И я даже не знаю, как сказать, на что весь этот злой цирк был похож. Представьте себе картину, половину которой составляют положительные настроения, теплые пастельные тона, а другую – мрак, доводящий до отчаяния, так, что волосы начинают седеть. А теперь резко и решительно оторвите светлую половину и бросьте в огонь. И что вам осталось?
Большинство людей не любят метафор, особенно «красивых», а я по-другому не умею. И, опомнившись утром после тяжелого забытья, пришлось продолжать свое броуновское движение. Особенного мне ничего не поручили, поэтому я слонялась по дому в поисках положения, в котором бы прекратилась боль. Но она не унималась, поэтому я продолжала бродить по дому приведением, попеременно помогая везде по чуть-чуть. Потом появилась необходимость в фотографии для памятника, что и было оставлено мне на откуп.
Старые фотографии немного отвлекли – там-то, на них, все еще по-прежнему хорошо, и ничто не говорит о будущей катастрофе. В конце концов, общим решением из нескольких отложенных мною фотографий была выбрана одна. Ее я засунула в файлик и запечатала скотчем, а потом приклеила на памятник. На хорошую фотографию в овале совершенно не было времени.
Деревенские приходили и уходили, вызывая у мня только раздражение. Ближе к полудню в дом зашли несколько мужиков и понесли гроб в открытую газель. Всю дорогу до «тихой деревни» мы молчали, стараясь не разреветься. У меня в руках была маленькая лампадка, и сидела я между бабушкой и мамой, а в изголовье сидел дядька. Он всем хорош как человек, но что касается дел «переживательных», тут он, насколько мне известно, пасовал всегда. И по его распухшим глазам было видно, что он-то ночью ни в чем себе не отказывал, и порыдал вдоволь. Как потом сказала тетя, поглаживая его по плечу: «Да мой хороший, я вчера его жалела-жалела, а он выйкал да выйкал, выйкал да выйкал…»
На кладбище снова была куча народу, все смотрели на нас, а я постоянно следила за бабулей: мало ли чего… Прощались мы не так долго, как оказалось, и когда меня подтолкнули к гробу, осознание реальности происходящего ударило в виски. Переборов смятение, я наклонилась над телом, чтобы поцеловать в щеку. И полилось: одна щека, другая, потом на мгновение, когда я прижалась лбом ко лбу, время застыло. Меня стали оттягивать за рукав, но отчаянные попытки еще раз поцеловать, притронуться, не отпустить заставляли меня немного сопротивляться.
Через пару секунд, будто пристыженная чем-то, я проскользнула за спины, встав возле чьей-то машины. Вернуться меня заставила вспыхнувшая мысль: «Бабушка!»
Я обернулась и увидела, как она стоит, склонившись над телом, будто пытаясь носом зарыться в воротничок рубашки, и пытается удержать мокрые глаза. Сердобольные бабульки, охавшие и бесившие меня больше всего, стали коситься, а в следующий момент попытались утянуть ее от гроба. Я обняла бабушку и услышала тихий, монотонный вой: «У-у-у-у-у-у-у…» Ощущение ее боли по-настоящему ужасало, практически до оцепенения. Казалось, в тот момент не было никого более уязвленного и беззащитного, чем мы – совсем одни наедине с нашим общим горем.
Уже в столовой на поминках меня накрыла очередная волна осознания. Глупое представление злого цирка продолжалось! Все эти бутафорские стены, кукольно-восковые люди, игрушечная мебель! Все это было таким далеким, не смотря на то, что так резало глаза и почти пожирало меня, наваливаясь с каждым вдохом.
- Давай, - сказала бабушка и протянула мне рюмку с водкой.
Я, молча, взяла ее, потом махом опрокинула и практически сразу налила еще. Я ничего не чувствовала. Совсем ничего. В эту секунду я была ни живой, ни мертвой, застыв где-то посередине.
- Ешь, - сказал мне кто-то и подтолкнул тарелку с лапшой.
Я нехотя съела ее, но чувство жизни не возвращалось. Я не жила.
Бабушка была в похожем состоянии, при этом говорила мало, часто наливала выпить еще. Сегодня было можно.
Выпивали все, но примерно после четырех рюмок все стали потихоньку расходиться. Даже не помню говорили ли что-то о покойном… Но мне было все равно, и мы с бабушкой продолжили пить.
Со мной было что-то не так. Совершенно новое ощущение, которого я никогда не испытывала прежде, поэтому не сразу поняла что к чему. Я не пьянела. Каждая новая рюмка была водой. В конечном счете, я бросила это дело, и, поручив бабушку родным, уехала с братом домой. Меня попросили забрать кое-какие вещи и увезти домой оставшиеся с поминок бутылки.
Дома не было никого. Пустота поглотила дом, а потом и меня. Я вошла снова в комнату дедушки и оказалась в самом эпицентре скорби, боли и горечи. Бомба разорвалась не так давно, поэтому в воздухе все еще стоял запах страха перед ее падением. Я достала бутылку и начала пить из горла. Ничего. Я ничего не чувствовала!!!
В полном отчаянии я присела на диван, закрыв лицо руками. И вот тогда рвануло. Снаряд разорвался, попав точно в меня. Слезы текли реками, волосы выбивались на лицо, а руки колотили по всему, что было под рукой. Я злилась, кричала, в то же время, продолжая пить. Водка потеряла всякий вкус и только притупляла жажду.
- Как ты мог меня оставить?! Как ты мог! Ты знал, знал, что без тебя начнется дурдом! Ты прекрасно знал, что оставляешь нас одних! Знал, что с нами будет! Как ты мог!!!
Уже в исступлении я опустилась на колени и положила голову на диван. Слезы не прекращались ни на секунду, но вскоре веки опустились, и я провалилась в забытье…