кое-как вскарабкался на повозку. Дядя Коля его спрашивает:
– Куда, Антоныч, лыжи-то навострил?
– Замучил, ети его в душу, радикулит! Друга неделя пошла, не отпушшат! Вот и шабаркаю в медпункт к Паласмаку, можа, како зелье пропишет от проклятушшего!
Едем, беседуем, тут навстречу попала молодая, «в соку», дама. Наш дедок смерил её взглядом с головы до ног, и, когда она прошла, до-о-лго смотрел вослед. Дядя Коля это дело смекнул и спрашивает:
– Антон Антонович, ты что-то шибко долго разглядывашь молодуху-то, аль приглянулась?! Наш дедок встрепенулся, крякнул, разгладил усы:
– Эх. Николушка! Был конь, да износился! Скинуть бы эдак годков двадцать – тридцать, она бы от меня не ушла. – он с досадой сплюнул:
– Теперича вот шкандыляю с этой дубинкой и не знаю, отцеплюсь ли от неё? – он тяжко вздохнул и умолк.
Дядя Коля не стал докучать разговорами, мы, молча, доехали до медпункта. «Старый конь» осторожно сполз с повозки и пошаркал к Паласмаку за зельем.